Текст книги "Андреев Д.Л. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1: Русские боги: Поэтический ансамбль."

Автор книги: Даниил Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Бушуя, дьявольский состав.

96

Казалось, небо, мироздание,

Сам Бог молчат, склонясь над раной…

И вдруг – разгульный, дикий, пьяный

Ему дозволенной борьбой,

Метнулся вверх из центра здания

Протуберанц огня и света,

Весь голубой, как полдень лета,

Да! золотисто-голубой.

97

За расколовшимися стенами,

Сквозь вылетающие рамы,

Открылась вдруг, как сердце храма,

Лазурным светом залита,

Глубь старой залы с гобеленами,

Хрустальных люстр огонь холодный,

Полотен сумрак благородный –

Культура, – мудрость, – красота.

98

Утробное, слепое, душное,

Дрожанье зримого пространства

Нас сотрясло. Казалось, трансом

Вещественный охвачен слой.

И раньше, чем волна воздушная

Хлестнула в грудь, – блик озаренья

Сверкнул во внутреннее зренье,

Досель окутанное мглой.

99

Там, где враждебное созвездие

Сгорало медленно в зените,

Струя оранжевые нити

И золотые капли слез,

Лик венценосного Наездника

Средь рыжих туч на небе черном

Мелькнул, как выхваченный в горном

Хребте, немыслимый утес.

100

Но Боже! не верховным воином

Он бушевал в бою всемирном:

Кто искус длит в краю эфирном,

Тот не вершитель наших сеч;

Нет: он удвоенным, утроенным

Был грузом призрачным придавлен,

Громадой царства был оставлен

Ее держать, хранить, стеречь.

101

Она дрожала, гулко лязгая,

В кромешной ярости зверея,

А он, бессмертный, не старея,

Не мог, не смел разбить оков:

Немыслимая тяжесть адская

Ему давила плечи, выю,

Гнела на мышцы вековые

Кариатиде трех веков.

102

Я видел снизу угол челюсти,

Ноздрей раздувшиеся крылья,

Печать безумного усилья

На искажающемся лбу,

И взор: такого взора вынести

Душа не в силах: слепо-черный,

Сосущий, пристальный, упорный –

Взор упыря сквозь сон в гробу.

103

В нем было все, чем зачарована

России страшная дорога;

Гордыня Человекобога

И каменная слепота

Могучих воль, навек прикованных

К громаде мировой державы,

Весь рок кощунств ее и славы,

Ее меча, – венца, – щита.

104

То был конец: волна весомая

Настигла, ухнула, швырнула,

Как длань чудовища… От гула

Слух лопнул. – Сплю? упал? стою?..

И ночь беспамятства в лицо мое

Пахнула ширью вод холодных,

Чтоб свиток бед и грез народных

Я дочитал – в ином краю.

105

Но где же?.. гроб?.. Сон, смерть?.. Лишь тусклое

Лицо Петра в зените плотном

Светясь сюда, в угрюмый гроб нам,

Маячило, – а наверху –

Над ним – напруженными мускулами

Не знаю что росло, металось,

Самодержавное как фаллос,

Но зрячее… Вразрез стиху

106

Расторгнув строфы благостройные,

Оно в мой сказ вошло, как демон,

Теперь я знаю, кто он, с кем он,

Откуда он, с какого тла:

Он зрим сквозь битвы многослойные,

Но очертить его невластны

Ни наших знаний кодекс ясный,

Ни рубрики добра и зла.

107

Он был свиреп и горд. Змеиная

Взвивалась шея к тучам бурым,

И там, в подобных амбразурам

Прорывах мчащихся, на миг

Глаз сумрачного исполина я

Узрел, как с низменных подножий

Зрят пики гор, и непохожий

Ни на кого из смертных лик.

108

В зрачке, сурово перерезанном,

Как у орла, тяжелым веком,

Тлел невместимый человеком

Огонь, как в черном хрустале…

Какая сталь, чугун, железо нам

Передадут хоть отголосок

От шороха его присосок

И ног, бредущих по земле?

109

Дрожа, я прянул в щель. – В нем чудилось

Шуршанье миллионов жизней,

Как черви в рыбьей головизне

Кишевших меж волокон тьмы…

Господь! неужто это чудище

С врагом боролось нашей ратью,

А вождь был только рукоятью

Его меча, слепой как мы?..

110

Так кто же враг?.. И на мгновение

Я различил, что запад чадный

Весь заслонен другой громадой

Пульсирующей… что она

В перистальтическом движении

Еще грозней, лютей, звериней,

Чем тот, кто русскою твердыней

Одетый, борется без сна.

111

А здесь, внизу, туманным мороком

Переливались тени жизней –

Те, кто погиб. В загробной тризне

Их клочья вихрились кругом,

Как вьюга серая над городом:

Не знаю, что они творили –

Без лиц, без образа, без крылий –

Быть может, длили бой с врагом, –

112

Язвящее, простое горе я

Изведаю в тот день далекий,

Когда прочтут вот эти строки

Глаза потомков, и – не весть,

Но мертвенную аллегорию

Усмотрят в образе гиганта.

Он есть! Он тверже адаманта,

Реальней нас! Он был! он есть!

113

…Как мышь в нору, вдавиться пробуя

В щель среди глыб, я знал, что тело

Затиснуто, но не сумела

Обресть защиту голова.

Нет, не в могилу, не ко гробу я

Сорвался спуском инозначным:

К непостижимым, смежным, мрачным

Мирам – исподу вещества.

114

Молитва, точно вопль о помощи,

Рванулась вверх. Но нет, не Бога

Сюда, в мир Гога и Магога

Смел звать изнемогавший дух:

Хоть нить во мраке гробовом ища,

Он рвался в пристани другие –

В присноблагой Синклит России

Превыше войн, побед, разрух.

115

Пусть демон великодержавия

Чудовищен, безмерен, грозен;

Пусть миллионы русских оземь

Швырнуть ему не жаль. Но Ты, –

Ты, от разгрома, от бесславия

Ужель не дашь благословенья

На горестное принесенье

Тех жертв – для русской правоты?

116

Пусть луч руки благословляющей

Над уицраором России

Давно потух; пусть оросили

Стремнины крови трон ему;

Но неужели ж – укрепляющий

Огонь Твоей верховной воли

В час битв за Русь не вспыхнет боле

Над ним – в пороховом дыму?

117

И вдруг я понял: око чудища,

С неутолимой злобой шаря

Из слоя в слой, от твари к твари,

Скользит по ближним граням льда,

Вонзается, меж черных груд ища

Мою судьбу, в руины замка

И, не найдя, петлей, как лямка,

Ширяет по снегу сюда.

118

Быть может, в старину раскольникам

Знаком был тот нездешний ужас,

В виденьях ада обнаружась

И жизнь пожаром осветя.

Блажен, кто не бывал невольником

Метафизического страха!

Он может мнить, что пытка, плаха –

Предел всех мук. Дитя, дитя!

119

Чем угрожал он? Чем он властвовал?

Какою пыткой, смертью?.. Полно:

Откуда знать?.. Послушны волны

Ему железных магм в аду,

И каждый гребень, каждый пласт и вал

Дрожал пред ним мельчайшей дрожью,

Не смея вспомнить Матерь Божью

И тьме покорный, как суду.

120

Не сразу понял я, кто с нежностью

Замглил голубоватой дымкой

Мне дух и тело, невидимкой

Творя от цепких глаз врага.

Другой, наивысшей неизбежностью

Сместились цифры измерений,

И дал на миг защитник-гений

Прозреть другие берега.

121

Метавшееся, опаленное,

Сознанье с воплем устремилось

В проем миров. Оттуда милость

Текла, и свет крепчал и рос,

И Тот, кого неутоленная

Душа звала, молила с детства,

Дал ощутить свое соседство

С мирами наших бурь и гроз.

122

О, как незрело, тускло, иначе

Ум представлял нетерпеливый

Вот этих радуг переливы,

Смерчи лучей… совсем не так!

О, свышеангельный светильниче!

Вождю прекрасный, Яросвете!

В чьем откровеньи, в чьем завете

Хоть раз начертан был Твой знак?

123

Тебя Архангелом Отечества

Назвал я в отроческой вере,

Когда ты мне сквозь сон в преддверьи

Кремля Небесного предстал.

Огни легенд, лампады жречества,

Пожар столиц, костры восстаний

Мне стали искрами блистаний,

Окутавших Твой пьедестал.

124

Превыше царственной чугунности

Твердынь, казарм, дворцов и тюрем,

Я слышал неподвластный бурям

Твой голос с мирной вышины,

И в годы те, на грани юности,

Душа зажглась мечтой о Храме,

О литургийном фимиаме

Тебе – в столице всей страны.

125

Теперь… Теперь я знал! Я чувствовал!

Не слухом, не трехмерным зреньем,

Но целокупным предвареньем

И всем составом всей души;

Рок Века сам меня напутствовал,

Годами скорбными готовя,

И вот теперь шептал с любовью:

Взирай. Не бойся. Запиши.

126

Быть может, нынче, невской полночью,

Дух из своей ограды вышел:

В Тебе, в Тебе я странно слышал

Покой, огромный как чертог,

И там, в тумане лунно-солнечном,

Не знаю, что и чем творили

Те, кто столетьями усилий

К Тебе взойти сквозь гибель смог.

127

Там души гор вздымали, шествуя,

Хорал ко Храму Солнца Мира;

Там многоцветные эфиры

Простерлись, как слои морей…

Там клиры стихиалей, пестуя

Цветы лугов песнопоющих,

Смеясь, звенели в дивных кущах

Непредставимых алтарей.

128

И, точно в беззакатных праздниках

Незримый град России строя,

Там родомыслы и герои

Уже творили купола,

А души гениев – и праведных –

Друг другу вниз передавали

Сосуды света – дале, дале,

Все ниже, ниже – к лону зла.

129

О, не могу ни в тесном разуме,

Ни в чаше чувств земных вместить я,

Что сверх ума и сверх наитья

Ты дал теперь мне, как царю;

Что не словами, но алмазами

Ты начертал в кровавом небе;

О чем, как о насущном хлебе,

Теперь стихом я говорю.

130

Нездешней сладостью и горечью

Познанья жгучего отравлен,

Кому Российский космос явлен

Сквозь щель обрушившихся плит;

Он будет нем на шумном сборище

И полн надежд в годину страха,

Он, поднятый из тьмы и праха,

Как собеседник, в Твой Синклит.

131

Там, в осиянном средоточии,

Неразрушимом, недоступном,

И по блистающим уступам

Миров, готовятся пути

И строят праведные зодчие

Духовный спуск к народам мира –

Вино небесного потира

Эпохам будущим нести.

132

…Так душу бил озноб познания,

Слепя глаза лиловым, чермным,

И сквозь разъявшийся Infernum

Уже мерцал мне новый слой –

Похожий на воспоминание

О старой жизни с прежним телом,

Как будто кто-то в белом-белом

К лицу склонялся надо мной.

133

Та белизна была бездушною,

Сухой, слепой, небогомольной,

И странно: стало больно-больно,

Что кончен вещий лабиринт,

Что врач склонился над подушкою,

Что всюду – белизна палаты,

А грудь сдавил, гнетя как латы,

Кровавый, плотный, душный бинт.

1949-1953

Владимир

ГЛАВА 7

ИЗНАНКА МИРА

Поэма в прозе

Часть первая

1

Портик – направо, портик – налево, суровый и темный собор впереди,

могучая река за плечами. Настороженность, безлюдье… И каждый, замедлив

шаг на торжественной площади, ощущает себя как бы в магнитном поле. Это

чувствуют все; сознает это каждый, вдумавшийся в свое чувство. Не образ

императора-героя на гранитной скале: само изваяние окружено легендой. Она

еще не отлилась ни в балладу, ни в эпопею, ни в музыкальную симфонию; она

только веет вокруг; стоит возле бронзовой статуи стекленеющим озером.

2

Снова и снова приходят на память строки великой поэмы – и тают.

Неясный образ шевелится в душе – и не может определиться мыслью.

Холодящая жуть нечаянно вдруг обожжет отдаленным предчувствием – и тихо

отхлынет. Чем-то сверхчеловеческим волнует нас этот монумент. Чем же?..

И, пока вникаешь зрением, чувством истории, чувством поэзии и

воображением в черный очерк неподвижно-мчащегося на коне, нерожденная

легенда – не легенда, а предупреждение – держит созерцающего в своем

завороженном круге.

3

Другого изваяния, столь наполненного еще неразгаданным смыслом, в

России нет. Словно отрезок метафизической оси, проходящей сквозь миры

разных координат! Такими бывают лишь изваяния-двойники. Не

изваяния-портреты, но именно двойники: это слово готов подчеркивать я еще

и еще. Двойники – не героев, во славу которых они воздвигнуты здесь, но

образов иного мира, воистину титанических; и не мира, но миров,

реальнейших, соседних с нами. Как щемит и замирает сердце на пороге этих

пучин!

4

В лучезарных пространствах Святой России осуществлены прекраснейшие

города – если к ним применимо вообще это слово. Для того чтобы выразить

величие просветленного мета-Петербурга, слов нет и не может быть на нашем

языке, не приспособленном ни к чему трансреальному. Там, в облаках, на

плавно-полыхающем пьедестале, мчится белый колосс на коне: я не знаю, из

чего он изваян и как он мог быть сооружен. Это – не памятник, не

монумент. Это – эмблема великой идеи, указание на направленность

исторического пути.

5

Но есть миры противоположного знака, зыбкие темные зеркала, где

меняются местами верх и низ. Познание их мучительно, раздумье о них

безрадостно, но его не может отвергнуть никто, перешагивающий за порог

духовного детства. Золотом первоначальной зари платишь за зоркую

зрелость. Ни вникание в запредельный смысл мировой борьбы, ни понимание

зла и добра нашей эпохи, ни прикосновение к замыслу божественных сил, ни

разгадывание угрожающих замыслов Противобога – ничто невозможно без этого

знания.

6

В научных кругах царила недавно идея о том, что континенты коры как

бы колышутся на океане магмы. Могучим горным скоплениям зеркально

соответствуют их опрокинутые двойники: анти-Кордильеры, анти-Гималаи,

анти-Памир. Выступы коры, ее зубцы, ее рога, направленные остриями к

центру планеты. Так ли это, иначе ли – но если ты, свободный от

предубеждений рассудка, вникнешь в эту идею, предчувствие оттолкнет тебя

прочь, как от пропасти. Начало прозрения, – о, отнюдь не научного, но

глубокого и какого жуткого!

7

В пространственном слое наших координат эти противогоры безжизненны и

мертвы: зона высоких температур, магмы, базальт – не более. В

пространстве четырехмерном (координату t я исключаю – это другое)

повторяется, как двойники, многое, но океанов магмы там нет: двойники гор

погружены в пустую, инфрагазами клокочущую глубь; для них эта глубь –

небо. Антиподы – на другой стороне земного шара? Не совсем так. Истинные

антиподы человечества – там, в четырехмерном слое на изнанке земной коры.

Античеловечество.

8

Ввинчивающаяся в природу мысль скоро восстановит в правах вопрос о

метагеографии. Не сказочником был Дант; не лжецами – повествовавшие о

лестнице преисподних. Будет осознано бытие шрастров – четырехмерных стран

на изнанке каждой метакультуры, расы иноприродных существ на изнанке

каждого из сверхнародов человечества. Друккарг называется шрастр на

изнанке России. Скопление этих существ на изнанке компенсационных

выступов Урала называется так же: увеличенное подобие нескольких наших

городов, сросшихся вместе.

9

Друккарг, твержу я. И меня томит тупая тоска оттого, что в наши дни

другие не могут мне верить. Когда же это подтвердит, после медлительного

подползания, после недоверчивого ощупывания, метод науки, меня, вероятно,

уже не будет здесь. Игвы – повторяю я прозвище обитателей

античеловеческого мира: игвы. Это слово и другие, такие же странные, буду

я повторять, пока живу. Я это должен. Быть может, поверит один из

миллионов, быть может, один из тысячи. И тогда будет оправдано мое

существование на земле.

10

И кто-нибудь поверит, что там, перед огромнейшим конусом инфра-Урала,

царит; обращенное головою к гулкому центру земли, неимоверное сооружение.

Всадник?.. Но разве облик даже величайшего из людей можно увидеть

воспроизведенным там, над толпящимся античеловечеством? Нет: основатель

Друккарга – вот кто там неподвижно мчится на адском коне. Прямые крылья

коня распластаны по сторонам, чуть-чуть накренясь; складчатые крылья

всадника сложены за плечами. По две шлифованных, светящихся, выпуклых

красных глыбы вместо глаз у обоих.

11

Мчащимся – не на коне, – на воинственном существе ярой страсти и

грузного разума изображен основатель. Одним из нас такие кони привели бы

на память образ кентавров; летающие ящеры, но не птеродактили, а

тяжелохвостые динозавры, чудом поднявшиеся на воздух, пришли бы на память

другим из нас. Раругг! – Так кличут игвы этих существ, союзников своих и

соотечественников, войско Друккарга. Раругги: в этом звуке им чудится

грозный, грубый, непреоборимый напор, трубный призыв в ураганный налет

против врагов Друккарга.

12

Игвы – пришельцы. Раругги – древнее. Свирепая вражда разделяла обе

подземных расы, пока не убедилась каждая в непобедимости другой и

понемногу не выработался между ними некий modus vivendi*. – А еще раньше

раругги обитали в нашем слое на поверхности земли: алчные аллозавры,

хищные чудовища мезозоя. Бесчисленными инкарнациями в демонизированных

мирах, о которых мы только начинаем догадываться, достигли они

разумности. Колоссально возрос накал их чувств, но все-таки неповоротливы

и тупы их мозги, а темная душа осталась такою же темной.

=====================================================================

* Фактическое состояние отношений, признаваемое заинтересованными

сторонами (лат.)

=====================================================================

13

В единой системе разнозначных зеркал с Медным Всадником длит свое

бытие и третий подобный же исполин смежных миров. О, совсем другой,

подобно тому, как и суть его мира – иная, чем суть Друккарга: тот всадник

на клубящемся выгнутом змее несет в простертой руке бурно-чадящий факел.

И мутно-лунная мгла в мире том мерно сменяется только кромешной ночью. Но

рассказ об этом еще далеко впереди; и, быть может, не я буду

рассказчиком. Знание же о Друккарге томит меня и гнетет. Мне душно от

этого давящего знания.

14

Может быть, спросят: откуда ж могу я знать? и чем докажу? – Не докажу

ничем. Средство искусства – показ, средство религии – рассказ;

доказывание – средство одной лишь науки. Докажут; но не раньше тех дней,

когда и научный метод доберется мало-помалу до шрастров, опереженный, как

это бывает столь часто, другими методами познания. А в том, откуда

шрастры известны мне, буду отчитываться потом: это – задача другой, вне

искусства рождающейся книги. Поэзия же – и с рифмами, и без рифм – не

терпит подобных заданий.

15

Думают часто: если есть иные миры, то в них – тончайшая, сравнительно

с нашею, духовность; и ждать человекоподобия от тех, кто там – значит

обнаруживать умственную незрелость. Но зачем сужать бескровною схемой

необъятное разнообразие миров? Да, есть и такие; другие тоже есть. В

одном только Шаданакаре их 242; странно ли, что в некоторых из них

найдешь отчасти и человекоподобие? Иногда – даже человекоподобие,

способное поразить и потрясти, куда более точное, чем в угрюмых

шрастрах.

16

Некоторые зададут еще и другой вопрос: какое нам дело до этих мрачных

миров, даже если они – нечто большее, чем взрывы субъективной фантазии? –

Нам есть дело до них потому, что им есть дело до нас; им есть дело до

каждого из нас, детей человеческих. В Шаданакаре нет слоев, чье

существование не затрагивало бы остальных; некоторые же связаны с нами и

между собой миллионами нитей. В искусстве не все договаривается до конца,

даже в том необычном стиле, к которому я прибег и который можно назвать

мета-реализмом.

Часть вторая

1

Медленно приближается мерным маятником раскачивающаяся мысль к чуждым

феноменам по ту сторону отнюдь не фантастического Флегетона. Не путай,

плутая в каменной плоти планеты, плотные скалы конуса, опрокинутого в

магму челом, с его двойниками в четырехмерном пространстве. Там

эквивалента мировой магмы нет, нет даже эквивалента земного ядра, и над

Друккаргом (а с нашей точки зрения – под ним) раскинулась пустота:

гигантская, громыхающая грозовыми разрядами, ржаво-рыжая,

бледно-оранжевая полость.

2

Два притяжения: к подземному солнцу и к толще коры… научишься

представлять их упругое взаимодействие. И мне больше не странно знать

способы передвижения игв, их молниеносный, почти неуследимый для глаза,

зигзагообразный полет, их неустойчивую, как бы поскальзывающуюся поступь.

Не странно уже и другое: как, опрокидываясь в петляющем полете головой то

к почве, то к центру планеты, они садятся на скользкие стены своих

своеобразных сооружений с цепкою ловкостью, как летающие насекомые на

стены наших домов.

3

Странно не это. Вместо солнца видеть всегда над собой – в надире для

нас, в зените для игв – тусклый, пульсирующий, инфралиловый диск и три

шарообразные, слегка озаренные луны по дороге к нему – вот что странно.

Недвижное, неизменное, всевидящее, всеслышащее: таким царит над городами

игв, над озерами лавы, над вздыбленными утесами взгорий и шероховатой

ширью равнин это противоположное солнце. Так виден оттуда глубиннейший

мир, созданный Противобогом, – Гашшарва.

4

Луны? Это не луны: так воспринимаются оттуда некоторые миры великих

страдалищ и сам Суфэтх – духовное кладбище Шаданакара: суховатый шорох

жизненных тканей, покидаемых духом навсегда, в этом прозвище мира вечной

погибели. Именно там притаилось, тихо зияя, устрашающее жерло: монады,

чьи души падали на Дно Шаданакара трижды, здесь извергаются, наконец, из

нашей брамфатуры прочь, на лишенное каких бы то ни было времен Дно

Галактики. А черные луны мучилищ маячут, никогда не закатываясь, над

порабощенным разумом игв, неспособным ни к какому мятежу.

5

Инфралиловое солнце (не ультрафиолетовое, а именно инфралиловое,

цветом напоминающее больше всего нашу угрюмую, угрозами веющую лиловость)

– чем могло оно стать для этих сознаний, как только незыблемой осью? Осью

восприятия вещей, осью вселенной. Годами, веками в зените только оно;

волны света и жара посылаются только им, животворя зябко-подрагивающие

тела и оплотневая в резервуарах в виде лавы. За предел его излучений

выйти не может никто: некуда. Из-под его тиранической воли выскользнуть

нельзя никому: не к кому.

6

Другого, милосерднейшего, нет и не может быть: лишь где-то вдали, вне

шрастров, бунтарствует, желая укрепить свое господство, некто Иной, в

потенции – еще страшнейший тиран: так представляется игвам. Для нас –

надир, для них – зенит. Для нас – Господь, для них – мятежник. Для нас –

Противобог, для них – вседержитель. Для нас – антипод прекрасного солнца,

твердыня демонических сил, антикосмос, Гашшарва; для игв – предмет

почитания, страха, тоски, стержень всего мира их чувств, мрачного и

узкого. Антикосмос!

7

Лишены выражения, как камни, красные глаза игв, выпучивающиеея по

сторонам их цилиндрической головы и похожие на глаза мух; приспособлены к

односложному, узко-амплитудному говору их вытянутые трубчатые губы. Разум

их остер, холоден и сух; круг чувств – беден. Импульс демонического

развития направил их путем, похожим на один из путей человеческой мысли.

Не отвлекаемые порывами духовности, мало тревожимые чувственностью,

приучившие себя обуздывать робкие вспышки своих эмоций ради задач общего

порядка, они на лестнице рассудка обогнали нас.

8

Постепенно принимаешь непривычный для нашего разумения факт:

оказывается, наука и техника не есть прерогатива разумных существ нашего

слоя. Впрочем, на чем основан этот пустой предрассудок? Классический

материализм выводил его дедуктивно из отрицания иномерных миров вообще;

но на какой аргумент могла бы опереть религиозная философия априорный

тезис, будто в четырехмерном мире не может существовать науки о законах

этого мира, не может быть техники, использующей эти законы?

9

Условия отличны от наших – отлична и техника. Не водные пространства

приходится преодолевать, но расплавленные, тускло-розовые или желтоватые

озера вязкой лавы; соответственно отличны и суда. Сила притяжения

сказывается иначе – иные механизмы помогают справляться с ней. Но не что

иное, как эквиваленты колес, колоссальных по размерам, эластичностью же и

прозрачностью напоминающих стрекозиные крылья, катятся по изнанке земной

коры, и не какие-либо непредставимые принципы положены там в основу

воздухоплавания, но ракета и винт.

10

Вот, раскрывается перед очами великий город: нагромождение голых

геометрических форм. Углы прямые, тупые, острые; пренебрежение

закругленной линией. Кубы и ромбы. Конусы – и вновь ромбы и кубы. По

различным степеням асимметрии распознаются стили различных эпох. Серые,

красные, черные, коричневые тона: синие и зеленые в этом мире почти не

воспринимаются, а чисто-белого нет вообще. Грузные уступы – трудно

угадать: горы ли? зданья ли? Горы, превращенные в зданья: формы им придал

рассудок, распухший от гордости собственной мощью.

11

Игрушечными жилищами лилипутов показались бы крупнейшие здания наших

городов тому, кто видел центральные сооружения Друккарга. Высоту главного

конуса, опрокинутого острием к диску подземного солнца и к системе

четырехмерных лун, следовало бы измерять километрами. Старейшие из игв –

а они очень долговечны – еще помнят те древние эпохи, когда конус был

простою, хотя и величайшею из гор инфра-Урала. Теперь он давно уже

выточен, выгрызен изнутри, тщательно обработан снаружи: он преобразован в

капище.

12

В первой половине этого века архитектурная мысль людей вступила на

схожую тропу. Но мы – не игвы: конструктивизм, возведенный в принцип,

становится для нас нестерпим. Ничего, кроме уныния, не испытывает человек

с живою душой, встречая кругом себя урбанистических уродов недавнего

прошлого. Как временно отступившие, но не побежденные узурпаторы,

пытавшиеся поглотить наши города, громоздятся кое-где, особенно на

Западе, эти порождения абстрагирующего мозга. Они равно чужды всем стилям

истории, – марсиане среди человечества.

13

Но игвам нравится именно абстрактность. Игра математических величин и

отношений, научность концепций, взывающая к интеллекту и через него

приподнимающая тонус чувств – вот что у них почитается зрелым и мудрым.

Никаких прикрас: для прямого воздействия на эмоцию достаточно

полированных облицовок. И когда они окидывают взором своих мушиных глаз

это скопище схем, овеществленных в инфрабазальте, души их пучатся мрачной

гордыней: как грандиозно-научна, как незамутненно-рассудочна наша мысль!

как могуча!

14

И в самом деле: их научные достижения грандиозны. Многоматериальность

Шаданакара осознана ими уже давно, и хитроумная аппаратура уловила

излучения миров Возмездия, Магм и некоторых стихиалей. На изнанке мира

оказалось труднее, чем на земной поверхности, уразуметь факт вращения

нашей планеты вокруг оси; игвы, однако, его уразумели. Потребовалась еще

более высокая ступень, чтобы открыть бытие Солнца и других планет;

несколько веков назад, еще в одном из древних шрастров, игвы открыли и

это.

15

Крайне важно усвоить, что четырехмерный слой, где пребывают шрастры,

лишен космической протяженности: на границе солнечной системы гаснет само

пространство этого слоя. Но умозрительные гипотезы игв о Галактике

подтвердились иноприродными излучениями, проникающими к ним из Галактики

сквозь кору; подземными астрономами, не видавшими ни одной звезды,

составлены, однако, звездные атласы. И наконец, игвам другого шрастра –

изнанки Северо-западной метакультуры, удалось выбраться на лицо Земли.

Это произошло в Голландии.

16

Никакая Антарктида не могла бы показаться людям столь унылой! В том

слое поверхность Земли безжизненна и пуста, как в нашем – поверхность

Луны; признаков органической жизни пионеры здесь не обнаружили. Стояло

лето; но эти существа с мышино-серою кожей чернели от холода, несмотря на

плотные одеяния, предусмотрительно захваченные с собой. Следы трехпалых

ботинок, похожих на лапу страуса, но гораздо массивнее, отпечатались на

пеплообразной пыли, покрывающей Землю в том слое: нагретая солнцем, она

все же леденила ноги подземных выходцев, как фирн горных вершин.

17

В небе, черном, как аспидная доска, и лишенном звезд, медленно плыли

Марс и Сатурн; Луну застали на небе лишь члены последующих экспедиций. Но

Солнце открылось им сразу. Игвы не знают юмора, о существовании смеха они

долго не подозревали, но едкая ирония свойственна им даже больше, чем

нам. Именно иронию возбудил в них вид Солнца. Тусклое инфракрасное пятно

излучало, казалось им, жалкие крохи тепла. Так вот каким оказывался в

действительности тот центр планетной системы, о величии и могуществе

которого спорили их ученые!

18

Но важнейшим явилось то, что чувствительная аппаратура позволила им

уловить – уже не только эманации, как раньше, но как бы зримые тени

нашего слоя: колыхание наших лесов, извилины рек, движение туч, контуры

наших городов и физический облик человечества. У них возникло

представление о нашей технике и социальном устройстве. Может ли статься,

что со временем они дадут нам знать о себе, возникнут контакт и обмен?

Вполне возможно. Но они позаботятся о том, чтобы информация с их стороны

была такой, какая может воздействовать на нас только в желательном для

них направлении.

19

Хрупкость наших государственных структур, принципы наших

народоустройств представились им неразумными – и тем неразумнее, чем

больше в этих принципах свободы. Им мнится, что зрелище свободы лишь

подтверждает их тезис, будто в мирах, не подчиненных деспотической власти

Противобога или подчиненных ему не всецело, царят неразумие и произвол,

почти хаос. Царит бессмысленная анархия, разъединяющая силы, тормозящая

расцвет наук, задерживающая развитие разумных существ на низшей ступени.

20

Им мнится, будто эта заторможенность выгодна Тому, Кого они своими

перевернутыми мозгами почитают космическим бунтарем против централизующей

силы Противобога. А при рассуждении об их собственном устройстве

трубчатые рты их выпячиваются от гордости. Все умы там объединены в общих

усилиях. Воля сконцентрированна и крепка. Эмоции введены в строгое русло.

Социальная иерархия направляема твердой рукой верховного разума.

Руководители – инженеры, ученые, жрецы. И общество – собственно не

общество, а нерушимый монолит, образец беспрекословного послушания.

Часть третья

1

Гордыня рабов, не подозревающих о своем рабстве. Рабство осознается,

будучи сопоставлено со свободой; игвам же сопоставлять его не с чем.

Спазмы анархии коротки и редки: раз в два-три столетия: растерянность,

минутное замешательство при смене одного уицраора – одного разумного

деспота – другим. И если бы игвы узрели свободу существ в каком-либо

высшем слое, они не поверили бы ей. Они истолковали бы ее как

рабствование другому тирану. Вера в возможность свободы кажется им

симптомом незрелости, как соблазн, способный увлечь лишь недоразвитых.

2

Время от времени мглистая колоссальная туша, как движущаяся туманная

гора, вползает в Друккарг из соседнего слоя. Раздается отрывистый,

ухающий голос, видится подобие головы на изгибающейся шее. Глаза, похожие

на опрокинутые полукруги, пронизывающе озирают творящееся внизу; медленно

поворачивается небольшая головка, увенчанная золотым кубом – магической

эмблемой властвования. Рупорообразный рот выталкивает обрубленные звуки,

похожие на звуки языка игв. Приказы – непререкаемы. Они должны

исполняться мгновенно.

3

Это – Третий Жругр, третий за 700 лет уицраор, демон великодержавной

государственности России, руководит сооружением Друккарга и требует пищи.

Исполинские объемы психических энергий излучаются им: круги за кругами,

волны за волнами, они проникают в наш слой и проявляются в нас: мы можем

их осознать как комплекс государственных чувств – энтузиазма, гордости,

благоговения, гнева против врагов нашей державы. Тогда мы осознаем и

глухой подспудный протест нашего глубинного “я”, взволнованного инородным

вторжением.

4

Не осознав же этих воздействий, мы отдаемся их чарам, раболепствуем

перед держащими власть, клокочем ненавистью к их врагам, всю жизнь

превращая в служение кумиру обожаемого государства. Чем больше забот,

жертв и труда требует оно от нас, тем больше личных сил сливает каждый из

нас с этими токами. Истощая нас, обогащаясь нашей энергией, обратное

излучение тяжелыми каплями сгущается в четырехмерном мире;

проструивается, просачивается и, наконец, проступает красноватой росой на

почве Друккарга. Оно называется шавва.

5

Тысячи игв собирают ее, сотни насосов елозят там с монотонным