Текст книги "Мое кудрявое нечто (СИ)"
Автор книги: Дана Райт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
– Поздравляю с первым оргазмом.
Коршун смеется, проходясь ладонью по мне, приближает палец, только что вытащенный из меня, к моему же рту. Как-то не гигиенично…
– Открой его, – звучит не как просьба, но я мотаю головой, плотнее сжимая губы и мужчина хмыкает, обводит мои губы этим пальцем а затем целует их. – Секс не всегда чистенькое дельце, – мне кажется, эти слова доставляют ему удовольствие, – но это стоит того, что ты испытала сейчас, не так ли?
– Знала бы, не стала бы пинать тебя по яйцам в первый раз, – говорю осторожно, вдруг затаил обиду на тот бой.
Но Миша хохочет, опять прикасаясь ко мне губами. Его руки снова раздвигают мои бедра, и напряженный, пульсирующий член трется о мою промежность.
– Да, пухляш, ты могла бы кончать все эти месяцы вместо того, чтобы мучить нас обоих. Но мне даже понравилось. Я много думал о том, как это будет. Ну.., – ухмыляется, растягивая мои мученья, наслаждается тем, как я начинаю сама тереться об него, – знаешь, например, как ты отреагируешь на это, – его член больно бьется о клитор, отчего я охаю, – или на это, – он сжимает свой орган в ладони и, покружив им у входа, аккуратно вводит головку в меня. – И лучше тебя, малышка, – приближается ко мне, – в моей жизни не было никого…
Вздрагиваю от проникновения, перестаю дышать. Это больно, и мой крик ударяется в рот, обхвативший мои губы. Впиваюсь ногтями в спину Миши, отчего он рычит, делает один резкий толчок, провоцируя режущее чувство, и замедляет движения. Двигается плавно, не прекращая гладить меня, целовать. Я терплю боль некоторое время, я знаю, так должно быть. Но резь лишь нарастает, и я отталкиваю Коршуна изо всех сил.
– Тихо, пухляш, – шепчет он, не переставая двигаться, – сейчас пройдет.
И я терплю, сглатывая слезы, успевшие попасть в рот. Остальные собирает губами Миша. "Девочка, ты настоящее чудо" – проникает в уши его голос. "Вот так" – он приподнимает мои бедра, чтобы проходить дальше, и тут я не выдерживаю, взвывая. Отталкиваю его снова, требуя выпустить меня. Кричу, истерично отбиваясь, не видя, куда попадаю.
– Все, успокойся!
Он освобождает мое тело от своего присутствия, выпуская на мгновение, и я, пользуясь им, сгибаюсь в позе зародыша, надеясь, что он больше не прикоснется ко мне. Вся нижняя часть пульсирует. Боль не утихает, из резкой переходя в ноющую. Нет, так быть не должно.
Миша пытается погладить меня. Но я отодвигаюсь.
– Не трогай меня, – реву, – ты слишком большой! Ты все разорвал… Мне до сих пор больно!
– Пухляш, ничего я не разорвал. Даже крови нет, – он разочарованно хмыкает, – и разрывать там было нечего. Так что не строй из себя целку и иди сюда.
– Я не врала тебе!
В этот момент на прикроватной тумбочке загорается мой мобильный. Успеваю увидеть на высветимся сообщении имя Дениса, тяну к нему руку, не знаю, почему. Я не должна этого делать сейчас, но мне хочется покинуть кровать, услышать голос человека, всегда доброго ко мне. Тяжелая ладонь мужа ложится на мою, возвращая ее на кровать грубо и резко.
– Да плевать! – Миша явно разозлен. – Даже если этот недоносок тебя трахал! Я ведь просил сказать правду. Мне не интересно, кто побывал там до меня. Только больше не строй из себя недотрогу! Иди сюда, – он обхватывает мои щиколотки и притягивает к себе, мой протест ему не интересен, – можешь расслабиться и показать, на что способна. И можешь не переживать, – смеется, снова раздвигает ноги, пристраиваясь между ними, – я не разведусь с тобой из-за твоего маленького обмана. Так даже лучше. Ненавижу осторожничать.
Взвываю, когда он снова проникает в меня. Пытаюсь оттолкнуть его, но Миша лишь крепче сжимает мои руки, уводя их вверх, и держит так, пока двигается во мне с каким-то ожесточением. "Перестань кричать, пухляш. Нет смысла притворяться" – командный голос как тогда, на ночной дороге, словно отчитывает меня. Боль то утихает то возвращается с новой силой. В эти моменты я кричу и пытаюсь вырваться, но в этом бою сила не на моей стороне. Миша обхватывает подбородок, заставляя смотреть на себя и начинает двигаться резче. "Это у тебя игры такие? Нравится строить из себя невинность?" Смеется надо мной, словно я действительно обманула его. А я не врала! Не врала! Он не имеет права смеяться надо мной. Но я ничего не могу сделать. "Стоило просто сказать мне об этом, малышка, я поддержал бы любую твою фантазию"
– Миша, пожалуйста, – мне сложно говорить, он слишком сильно сжал мое горло, – остановись, хоть ненадолго. Мне больно.
Миша странно всматривается в мои глаза и выходит, но тут же притягивает к члену мою голову. "И не вздумай сказать, что никогда не сосала, иначе я действительно сильно разозлюсь". Да, он больше никогда не поверит мне. Не стоит и пытаться сейчас говорить с ним об этом, раз все наши разговоры до этого момента прошли для него без следа. Облизываю головку, ствол, забирая его в рот насколько могу, стараясь не смотреть на этот пыточный инструмент. Но Мише этого явно мало, потому что скоро он вдалбливается членом в мое горло.
Мне плохо, больно и противно. Я не вырываюсь и не прошу его остановиться. Я просто лежу, пока он делает с моим телом все, что ему хочется. Мысленно благодарю его, когда он кончает и перекатывается на место рядом со мной. Я не знаю, как мне жить… что делать… То, что он сейчас сотворил со мной отвратительно и мерзко. Я не вынесу больше ни одного его прикосновения. Я хочу в душ, но мне больно двигаться. Пытаюсь встать, но тяжелая рука притягивает меня к гигантскому телу мужа.
– Куда пошла? Отдохни пару минут и продолжим.
– Не надо больше, – реву, – пожалуйста. Миш, я больше не хочу.
– Если скажешь мне правду, я буду нежен и тебе понравится, обещаю, – язвит он.
– Я говорила правду, у меня не было никого.
– Блин, Рит, не делай из меня идиота. Я ведь уже сказал, мне безразлично, кто трахал тебя. Но я ненавижу, когда врут, считая меня дураком.
– Я не считаю тебя дураком! – не выдерживая, истерично ору я. – И я не врала! Пусти меня! Я не выдержу больше! Дай мне отдохнуть…
***
Я взбешен. У меня на лбу надпись "Дебил" или она считает себя умнее остальных? Я был аккуратен и максимально нежен с ней до того момента когда уверился в своих подозрениях. И я до последнего ждал, что девчушка признается. Ну да, соврала. Может, испугалась, что отец узнает, чем она там занималась в детском доме. Но мне то могла бы сказать. Ну, не средневековье же на дворе? Двадцать первый век! Все трахаются. Я и не думал никогда, что моя невеста будет девственницей. Да я вообще внимания на это никогда не обращал. Я давал ей шанс сказать мне правду. Она сама не захотела. А еще сообщение от этого придурка – ее тренера, который точно не стал бы писать ей сейчас, не будь у них интима. Ему прекрасно известно, что сегодня у Риты свадьба, а значит, их отношения настолько близки, что он чувствует себя вправе писать моей жене по ночам. Нет, не просто по ночам! В ее первую брачную ночь! И раз уж она не невинна, в чем пыталась уверить меня, сильно беречь ее я не стал, не смотря на то, что опыт у нее в сексе не большой. Это точно. Двигаться не умеет, ртом работать тоже, и такая узкая, что я поначалу решил, что она сказала правду насчет своей непорочности. Но крови я не увидел, и преграды не почувствовал. А, как ни крути, у меня были целки и я в курсе того, как происходит их первый секс. И раз она продолжает врать, к тому же притворяется, совершенно не понятно для чего, я не дам ей передышки.
Поднимаюсь с кровати, беру стакан с водой со стола пухляша и выпиваю его залпом.
– Пить будешь?
Кивает головой, громко шмыгает носом. Да что с ней? Не так уж грубо я вел себя. Да, был слегка резковат, но не так, как мог бы.
– Прикройся, проветрю немного, – прошу ее и открываю длинную створку окна.
Протягиваю стакан с водой, проходясь глазами по ее телу, возбуждаясь снова. Пухляш тянется к покрывалу, садится на кровати, слегка раздвигая ноги и… Мать ее! Бедра между ног покрыты густой кровью, а под ней растекается яркое алое пятно, впитываясь в простынь и матрас. Рита опускает голову вниз, видимо чувствуя, как вытекает из нее кровь и поднимает ко мне испуганное бледное лицо.
– Пухляш, – с сожалением произношу я, – прости меня.
До меня доходит, что она кричала не просто так и, похоже, я действительно причинил ей боль, поддавшись бешенству. А еще, похоже, она не врала мне. Это я, как какой-нибудь придурошный подросток, просто не заметил, как порвал ее. Я испортил все, что так долго выстраивал. Мне никогда не вернуть ее доверия.
Несусь в комнату, набирая по дороге Романова. Ору в трубку, что везу Риту в его больницу. Пусть поднимает своих врачей. Друг дает добро, не задавая вопросов. Натягиваю первые попавшиеся джинсы и футболку. Несусь обратно в комнату Риты. Одеваю на нее трусики, вкладывая в них маленькое белое полотенце, взятое из ее ванной. Брюки, свитер. Заворачиваю ее в меховое покрывало и несу в машину. Девчушка ревет, сгибается на заднем сиденье, куда я укладываю ее, бормочет что-то о том, чтобы я не смел больше ее трогать. Все это не имеет значения. Судя по огромному кровяному пятну на ее кровати, она потеряла много крови буквально за несколько секунд, и ее необходимо остановить как можно скорее. И только это сейчас важно.
Несусь по ночной трассе, покрытой свежевыпавшим снегом. Набираю Кобаря, у него вторая отрицательная группа крови, такая же, как у пухляша. Прошу срочно приехать в больницу Романова. Леха спрашивает, что случилось, но я отключаюсь. Он приедет, я знаю это точно. Я отвечу на все их вопросы потом, плевать, как они отнесутся к тому, что я сотворил с этой девочкой.
Заношу малышку в больницу, замечая, что внедорожник Романова уже стоит на стоянке. Он ждет меня в пустом коридоре вместе с мужчиной в белом халате и двумя девушками. Это врач и медсестры, делаю вывод.
– У нее кровотечение, – поясняю им на ходу, занося пухляша в палату и укладывая на приготовленную кровать, – из… из… оттуда… я слишком резко… я причинил ей боль…
В моей голове сумбур, тело колотит. Я готов отрезать любую часть своего тела, чтобы вернуть время назад и повести себя иначе.
– Крови не было, она вылилась потом… много…
– Мих, пошли, они разберутся, – твердые руки Романова ложатся на мои плечи, и друг выводит меня из палаты.
Смотрю на закрывающиеся ореховые глаза и шепчу "Прости". Опираюсь на холодную кафельную стену рядом с палатой, сползаю по ней и бьюсь о стену затылком. Черт! Как я мог так поступить с ней? Она такая маленькая, невинная, моя мечта… девчушка, ворвавшаяся в мою жизнь и изменившая ее.
Леха появляется минут через десять. Хирург заводит его в палату. Я не успеваю объяснить ему, что произошло, но друг смотрит на меня с разочарованием в глазах. Я знаю, Леха никогда не позволил бы себе такого. Плевать. Пусть он больше никогда не назовет меня другом, не подаст руки, не скажет мне ни слова. Но он сдаст кровь для Риты, это я знаю точно.
– Мих, – Романов садится рядом и протягивает стакан с водой, – выпей.
Нет, это не вода. Тут водка, или спирт. Мотаю головой, отказываясь.
– Выпей-выпей, тебе надо.
– Я ошалел, – говорю тихо, мне надо выговориться, – не почувствовал, не поверил ей, что не было никого. Думал, на.бать хочет. А она кричала, – в глазах становится сыро, черт, я в жизни не плакал, даже когда мама ушла, не ревел, а сейчас не могу сдержать слез. – Юр, кричала, что больно, а я… я… бляяя, – смотрю на яркий свет лампы на потолке, желая ослепнуть, чтобы больше не видеть этой картины, которая лишь теперь предстает передо мной во всей своей жуткой грязи, – я же ее всю разорвал… как она теперь…
– Зашьют, и будет как новенькая…
Спокойный, тихий, размеренный голос друга отдается в ушах больным страхом. Он спокоен! Как он мог так спокойно произнести эту страшную фразу? "Зашьют, и будет как новенькая", мол, пользуйся дальше, словно машину починили, и езди, как раньше. Поворачиваю голову к нему. На лице друга не дергается ни один мускул. Оно, мать его, спокойно… Этого человека ничто не может вывести.
– Че смотришь? – он делает глоток из стакана и снова протягивает его мне, принимаю. – Самуилыч починит твою Риту, – чеканит железный человек, – а ты будешь склеивать ее.
Не могу поверить, что он говорит это. Словно это что-то обыденное. Словно ничего страшного не случилось.
– Кусочек за кусочком, – четко продолжает монотонный голос. – Возможно повезет, и она…
– Заткнись! – рявкаю я.
– А что ты хотел услышать? – усмехается этот монстр. – Пожалеть тебя? Или ее? Не вздумай. Станешь жалеть, придется отпустить. Сам не сможешь ее каждый день видеть.
– Я не ты, – мотаю головой, пытаясь уверить себя в правдивости своих слов. – Я не хотел… это вышло случайно…
– И не оправдывай себя, Коршун. Иногда каждый из нас совершает поступки, которых мы не хотим. Но мы должны жить с ними дальше, как бы не было противно. Дашь слабину и сломаешься. Выпей, – ждет, подталкивая стакан с алкоголем к моему рту, и я вливаю в себя всю обжигающую жидкость. – А теперь закрой глаза, прокрути в башке все, что произошло, каждую мелкую деталь…
Делаю, как говорит друг. Вижу, словно в замедленной пленке, как сопротивляется девчушка, как дрожит пухленькое тельце, и как останавливается, сдаваясь. Как тонкие соленые струйки стекают из глаз на яблочные щечки и вниз.
– Возненавидь себя, отматери, разбей что-нибудь, – глаголит сухой голос, – или сломай кого-нибудь… и живи дальше… а то, что в башке прокрутил забудь, иначе тебя самого не будет.
А может, он прав? Романов знает, о чем говорит. Он уже больше года борется с тем, что натворил. И у него получается судя по тому, что Орловской явно лучше. Только я не Юран. Я не бесчувственная машина, я не могу приказать себе не думать о том, что в голове. Да и мало кто может. Мой друг словно и не человек вовсе, контроль над эмоциями его самая сильная сторона. А я…
– И ее не будет. Ненавидь себя, презирай, Коршун… но ей еще тяжелее. Ее то надо вытащить. Так что выкинь из головы слабость. Ты должен быть рядом, когда будешь нужен.
Я буду. Не факт, что буду нужен. Скорее всего пухляш плюнет в мою сторону и я больше никогда ее не увижу. Но я постараюсь сделать так, чтобы этого не случилось.
– Я смогу все исправить? – зачем-то спрашиваю.
– Мы можем все, чего хотим, – следует хриплый ответ.
– Романов, – открываю глаза, чтобы увидеть друга, – а ты точно человек?
– Моя жена уверена, что нет. А я каждое утро еб.шу грушу, чтобы почувствовать боль и доказать себе, что да.
Молчим пару секунд, смотря друг на друга и взрываемся хмельным хохотом. Откидывая голову на кафель стены, протягиваю Юрану пустой стакан, и он наполняет его снова. Мне необходимо это сейчас. Выпиваю половину, отвлекаясь на звонок мобильника друга.
– Тинуль, все в порядке, Рите стало плохо, перенервничала девчонка. С ней все будет хорошо, не переживай… Нет, ты не приедешь, ты останешься в отеле… ты слышала меня? Умница… Я не скоро приеду, не жди, ложись.
"Нервничает" – поясняет Романов, убирая телефон в карман брюк.
***
Мне не больно. В голове что-то кружится и гудит. Я почти ничего не чувствую. Даже руки словно ватные. Я в больничной палате. Свет приглушен. Тишина. Я помню, как Миша нес меня к машине. И мне страшно, что он где-то тут. Я не хочу его видеть. Кого бы попросить забрать мои вещи из его дома? Я могла бы пожить у бабы Кати. Хотя нет… тогда придется рассказать ей о случившемся, а в ее возрасте нельзя нервничать. Можно напроситься на постой к Хомяковой. Она не откажет. Я смогу пожить у нее какое-то время, пока не решу квартирный вопрос. Можно попроситься в "Спортивный квартал", вдруг они примут меня обратно? Так же можно снова спросить про общежитие…
– Рита, ты как?
Замираю. Это кто спросил? Поворачиваюсь на голос. Друг Миши лежит на соседней кровати в одних брюках. Его правая рука перевязана. Улыбается.
– Леша? Ты тут откуда?
– Тебе срочно нужно было переливание. У нас одна группа. И кровь в нас теперь тоже одна, так что наслаждайся, мы почти родственники.
А мы из без общей крови похожи – почему-то говорит мне сознание. У Леши почти такого же цвета волосы, а карие глаза отличаются от моих золотистым оттенком, явно выделяющимся в ярком свете больничных ламп.
Парень встает с кровати, подходит ко мне. Прикладывает ладонь к моему лбу.
– Принести воды? Или чего-нибудь еще?
Неловко прошу воды. Он отдал мне свою кровь? Мы ведь даже не знакомы ладом. Леша помогает мне выпить, потому что сесть я не смогла. В животе и ниже появилось чувство стянутости, а в голове странный, пьянящий туман. Наверное, так проявляется наркоз.
– Как чувствуешь себя? Позвать врача?
Прошу не звать никого. Леша рассказал, что Миша ждет у палаты. Не хочу его видеть. Его друг остается со мной, ведь если он выйдет, Миша поймет, что я пришла в себя.
– Если хочешь поделиться произошедшим, я готов выслушать, – спокойно предлагает парень, – и оставить все между нами.
– Не о чем рассказывать. Мне стало плохо.
Как можно рассказать малознакомому человеку об этом кошмаре?
– Тебе наложили несколько швов, – сообщает друг моего мужа, – около месяца сидеть не сможешь. Так что если захочешь подняться, попроси, я помогу.
– Откуда ты знаешь?
– Я был тут, когда тебя оперировали.
Молчу. Нет, я не стану плакать, хоть и хочется. Наплакалась уже. Слезами горю не поможешь, что и стало ясно, когда Миша наплевал на мои слезы и просьбы.
Леша дает мне еще стакан с водой и пару таблеток. Доктор оставил их для меня. Выпиваю. Скоро анестезия начнет отступать, а я не хочу снова чувствовать боль.
– Рит, если тебе понадобится помощь, ты можешь обратиться ко мне.
Киваю. Леша ложится обратно на свою кровать и закрывает глаза. Я делаю тоже самое. Не стану я обращаться за помощью к друзьям Коршуна. Все они одного поля ягоды. Избалованные золотыми люльками богатеи, считающие, что могут позволить себе творить что угодно. Притворяются весельчаками и добряками, пока рассекают бассейны с морской водой, а как только что-то не по ним, показывают свою силу. Еще бы, такие люди знают о своей безнаказанности. Разве я пойду писать заявление на своего мужа? Что я в нем напишу? Что муж изнасиловал меня в первую брачную ночь? Смешно! Да и кто даст ход заявлению на сына генерала армии?
Ладно, хватит жалеть себя. Пусть сделанное останется на совести моего горе-мужа. А мне надо как-то выбраться из больницы, не собираюсь ждать появления Коршуна в палате. А ну как потащит меня снова в кровать. А что, зашили ведь уже, я снова готова к тестированию. Наивная идиотка! Поверила, что действительно нравлюсь ему. А ему и надо то было всего наговорить мне красивых слов, одарить подарками, и я купилась. А он получил, что хотел. И желание отца выполнил – женился на мне, и похоть свою удовлетворил. А ведь мне и в правду показалось, что он хороший человек.
Жаль, что моего мобильного тут нет. А номеров Хомяковой и Дениса я наизусть не помню. Они могли бы приехать и забрать меня. Ищу глазами свои вещи, помню, как Миша натягивал на меня одежду, причиняя новую боль каждым прикосновением. Да, брюки и свитер валяются на подоконнике. Холодные, наверное. В окно бьет свет фонаря, значит, палата на первом этаже. Рама пластиковая, не вижу решеток. Я смогу выпрыгнуть в окно, поймаю такси, доеду до дачи, заберу свои вещи и уеду к Хомяковой. Жаль, что обуви нет, но… наплевать, я хочу убежать из этого места.
– Леш, – зову Мишиного друга, тот открывает глаза, – ты не принесешь мне чего-нибудь поесть?
– Без проблем.
Парень бодро соскакивает с кровати, надевает рубашку, в которой был на свадьбе, и выходит из палаты. Аккуратно перекатываюсь, поднимаюсь, превозмогая ноющую боль. Это еще наркоз не отошел, а что будет, когда лекарство перестанет действовать? Надеть брюки получается с трудом. Свитер легче, ведь мне не нужно нагибаться. Залажу на подоконник, пуская от боли слезу, открываю окно…
– Рита, не стоит этого делать.
Оборачиваюсь. Леша прикрывает за собой дверь, оставляет поднос с едой на тумбочке и направляется ко мне. Я хочу спрыгнуть, но не успеваю. Парень хватает меня подмышками и ставит на пол.
– Слушай, – закрывает окно, – тебе нельзя сейчас вставать. Кровотечение может начаться снова. Пожалей мою кровь, – на его лице проступает улыбка, и я только сейчас замечаю, как похож на пупса этот парень. – Я не смогу сдавать ее для тебя вечно. Давай сейчас ты поешь, – он ведет меня к тумбе, где оставил еду, – только теперь придется стоя.
– Я хочу уехать, – тихо говорю я.
– Я понимаю. Но ты только что пережила операцию, Рита. Тебе нужен постельный режим. Швы необходимо осматривать ежедневно. Неужели ты думаешь, я отпущу тебя?
– Я не хочу его видеть.
– Я тоже. Но придется. Давай так, ты поешь, переоденешься, и я помогу тебе лечь обратно. Когда Мишка придет в себя, я не оставлю тебя с ним одну, буду тут. Скоро мне нужно уезжать, но я попрошу Тину побыть рядом. Или позвоню Женьке, – откуда у него номер Хомяковой? – Тут еще Романов. Мы не оставим тебя с Коршуном наедине, пока тебя не выпишут. А потом мы просто увезем тебя, куда скажешь, если ты решишь не возвращаться к нему.
– Вы действительно можете сделать это? – я не верю.
– Это не составит труда, – парень снова улыбается, размешивает масло в рисовой каше и протягивает мне ложку. – Много не ешь, нельзя, чтобы швы лопнули.
Леша отворачивается, когда я переодеваюсь обратно в больничную робу. Помогает мне улечься на кровать. И я засыпаю под его мягкий голос "Я уверен, Мишель не хотел причинить тебе боль, он никогда не стал бы делать это сознательно…"
***
Вырубился. Нажрался и вырубился. Прямо тут, на диване у дверей палаты. Натворил делов и ушел в забытье. А Романов рядом сидит, как стеклышко, хотя пили наравне.
– Риту прооперировали. Она спит, – сообщает друг. – Леха следит за ней. Ему тоже надо отлежаться, из него порядком крови выкачали.
Черт! Кобарю же скоро на службу. Его в Крым отправляют в связи с произошедшими там событиями.
Приоткрываю дверь палаты. Малышка спит. Одеяло съехало, приоткрыв белую больничную робу. Не могу смотреть на ее бледное лицо. Вхожу в палату. Леха прикладывает палец к губам, предлагая мне помалкивать. Я всего лишь хочу поправить одеяло на пухляше. Она ненавидит спать не укрытая. Я знаю это. В детском доме часто не было отопления, и ей нравится, когда одеялом укутано все ее тело. Аккуратно приподнимаю одеяло до подбородка, убираю прядь волос, открывая высокий гладкий лоб. Какая же она хорошенькая. Мне хочется дотронуться до нее еще раз, но я одергиваю руку. Я не имею права прикасаться к ней. И я не понимаю, что мне делать дальше. Как вернуть то, что я выстраивал так долго?
Чувство тепла и нежности прокатывается по телу, смешиваясь со скорбью. Всю жизнь ненавидел таких мужиков, каким стал сам. Не понимал, как можно так поступить с девушкой, и не понимаю, как все это произошло. Причинить боль такой маленькой, светлой, невинной… Смотрю на жену и…
А жена ли теперь? Наврятли. Не моя больше.
– Она…
– Не хочу с тобой разговаривать, – сухим шепотом отвечает Леха.
Я хотел спросить, говорила ли она что-нибудь. Как она чувствует себя. Не было ли больше кровотечения. Киваю. Я понимаю его.
Покидаю палату. Юран разговаривает с Самуилычем. Опасности нет. Рита будет в порядке. Кровотечение не должно возобновиться. Будут небольшие кровоподтеки, но это не опасно. Важные органы не задеты. Контакт был грубым и резким, положение бедер для первого проникновения выбрано неверно, отчего и произошел разрыв влагалища. "Аккуратнее надо быть, молодой человек, тем более в первый раз" – устало произносит доктор. Восемь швов. Прооперированное место необходимо обрабатывать, так что ей лучше полежать в больнице еще пару недель. Месяц она не сможет сидеть. Сексуальные контакты исключить. Это и так понятно. Честно говоря, мыслил о сексе ушли из моей головы в тот самый момент, когда красная лужица растеклась под ней. Самуилыч протягивает мне список лекарств для жены. Твердым голосом дает рекомендации по питанию и оставляет нас. Утром у него операция, ему необходимо выспаться. В больнице остались медсестры, которые проследят за комфортом моей жены.
Жена… Нет, девчушка, не видевшая в жизни ничего хорошего, нарвавшаяся на извращенного вседозволенностью генеральского сынка, который не в состоянии отличить прожженную жизнью девку от… Черт! Как же грызет внутри!
Романов оставляет меня на двадцать минут, едет в ресторан неподалеку, за едой.
Леха выходит на улицу. Иду за ним. Закуриваем молча.
– Она просыпалась? – молчать у меня и в обычные моменты не получается, а уж сейчас и подавно.
– Да что с тобой, Мих? – в голосе друга боль, надеюсь, я еще могу так называть его. – Как ты мог? Чем думал вообще? Членом своим?
– Я.., – мне нечего сказать, я до сих пор не понимаю, как довел до этого.
Набираю в ладонь снег с ближайшей скамейки и растираю его по лицу. Скидываю остатки снега и сажусь, наполняя легкие дымом.
– Я сначала подумал, что ты просто неаккуратно так. Ладно, бывает… но, – Леха выпускает длинную струю дыма и садится рядом, слегка подергиваясь от холода, на нем только легкая рубашка, один рукав которой закатан, чтобы не повредить повязку на руке, а нехватка крови не позволяет согреться, – она из окна сигануть хотела. Это притом, что двигается еле. Какого хрена ты с ней сделал?
Рассказываю другу все. Что мне скрывать? Мне даже хочется, чтобы он пару раз врезал мне, может, станет легче. Выкуриваем по второй и Кобарь молча заходит в больницу, дрожа всем телом. Не мудрено, крови то не хватает.
А я остаюсь сидеть на лавке. Не хочу заходить. Если зайду, побегу в ее палату. Рита хотела спрыгнуть из окна, чтобы не встречаться со мной. Вот такая брачная ночь.
Набираю номер отца. Завтра они с тетей Наташей должны лететь в Сочи, я должен все рассказать ему. Он все равно узнает. Тем более, мне нужна его помощь. Не хочу, чтобы Рита уезжала с дачи. Пусть живет там. Ей будет проще, если отец будет рядом. Вряд ли она захочет, чтобы рядом был я.
Товарищ генерал выслушивает меня молча. Просит скинуть ему номер хирурга, оперировавшего Риту, хочет узнать о ее положении из первых уст. Мне же четко поставленным голосом запрещает появляться на даче. "Я думал, что вырастил офицера, готового постоять за честь страны и семьи, оказалось, что я помог еще одному моральному уроду воплощать в жизнь похабные мысли" – после этих слов в трубке звучат гудки.
Романов привозит еду. Откармливаем Кобаря гречкой и печенью. Просто и восстанавливает силы.
Затем Романов уезжает в отель. Он не может надолго оставлять жену.
Леха снова засыпает, ему это сейчас необходимо.
А я усаживаюсь рядом с кроватью своей жены и разглядываю ее бледные круглые щечки.
Она моргает несколько раз, прежде чем полноценно открыть глаза. Кашляет и хватается за низ живота. Подаю ей стакан с водой и помогаю выпить, придерживая голову. Стираю пролитые капли с ее шеи и груди.
– Прости меня, – голос получается сдавленным, словно на горло наступили.
– Уйди, пожалуйста, – так же отвечает пухляш, хочет отвернуться, но лицо тут же искажается от боли, ей тяжело двигаться.
Поднимаюсь, хочу помочь ей устроиться удобнее. Но девчушка отталкивает мои руки, корчась еще сильнее, и я отступаю. Не хочу причинять новую боль.
– Что я могу сделать, чтобы тебе стало легче?
– Уйти…
– Рита…
– Мих, выйди, – осекает проснувшийся Кобарь.
Покидаю палату. Я не могу спорить с двумя людьми, пострадавшими из-за меня. Да и вряд ли малышка готова сейчас к диалогу.
Снова придавливаю задом диван. Впиваюсь пальцами в волосы, до боли оттягивая их. Я должен что-то сделать, чтобы стало легче. Не мне… пухляшу.
Отбивающие четкий ритм шаги раздаются по коридору. Из-за угла появляется отец. Я знал, что он приедет. Задержался что-то.
– Ты не подойдешь больше к ней, – отец старается говорить тише, но его командный голос не способен не отскакивать от кафельных стен. – Ты не появишься на даче и в тех местах, где вы можете встретиться. Ты больше не будешь рассчитывать на мою поддержку по службе, так что за свои выходки придется отвечать как положено. А теперь собирайся. Ты улетаешь сегодня вечером.
– Куда?
– Вот твое назначение, – отец достает конверт из внутреннего кармана пальто и кидает его на диван рядом со мной. – А теперь пошел вон отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели.
– Бать, я не могу сегодня. Дай мне хотя бы неделю. Я не могу оставить ее сейчас.
Я готов умолять его. Никогда раньше не позволил бы себе этого. Я никогда не просил его помощи по службе. Он знает это. Но сейчас он отсылает меня в тот момент, когда я не могу улететь из Москвы. И это он тоже знает. Наказывает меня.
– Я позабочусь о ней. Она мне дочь теперь. Спасибо, сын, ты помог мне отдать долг человеку, прикрывшему всех нас своей грудью… Володька на том свете проклянет меня.
Он разочарованно вздыхает. Еще бы! Он хотел позаботиться о дочери погибшего товарища, а получилось, отдал ее на растерзание своему сыну.
– Иди, сын, самолет вечером.
И он пропадет за дверью палаты моей жены.
***
– Рита, напиши мне список вещей, которые тебе необходимы. Армен Самуилович сказал, ты пробудешь тут две недели. Я привезу все сегодня же.
Алексей Витальевич входит в палату без приветствий. Но я рада его видеть.
– Тезка, привет, – он пожимает руку Леше, лежащему на соседней кровати.
– Здравия желаю, товарищ генерал, – отвечает тот.
– Спасибо, Алексей, за кровь. Группа не частая. С начальством твоим я переговорил. Улетишь сегодня, по плану. А в Крыму пару дней тебя беспокоить не будут. Восстановишься. Так что иди, собирайся. И еще раз спасибо.
После прощания с Лешей, мы остаемся наедине с генералом. Его морщинистые, но все еще сильные руки крепко сжимают мою ладонь и гладят по голове. Он просит прощения за сына и за то, что настаивал на этой свадьбе. Кто мог знать, что он вырастил чудовище. Миша больше не побеспокоит меня. Он не говорит, почему. А я не спрашиваю. Я останусь на даче под его присмотром, пока не восстановлюсь. Затем, если захочу, я могу переехать в его московскую квартиру, где уже начался ремонт, либо выбрать любое жилье, где мне было бы комфортно. Но Алексей Витальевич, конечно, хотел бы, чтобы я осталась на даче.
Он забирает меня из больницы через три недели. В моей комнате приготовлено кресло с откидной спинкой, чтобы я могла выбрать полулежащую позу, ведь сидеть мне еще больно. А зал переделан под мои нужны почти весь. Один диван расправлен, и на его углу лежит свежий комплект белья, у камина поставлено массажное кресло с поддержкой для ног, а рядом, на столике, стоит чайный сервиз. Если будет тяжело подниматься по лестнице в комнату, я смогу с комфортом провести время тут.
