Текст книги "Андреев Д.Л. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1: Русские боги: Поэтический ансамбль."

Автор книги: Даниил Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Нашему старшему брату, предтече

На прорезающем мир

пути.

2

Проклятый сон: тот самый бой,

Что скоро грянет здесь воочью…

И разговор с самим собой

Длю бесконечной, скорбной ночью.

…Любой ваш город, храм, витраж,

Любить в мечте до слез, до муки,

И так ни разу камень ваш

Не взять с дорог священных в руки!

Взойдя на кругозорный холм,

Не трепетать от чудной близи

Душевных струй, небесных волн

В Байрэйте, Веймаре, Ассизи!..

Чу: два часа… Органно глух

Ночной гудок над ширью русской..

И в странствие свободный дух

Выходит дверью узкой-узкой.

Скользит и видит башни те,

Что осязать не суждено мне,

Где скоро будут в темноте

Лишь сваи да каменоломни.

Брожу по спящим городам,

Дрожу у фресок и майолик,

Целую цоколь Нотр-Дам,

Как человек, – француз, – католик.

Что эту горечь утолит?..

Как нестерпимо больно, жарко

Прощаться с каждою из плит

Уффици иль святого Марка!..

Их души там – в краю небес:

Там нерушимы и нетленны

Праобразы святых чудес

Руана, Кельна и Равенны.

Но здесь одно им: смерть навек.

И будет лжив на склепах глянец.

И плачу я, как человек,

Британец, русский, итальянец.

1950-1955

*

Видно в раскрытые окна веры,

Как над землею, мчась как дым,

Всадники

апокалиптической эры

Следуют

один за другим.

И, зачинаясь в метакультуре,

Рушась в эмпирику, как водопад,

Слышен все четче

в музыке бури

Нечеловеческий

ритм

и лад.

И все яснее

в плаче стихии,

В знаках смещающихся времен,

Как этим шквалом

разум России

До вековых корней потрясен.

Будут года: ни берлог, ни закута.

Стынь, всероссийская полночь, стынь:

Ветры, убийственные, как цикута,

Веют

из радиоактивных пустынь.

В гное побоищ, на пепле торжищ,

Стынь, одичалая полночь, стынь!

Ты лишь одна из сердец исторгнешь

Плач о предательстве

всех святынь.

Невысветлимый сумрак бесславья

Пал на криницы старинных лет:

Брошенный в прах потир православья

Опустошен

и вина в нем нет.

Только неумирающим зовом

Плачут акафисты и псалмы;

Только сереют минутным кровом

Призраки сект

в пустынях зимы.

Цикл завершен, – истощился, – прожит.

Стынь, непроглядная полночь, стынь…

Город гортанные говоры множит:

В залах – английский,

в храмах – латынь.

А из развалины миродержавной,

Нерукотворным шелком шурша,

На пепелище выходит Навна –

Освобожденная наша Душа.

1951

*

Мы на завтрашний день

негодуем, и плачем, и ропщем.

Да, он крут, он кровав –

день побоищ, день бурь и суда.

Но он дверь, он ступень

между будущим братством всеобщим

И гордыней держав,

разрушающихся навсегда.

Послезавтрашний день –

точно пустоши после потопа:

Станем прочно стопой

мы на грунт этих новых веков,

И воздвигнется сень

небывалых содружеств Европы,

Всеобъемлющий строй

единящихся материков.

Но я вижу другой –

день далекий, преемственно третий,

Он ничем не замглен,

он не знает ни войн, ни разрух;

Он лазурной дугой

голубеет в исходе столетья,

И к нему устремлен,

лишь о нем пламенеет мой дух.

Прорастание сморщенных,

ныне зимующих всходов,

Теплый ветер, как май,

всякий год – и звучней, и полней…

Роза Мира! Сотворчество

всех на земле сверхнародов!

О, гряди! поспешай!

уврачуй! расцветай! пламеней!

1952

АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ ВЕК

От зноя эпох надвигающихся

Мне радостный ветер пахнул:

Он был – как гонец задыхающийся,

Как празднеств ликующий гул,

Как ропоты толп миллионных,

Как отсвет зари на колоннах…

И слышу твои алтари я,

Грядущая Александрия!

Наречий ручьи перемешивающиеся

Для будущего языка;

Знамена и вымпелы свешивающиеся

И куполы сквозь облака…

Прорвитесь, надежды, прорвитесь

За эру держав и правительств

К единству их – и завершенью,

К их первому преображенью!

Меж грузной Харибдой – тиранствованием –

И Сциллой – последней войной –

Прошло человечество, странствованием

Излучистым, к вере иной…

Дух поздний, и пышный, и хрупкий:

Смешенье в чеканенном кубке

Вина и отстоянных зелий, –

Всех ядов, и соков, и хмелей.

Сиротство рассудка, улавливающего

Протонов разбег вихревой;

Расчетливой мыслью натравливающего

Строй микрогалактик – на строй;

И – первое проникновенье

По легким следам откровенья

Уверенной аппаратуры

В другие слои брамфатуры.

Считаю цветы рассыпаемые

Щедрот, и красот, и богатств.

Иду сквозь дворцы, озаряемые

Для действ и молящихся братств;

И чую сквозь блеск изобилья

Могущественное усилье:

Стать подлинной чашею света

Готова, тоскуя, планета.

Такой же эпохой, заканчивающей

Огромные циклы, зажглось

Ученье, доныне раскачивающее

Истории косную ось.

Предчувствую это единство

И жду, как тепла материнства,

Твоей неизбежной зари я,

Грядущая Александрия!

1950

*

Острым булатом расплат и потерь

Мощные Ангелы сфер

В сердце народов вдвигают теперь

Угль высочайшей из вер.

Где от высот задыхается грудь,

Сквозь лучезарнейший слой

Слышу сходящий отрогами путь –

Твой, миро-праведник, твой!

Сад

непредставимейших гор

Пестовал дух тебе,

Солнце веками покоило взор

На расцветавшей судьбе.

Судеб таких не вынашивал рок

Ни в новолетье, ни встарь:

Гений,

Бого-сотворец,

пророк.

Кроткий наставник

и царь.

Дай до тебя, на духовный восток

Лучший мой дар донести,

Эту осанну, как первый цветок,

Бросить тебе на пути.

1950

ИЕРАРХИЯ

Ждало бесплодно человечество,

Что с древних кафедр и амвонов

Из уст помазанного жречества

Прольется творческий глагол.

Все церкви мира – лишь хранители

Заветов старых и канонов;

От их померкнувших обителей

Творящий Логос отошел.

Он зазвучит из недр столетия,

Из катакомб, с пожарищ дымных,

Из страшных тюрем лихолетия,

По сотрясенным городам;

Он зазвучит, как власть имеющий,

В философемах, красках, гимнах,

Как вешний ветер, вестью веющий

По растопляющимся льдинам.

И будут ли гонцы помазаны

Епископом в старинном храме

Перед свечами и алмазами

На подвиг, творчество и труд?

Иль свыше волю непреклонную,

Они в себе услышат сами,

И сами участь обреченную,

Как долг и право, изберут?

Но, души страстные и жаркие,

Они пройдут из рода в роды

Творцами новой иерархии,

Чей золотой конец вдали

Святой гигант, нерукотворною

Блистая митрой, держит строго

В другом эоне – по ту сторону

Преображенья всей земли.

1950

*

Если ты просветлил свою кровь,

Если ты о надзвездном грустил –

Сну Грядущего не прекословь,

Чтобы он твою мысль обольстил,

И унес – быстролетней орла

На широком жар-птичьем крыле,

Показуя вдали купола

Новой правды на старой земле.

Далека его цель, далека!

Через мглу пепелищ и пустынь,

Донеси, птица-сон, седока

До невиданных веком святынь.

И, когда ваш полет колдовской

Незнакомая встретит заря,

Над восставшей из пепла Москвой

Лет замедли, кружась и паря.

1950

*

Если б с древней громады

Пробудившимся взором

Ты окинул тогда окоём –

Где черты, по которым

Облик стольного града

Узнаём?

Над золою пожарищ

Будто мчались не годы,

Но века протекли и века.

И, как старый товарищ,

Льет по-прежнему воды

Лишь река.

Взлет венцов незнакомых

И свободные вздохи

Этих форм ты б понять не сумел:

В их зубцах и изломах

Пафос чуждой эпохи

Онемел.

Уподобился город

Золотым полукругам

Изукрашенных к празднеству гор, –

Мирный, светлый и гордый,

Будто Севера с Югом

Разговор.

Поразился б прохожий,

Сын советского века,

Ритуальностью шествий и зал:

Это – новая Мекка,

Ее камни дух Божий

Пронизал.

И совсем непонятны

Были б странные речи,

Действа, игрища, таинства, хор…

И лишь пестрые пятна

Новых эр человечества

Отразил бы растерянный взор.

1950

*

Нет, – то не тень раздумий книжных,

Не отблеск древности… О, нет!

Один и тот же сон недвижный

Томит мне душу столько лет.

Ансамбль, еще не превзойденный,

Из зданий, мощных, как Урал,

Сомкнувших в сини полуденной

Свой беломраморный хорал.

И белоснежным великаном

Меж них – всемирный Эверест:

Над облаками, над туманом

Его венцы и странный крест.

Он – кубок духа, гость эфира,

Он веры новой торжество:

Быть может, храмом Солнца Мира

Потомство будет звать его.

Но поцелую ль эти камни,

В слезах склонясь, как вся страна,

Иль только вещая тоска мне

Уделом горестным дана?

Но если дух страны подвигнут

На этот путь – где яд тоски?

Гимн беломраморный воздвигнут

В урочный срок

ученики!

1950

*

Я мог бы рассказывать без конца

О тех неизбежных днях,

О праздниках солнечных тех времен,

О храмах и культе том;

О бого-сотворчестве; об ином,

Прекраснейшем ритме дней;

О дивных верградах – до облаков

Воздвигнутых по городам

На радость людям, – как водоем

Духовности и красоты.

Но страшно мне – весомостью слов

Загаданное спугнуть,

Прогнать воздушные существа,

Плетущие эту ткань,

Тончайший фарфор предсказанных дней

Разбить неловкой рукой.

1950-1955

ЭЛЬДОРАДО

Знаю. – Откуда? – Отвечу:

Нет, не душой, не рассудком, –

Чем-то неназванным в речи.

Там, в глубине естества,

Слышу я сладко и жутко

Шум от летящих навстречу

Будущих наших столетий,

Взлета их и торжества.

Внутренний слух обучая

Плещущим этим напевам,

Звонам их, кликам и вздохам,

Темному их языку,

Слышу от края до края

Штормы по дальним эпохам

С громом их, плачем и гневом,

С брызгами на берегу.

С кем говорили однажды

Их голоса ветровые,

Тот разучился покою

Прочной и хмурой земли:

Он – мореплаватель, жаждой

Будущей эры гонимый

И многопарусным строем

Правящий вдаль корабли.

Солнцем другим опалённый,

Омут грядущих мальстремов,

Новых созвездий восходы

Видевший издалека –

Как он поведает сонной

Скудной стране – о народах,

О многоцветных эдемах

Нового материка?

Вот, меж утихших сограждан,

В горнице душного дома,

Он на столе рассыпает

Золото сказочных стран:

Он повествует, как страждал

В зоне пустынь незнакомых,

Как, еле слышно ступая,

Крался в таинственный стан.

Но удивляясь червонцам

С чуждым гербом Эльдорадо,

Станут ли дети и внуки

Сумерками, при огне,

Гладя сожженные солнцем

Эти усталые руки,

О неразысканных кладах

Грезить и плакать во сне?

1950-1955

ДАЙМОНУ

К огню и стуже – не к лазури –

Я был назначен в вышине,

Чуть Яросвет, в грозе и буре,

Остановил свой луч на мне.

Чтоб причастился ум мой тайнам,

Дух возрастал и крепла стать,

Был им ниспослан жгучий даймон

В глаза мне молнией блистать.

И дрогнул пред гонцом небесным

Состав мой в детский, давний миг,

Когда, взглянув сквозь Кремль телесный,

Я Кремль заоблачный постиг.

Тот миг стал отроческой тайной,

Неприкасаемой для слов,

Наполнив весь духовный край мой,

Как Пасху – гул колоколов.

Что за дары, какой мне жребий

Таились в замкнутой руке:

Подъем ли ввысь, на горный гребень,

Иль путь по царственной реке?

Он ждал, чтоб утолило сердце

Стремленье древнее ко дну;

Он четкой властью судьбодержца

Определил мой срок в плену;

Он начертал над жизнью серой

Мой долг, мой искус, мой коран,

Маня несбыточнейшей верой

В даль невозможнейшей из стран.

Ему покорны страсти, распри;

Его призыв – как трубный клич;

Он говорит со мной, как пастырь,

Как власть имеющий, как бич.

В стенах тюрьмы от года к году

Все тоньше призрачное “я”:

Лишь он – растущий к небосводу,

Сходящий в недра бытия.

Я задыхаюсь от видений,

Им разверзаемых стиху.

Я нищ, я пуст. А он – как гений,

Как солнце знойное вверху.

1950

<СКВОЗЬ ТЮРЕМНЫЕ СТЕНЫ>

Завершается труд,

раскрывается вся панорама:

Из невиданных руд

для постройки извлек я металл,

Плиты слова, как бут,

обгранил для желанного храма,

Из отесанных груд

многотонный устой создавал.

Будет ярус другой:

в нем пространство предстанет огромней;

Будет сфера – с игрой

золотых полукруглых полос…

Камня хватит: вдали,

за излучиной каменоломни,

Блеском утра залит

непочатый гранитный колосс.

Если жизнь и покой

суждены мне в клокочущем мире,

Я надежной киркой

глыбы камня от глыб оторву,

И, невзгодам вразрез,

будет радость все шире и шире

Видеть купол и крест,

довершаемые наяву.,

Мне, слепцу и рабу,

наважденья ночей расторгая,

Указуя тропу

к обретенью заоблачных прав,

Все поняв и простив,

отдала этот труд Всеблагая,

Ослепительный миф –

свет грядущего – предуказав.

Нет, не зодчим, дворцы

создающим под солнцем и ветром,

Купола и венцы

возводя в голубой окоём –

В недрах русской тюрьмы

я тружусь над таинственным метром

До рассветной каймы

в тусклооком окошке моем.

Дни скорбей и труда –

эти грузные, косные годы

Рухнут вниз, как обвал, –

уже вольные дали видны, –

Никогда, никогда

не впивал я столь дивной свободы,

Никогда не вдыхал всею грудью такой глубины!

В круг последних мытарств

я с народом безбрежным вступаю –

Миллионная нить

в глубине мирового узла…

Сквозь крушение царств

проведи до заветного края,

Ты, что можешь хранить

и листок придорожный от зла!

1950-1956

ГЛАВА 17

СКВОЗЬ ПРИРОДУ

Цикл стихотворений

1

Порхают ли птицы, играют ли дети,

С душою ли друга скрестится душа –

Ты с нами. Ты с ними, невидимый Третий,

Невидимый хмель мирового ковша!

Проносятся звезды в мерцаньи и пеньи,

Поля запевают и рощи цветут,

И в этом, объемлющем землю, круженьи

Я слышу: Ты рядом. Ты близко – вот тут.

И в – солнечной зыби играющих далей,

И в шумном лесу, и в народной толпе

Как будто мельканье крылатых сандалий,

Взбегающих по золоченой тропе.

И если в торжественном богослуженьи

Я слышу про Женственность – тайну Твою,

Невидимых ангельских служб отраженье

В движеньях служителей я узнаю.

Становится чистой любая дорога,

Просвечивает и сквозит вещество…

Вся жизнь – это танец творящего Бога,

А мир – золотая одежда Его.

1935

2

Не о комбайнах,

не о гидростанциях,

Не об оковах буйных стихий,

Но об игре их,

о дружбе,

о танце их,

О просветленье

эти стихи.

Я погружу тебя в мягкие мхи,

В марево гроз и дрожащего зноя:

Веруй со мною!

Слушай со мною

Вечное.

Это поют петухи,

Это невидимые стихиали

Жаждут с тобой говорить о себе;

Это качаются хвойные дали,

Сладко послушные их ворожбе.

Это – в твоей многострастной судьбе

Час откровенья готовится ими.

Мощь их,

обычай их,

царственность,

имя –

Все приоткроется завтра тебе.

Дивной созвучности,

мудрой способности

Их ощущать –

твое тело полно.

О, подготовь себя ясной беззлобностью,

Дни беспечальные пей, как вино:

Всюду в природе разлито оно –

Духам стихий золотое причастье!

Разум не знает этого счастья.

Их постигать

только телу дано.

1950

3

Я люблю – не о спящей царевне

Сказку, выдуманную вдали:

Я люблю – в босоногой деревне

Белобрысых ребят в пыли;

Жеребят на тоненьких ножках,

Молодух в открытых окошках,

Пышно-тихие

облака,

Дух гречихи

и молока.

Я любил сыновней любовью

Вечереющий звон церквей,

Ширь зеркальную понизовья

И с лугов сырой тиховей;

Съезд к медлительным перевозам,

Воробьев над свежим навозом,

Даже в травах наивную тлю

Я отцовской

любовью

люблю.

Я люблю – с котелком да с салом

Возвратиться на хвойный брег,

Где я видел – нет, не русалок,

Но бессмертные

души рек.

Я не “верую” в них: я знаю.

Я причастен давно их раю;

В них влюблялась, меж струй шурша,

Моя дружественная душа.

1950

4

Вы, реки сонные

Да шум сосны, –

Душа бездонная

Моей страны.

Шурша султанами,

Ковыль, пырей

Спят над курганами

Богатырей;

В лесной глуши горя,

Не гаснет сказ

Про доблесть Игоря,

Про чудный Спас.

И сердцу дороги,

Как вещий сон,

Живые шорохи

Былых времен:

Над этой поймою

Костры древлян,

Осины стройные

Сырых полян,

Луна над мелями,

Дурман лугов,

В тумане медленном

Верхи стогов,

Вода текучая

Все прочь и прочь, –

Звезда падучая

В немую ночь.

1937-1950

5

Леший старый ли, серый волк ли –

Все хоронятся в дебрь и глушь:

Их беседы с людьми умолкли,

Не постигнуть им новых душ,

Душ, сегодня держащих власть,

Чтобы завтра уйти иль пасть.

Но меня приняла Россия

В свое внутреннее жилье;

Чую замыслы потайные

И стремленье, и страсть ее,

И звезду, что взошла в тиши

Непрочтенной ее души.

Только этой звезде покорен,

Только этой звездой богат,

Прорастание древних зёрен

И вселенский грядущий сад

Слышу в шорохе хвойных ваий,

В вольных хорах гусиных стай,

В буйной радости непогоды,

В беззаконной ее гульбе,

И в лучистых очах народа,

И в кромешной его судьбе,

И в ребятах, кто слушать рад,

В век каналов, про Китеж-град.

И учусь я – сквозь гул машинный,

Говор, ругань, бескрылый смех,

Шорох бабьей возни мышиной,

Спешку графиков, гам потех –

Слушать то, что еще народ

Сам в себе не осознает.

И друзей-не чванливых, грубых,

Но таких, кто мечтой богат,

Не в правленьях ищу, не в клубах

И не в теплом уюте хат,

Но в мерцании встречных глаз,

В недомолвках случайных фраз.

1950

6

Другие твердят о сегодняшнем дне.

Пусть! Пусть!

У каждого тлеет – там, в глубине –

Таинственнейшая грусть.

Про всенародное наше Вчера,

Про древность я говорю;

Про вечность; про эти вот вечера,

Про эту зарю;

Про вызревающее в борозде,

Взрыхленной плугом эпох,

Семя, подобное тихой звезде,

Но солнечное, как бог.

Не заговорщик я, не бандит, –

Я вестник другого дня.

А тех, кто сегодняшнему кадит –

Достаточно без меня.

7. ДРЕВНЕЕ

Над рекою, в нелюдном предвечерий,

Кочевой уже потрескивал костер,

И туманы, голубые как поверия,

Поднимались с зарастающих озер.

Из-за мыса мелового, по излучине

Огибая отражающийся холм,

С зеленеющими ветками в уключине

Показался приближающийся челн.

И стремительно, и плавно, и таинственно

Чуть серел он в надвигающейся тьме,

И веслом не пошевеливал единственным

Сам Хозяин на изогнутой корме.

Борода иссиня-черная да волосы –

Богатырская лесная красота:

Лишь рубаха полотняная без пояса

Да штаны из домотканого холста.

Этим взором полесовщик и сокольничий

Мог бы хищную окидывать тайгу;

Этой силою двуперстие раскольничье

Утверждалось по скитам на берегу;

Этой вере, этой воле пламенеющей

Покоряются лесные божества,

И сквозь сумерки скользит он – власть имеющий,

Пастырь бора, его жрец, его глава.

И, подбрасывая сучья в пламя дикое,

Я той полночью молился тьме былой –

Вместе с нежитью лесной тысячеликою,

Вместе с горькою и чистою смолой.

1945-1950

8

Таится дрёмный мир сказаний,

Веков родных щемящий зов

В нешумной музыке прозваний

Старинных русских городов.

О боре сказочном и хмуром,

О мухоморах в мягком мху

Услышишь память в слове Муром,

Приятном чуткому стиху.

Встает простор пустынный, пенный,

На побережьях – конский порск,

И город бедный, белостенный

Мне в прозвище Белоозерск.

Орлы ли, лебеди ли, гуси ль

Ширяли к облаку стремглав

От княжьих стрел, от звона гусель

У врат твоих, Переяслав?

И слышу в гордом слове Туров

Летящих в мрак ветвей и хвои

Упрямых, круторогих туров

С закинутою головой.

Ветрами чистыми овеян

Язык той девственной поры:

От песен первых, от церквей он,

От простодушной детворы.

И так ясны в той речи плавной

Общенья тех, кто речь творил,

С Душой народа, юной Навной,

Наитчицей творящих сил.

1955

9

Семье Левенков

Когда несносен станет гам

И шумных дней воронки жадные,

Ты по уютным городкам

Полюбишь семьи многочадные.

Хозяйка станет занимать

И проведет через гостиную,

Любовна и проста, как мать,

Приветна ясностью старинною.

Завидев, что явился ты –

Друг батюшки, знакомый дедушки,

Протянут влажные персты

Чуть-чуть робеющие девушки.

К жасминам окна отворя,

Дом тих, гостей солидно слушая,

И ты, приятно говоря,

Купаешься в реке радушия.

Добронадежней всех “рагу”,

Уж на столе шипит и пышнится

Соседка брату – творогу –

Солнцеподобная яичница.

Ни – острых специй, ни – кислот…

Но скоро пальцы станут липкими

От шестигранных сладких сот,

Лугами пахнущих да липками.

Усядутся невдалеке

Мальчишки в трусиках курносые,

Коричневы, как ил в реке,

Как птичий пух светловолосые.

Вот, мягкостью босых подошв

Дощатый пол уютно щупая,

С реки вернется молодежь

С рассказом, гомоном и щукою.

Хозяин, молвив не спеша:

“А вот – на доннике, заметьте-ка!”

Несет (добрейшая душа!)

Графин пузатый из буфетика.

И медленно, дождем с листа,

Беседа потечет – естественна,

Как этот городок, проста,

Чистосердечна, благодейственна…

Как будто, воротясь домой,

Лежишь – лицом в траве некошеной..

Как будто обувь, в жгучий зной,

С ног истомленных к черту сброшена.

1950

10. МАНИКУ

Семью домового из хат

вон

выжили,

На них клеветали ханжа

и поп…

Хвостат ли и сероват

он,

рыжий ли –

Бедняжка забился, дрожа,

в сугроб.

А как прижилась их душа

к нам

сызмальства,

Как жались в чуланчик, в испод,

в печи,

Выглядывали, вороша

хлам:

– Сыты ль вы?

И цыкали бесу невзгод:

– Молчи!

Утащат порой кочергу,

шнай,

тряпочку,

Хозяева рыщут кругом,

Везде,

А эти – в щели ни гугу:

знай,

лапочку

Сосут, ухмыляясь тишком

беде.

А ты не побрезгай платок

свить

жгутиком

И, ножку стола окрутив

узлом,

Приказ им твердить шепотком,

прыть

шутиков

Могущественным очертив

числом.

Как мало им нужно от нас:

чтоб

верили,

Спускали проделки добрей

им с рук…

Заслышат, зато, во дворе ль

топ,

в двери ли –

Уж чуют: то враг их проказ

иль друг.

Приветят гостей, воздадут

честь

страннику,

Усталым шепнут со смешком:

– Приляг!

А имя слоям, где живут,

есть

Манику –

Прозвание малых душков –

миляг.

1955

11. СТИХИАЛИ ФАЛЬТОРЫ

С опушек свежих прохладой веющие,

Где сено косится

По лугам,

Благоухающие, беспечно реющие,

Они проносятся

Здесь и там.

Сверканьем шустрых стрекоз встречаемые

У лоз прибрежных,

Где плоты,

Они травою, едва качаемою,

Ласкают нежно

Свои персты.

Они глядятся сквозь сеть березовую,

И струи с бликами

Для них – качель,

Когда ребята, от солнца бронзовые,

Вбегают с криками

В степной ручей.

Их близость мягкая, наш сон баюкающая,

Душе раскованной –

Как в зной роса,

Когда кукушкою, в бору аукающею,

В глубь зачарованную

Зовут леса.

Когда ж, израненный шипами города,

Ты в травы ранние

Лицо склонишь,

Они вливаются раскрытым воротом

В плоть и сознание,

Как свет и тишь.

И если разум твой от маловерия

Веков рассудочных

Освобожден,

Ты в этой радости узришь преддверие

Заветов будущего,

Иных времен.

И пусть об имени их не беседует

Мысль человека;

Но подожди:

Об этих тайнах еще поведают

Другому веку

Его вожди.

1950

12

Нет, не боюсь языческого лика я:

Шмель, леший, дуб –

Мне любо все, – и плес, и чаща тихая,

И я им люб.

Здесь каждый ключ, ручей, болотце, лужица

Журчат мне: пей!

Кричат дрозды, кусты звенят и кружатся,

Хмелит шалфей,

Спешат мне тело – дикие, невинные –

В кольцо замкнуть,

Зеленым соком стебли брызжут длинные

На лоб, на грудь,

Скользят из рук, дрожат от наслаждения,

Льют птичий гам,

Касаясь, льнут, как в страстном сновидении,

К вискам, к губам,

Живые листья бьют об плечи темные…

В проемы чащ

Кидают под ноги луга поемные

Медвяный плащ,

Бросают тело вниз, в благоухание,

Во мхи, в цветы.

И сам не знаешь в общем ликовании:

Где – мир, где – ты.

1950

13. СЕРАЯ ТРАВКА

Полынушка, полынушка,

тихая травка,

серая, как придорожная пыль!

К лицу подношу эту мягкую ветку,

дышу – не могу надышаться,

как невозможно наслушаться песней

о самом любимейшем на земле.

Кто ее выдумал?

Какому поэту, какому художнику

в голову мог бы прийти

этот ослепительный запах?

Сухая межа в васильковом уборе;

жаворонок,

трепещущий в синей, теплой струе,

полузакрывши глаза

и солнцу подставив серую грудку;

зноем приласканные дороги;

лодки медлительных перевозов,

затерянных в медоносных лугах;

и облака кучевые,

подобные душам снежных хребтов,

поднявшихся к небу –

все в этом запахе,

в горьком духе полыни.

Когда я умру,

положите со мною, вместо цветов,

несколько этих волшебных веток,

чтобы подольше, подольше чувствовал я

радость смиренномудрой земли

и солнечной жизни.

Не позабудьте!

1950

14. ВЕСЕЛЬЧАК

И.В. Усовой

Полдневный жар. Тропа в лесу.

Орешники вокруг.

Зыбь ярких веток на весу

Перед глазами… – Вдруг

Треск по кустам, дыханье, топ,

Мгновенье – шорох смолк –

И на тропинку из чащоб

Рванулся бурый волк.

Был миг: он не успел меня

Заметить сквозь орех.

Игрою солнечного дня

Пестрел косматый мех,

А он, как школьник, хохоча,

Полуразинул пасть,

И торопились два луча

Ему в зрачки упасть.

Быть не могло на всей земле

Счастливей в этот миг!

Он шустр был, весел, как в селе

Мальчишка-озорник.

Что напрокудил он в лесной

Трущобе поутру?

Иль просто счастлив был весной

В своем родном бору?..

Но то ли давний дух телег

Еще хранила персть,

Он понял: рядом – человек!

И встала дыбом шерсть.

Миг – и, кустарник теребя,

Он шасть! за поворот…

– Мне стало больно. – За себя?

За человечий род?

1950

15

Есть праздник у русской природы:

Опустится шар огневой,

И будто прохладные воды

Сомкнутся над жаркой землей.

Светило прощально и мирно

Алеет сквозь них и листву,

Беззнойно, безгневно, эфирно, –

Архангельский лик наяву.

Еще не проснулись поверья,

Ни – сказок, ни – лунных седин,

Но всей полнотой предвечерья

Мир залит, блажен и един.

Росой уже веет из сада,

И сладко – Бог весть почему,

И большего счастья не надо

Ни мне, ни тебе, никому.

1950

16. ЗАХОДЯЩЕМУ СОЛНЦУ

Как друзья жениха у преддверия брачного пира,

Облекаются боги в пурпуровые облака…

Все покоится в неге, в лучах упованья и мира –

Небо, кручи, река.

И великим Влюбленным, спеша на свидание с Ночью,

Златоликий Атон опускает стопу за холмы –

Дивный сын мирозданья, блаженства и сил средоточье,

Полный счастья, как мы.

Поднимает земля несравненную чашу с дарами –

Благовонья, туманы и ранней росы жемчуга…

В красноватой парче, как священники в праздничном храме,

Розовеют стога.

Вечер был совершенен – и будет вся ночь совершенной,

В полнолунных лучах, без томленья, скорбей и утрат,

Да хранит тебя Бог, о прекраснейший светоч вселенной,

Наш блистающий брат!

1931-1950

17. СОЛОВЬИНАЯ НОЧЬ

Случается ночь, оторачивающая

Как рамою, трель соловья

Всем небом, землею укачивающею,

Всем чутким

сном бытия.

Зеленый, почти малахитовый,

Чуть светится бледный свод,

И врезаны листья ракитовые

В стекло

неподвижных

вод.

Остановилась вселенная,

Сквозя в прозрачнейшей мгле,

Столь тихая, столь совершенная,

Как никогда на земле.

Разлив совершенного голоса

Один несется из чащ,

Как ветер, ласкающий волосы,

Ликующ,

плавен,

звенящ.

Поет за небо безгласное,

За струи в сонном пруду,

За эту березу прекрасную,

За каждый

стебель

в саду.

Поет, ни о чем не сетуя

И ни о чем не прося,

Лишь славя ночь предрассветную

За всех,

за все

и за вся.

И мы сливаемся, слушая,

В один безмолвный хорал,

Чтоб голос над старою грушею

До солнца

не замирал.

1950

18. ГУСИ

Ах, этот вольный крик!

О, этот трубный зов –

Солнечных бездн язык

Над чередой лесов!

В поздний осенний час

У луговой стези

Диких два гуся раз

Я услыхал вблизи.

Над головой, вверху,

Клич раскатился вдруг,

И замирал во мху

Этот призывный звук.

Всем, кто обрюзг, убог,

Кто на земле простерт,

Клич загремел, как рог,

Жизнью свободной горд.

Был в нем призыв – в моря,

Вдаль, надо мглой внизу,

Бьющая в грудь заря,

Прорези туч в грозу…

Так может звать лишь тот,

Кто слушать сам привык

Радость и смех высот,

Ветреных бездн язык.

И, очертив во мгле

Плавный, широкий круг,

Гуси сошли к земле –

Там, у речных излук.

Крепнущий мрак долин

Их в камыше укрыл…

Я встретил ночь один,

Беден, смущен, бескрыл.

Если б мой грузный дух

Чист был, свободен, благ,

Как сердце вот этих двух

Мечтателей и бродяг!

1950

19. ИРУДРАНА

В будни, в удушливый зной,

В сон,

В медленный труд рыбаков,

Чей-то безумный, хмельной

Сонм

Рушится из облаков.

С хохотом перебежав

Пруд,

В пыль опрокинув скирды,

Вихри, гудя и визжа,

Гнут

Вербы до мутной воды.

Учетверяя шальной

Гвалт

Бросившихся на крыльцо,

Шумный, разгульный, косой

Шквал

Ливнем ударил в лицо.

Те, что рванулись крепить

Стог,

Мачты, комбайны, омет,

Выхвачены из цепи –

С ног

Сшиблены в водоворот.

В хатах старухи дрожат,

Знать

Смея одно: – Пронеси,

Хоть отврати от нас град,

Мать,

Сущая на небеси!..

В трепете огненных дуг

Свод…

Цели не ведая сам,

Нечеловеческий дух

Льет

Мощь свою по небесам.

Плещущих иерархий

Там

Грохот и радостный гул:

Кто-то устами стихий

К нам

С дикой любовью прильнул;

Застит завесой дождя,

Рвет,

Воздухом душит живым,

Семенем молний сходя,

Жжет,

Пламенен, как серафим!

Не серафим, не Перун –

Нет!

То – Ирудрана! То слой,

Чью высоту ни колдун

Лет

Древних не знал над собой,

Ни мудрецы наших дней,

Мир

Лишь по краям изучив,

Ни в полумраке церквей

Клир,

Пестуя собственный миф.

То стихиали грозы,

Тьмы,

Света – живят окоем;

Их громоносный язык

Мы

Только теперь познаем;

Их дружелюбную мощь

Хор

Славить придет на луга,

В тень расколдованных рощ,

В бор,

В поле и на берега!..

Внуки сумеют любить

Мир,

Грудью к стихиям припасть,

С богослужением слить

Пир,

Страстью ответить на страсть

Правнук! Ты выйдешь под сень

Их,

К солнечному бытию,

Вспомни же в праздничный день

Стих –

Давнюю песню мою.

1950

20

Не ради звонкой красоты,

Как, может быть, подумал ты,

Не блеска ради

Ввожу я новые слова,

Так странно зримые сперва

Вот здесь, в тетради.

В словах испытанных – уют.

Но в старые мехи не льют

Вина младого.

Понятьям новым – новый знак

Обязан дать поэт и маг,

Искатель слова.

Нет, я из книг их не беру.

Они подсказаны перу

Златыми снами.

Они – оттуда, где звенят

Миры других координат,

Соседних с нами.

1955

21. ПОЛЕТ

Поднявшись с гулом, свистом, воем,

Пугая галок, как дракон,

К волнистым облачным сувоям

Помчалась груда в десять тонн.

Ревут турбины в спешке дикой,

Чтобы не ухнуть в пустоту,

Чтобы дюралевой, безликой

Не пасть громаде в пропасть ту.

А в пропасти, забывши прятки,

Футбол, лапту, учебник, класс,

Следят за чудищем десятки

Восторженных ребячьих глаз.

– Эх, вот бы так!.. Вот шпарит ловко!

– Быть летчиком-или никем!..

И завтра не одна головка

Уйдет в долбежку теорем.

А я? – Молчит воображенье,

Слух оглушен, а мысль – как лед:

Мне отвратительна до жженья

Карикатура на полет.

Не так! не то!.. И даже птицы

Мечту не удовлетворят:

Ее томит, ей страстно снится

Другая форма и наряд.

Таким не стать мне в жизни этой,

Но предуказан путь к тому,

Чтоб превратиться в плоть из света,

Стремглав летящую сквозь тьму.

Прозрачными, как слой тумана,

Прекрасными, как сноп лучей,

Купаться в струях океана

Воздушных токов и ключей.

Со стихиалями бездонных

Небесных вод – играть вдогон,

Чтоб были дивно просветлённы

Движенья, голос, смех и звон;

С веселой ратью Ирудраны,

Зигзагом небо осветя,

Лить дождь на жаждущие страны,

Все осязая, как дитя;

И, как дитя на сенокосах

С разбега прыгает в копну,

Скользить по облачным откосам

В бесплотно-синюю волну.

Грядущее, от изобилья

Своих даров, мне знанье шлет,

Что есть уже такие крылья

И будет вот такой полет.

1955

22. ОРЛИОНТАНА

Играя мальчиком у тополя-титана,

Планету выдумал я раз для детворы,

И прозвище ей дал, гордясь, – Орлионтана:

Я слышал в звуке том мощь гор, даль рек, – миры,

Откуда, волей чьей созвучье то возникло?

Ребенок знать не мог, что так зовется край

Гигантов блещущих, существ иного цикла,

Чья плоть – громады Анд, Урал и Гималай.

Милльонолетний день их творческого духа,

Восход их и закат уму непредставим;

Звучал бы сказ о них пустынно, бледно, сухо,

И мерк бы в их краях сам горний серафим.

Величьем их дыши, на дальний фирн взирая

Из сумрачных долин в безмолвьи на заре,

Когда воочию ложится отблеск рая

На их гранитный лик в предвечном серебре;

Когда любой утес горит как панагия,

Торжественный туман развеяться готов –

И зримо в тех мирах свершают литургию

Первосвященники вершин и ледников.

Тогда ты вечен. Ты – в бессмертьи, за порогом,

Как в предварении непредставимых прав,

Присутствуешь ты сам при их беседе с Богом,

Ничтожное презрев, царицу-смерть поправ.