Текст книги "It's So Easy And Other Lies (ЛП)"

Автор книги: Дафф Маккаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Глава 13

В 1985 году СПИД определенно становился предметом обсуждения среди населения, но еще не являлся острым вопросом для гетеросексуалов. Я никогда не пользовался презервативом, ни один раз. Мне везло. Тусовка в Голливуде представляла собой оргию, во время которой все делили иглы и сексуальных партнеров. Возможно, не было до сих пор в современной истории времени, чтобы рамки морали были настолько широки. Все, казалось, живут здесь и сейчас, и казалось, как будто не было никаких ограничений. Наша репетиционная база в Gardner была в эпицентре всего этого, место, где члены Guns N ‘Roses жили своей безрассудной жизнью.

Трое из моих товарищей по группе использовали героин хотя бы изредка в тот период, и Иззи продолжал вести свои дела, но все отдавали предпочтение работе. Даже когда, однако, личные проблемы фронтмена начали влиять на группу таким образом, каким не влияли наркотики (по крайней мере, пока). Для Эксла были характерны интенсивные внезапные перемены настроения – периоды невероятного подъема следовали за днями, когда им овладевало мрачное настроение, и он исчезал, пропуская репетиции. Так как я страдал от панических атак с семнадцати лет, я знал слишком хорошо, насколько такие вещи, как эта могут, калечить жизнь. Эксл и я поговорили об этом однажды, и я рассказал ему о моих панических атаках. Я быстро понял, что в то время, как у каждого из нас в группе были свои проблемы, с которыми ему нужно было разобраться, проблемы Эксла были ближе всего к моим – разновидность химического дисбаланса, которую он мог контролировать не больше, чем я свои панические атаки. После этого разговора мы стали понимать друг друга. Это сделало ситуацию более комфортной для меня: выросший в большой семье, играя в командные виды спорта в детстве, я считал важным прийти к пониманию с людьми, которые тебя окружают.

Непредсказуемые перепады настроения Эксла так же возбуждали его – ощущение неминуемой опасности висело в воздухе вокруг него. Я любил эту черту в нем. Артисты всегда пытаются выбить искру, но Эксл был полностью панк-рок в моих глазах, потому что его огонь нельзя было контролировать. Сейчас аудитория могла спокойно наблюдать, как он зажигает на сцене, в следующее мгновение он становился страшным пожаром, грозящим сжечь не только место действия, но весь город. Он был дерзким и беспардонным, и его изюминка помогла заострить индивидуальность группы и отделить нас от массы.

Мы репетировали на базе два раза в день независимо от того, что еще происходило в жизни любого из нас. Многие из песен, которые составили Appetite и Lies – также как более чем несколько с Use Your Illusion – были сочинены в этом логове. Когда двое или трое из нас были вместе, всегда закипали идеи песен. Наши разрозненные музыкальные вкусы как-то удалось соединить. Эксл был увлечен Nazareth, Queen, и the Ramones. Слэш был весь в Aerosmith. Иззи принес непритворную рок-атмосферу Stones, Faces, New York Dolls, Hanoi Rocks. Стивен был парнем-металлистом из долины Сан-Фернандо с слабостью к парящим гармониям вокальной музыки 60-х. Я принес в большем количестве черты фанка и грува и панк-рок свирепость.

Другим ключевым моментом было то, как мы могли быть полностью открыты друг с другом во время работы над песнями. Написание песен очень эмоциональная вещь. Работа над ними в группе обнажает вас перед другими. Одно из двух: либо вы сдерживаете ваши чувства, либо вы рискуете почувствовать себя уязвимыми. Но общение 24 часа в сутки в нашей группе побуждали к близости; мы не боялись обнажить свои мысли, подкорректируют ли их остальные участники группы, будут ли обсуждать, переделывать до неузнаваемости, или нет. Этот уровень комфорта помог нам работать вместе, чтобы создать отличные песни. И никто не придерживал материал для другого дня или другой группой. Это была та самая группа, это был тот самый момент.

Мы также учились писать тексты, особенно Иззиy, Эксл и я. Когда мы создавали песни, мы обращали особое внимание на все, что уходило в сторону от основной мелодии – все мы считали, что отклоняться от хорошей мелодии стоило только в том случае, если речь шла о не менее удачном отрывке. Это означало, что мы отказались от традиционного написания песен, требующего вставлять проигрыши ради проигрышей, и четко разграничивающего куплеты и припевы. Вместо этого, мы шли только в тех направлениях, которые нравились нам самим. Вот почему коды в песнях таких, как “Rocket Queen”, “Paradise City”, или “Patience” звучат так по-особенному – мы не были вынуждены добавлять их; мы были так рады бесспорной мысли, что работая вместе, день за днем, мы нашли способ смешивать их. (Мы написали “Sweet Child o’ Mine” позже, и кода “where do we go now” была всего лишь своего рода искусственным добавлением; это стало одной из причин, почему мы не ожидали того, что песня станет хитом – или даже синглом, если на то пошло).

Когда мы начали писать песни, которые в последствии стали альбомом Appetite, стало ясно, что Слэш использовал их как возможность наконец отточить своё чувство мелодии на ведущих партиях и поупражняться в риффах. Слэш писал и доводил до совершенства те классические партии из темных и красивых глубин своей души. Застенчивый интроверт, каким он был, когда я впервые его встретил, наконец нашел подходящее окружение, чтобы выразить себя.

Я помню, как писалась “My Michelle”. У Слэша был отличный рифф, типичный слешевский рифф. Это была изящная, тонкая вещь, но он играл ее действительно очень быстро сначала. (Его исходный рифф, в замедленном темпе, есть на вступлении к записанной версии – тот самый зловещий и задумчивый кусочек в начале). Работая над этим совместно со всей группой – а коллаборации были волшебным ингридиентом практически для всех песен – мы случайно наткнулись на этот кусочек: бам, бада-дам, бада-дам, который задает тон всей песне в её окончательном варианте.

Одина из наших ключевых песен этого периода созревала еще дольше – часть ее восходила к самой первой песней, которую я когда-либо писал. Сейчас в Лос-Анджелесе семь лет спустя, основной рифф из этой первой песни вернулся ко мне, когда мы собирали воедино мелодию о нашей тяжелой жизни. Как и в “My Michelle”, один из потрясающих звонких отрывистых рифов Слэша стал вступлением, и основная часть песни летела поверх рифа из моей песни “The Fake,” которая теперь исполнялась на бас-гитаре. У Эксла был фрагмент лирики, над которым он работал со времени нашего сиэтлского путешествия, и мы создали обширные проигрыши – воображаемая группа вторила словам when you’re high, которые переходили в невнятные, кошмарные волны звука, из которых Эксл ревел “Do you know where you are?” Мы назвали то, что получилось в итоге “Welcome to the Jungle.”

Мы сыграли песню живьем впервые, когда открывали шоу в Трубадуре во вторник вечером в конце июня 1985. Так же в списке была группа из Сан-Франциско под названием Jetboy.

“Jungle” имела большой успех, и с тех пор толпа начинала возбуждаться как только слышала начальные рифы Слэша – песня стала нашей первой визитной карточкой. Мы так же сдружились с Jetboy. Я непосредственно был в дружеских отношениях с басистом Jetboy Тоддом Крю. Он был так чертовски умен, что я действительно думаю, он должен был выпить, чтобы замедлить приток информации к мозгу. Я так же понял, не задавая вопросов, что он занимается самолечением какой-то острой боли. Но Тодд был так же чертовски забавным. Он всегда был в центре внимания. Мы быстро стали лучшими друзьями.

Еще не прошло и года с момента как я поселился в Лос-Анджелесе, и я все еще ощущал, что я далеко от дома, моей семьи и друзей детства. Трудно описать, как много это скорое сближение с Тоддом – который почти сразу же вошел к ту категорию друзей, с которыми зависаешь все время – значило для меня. Тодд, вместе с ребятами из Guns, формировали часть нового базиса для меня, вроде семьи. И, мать твою, нам было весело. Тодд был страшный пьяница, часто вырубался в самое неподходящее время. Клубы, прихожие в квартирах, тротуары … что угодно.

Также трудно выразить степень волнения, которое я испытывал, когда видел, что количество людей, которые были покорены нашей музыкой, подскочило. В течение нескольких месяцев мы перешли от игры для горстки людей, к выступлениям в самых привлекательных местах в городе. Когда все получается, и вы видите прогресс, это охуительно. Особенно когда прогресс основывался по большому счету на тех новых песнях, что мы продолжали писать вместе.

В следующий раз мой брат Мэтт играл с нами – несколько месяцев после того, когда он выглядывал и видел пустой зал – люди знали песни и подпевали. Я мог видеть облегчение в лице Мэтта.

Не то, чтобы это был стабильный прогресс. Мы по-прежнему играли много случайных концертов. Чёрт, после премьеры «Jungle» в Трубадуре, мы выступали в доме студенческого братства UCLA. Мы получили 35 долларов и бесплатное пиво за это шоу. Это был один из тех спонтанных концертов – мы играли в тот же день, когда договорились об этом. Студенты и представители братства не знали, чего от нас ожидать, и поэтому немного мешкали. Ковбойские штаны с открытыми ягодицами могли как-то повлиять на их прохладный прием. Тем не менее, бесплатное пиво.

Очевидно, что нам приходилось работать на других работах. Стивен был единственным из всех нас, кто не работал. Его выгнали из дома, когда ему было 12, и он учился выживать на улице. Но он был совершенно бескорыстным. Если он крал деньги, чтобы купить гамбургер или пачку Cheetos, он делился этим со мной и другими парнями – неважно, насколько он был голоден. Слэш работал в газетном киоске на углу Мелроуз и Fairfax под названием Centerfold News. К счастью для нас, в киоске был телефон. Слэш часто оставлял этот номер промоутерам клубов. Иногда он мог висеть на телефоне всю свою смену, пытаясь пробить для нас концерт или вызвонить людей из адресного списка, чтобы продать билеты, распространить сообщение о концертах. Слэш был прирожденным продавцом, когда дело касалось продажи билетов на наши шоу. В конце концов, он был уволен от газетного киоска, потому что висел на телефоне слишком много.

Я все еще работал на бандитов неопределенного восточноевропейского происхождения, занимавшихся транспортировкой “канцелярских принадлежностей”. Поначалу парни, руководившие компанией, казались мне довольно-таки устрашающими. Они выглядели как киношные стереотипы: массивные черты лиц, не поддающиеся определению акценты и отрывистая манера речи, тренировочные костюмы с пистолетами, заправленными в штаны. В целом, ситуация напрягала меня. Но они очень неплохо ко мне относились, это была стабильная работа, и после того, как я проработал там полгода, я почувствовал себя частью команды. Может быть, поэтому я попытался получить Иззи работу в той же компании. В итоге он оказался в той комнате, где они действительно продавали канцелярские товары по телефону. Он пришел в конце третьего дня его, и один из боссов отвел меня в сторону.

«Майки», – даже моей маме приходилось называть меня Дафф, но эти парни использовали имя с моего водительского удостоверения, Майкл, – «Майки, твой друг… он хреново выглядит. Твой друг – наркоман».

Другой парень, что работал со мной, был белый парень по имени Чёрный Рэнди, который играл в лос-анджелесской панк-группе Black Randy и Metro Squad. Он был чокнутым – колол спидболлы весь день на работе. Но каким то образом, он нравился боссам, и они не увольняли его.

Чёрный Рэнди любил нашу группу.

Он всегда говорил нам «Я буду менеджером вашей группы, и у вас будет развязность New York Dolls и вы будете срать на весь этот город».

Он приехал на автобусе к нашей репетиционной базе и принес детские костюмы для Хэллоуина, которые он хотел, чтобы мы носили. Он сделал видеозапись нашей репетиции и записал, как он колит себе спидболлы. Я думаю, без слов понятно, что он стал нашим первым менеджером.

Понятно.

Но у Чёрного Ренди был СПИД, и он умер вскоре после того. После этого, я позвонил своему брату Брюсу, который рекрутировал группы и ди-джеев для сети ресторанов.

“Чувак, ты знаешь, каких-либо менеджеров?” Я спросил его.

“Да, я могу позвонить моему приятелю”, сказал он.

Он перезвонил мне. Парень был не заинтересован.

Я порвал с Кэт и съехал к тому времени из квартиры в El Cerrito. Какие-то ночи я проводил у девушек рядом с нашей базой; какие-то ночи я проводил на самой базе. Тоже самое касалось и других парней. Мы слонялись вокруг, тусовались со знакомыми стриптизершами – у этих девочек всегда были квартиры и деньги – или находили пристанище в тупике переулка Gardner, где, как Иззи говорил в интервью несколько месяцев спустя, мы жили «как крысы в коробке». Каждый член группы сейчас существовал только, чтобы писать песни и играть музыку, и почти все проблемы улетучивались. Что касается меня, то это был тот период в моей жизни, когда у меня не было постоянного адреса. Это был удивительный обряд посвящения. Товарищество между участниками ГНР стало настолько непоколебимым и интенсивным, что только кровные узы могли сравниться с ним; это было нечто первобытное. И так же, как когда первые существа начали выползать из первобытной слизи, временами все это выглядело не слишком красиво.

Триппер свирепствовал тогда, и венерические заболевания охватили промежности участников группы, в то время как мы все жили и трахались в такой близости. К счастью, после моего последнего опыта, я получил подсказку от мужа моей сестры, который был врачом. Вы можете раздобыть дешевых антибиотиков – предназначенных для использования в аквариумах – в зоомагазинах. Оказалось, что тетрациклин был хорош не только для лечения загноившегося хвоста и жаберных заболеваний. Он так же лечил сифилис – и не нужно никаких походов к врачу, дорогих рецептов, показного притворного стыда для монахинь в бесплатных клиниках, какой мне пришлось изображать в тот раз в Сиэтле. Кому нужна медстраховка, когда есть зоомагазины?

Глава 14

Мы продолжили расширять наш список песен и искать возможности выступать хэдлайнерами. К октябрю 1985 мы добавили к своему сет-листу “Paradise City” и“Rocket Queen” и отыграли вечер в качестве заглавной группы в месте под названием Кантри Клаб (Country Club), что в Резиде*. В ноябре мы были хэдлайнерами в Трубадуре (the Troubadour), и Kix из Мэриленда, которые ездили с туром по стране и всегда нам нравились, выступили у нас на разогреве. К концу года мы добавили “My Michelle” и “Nightrain” к нашему постоянному репертуару.

Независимый звукозаписывающий лэйбл под названием Restless пригласил нас под конец года в свой офис в Лонг Бич. Restless были подписаны несколько прикольных групп, и их менеджеры были заинтересованы в нашей. Они всех опередили – ни один лэйбл к тому моменту с нами ещё не связывался. Иззи купил книгу о музыкальном бизнесе, чтобы подготовиться к той встрече. Я помню, как пролистывал её. Я понимал те разделы, которые читал, но в то же время там было много такой хрени, которую ещё только предстояло освоить. Когда мы пришли в их офис, они предложили нам что-то под названием «Договор о выпуске и распространении» плюс что-то около $30,000 на запись альбома. Это был простой договор на двух страницах, они всё нам разъяснили. И всё равно мы решили, что если уж они готовы сделать нам такое предложение, то найдутся и другие.

Мы ушли из их офиса, так ничего и не подписав. Мы всё-таки нервничали – не наебали ли мы сами себя только что? Я вспомнил про Слая Стоуна. Я ведь знал, что можно умудриться всё просрать.

Ким Фаули, легендарный менеджер, хреновый исполнитель и серый кардинал, ответственный за успех – или даже за неуспех, в зависимости от того, как на это посмотреть – группы the Runaways, тоже постучал в нашу дверь в конце 1985. К тому времени, как я переехал в Голливуд, the Runaways успели собраться и развалиться, а Джоан Джетт, лид-гитаристка группы и автор большинства песен, – стать успешной сольной исполнительницей. Ким Фаули тем временем патрулировал подворотни в поисках новых восходящих звёзд. С того момента, как GN’R начали активно выступать, писать песни и привлекать постоянную и растущую аудиторию, Ким положил на нас глаз. Он захотел стать менеджером группы.

К тому времени, главное, что мы осознали о себе – это то, что Guns была лучшей и наиболее целеустремлённой группой, в которой каждому из нас доводилось играть, и мы стали яростно оберегать это. У Кима было прошлое со множеством ярких пятен, но таким же количеством пробелов. Мы с группой the Fastbacks выступали на разогреве у Джоан Джетт ещё до того, как она стала знаменита с песней “I Love Rock ’n’ Roll”, и я слышал истории про него. Поэтому-то мы и сомневались.

Когда Ким почувствовал, что мы не собираемся делать его нашим менеджером, он подкатил к нам с другой стороны. Он пригласил нас позавтракать в Denny’s, что на бульваре Сансет. Пошли Слэш, Эксл и я. Ким сказал, что хочет купить права на нашу песню “Welcome to the Jungle”. У него при себе был контракт и чек на сумму $10,000. Для нас это были большие деньги. Но если уж Ким Фаули готов предложить нам столько уже сейчас – то есть, если одна песня стоила для него так много – разве не означало это, что у нас на руках нечто действительно ценное? Стоило ли нам поторговаться? Думаю, что в какой-то мере мы должны быть благодарны Киму за то, что в дальнейшем, при подписании контракта со звукозаписывающей компанией мы сохранили за собой права на наши песни. Если уж Ким Фаули ценил нашу музыку так высоко, то она просто обязана была на самом деле быть дорогой. Уж он то такие вещи чуял, и мы это знали.

Ким усилил напор, когда парой недель позже пришёл к нам с предложением уже в $50,000. Но для нас это уже не играло роли. К тому моменту мы уже поняли, что нужно прочно держаться за то, что нам принадлежит. Это всё, что у нас было, всё, во что мы верили.

Как Джоан Джетт и the Runaways мы были в погоне за мечтой, а мир казался таким захватывающим, бурлящим и диким. В дальнейшем мы избегали таких людей как Ким Фаули, но не потому что он не был умён или убедителен, а потому что к 1985 мы наслушались историй про группы, которых ободрали как липки. Мы познакомились со всем спектром рок-н-рольных неудач, будь то история the Runaways, которые так и не получили шанса, которого заслуживали, или Aerosmith с их чередой финансовых трудностей начала 1980-х, несмотря на их колоссальный успех в 1970-х. Мы начали замечать, как акулы стали кружить вокруг нас, и нам было страшно.

18 января 1986 года перед нашим выступлением в Roxy друг заглянул к нам за сцену и выпалил: «Все чёртовы билеты распроданы!».

Когда мы выглянули посмотреть на толпу, то увидели знакомые лица. Даже когда мы начали заполнять залы, типа этого, мы всё ещё знали большинство людей в аудитории. Дэл, Уэст Аркин, Марк Кантер и разные подружки как обычно собирались за сценой. Что же изменилось? Один из моих племянников стоял у входа в бэкстейдж в качестве «охранника».

Никто не говорил «Дай пять!», но в то же время мы гордились тем, чего достигли. А ведь я выступал перед большими залами с Ten Minute Warning, но с Ганз в начале 1986-ого появилось особенное чувство. Теперь мы были в Лос Анжелесе – одном из самых больших городов в мире. И всё равно ребята из Guns’N’Roses никогда не смотрели друг на друга со словами «Fuck yeah, круто отожгли!». Мы праздновали свой успех прямо на сцене, и выступления получались лучше, чем репетиции. Мы все подмечали некие призрачные моменты, но нам не нужно было говорить об этом. Между членами группы есть некая безмолвная связь, когда кусочки собираются и наступает единение, будь то между гитаристом и певцом, или басистом и барабанщиком, или между всеми сразу. И когда видишь в глазах людей из зала, что они просто потрясены, то эта обратная связь наполняет тебя. Учитывая, что мы часто играли перед одними и теми же людьми, мы могли читать выражения их лиц и чувствовали электрически разряды, когда выходили на новый уровень во время своих выступлений.

Где-то в то время друг Иззи по имени Роберт Джон стал «официальным» фотографом группы. Роберт делал снимки и для другой команды из ЛА – W.A.S.P. Его девушка, доминатрикс в одном из голливудских клубов, играла роль девушки в бондаже в выступлениях W.A.S.P. в духе фильмов ужасов. Милая девочка. Она мне нравилась. Роберт приходил на одно из наших шоу, чтобы потусить с Иззи и заодно сделал несколько снимков группы. Те оказались классными, так что мы стали приглашать его, чтобы он чаще фотографировал нас.

Он тоже верил в группу с самого первого дня.

«Парни, вы будете знаменитыми!» – говорил он всегда.

«Да, да… Снимай давай»

Мы много прикалывались над ним по время фотосъёмок.

Мы не только начали распродавать все билеты на наши шоу подчистую в начале 1986-ого, но и владельцы клубов внезапно влюбились в нас. На нас приходили панки, рокеры, но что гораздо важнее – толпы женщин. И все они пили. Много. Мы побили все рекорды по продажам алкоголя в клубе Troubadour. Как только начинаешь так прокачивать бизнес, люди замечают. И ещё, когда становишься хэдлайнером, больше не приходится самостоятельно распространять билеты. И никакой больше платы за то, чтобы выступать.

Искатели талантов из крупных лэйблов тоже начали появляться на наших выступлениях. В пятницу 28 февраля состоялось ещё одно наше долгожданное выступление в Troubadour в качестве заглавной группы, и по слухам в зале было не менее дюжины глав звукозаписывающих компаний. Противные менеджеры шныряли вокруг, да так и норовили пробраться за сцену, чтобы обольстить нас. Помощь моего племянника пригодилась нам в ту ночь.

Лос-Анжелес всегда был магнитом для групп, разъезжавших с турами по стране и за рубежом, и теперь, когда мы стали заполнять залы, нам начали поступать предложения выступать на разогреве у известных исполнителей. Когда в конце марта 1986 кумир моего детства Джонни Сандерс приехал в город, промоутеры попросили нас открыть оба его шоу. Для меня это было нереально круто. Для Иззи, наверное, тоже. Я был на нескольких концертах Джонни на западном побережье в начале 80-х, и мне даже посчастливилось поиграть с ним после одного шоу в Портленде. Разумеется, к 1986 я уже не так боготворил его, как раньше – романтический образ обдолбаного бродяги-музыканта типа Джонни поистрепался после моего непосредственного опыта с героином. Оглядываясь назад, я даже вынужден признать, что шанс поиграть с ним после шоу достался мне только потому, что он вмазался и искал, чем бы заняться, даже если это означало джем-сешн с каким-то затесавшимся подростком. И всё же. Делить ставку с самим Джонни Сандерсом! Я действительно очень ждал того шоу в Fender’s Ballroom.

К сожалению, сразу же, как мы прибыли в Fender’s Джонни начал болтать с девушкой Эксла Эрин, пока мы были заняты саунд-чеком. Ещё Джонни хотел разузнать, где бы добыть дури. Эксл психанул, когда ему нашептали, что Джонни клеился к Эрин и наорал на него за сценой. А Эксл мог быть довольно устрашающим, когда начинал кричать и наезжать. Остаток вечера Джонни прятался у себя в гримёрке, мечтая о дозе. Всякий след романтического и удалого образа Сандерса простыл для меня в ту ночь.

Между тем шоу в Troubadour и выступлением с Джонни Сандерсом безумство рекорд-лейблов по поводу подписания контракта с нами достигло своего апогея. Нам было весело делать то, что мы делали: постоянные живые выступления, клубы за нас дерутся, на наших шоу такое безумство, что аж двери слетают с петель. Мы не торопились что-то менять ради договора о записи альбома. Мы знали, что круты. И у нас были песни, которые нам нравились. А я вообще был убеждён, что у нас слишком тяжёлый и грязный звук, чтобы стать знаменитостями. И всё-же все вышли на охоту на нас, или по крайней мере так казалось, потому что люди из музыкальной индустрии просто на головы друг-другу залезали, чтобы поговорить с нами.

Роберт Джон просто сгорал от нетерпения, чтобы мы отобрали снимки, которые он сделал, для того, чтобы начать рассылать их по журналам, поскольку про нас начинали писать. Наконец Слэш и я согласились. Однажды днём мы вдвоём и Роберт пошли на квартиру к какой-то девчонке, которая жила на Голливудском бульваре, чтобы отсмотреть негативы. Роберт объяснил, что смотреть на плёнку нужно через маленькое увеличительно стекло, похожее на рюмку, которое называлось лупой.

Когда мы наконец добрались до квартиры этой девушки, то с облегчением узнали, что у неё есть кондиционер, потому что в тот день было около +30, а мы пешком шли от самой аллеи Гарднера. Наш знакомый, Филипе, водитель автобуса и по совместительству драг-диллер, вышел из спальни, когда мы пришли. Было очевидно, что и он, и та девушка, которой принадлежала квартира, были под кокаином. Мы не придали этому значения, потому что были привычны таким вещам.

Ни Слэш, ни я особенно не хотели просматривать всю эту кипу негативов для Роберта. Это не очень-то было в духе рок-н-ролла, но всё же мы нехотя признавали, что такова часть игры, если уж ты выступаешь в группе. А тут вдруг перед нами оказались сотни индивидуальных снимков, которые нам нужно было либо одобрить, либо забраковать. И в этот самый момент Филипе предложил мне крэк.

Крэк-кокаин был одним из тех наркотиков, от которого я всегда отказывался, когда мне предлагали. Сначала в Сиэтле, а потом и в Голливуде я видел много людей, которые подсели на эту дрянь, а зависимость от крэка – это то ещё зрелище. Но в тот день я решил попробовать. Даже не уверен, почему. Я до этого выпил. Может быть, мне просто нужен был стимул, чтобы заставить себя пересмотреть эту гору фотографий. Каждый мой первый наркотический опыт был результатом чего-то такого-же тупого. В шестом классе я первый раз принял кислоту, потому что парень, который был старше меня, и с которого я брал пример, предложил мне её по дороге домой из школы. Я не хотел опозориться, вот и принял.

Меня завораживало потрескивание подожжённого кристалла в сосуде и вид стеклянной трубки, наполняющейся дымом, который пах одновременно сладко и едко. Я сделал вдох. Приход от той первой затяжки крэком был шестьюдесятью самыми эйфоричными секундами в моей жизни. Все мои чувства обострились и я чувствовал себя сильнее, чем чёртов Атлант. Я захотел секса. Меня наполняло мощное чувство, что я способен на всё.

Откат получился таким же экстремальным. Моё тело было охвачено острым, всёобъемлющим желанием.

«Эй, Филипе! Подгони-ка ещё, ладно?»

Он дал мне приличных размеров кристалл, и я с головой окунулся в ещё один приход. «Аааа», – подумал я, – «вот так кайфовое дерьмо!»

От крэка всё казалось лучше. Интерьер скучненькой, слишком уж пресной квартирки этой девчонки вдруг стал прекрасным. Перегородка из огнеупорной пластмассы, отделявшая кухню от гостиной вдруг приблизилась к архитектурному совершенству, а пространственное решение было настолько логичным и гениальным, что поразило меня до глубины души. То, что с первого взгляда казалось уродливым оранжевым потрепанным ковром, теперь же было Персидским шедевром с витрины магазина в Беверли Хиллз. Шум машин за окном на Голливудском бульваре превратился из бессмысленной какофонии в источник размышлений: я раздумывал о том, куда могли направляться эти люди. Может быть, кто-то из них был под кайфом и несказанно счастлив, так же как и я.

Меня начинало отпускать, но новый кристалл уже был наготове. Всё в порядке.

Слэш делал то же, что и я, и вот мы уже боремся за лупу, чтобы начать отбор персональных снимков, среди стопок фотографий. Мы промчались сквозь кадры, умудрившись сделать это в тандеме, так, чтобы никому из нас не приходилось сидеть и ждать, ничего не делай. Не дай Боже. Но вот, увы, наши кристаллы начали догорать и наконец совсем исчезли. Теперь уже Филипе стал требовать денег, если мы хотели продолжить. Ох блядь, у меня же не было денег!

Я свинтил из этой квартирки. Невероятно раскалённое солнце палило моё тело, в то время как чувство отчаяния от отходняка просто ломало меня пополам. Казалось, все мои мышцы напряглись одновременно. Я чувствовал себя подавленным, использованным, бессмысленным. Я прошёл десять кварталов обратно до Гарднера, но, казалось, это было самое жестокое физическое испытание, через которое мне доводилось проходить. В бессилии. В ломке. В депрессии. Уф.

По неизвестной мне причине, я остановился у телефона-автомата и сделал кое-что по-настоящему глупое – я позвонил маме. Я пытался вести себя так, словно ничего не происходило и просто узнать, как у неё дела, узнать, что там с семьёй в Сиэтле. А по правде говоря, мне просто нужно было услышать голос, который утешал меня, когда я был маленьким мальчиком, болевшим гриппом, или когда крутые парни избивали меня за то, что я был «пидорским панком». Я знал, что она чувствует, что со мной что-то не так. Мне хотелось блевать от вони, которая стояла в этой гетто-будке, а граффити заглухо затемняли её стеклянные стенки, так что я даже не мог посмотреть на улицу. Меня охватила клаустрофобия. Я старался не показывать виду.

«Нет, мам, со мной всё в порядке, просто немного устал», – сказал я – «Наверное, я заболеваю». Ага, заболеваю наркоманией от долбанного крэка!

После того, как я повесил трубку, я протащился ещё пару кварталов до нашей репетиционной базы. В обычной ситуации я был бы рад увидеть кого-то из членов группы или тех немногих друзей, что у нас были. Но в этот раз я надеялся найти что-то – что угодно – что помогло бы мне ослабить это прибивающее к земле чувство тяжести. Колёса, Найт Трэйн, может даже кокаин. Или всё разом.

Когда я завернул за угол ко входу, солнце ударило мне прямо в глаза, и я издал стон боли и шока. Дверь была открыта, и к счастью Джо-Джо и Дэл были там с Найт Трэйном. После того как я заглотил всю бутылку единолично, я рассказал им, в чём дело было.

«Бля, чувак» – сказал Джо-Джо, когда я закончил – «У меня есть немного денег. Пойду куплю больше бухла».

Он сбегал в магазин спиртных напитков за углом. Вот таков был наш круг близких друзей. Мы готовы были на всё друг ради друга. Мы не осуждали друг-друга. Мы просто всегда друг за друга горой были.

После первой бутылки я немного поуспокоился. То, что я находился на нашей маленькой репетиционной базе тоже сыграло свою роль – это было убежище. Грязный пол со старым коричневым ковром был омерзителен, но это была наша мерзость. Усилки, расставленные по стенам были подержанными, но они были единственной возможностью, чтобы наша музыка была услышана. Высота потолков была всего лишь 6 футов, так что, будь то гитарный кофр или голая девчонка – всё легко просматривалось. Это было нашим убежищем. И наши друзья были готовы меня поддержать.