Текст книги "Андреев Д.Л. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1: Русские боги: Поэтический ансамбль."

Автор книги: Даниил Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Спешит к заданьям по руслу жил,

В безмерных зданьях кружит и шарит,

Где накануне

другой кружил.

И к инфильтратам

гигантских мускулов

по раздувающимся артериям

Самоотверженными фагоцитами в тревоге судорожной спеша,

Во имя жизни, защитным гноем, вкруг язв недугующей

материи

Ложатся пухнущими гекатомбами за жертвой жертва,

к душе душа.

Пути их скрещиваются, перенаслаиваются,

монады сталкиваются и опрокидываются

И поглощаются в ревущем омуте другой обрушивающейся

волной;

Имен их нет на скрижалях будущего, и даже память о них

откидывается

Обуреваемой единым замыслом, в себя лишь верующей страной.

А по глубинным ядохранилищам, по засекреченным

лабораториям

Бомбардируются ядра тория, в котлы закладывается уран,

Чтобы светилом мильоноградусным – звездой-полынью

метаистории –

В непредугаданный час обрушиться на Рим, Нью-Йорк

или Тегеран.

И смутно брезжит

сквозь бред и чары

Итог истории – цель дорог:

Москва, столица земного шара,

В металл облекшийся Человекобог.

Уже небоскребов заоблачный контур

Маячит на уровне горного льда, –

Блистательный, крылья распластавший кондор,

Державною тенью покрыв города.

Уж грезятся зданья, как цепь Гималая,

На солнце пылая в сплошной белизне:

В том замысле – кесарей дерзость былая,

Умноженная в ослепительном сне;

И кружатся мысли, заходится сердце,

Воочию видя сходящий во плоть

Задуманный демоном град миродержца,

Всю жизнь долженствующий преобороть.

И только порою, с тоской необорной,

Припомнятся отблески веры ночной –

Прорывы космической веры соборной

И духа благоухающий зной.

Гармония невыразимого лада

Щемящим предчувствием крепнет в душе,

Еще не найдя себе формы крылатой

Ни в гимнах, ни в красках, ни в карандаше.

И – вздрогнешь: тогда обступившие стены

Предстанут зловещими, как ворожба,

Угрюмыми чарами темной подмены,

Тюрьмой человека – творца и раба.

Часть третья. ВЕЧЕРНЯЯ ИДИЛЛИЯ

Шесть! –

Приутихают конторы.

К лифтам, трамваям, метро – напролом!.

А сверхурочники, с кислым взором,

Снова усаживаются за столом.

В красные

от лозунгомании

стены,

К незамедляющимся станкам,

Хмурые волны вечерней смены

Льются

сквозь производственный гам.

По министерствам, горкомам, трестам

Уже пошаркивает метла,

Хлопают дверцы с прощальным треском,

И засыпают в шкафах дела.

И вот уже –

оранжев, пурпурен и малинов,

Гладя глыбы набережных теплою рукой,

Самый лучезарнейший из добрых исполинов

Медленно склоняется над плавною рекой.

Юркают по зеркалу вертлявые байдарки,

Яхты наклоняются, как ласточки легки…

Ластятся прохладою ласкающие парки,

Яркими настурциями рдеют цветники.

С гомоном и шутками

толпясь у сатураторов,

Дружески отхлебывают пенистый оршад

Юноши с квадратными плечами гладиаторов,

Девушки хохочущие платьями шуршат.

Влажной дали зов

Нежно бирюзов,

Холодно глубок у розовеющих мостов.

Трамвайчики речные

бульбулькают, пышут,

Отблески и зайчики

по майкам

рябят…

Гуторят, притопатывают,

машут, дышат

Вдоль палуб конопатых

стайки

ребят.

Издали им мраморный марш барабанят

И шпилем золоченым затеняют асфальт

Сверкающие горы

высотных зданий

И контуры

университетских

Альп.

Там, у причалов,

у всех станций,

у плит спусков,

в песке пляжей,

Где луч солнца

завел танцы,

где весь воздух

молвой полн –

Пестрят вскрики,

бегут пятки,

спешат руки

забыть тяжесть,

С плотвой шустрой

играть в прятки,

дробить струи

и бег волн.

В тени парков

зажглись игры.

Как мед, сладки

в кафе морсы,

И бьет в сетку

баскет-бола

с сухим шарком

смешной мяч,

Гудут икры,

горят щеки,

зудят плечи,

блестят торсы:

То – бес спорта,

живой, юркий,

всю кровь в жилах

погнал вскачь.

Закатом зажигаются развесистые кроны,

Оркестры первых дансингов, дрожа,

льют

трель,

Качелями, колесами шумят аттракционы,

Моторы карусельные жужжат,

как

дрель.

Броситься колдобинами гор американских,

Ухая и вскидываясь – вниз,

вверх,

вбок,

Срывами и взлетами, в тележках и на санках,

Сцепливаясь судорожно в клубок:

– Мой

Бог… –

Сев на деревянную раскрашенную свинку,

Мерно, по спирали убыстрять

свой

бег,

В головокружении откинувшись на спинку,

Чувствуя, как ветер холодит

щур

век;

Вспархивать на цыпочках “гигантскими шагами”,

Точно поднимаемый крылом

вьюг

лист;

Взвихриваться ломкими, зыбкими кругами

В воздух, рассекающий лицо,

как хлыст;

Празднуя советский карнавал,

вверх

круто

Взбрасываться в небо, утеряв

весь

вес;

С плавно раздуваемою сферой парашюта

Рушиться в зияющий провал,

как

бес!..

Чтобы кровь тягучая –

огнем

горела,

Чтобы все пронизывал, хлестал,

бил

жар;

Чтобы, наслаждением подхлестывая тело,

Ужас заволакивал мозги,

как пар!..

Тешатся масштабами. Веруют в размеры.

Радуются милостям,

долдонят в барабан…

Это – нянчит отпрысков великая химера,

Это – их баюкает стальной Левиафан.

Прядают, соседствуют, несутся, возвращаются,

Мечутся, засасываясь в омут бытия,

Кружатся, вращаются, вращаются, вращаются

Утлые молекулы чудовищного Я.

А в нелюдимой Арктике,

в летней ее бессоннице,

Мгновенно уподобляясь космическому палачу,

Разрыва экспериментального

фонтан

поглощает солнце,

Как буйствование пожара –

беспомощную свечу.

Но лишь по секретным станциям, в почтительном отдалении,

Поерзывают уловители разломов коры

и гроз,

Да ревом нечеловеческим

ослепнувшие тюлени

Приветствуют планетарный научный апофеоз.

Город же, столица же – как встарь

длит

жизнь.

Вечер! развлекай нас! весели!

взвей!

брызнь!

В ёкающем сердце затаив

жуть

томную, приятно-газированный испуг,

зноб,

чад,

Сотни голосящих седоков

в муть

темную, вот, по узкой проволоке, путь

свой

мчат.

Оттуда – на мгновение, внизу,

вся

в пламенных сияньях несосчитанных – Москва,

наш

рок,

В дни горя, в ураганах и в грозу –

страж

каменный, в годину же хмельного торжества –

наш

бог.

Она – в бегущих трепетах огней,

фар

иглистых, в прожекторах шныряющих, в гудках

сирен,

И полумаской дымною над ней

пар

зыблется от фабрик, стадионов,

эспланад,

арен.

И кажется – в блаженстве идиллии вечерней,

Что с этим гордым знаменем – все беды хороши,

И вычеркнута начисто из памяти неверной

Тоскующая правда

ночной

души.

Часть четвертая. ПРОРЫВ

В знак

Гончих

Вполз

месяц.

День

кончен

Бьет

десять.

Бьет

в непроглядных

пространствах

Сибири.

Бьет над страной.

Надо мной.

Над тобой.

И голосами, как черные гири,

В тюрьмах надзор возвещает:

– От-бой! –

В Караганде, Воркуте, Красноярске,

Над Колымою, Норильском, Ингой.

Брякают ржавые рельсы, по-царски

В вечность напутствуя день прожитой.

Сон

разве?..

Тишь…

Морок…

Длит

праздник

Лишь

город.

Вспыхнут ожерелья фонарей

вдоль

трасс

Музыкой соцветий небывалых.

Манят вестибюли: у дверей –

блеск

касс,

Радуга неоновых порталов.

Пряными духами шелестит

шелк

дам,

Плечи – в раздувающихся пенах…

Брызжет по эстрадам перезвон

всех

гамм

И сальто-мортале – на аренах.

Встанет попурри, как балерина, на носок,

Тельце – как у бабочки: весь груз –

грамм, –

Будто похохатывает маленький бесок:

Дранта-рата-рита, тороплюсь

к вам!

А ксилофон, бренча,

Виолончель, урча,

И гогоча, как черт,

кларнет

Воображенье мчат

В неразличимый чад,

Где не понять

ни тьму,

ни свет.

Там попурри –

дзинь-дзень,

И на волну

всех струн

Взлетает песнь,

как челн.

как флаг,

Что никогда

наш день

Еще не был

столь юн,

Столь осиян,

столь полн,

столь благ.

Звенит бокал

дзынь-дзень,

Узоры слов

рвет джаз,

Колоратур

визг остр

и шустр, –

Забыть на миг

злой день,

Пить омрак чувств

хоть час

В огнях эстрад,

и рамп,

и люстр!

Но и с эстрад

сквозь дзонн

От радиол, сцен,

рамп,

В ушах бубнит

все тот же

миф,

Все тот же скач,

темп, звон,

И тридцать лет

мнет штамп

Сердца и мозг,

цель душ

скривив.

Ни шепотком,

ни вслух,

Ни во хмелю,

ни в ночь

Средь тишины, с самим

собой,

Расторгнуть плен

невмочь,

Рвануть из пут

свой дух,

Проклясть позор,

жизнь,

тьму,

ложь,

строй.

И только память

о тщетных жертвах

Еще не стерта, еще свежа,

Она шевелится в каждом сердце,

Как уголь будущего мятежа.

Но музыка баров

от боли мятежной

Предохраняет…

эстрада бренчит…

Мерно…

льют вальсы…

ритм плавный…

и нежный…

Плавно…

все пары…

ток пламенный…

мчит:

Жаркий!

пульс танца!

тмит разум!

бьет в жилах,

Арки

зал шумных

слив в радужный

круг;

Слаще,

все слаще

смех зыбкий

уст милых,

Радость

глаз юных

и сомкнутых

рук…

Бьет

полночь:

Звон

с башни.

Круг

полон…

Друг!

Страшно!

Этих кровавых светил пятизвездье

Видишь?

Эти глухие предзвучья возмездья

Чуешь?

Нет.

Тихо.

Совсем тихо.

Лишь “зисы” черным эллипсоидом

Под фонарем летят во тьму…

Кварталы пусты. Дождь косой там

Объемлет дух и льнет к нему.

Наутро снова долг страданий,

Приказы, гомон, труд, тоска,

И с каждым днем быстрей, туманней

Ревущий темп маховика.

Не в цехе, не у пестрой рампы –

Хоть в тишине полночных книг

Найти себя у мирной лампы,

Из круга вырваться на миг.

Смежив ресницы, в ритме строгом,

Изгнав усталость, робость, страх,

Длить битву с Человекобогом

В последних – в творческих мирах!..

Вон –

В славе –

Знак

Льва.

Ночь

правит.

Бьет

два.

Космос разверз свое вечное диво.

Слава тебе, материнская Ночь!

Вам, лучезарные, с белыми гривами,

Кони стиха, уносящие прочь!

Внемлем!

зажглась золотая Капелла!

Вонмем!

звенит голубой Альтаир!

Узы расторгнуты. Сердце запело,

Голос вливая в ликующий клир.

Слышу дыханье иного собора,

Лестницу невоплощаемых братств,

Брезжущую для духовного взора

И недоступную для святотатств;

Чую звучанье служений всемирных,

Молнией их рассекающий свет,

Где единятся в акафистах лирных

Духи народов и души планет;

Где воскуряется строго и прямо

Белым столпом над морями стихий

Млечное облако – дым фимиама

В звездных кадильницах иерархий…

Чую звучанье нездешних содружеств,

Гром колесниц, затмевающих ум, –

Благоговенье, и трепет, и ужас,

Радость, вторгающуюся, как самум!..

Властное днем наважденье господства

Дух в созерцаньи разъял и отверг.

Отче. Прости, если угль первородства

В сердце под пеплом вседневности мерк.

Что пред Тобой письмена и законы

Всех человеческих царств и громад?

Только в Твое необъятное лоно

Дух возвратится, как сын – и как брат.

Пусть же назавтра судьба меня кинет

Вновь под стопу суеты, в забытье, –

Богосыновства никто не отнимет

И не развеет бессмертье мое!

8-22 декабря 1950

Владимир

ГЛАВА 3

ТЕМНОЕ ВИДЕНИЕ

Лирические стихотворения

*

Русские зодчие строили прежде

За чередой

Стен

Белые храмы в брачной одежде,

Чище морских

Пен.

Кремль неземной в ослепительной славе

Снится порой

Нам,

Вечно спускаясь к плоти и яви,

Как мировой

Храм.

Тих, несказанен и невоплощаем,

Светел, как снег

Гор…

Путь его ищем, тайн его чаем,

Помня, что век

Скор.

Но в глубине, под городом зримым,

Некий двойник

Есть,

И не найдешь ты о нем, таимом,

В мудрости книг

Весть.

Эти запретные грани и спуски

Вглубь, по тройным

Рвам,

Ведомы только демонам русским,

Вихрям ночным,

Нам.

К этим подземным, красным озерам

Срыв круговой

Крут:

Бодрствует там – с неподвижным взором,

Как вековой

Спрут.

Тихо Печальница русского края

Рядом с тобой

Шла,

Если прошел ты, не умирая,

Сквозь этот строй

Зла.

*

Я вздрогнул: ночь? рассвет?.. Нет, это зимний день

Сочился в комнату – лишь треть дневного света.

Казалось: каждый луч обрублен, точно пень,

И в панцирь ледников вползает вновь планета.

Заброшенное вглубь чудовищных пространств,

Озябшим стебельком дрожало молча тело,

И солнце чахлое, как погруженный в транс

Сновидец адских бурь, бесчувственно желтело.

Сливалась с ночью ночь, и трезвый календарь

Мне говорил, что так мильоны лет продлится,

И зренье странное, неведомое встарь,

Я направлял вокруг, на зданья, вещи, лица.

Не лица – муть толклась, как доктора Моро

Созданья жуткие в сцепленьях нетопырьих,

И тлел на дне зрачков, колюче и хитро,

Рассудок крошечный – единый поводырь их.

И, силясь охранить последний проблеск “я”,

Заплакала над ним душа, как над младенцем,

Припомнив, как он рос… уют и свет жилья…

Возню ребеночка и топотню по сенцам.

Сквозил, как решето, всей жизни утлый кров

Структурой черепа… Ах, бедный, бедный Йорик!..

Да! видеть мир вот так – был первый из даров

На избранном пути: печален, трезв и горек.

1935(?)

ТРЕТИЙ УИЦРАОР

То было давно.

Все шире и шире

Протест миллионов гремел в мозгу…

С подполий царских, из шахт Сибири,

Кандальной дорогою через пургу

Он стал выходить – небывалый в мире,

Не виданный никогда и никем,

И каждый шаг был тяжел, как гиря,

Но немощна плоть

из цифр

и схем.

Как будто

неутоляемым голодом

Родимый ад его истомил,

Чтобы у всех, кто горяч и молод,

Он выпил теперь избыток сил.

Нездешней сыростью, склепным холодом

Веяло на пути упыря,

Пока замыкались чугунным болтом

Казармы,

тюрьмы,

трудлагеря.

Как будто мышиные крылья ластились,

Уже припадая к истокам рек,

И не был над этим пришельцем властен

Ни гений, ни ангел, ни человек.

Как чаши, до края верой народной

Наполненные в невозвратный век,

Души церквей

от земли бесплодной,

Звуча, возносились

на Отчий брег.

Ни выстрелов, ни жалоб не слушая,

Бетонным объятием сжав страну,

Он чаровал и всасывал души

В воронку плоти, – в ничто, – ко дну.

На все города, на все деревни

Он опускал свою пелену,

И жили

его бегущие ремни

Своею жизнью,

подобной сну.

Кто в них мелькал, как морды нездешние?

Кто изживал себя в их возне,

Мукой людской свою похоть теша

И не угадываемый даже во сне?

Заводы гудели. Тощие плеши

Распластывались на полях и в лесу,

И в древних устоях

буравил бреши

Таран незримый,

стуча на весу.

И стало еще холодней и горестней

От одиночества на этой земле,

И только порой вечерние зори

Грозили бесшумно в притихшей мгле:

Как будто

в воспламененном просторе

Блистание нечеловеческих риз…

Как будто

расплавленный меч над морем:

Острием вверх –

и острием вниз.

1942

СТОЛИЦА ЛИКУЕТ. Триптих

I. ПРАЗДНИЧНЫЙ МАРШ (дохмий)

Всю ночь

плотным кровом

Плат туч

кутал мир…

И вот

луч багровый

Скользнул

в глубь квартир.

Бежит

сон бессильный

Дневных

четких схем…

Наш враг –

гном-будильник –

Трещит

в уши всем:

– Бьет семь!

Марш, товарищи!

Вам всем

Время к сборищу! –

Внизу,

в мгле кварталов,

Зардел

первый стяг.

Вдоль плит,

в лужах талых,

Шуршит

спешный шаг:

– Ой, семь…

Марш, товарищи:

Нам всем

Время к сборищу! –

Встает

злое утро,

И день

взвел курок,

Снегов

льдистой пудрой

Укрыв

грязь дорог.

Ал куб

новой ратуши;

За ним,

прост и груб,

Мазком

мглы, как ретуши –

Нагой

черный куб.

Бич – дождь

бьет по кровле,

Кладет

кистью мглы

Подтек

черной крови

На свод,

фронт, углы.

Столпом

вверх маяча,

Квадрат

четкий прям;

Белки

штор – незрячи

В прямых

веках рам.

И тут,

там и рядом

Идут

вдаль, идут:

– Вперед! –

Ряд за рядом, –

Кумач

флагов – вздут, –

Пальто,

кепки, блузы,

Поля

мокрых шляп –

С контор,

фабрик, вузов –

В мозгах

плотный кляп –

И вдоль

зданий серых,

Как рев

бурь в горах –

– Вперед!!! –

Волны веры,

Восторг,

трепет, страх –

– Вперед!!! –

Сбоку, с тыла

Подсказ:

“Гимн пора!” –

И вот,

штормом взмыло:

– Ура, вождь!

Ура! –

– Ура, народ.

С праздником.

Привет

Всем союзникам. –

Гудит

шаг гиганта

В снегу,

льду, воде,

Сквозь мглу

транспаранты

В косом

прут дожде.

– Вперед!

Рати множатся,

Звенит

сталь пружин,

Рука

в руку вложится,

Крепя

строй дружин!

Нас ждет

люд истерзанный –

Дрожит

подлый страж.

Вперед!!!

Даль разверзнута,

Весь мир

завтра наш… –

Парад

кончен. Сонно

К домам,

в пасть ворот,

Бредут

вспять колонны,

Спешит

хилый сброд.

Чтоб всяк

прел до завтра,

Спесив,

предан, горд,

Смесив

робость кафра

С огнем

гуннских орд.

Бренчат

гимн отчизне…

Но шаг

вял и туп.

Над сном

рабьей жизни,

Как дух,

Черный Куб.

1931-1950

II. ИЗОБИЛИЕ

Свищут и салютуют

заводы и вокзалы.

Плещут многолюдные

радиусы

трасс:

Кранами, машинами

сдвинуты кварталы,

Площади расширены,

чтоб лих

стал

пляс.

В уровень с фронтонами домов

вкруг

плаца,

Вырос небывалый Эверест –

в три

дня:

Пышно коронованный венцом иллюминаций,

Красками трепещущий

в нимбах огня:

Радостный Олимп

рождающейся расы,

Борющихся масс желанные миры:

Десятиметровые фанерные колбасы,

Куполоподобные

красные

сыры.

Кляксами малярными –

оранжевые, синие,

Желтые конфеты цветут,

как май, –

Социалистическая

скиния,

Вечно приближающийся рай.

Булки в восемь тонн

Плотны, как бетон:

– Прыгайте, ребятки, с батона на батон! –

Пучится феерия

славы и победы,

Клубы и чертоги –

битком,

как склад…

За руки берутся

школьники и деды,

Мерно педагоги

бьют

им

в лад:

– Шибче!

– Шибче!

– Вот так достиженья:

Юры бутербродов…

– Морс –

как

душ…

– Шпроты! –

– Шпроты! –

(В головокруженьи

Крепнут хороводы…

Грянул

ТУШ.)

– В ногу!

– В ногу!

– Это ли не чудо?

– Это ль не корыто?

– Дай, жми, крой –

– Торты!

– Торты!

– Кремовые груды!..

– Скоро будем сыты…

– Пей, ешь, пой! –

Пламенны, как клумбы,

Крашеные крабы;

Выше диплодоков

Башни

туш…

Ромбами, кубами

Ромовые бабы:

Каждая – как тумба,

на

сто

душ.

– Топайте, товарищи: трам, трам, трам!

– Вон, везут товар в наш храм, храм, храм. –

– Скоро будут гетры!

хлеб!

машины!

– Всякому – полметра

креп –

де-шина… –

Ахают.

Охают.

Бурлят, как шквал.

Весело взбираются в зенит

вкруг

хал.

Тучи в багреце.

Зарева над городом.

Мир во человецех

зрим

и весом.

Груди распирает

ликующая гордость,

Очи оловянные ходят колесом.

И, обозревая с муляжного Олимпа

Красную Гоморру

кругом,

впереди –

Чувствует каждый: красная лампа,

Весь мир озаряя,

горит

в груди.

III. КАРНАВАЛ

Громыхают в метро

Толп

Воды.

Единицу – людской

Мчит

Вал.

Заливаются вниз

Все

Входы,

Лабрадор и оникс

Всех

Зал.

А снаружи – в огнях

Мрак

Улиц,

Фейерверком залит

Весь

Мост,

Каждый угол гудит,

Как

Улей;

У любого кафе –

Свой

Хвост.

У зубастых, как пасть,

Врат –

Флаги,

Благосклонная власть –

Щит

Рас, –

Чтобы выше стал взлет

Пен

Браги!

Чтоб упился народ

Хоть

Раз!

С цитадели взвыл горн;

Бьют

Бубны;

Каждый весел и сыт,

Как

Крез…

Нарастает валторн

Гром

Трубный,

Ксилофон свиристит,

Как

Бес.

Клубы – настежь. Открыт

Бар

Каждый.

Говор – шумен и груб.

Смех –

Прян.

Хохот женщин томит,

Жжет

Жаждой;

Всякий – близостью губ

Чуть

Пьян.

За кварталом квартал

Льет

Реки…

Крепче мни, карнавал,

Свой

Хмель!.. –

Вихрем лент серпантин

Бьет

В веки,

Перезвон мандолин

Вьет

Трель.

Балалаечный строй –

Лад

Мерный –

Поднимает пуды

Ног

В пляс…

Эта ночь – вихревой

Час

Черни,

Афродита Страны!

Твой

Час!

Очерк лиц омертвел:

Лишь

Маски:

Тот – лилов, этот – бел,

Как

Труп…

Переходит в гавот

Ритм

Пляски,

Тарахтит весь гудрон

В такт

Труб.

Мчится с посвистом вихрь

Вкруг

Зданий,

Но тиха цитадель,

Как

Гроб,

Только в тучах над ней

Бдит

Знамя –

Солнце ночи и цель

Всех

Троп.

ГИПЕР-ПЭОН

О триумфах, иллюминациях, гекатомбах,

Об овациях всенародному палачу,

О погибших

и погибающих

в катакомбах

Нержавеющий

и незыблемый

стих ищу.

Не подскажут мне закатившиеся эпохи

Злу всемирному соответствующий размер,

Не помогут –

во всеохватывающем

вздохе

Ритмом выразить,

величайшую

из химер.

Ее поступью оглушенному, что мне томный

Тенор ямба с его усадебною тоской?

Я работаю,

чтоб улавливали

потомки

Шаг огромнее

и могущественнее,

чем людской.

Чтобы в грузных, нечеловеческих интервалах

Была тяжесть, как во внутренностях Земли,

Ход чудовищ,

необъяснимых

и небывалых,

Из-под магмы

приподнимающихся

вдали.

За расчерченною, исследованною сферой,

За последнею спондеической крутизной,

Сверх-тяжелые,

транс-урановые

размеры

В мраке медленно

поднимаются

предо мной.

Опрокидывающий правила, как плутоний,

Зримый будущим поколеньям, как пантеон.

Встань же, грубый,

неотшлифованный,

многотонный,

Ступенями

нагромождаемый

сверх-пэон!

Не расплавятся твои сумрачные устои,

Не прольются перед кумирами, как елей!

Наши судороги

под расплющивающей

пятою,

Наши пытки

и наши казни

запечатлей!

И свидетельство

о склонившемся

к нашим мукам

Уицраоре, угашающем все огни,

Ты преемникам –

нашим детям –

и нашим внукам –

Как чугунная

усыпальница,

сохрани.

1951

О ТЕХ, КТО ОБМАНЫВАЛ ДОВЕРИЕ НАРОДА. Триптих

1

Грудь колесом, в литой броне медалей.

Ты защищал? ты строил? – Погляди ж:

Вон – здание на стыке магистралей,

Как стегозавр среди овечек – крыш.

Фасад давящ. Но нежным цветом крема

Гладь грузных стен для глаз услащена,

Чтоб этажи сияли как поэма,

Чтоб мнились шутки за стеклом окна.

Тут Безопасность тверже всех законов,

И циферблат над уличной толпой

Отсчитывает здесь для миллионов

Блаженной жизни график круговой.

И тихо мчится ток многоплеменный,

Дух затаив, – взор книзу, – не стуча, –

Вдоль площади, парадно заклейменной

Прозваньем страшным: в память палача.

1950(?)

2

Нет:

Втиснуть нельзя этот стон, этот крик

В ямб:

Над

Лицами спящих – негаснущий лик

Ламп,

Дрожь

Сонных видений, когда круговой

Бред

Пьешь,

Пьешь, задыхаясь, как жгучий настой

Бед.

Верь:

Лязгнут запоры… Сквозь рваный поток

Снов

Дверь

Настежь – “Фамилия?” – краткий швырок

Слов, –

Сверк

Грозной реальности сквозь бредовой

Мрак,

Вверх

С шагом ведомых совпавший сухой

Шаг,

Стиск

Рук безоружных чужой груботой

Рук,

Визг

Петель – и – чинный, парадный, другой

Круг.

Здесь

Пышные лестницы; каждый их марш

Прям;

Здесь

Вдоль коридоров – шелка секретарш –

Дам;

Здесь

Буком и тисом украшен хитро

Лифт…

Здесь

Смолк бы Щедрин, уронил бы перо

Свифт.

Дым

Пряно-табачный… улыбочки… стол…

Труд…

Дыб

Сумрачной древности ты б не нашел

Тут:

Тишь…

Нет притаившихся в холоде ям

Крыс…

Лишь

Красные капли по всем ступеням

Вниз.

Гроб?

Печь? лазарет?.. – Миг – и начисто стерт

След,

Чтоб

Гладкий паркет заливал роковой

Свет.

3

Ты осужден. Молчи. Неумолимый рок

Тебя не первого втолкнул в сырой острог.

Дверь замурована. Но под покровом тьмы

Нащупай лестницу – не ввысь, но вглубь тюрьмы.

Сквозь толщу мокрых стен, сквозь крепостной редут

На берег ветреный ступени приведут.

Там волны вольные, – отчаль же! правь! спеши!

И кто найдет тебя в морях твоей души?

1935-1950

У ГРОБНИЦЫ

Ночь. – Саркофаг. – Величье. – Холод.

Огромно лицо крепостных часов:

Высоко в созвездьях, черные с золотом,

Они недоступней

судных весов.

Средь чуткой ночи взвыла метелица,

Бездомна,

юродива

и строга.

На звучные плиты гранита стелются

Снега,

снега,

снега.

Полярные пурги плачут и просятся

Пропеть надгробный псалом,

И слышно: Карна проносится

Над спящим

вечным

сном.

Он спит в хрустале, окруженный пламенем,

Пурпурным, – без перемен, –

Холодным, неумоляемым –

Вдоль всех

четырех

стен.

Бьет срок в цитадели сумрачной:

Чуть слышится звон часов,

Но каждый удар – для умершего –

Замок.

Запор.

Засов.

Что видят очи бесплотные?

Что слышит скованный дух?

Свершилось

бесповоротное:

Он слеп.

Нем.

Глух.

А сбоку, на цыпочках, близятся,

Подкрадываются, ползут,

С белогвардейских виселиц

Идут.

Ждут.

Льнут.

Грядут с новостроек времени,

С цехов, лагерей, казарм –

Живые обрывки темени,

Извивы

народных

карм.

– Нам всем, безымянным, растраченным,

Дай ключик! дай письмецо! –

…Но немы, воском охваченные,

Уста.

Черты.

Лицо.

Лишь орден тихо шевелится –

Безрадостнейшая из наград,

Да реквием снежный стелется

На мраморный

зиккурат.

МОНУМЕНТ

Блистая в облаках незыблемым дюралем,

Над монолитом стран, над устьем всех эпох,

Он руку простирал к разоблаченным далям –

Колосс, сверхчеловек… нет: человекобог.

Еще с ночных застав мог созерцать прохожий

В венцах прожекторов, сквозь миллионный гул –

Серебряную ткань и лоб, с тараном схожий,

Широкий русский рот, татарский абрис скул.

Блаженны и горды осуществленным раем,

Вдоль мраморных трибун и облетевших лип

В дни празднеств мировых по шумным магистралям

Моря народные сквозь пьедестал текли б.

И, с трепетом входя под свод, давимый ношей

Двух непомерных ног – тысячетонных тумб –

Спешили бы насквозь, к другим вратам, порошей

Где осень замела остатки поздних клумб.

Паря, как ореол, над избранным конклавом,

Туманила бы мозг благоговейных толп

Кровавых хроник честь, всемирной власти слава,

О новых замыслах неугомонный толк.

А на скрещеньях трасс, где рос колбас и булок

Муляжный Эверест, облепленный детьми,

По сытым вечерам как был бы лих и гулок

Широкозадый пляс тех, кто не стал людьми!

КРАСНЫЙ РЕКВИЕМ. Тетраптих

1

Сквозь жизнь ты шел в наглазниках. Пора бы

Хоть раз послать их к черту, наконец!

Вон, на снегу, приземистою жабой

Спит крематорий, – серый, как свинец.

Здесь чинно все: безверье, горесть, вера…

Нет ни берез, ни липок, ни куста,

И нагота блестящего партера

Амбулаторной чистотой чиста.

Пройдет оркестр, казенной медью брызнув…

Как бой часов, плывут чредой гроба,

И ровный гул подземных механизмов

Послушно туп, как нудный труд раба.

А в утешенье кажет колумбарий

Сто ниш под мрамор, серые как лед,

Где изойдет прогорклым духом гари

Погасших “я” оборванный полет.

2

Стих

Толк;

Присмирел деловой

Торг:

Свой

Долг

Возвратил городской

Морг.

Жизнь –

Круг.

Катафалк кумачом

Ал…

Наш

Друг

На посту боевом

Пал!

Срок

Бьет.

Пронесем через мост

Труп.

Жизнь

Ждет,

И торопит на пост

Труд!

Пук

Роз

Сквозь ворота бегут

Внесть:

Для

Слез

Восемнадцать минут

Есть.

– Он

Пал,

Укрепив наших сил

Мощь!

Он

Брал

Жизнь в упор, как учил

Вождь!

Он,

Пал

Несгибаемо-прям,

Тверд;

Пусть

Шквал

Хлещет яростно в наш

Борт:

Наш

Стяг

Не сомнет никакой

Враг…

Марш!

Марш!

Сохраняй строевой

Шаг! –

3

Тот

Наглый, нагой, как бездушный металл,

Стык

Слов

Мне

Слышался там, где мертвец обретал

Свой

Кров;

Где

Должен смириться бесплодных времен

Злой

Штурм;

Где

Спит, замурован в холодный бетон,

Ряд

Урн.

В тыл

Голого зала, в простой – вместо свеч –

Круг

Ламп,

Бил

Голос оратора, ухала речь,

Как

Штамп.

Был

Тусклый, тяжелый, как пухлости лбов,

В ней

Пыл,

Гул

Молота, бьющего в гвозди гробов,

В ней

Был:

– Долг…

Партия… скромность… Мы – прочный устой.

Честь…

Класс…

Гной

Будничной пошлости, странно-пустой

Треск

Фраз.

Чу:

Шурхнули дверцы… Как шарк по доске,

Звук

Туп;

Чуть

Ёкнуло сердце, – и вздрогнул в тоске

Сам

Труп:

В печь,

В бездну, – туда, где обрежется нить

Всех

Троп,

Вниз,

Мерно подрагивая, уходить

Стал

Гроб.

И –

Эхом вибрации, труп трепетал…

Был

Миг –

Блеск

Нижнего пламени уж озарял

Весь

Лик…

Ток

Пущен на хорах: орган во весь рост

Взвыл

Марш!

Срок

Взвешен в секундах, ритм точен и остр,

Как шарж…

Стал

Старше от скорби, кто слышал порой,

Как

Мы,

Марш

Urbi et orbi* чеканенный строй,

Шаг

Тьмы;

Кто

Глянул невольно в тот жгучий испод,

В ту

Щель,

Кто

Понял, что там – все плоды, весь итог,

Вся

Цель,

Кто

Чадом тлетворным дохнул из глубин

Хоть

Раз;

Кто

Дьявольским горном обжог хоть один

Свой

Час.

–

* Городу и миру (лат.)

–

4

И “Вечную память” я вспомнил:

Строй плавных и мерных строф,

Когда все огромней, огромней

Зиянье иных миров;

Заупокойных рыданий

Хвалу и высокую честь;

“Идеже нет воздыханий”

Благоутешную весть;

Ее возвышенным ладом

Просвечиваемую печаль,

Расслаивающийся ладан,

Струящийся вверх и вдаль,

Венок – да куст невысокий

Над бархатным дерном могил,

В чьих листьях – телесные соки

Того, кто дышал и жил.

ПРОПУЛК

В коловращении

неостанавливающихся

машин,

В подспудном тлении

всечеловеческого

пожара,

Я чую отзвуки

тупо ворочающихся

пучин

В недорасплавившейся

утробе

земного шара.

Им параллельные, но материальнейшие миры

Есть,

недоступные

ни для религий,

ни для художеств;

Миры – страдалища:

в них опрокидываются

до поры

Кто был растлителями

и палачами

народных множеств.

Спускаюсь кратером

инфрафизическим, –

и предо мной

Глубины пучатся – но не чугунною

и не железной –

Нездешней массою

и невычерчиваемой длиной,

То выгибающеюся,

то проваливающеюся

бездной.

Полурасплющенные

уже не схватываются

за край;

Не вопиют уже

ни богохульства

и ни осанну…

Для магм бушующих

именование –

УКАРВАЙР:

Другого нет

и не предназначено

их океану.

Под его тяжестью

ярится сдавливаемое Дно –

Обитель страшная

и невозможнейшая

из невозможных…

Что в этом каменнейшем

из мучилищ

заключено?

Кому из собственников

этих дьявольских

подорожных?

И мой вожатый,

мой охранитель,

мой светлый маг

По всем расщелинам, подземным скважинам и закоулкам

Чуть произносит мне:

– Сверхтяжелую толщу магм

На языке Синклита Мира

зовут ПРОПУЛКОМ.

К ОТКРЫТИЮ ПАМЯТНИКА

Все было торжественно-просто:

Чуть с бронзы покров соскользнул,

Как вширь, до вокзала и моста,

Разлился восторженный гул.

День мчится – народ не редеет:

Ложится венок на венок,

Слова “ОТ ПРАВИТЕЛЬСТВА” рдеют

На камне у бронзовых ног.

Но, чуждый полдневному свету,

Он нем, как оборванный звук:

Последний, кто нес эстафету

И выронил факел из рук.

Когда-то под аркой вокзала,

К народу глаза опустив,

Он видел: Россия встречала

Его, как заветнейший миф.

Все пело! Он был на вершине!

И, глядя сквозь слез на толпу,

Шагал он к роскошной машине

Меж стройных шеренг ГПУ.

Все видел. Все понял. Все ведал.

Не знал? обманулся?.. Не верь:

За сладость учительства предал

И продал свой дар. А теперь?

Далеко, меж брызг Укарвайра,

Гоним он нездешней тоской,

Крича, как печальная кайра,

Над огненной ширью морской.

Все глуше мольбы его, тише…

Какие столетья стыда,

Чья помощь бесплотная свыше

Искупит его? и когда?

ДЕМОНИЦЫ. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ. Тетраптих

1. ВЕЛГА

Клубится март. Обои плеснятся,

Кишат бесовщиной углы,

И, если хочешь видеть лестницу

К хозяйке чудищ, лярв и мглы –

Принудь двойными заклинаньями

Их расступиться, обнажа

Ступени сумрака над зданьями

И путь, как лезвие ножа.

В трущобах неба еле видного

Запор взгремит, – не леденей:

Храни лишь знак креста защитного,

Пока ты сверху виден ей!

На лик ей слугами-химерами

Надвинут дымный капюшон,

Иных миров снегами серыми

Чуть-видимо запорошен.

Венцом – Полярная Медведица,

Подножьем – узкий серп во мгле,

Но ни одним лучом не светятся

В ее перстах дары земле.

Глухую чашу с влагой черною

Уносит вниз она, и вниз,

На города излить покорные,

На чешую гранитных риз.

Пьют, трепеща, немея замертво,

Пролеты улиц влагу ту,

И люди пьют, дрожа, беспамятство,

Жар, огневицу, немоту.

Напрасно молят, стонут, мечутся,

Напрасно рвут кольцо личин,

Пока двурогий жемчуг месяца

Еще в пролетах различим.

Вот над домами, льдами, тундрами

Все жидкой тьмою залито…

О, исходящая из сумрака!

Кто ты, Гасительница? кто?

2

Еще не взошли времена,

Спираль не замкнулась

уклончивая,

Когда захмелеет страна,

Посланницу Мрака

увенчивая.

Еще не заискрился век,

Когда многолюдными

капищами

Пройдет она в шумной молве,

Над благоговейными

скопищами.

Лишь глухо доносится дрожь

Из толщи Былого

немотствующей,

Когда с Немезидою схож

Был взрыв ее страсти

безумствующей.

Но сквозь поколения те

Она проходила

неузнанная,

В их отроческой простоте

За кару Господнюю

признанная.

И видели сумрачным днем,

Как пурпуром город

окрашивался,

Как свищущий бич над Кремлем

На главы соборов

обрушивался.

3

Выходила из жгучей Гашшарвы,

Из подземной клокочущей прорвы, –

И запомнили русский пожар вы –

Не последний пожар и не первый:

Пламена, пожиравшие срубы,

Времена, воздвигавшие дыбы,

Дым усобиц, и грустные требы,

И на кладбищах – гробы и гробы.

На изнанке любого народа

Ей подобная есть демоница,

И пред мощью их лютого рода

Только верный Добру не склонится.

Но черней, чем мертвецкие фуры,

И грозней, чем геенские своры,

Вкруг Земли есть кромешная сфера

Всемогущего там Люцифера.

Наклонись же над иероглифом,

К зашифрованным наглухо строфам,

Приглядись – кто клубится за мифом,

Кто влечет к мировым катастрофам.

Никогда не блистали воочью