Текст книги "It's So Easy And Other Lies (ЛП)"

Автор книги: Дафф Маккаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Часть III
A good day to die
Глава 36

Пока я умолял врачей скорой помощи убить меня, привезли аппарат УЗИ, и они смогли наблюдать разрыв моей поджелудочной железы. Доктору Томасу, который наблюдал меня в детстве, была поручена оценка картинки УЗИ, врачи обсуждали подготовку к срочной операции.

То, что я оказался в Северо-Западном госпитале в тот день, меня ничуть не удивило. Удивительным было другое – что я вообще был жив тогда, в мае 1994. Долгое время я считал, что скончаюсь к тридцати годам – и я только что достиг этого возраста в феврале того года.

Ты знаешь, это конец, думал я.

Все, чего ты когда-либо желал, оставить след в мире.

Пришёл, ушёл.

Ты сделал это.

Я был частью GnR, я оставил большой след.

Ради чего тебе ещё осталось жить?

Затем доктор Томас внезапно сказал “Минуточку”.

Моя поджелудочная железа была увеличена и затем лопнула. Но теперь она начала снова сокращаться. Раз поджелудочная больше не увеличивалась, и кровь начала свертываться, они все-таки решили не проводить операцию. Я просто мог выжить с непрооперированным органом – не было необходимости диализа. Вместо того, чтобы катить меня в операционную, они продолжили обследовать меня в отделении интенсивной терапии. Они прописали мне действительно высокие дозы морфина и либриума. Поначалу у меня были кнопки, чтобы самостоятельно определять время введения дозы. Первые два дня я нажимал их постоянно. Затем, в какой-то момент на третий день, я осознал, Вау, я не нажимал кнопки так часто в течение этого часа. На шестой день они забрали у меня кнопки – потому что был я неумеренным наркоманом.

Они перевели меня на малые дозы.

Я начал испытывать меньшую зависимость от морфина.

Я никогда не забуду, как моя мама пришла в больницу, чтобы повидаться со мной. Она была в инвалидном кресле из-за болезни Паркинсона. И вот он я – ее младший сын, с капельницей – морфина в одной руке, либриума – в другой, чтобы избавиться от алкогольной зависимости.

Я видел себя в больничной койке с трубками в теле и ее в инвалидном кресле.

Это было не правильно – я должен был заботиться о ней. Это не правильно.

Ты идиот.

Ты идиот.

Глава 37

Как гласит старая поговорка про зависимость, первое, что нужно сделать на пути к выздоровлению – это признать, что у тебя есть проблема. В моём случае, я уже знал, что у меня есть проблема. Загвоздка была в том, чтобы признать, как эгоистично я себя вёл. Посмотри, ты причиняешь боль своей маме.

Я не знал, переживу ли те первые несколько дней в больнице, но я был уверен, что если выживу, то буду готов измениться. Когда я выписывался, доктор Томас пригласил меня поговорить в комнате для консультаций.

«Я устроил тебя в центр реабилитации от алкогольной и наркотической зависимости недалеко от Олимпии» сказал он. «Мы можем перевезти тебя туда напрямую отсюда»

Я поблагодарил его за всю оказанную помощь.

«Думаю, я сам справлюсь» – сказал я ему.

Я увидел, как его взгляд меняется. В его глазах вместо желания помочь теперь читался скептицизм, подкреплённый годами опыта. В тон его голоса прокралось раздражение.

«Дафф, если ты ещё хоть раз выпьешь алкоголь, ты умрёшь»

Я вновь поблагодарил его. «Две недели в одиночестве в больнице сделали для меня больше, чем любой реабилитационный центр мог бы».

И я в это верил. Работа в моей голове началась как только я увидел, что моей маме в инвалидном кресле приходится ухаживать за мной, беспокоиться обо мне – бояться, что возможно ей придётся оплакивать меня. С меня хватит. Теперь, когда мне была дарована эта отсрочка, настало время всё изменить.

Когда я вернулся домой, мой золотистый ретривер Хлоя ждала меня преданно у парадной двери, как и прежде, когда я заезжал домой между этапами туров. Я привёз её с собой, когда прилетел из Лос Анджелеса, и Энди заботился о ней, пока я был в больнице. Хлоя, казалось, чувствовала, в каком шатком положении я находился, она ни на шаг от меня не отходила всё время и тыкалась в меня носом даже чаще, чем обычно.

Благодаря либриуму, мой отказ от алкоголя не был мучительным – по крайней мере, пока я был в больнице. Они неплохо меня накачали там. Отправив меня домой, они дали мне двухнедельный запас либриума. Врачебное предписание гласило, чтобы я принимал по две таблетки шесть раз в день, потом две таблетки пять раз в день, и так далее, последовательно уменьшая количество таблеток.

Это было первым испытанием. Но я сделал это. Я следовал врачебным указаниям в точности. И всё-равно меня постоянно лихорадило. В первые несколько недель меня так сильно трясло по причине отказа от алкоголя, что я боялся сесть за руль. Я был уверен, что врежусь в кого-нибудь. Я нашёл старый стальной горный велосипед в своём гараже и стал вместо этого ездить на нём.

Первое, что я сделал после больницы – это пошёл за продуктами. Для меня это оказалось в новинку – я не покупал еду уже несколько лет. И вот я, тридцатилетний мужчина, взрослый и с кредитной картой, с чековой книжкой и дебетовой картой. Я мог купить в этом магазине всё, что пожелал бы, но я не знал, с чего начать. Мне казалось, что все пялятся на меня – я был уверен, что моя дрожь пугающе заметна. К тому же прошла куча времени с тех пор как я появлялся где-либо трезвым, и я не знал как вести себя и что именно делать. Ощущение такое, словно ты под ЛСД. Свет в магазине был ослепляющее ярким, и, готов поклясться, музыка содержала скрытые послания. Я схватил молоко, соус для барбекю, сигареты и только.

Я посмотрел на девушку-кассира.

«Деньги нужно здесь отдавать, так?»

Моя рубашка пропиталась потом и у меня была полноценная паническая атака.

Она нервно кивнула, едва превозмогая отвращение, и пугливо выцепила деньги из моей руки, стараясь меня не касаться.

Я даже не думал прежде, что просто жить своей жизнью уже будет не так просто. Наверное, мне казалось, что самым большим препятствием на пути к трезвенности будет необходимость избегать бары, дилеров и тягу к употреблению. Да, всё это действительно будет испытанием, но сперва нужно понять простые вещи, типа когда идти спать и что делать со свободным временем. Как теперь говорить по телефону? Кому позвонить? Надо ли сообщать людям, что я теперь трезвенник? Может, мне просто уехать куда-нибудь и пропасть? Как люди будут смотреть на меня после такого кризиса? Что мне, блять, делать со всем этим?

Эти вопросы пульсировали у меня в мозгу пока хрупкая паутинка моей жизни дрожала. Как теперь мне играть музыку? Могу ли я делать это трезвым? Guns N’ Roses на грани и настроение внутри группы – если нас ещё таковой можно называть – изменилось. Оставалось ли там ещё хоть что-нибудь, что можно спасти, и если так, мог бы я это сделать, будучи в совершенно новом и незнакомом для меня состоянии?

Изначально я ездил на своём тяжёлом горном велике, чтобы только побороть трясучку, но вскоре я понял, что от катания мне становилось лучше. И я также заполнял этим время. В первые несколько дней я просто бесцельно ездил по округе, пока ни понимал, что прошло много времени и уже смеркалось. Не задумываясь ни о чём, вскоре я ездил уже по восемь часов в день – медленно и по равнинам, но весь день.

Каждое утро мои мышцы болели. У меня не было физических нагрузок уже несколько лет. Но боль только бодрила мой дух. Не дух, как настроение, но мою душу – моё тело было настолько разрушено злоупотреблением, что мои дух был единственным, что держало меня на плаву, всё, что у меня осталось.

После того как я около недели откатал по равнинной местности, я начал бросать себе вызовы. Сиэтл холмист и я без проблем находил для себя всё более и более крутые подъёмы, чтобы испытать свою выносливость и терпимость к боли. Всё более трудные маршруты стали для меня чем-то типа самобичевания, способом наказать себя за весь вред, что я причинил себе и окружающим. И я чувствовал, как новый вид боли, здоровой боли распространялся по тканям мышц и по каждому нейрону моего тела. Я весь горел – и мне это нравилось.

По мере того как проходили недели, моя выносливость повышалась, а мой разум очищался. Я чувствовал себя так, словно до этого не жил. Впервые за годы, я начал чувствовать запах травы и деревьев. Обоняние – это сильнейшее чувство, что у нас есть, и моя система обоняния, находившаяся прежде в спячке, вызывала воспоминания, которые я считал утерянными. Едва уловимый запах типографской краски напомнил мне о том, как я ехал на заднем сидении машины моей сестры Джоан, развозя газеты по своему маршруту однажды утром, когда я ещё учился в школе, а она спасла меня от того, чтобы ездить на велосипеде в дождь.

Запах озера Вашингтон напомнил мне о том, как я плавал и рыбачил с моим братом Мэттом. Дождь на свежепостриженных газонах вернул мне воспоминания о спортивных тренировках, когда мне было от восьми до четырнадцати лет, и я играл в юниорский футбол. В нашей команде были самые маленькие игроки во всей городской лиге и тренер усиленно занимался нашей физической подготовкой, чтобы это компенсировать. Он надеялся, что мы измотаем другие команды за счёт своей выносливости. Поле для тренировок прилегало к крутому холму. Каждый раз когда кто-то лажал в блокировке или прыгал в офсайд, наш тренер кричал: «На холм, господа!». Это означало, что нужно бегать вверх и вниз по грязному склону. Это было трудно и меня частенько тошнило, но нам не позволялось останавливаться, чтобы вырвать – мы продолжали бегать. Тренерский состав всегда утверждал, что такие испытания закаляют характер.

Так что, езда на велосипеде дни на пролёт приносила боль, но также и пользу – словно физические страдания дарили победу над собой. И впервые за годы я поверил, что возможно у меня есть шанс выжить. Я снова почувствовал себя человеком. Почки больше не болели, когда я мочился, а желудок требовал настоящей пищи.

Эдди заглянул ко мне домой с книгой по здоровому питанию, предложил диету для пациентов с ограниченной функцией пищеварительного тракта, ввиду ущерба, нанесённого моей поджелудочной. Она включала много рыбы и овощей. Он объявил о своём решении сесть на диету вместе со мной.

Первые несколько недель после больницы стали пожалуй самыми важными в моей жизни. Говорят, всё случается по какой-то причине, и если бы меня так не трясло, я бы наверное так и не достал свой ржавый велик из гаража. И если бы я не сел в его седло и не начал крутить эти скрипучие педали, мне так бы и не удалось взять себя в руки – я просто не знал, что ещё делать.

Конечно, у меня по-прежнему оставалась группа, которая пыталась записать новый альбом. В какой-то момент мне бы пришлось вернуться в Лос Анджелес и эта мысль пугала меня. Моей единственной надеждой было перевезти туда свой велосипед. Это будет первым, что я сделаю, говорил я себе.

Вскоре после выписки, Эксл приехал в Сиэтл навестить меня. Он был единственным из группы, кто звонил мне, когда я ещё был в больнице, хотя МакБоб и Эдам Дэй из технического персонала тоже звонили. Наверное, издалека Слэшу казалось, что для меня это был всего лишь ещё один шаг по лезвию ножа, и к тому же он боролся с собственной зависимостью. Я не думал, что кто-то прямо таки должен был мне позвонить, в конце концов, я сам навлёк на себя эту беду, и всё-таки забота Эксла меня тронула.

Эксл и я говорили о Guns. Сложность состояла в том, что мы не знали, как будем записывать новый альбом и какое музыкальное направление нам выбрать. Очевидно, что доверие и взаимопонимание в группе – чувство, что мы можем положиться друг на друга как семья – были подпорчены, возможно без надежды на восстановление. У нас накопилось немало претензий друг к другу. Оглядываясь назад, мне всё становится ясно. Но в тот момент я не мог понять, что люди, которым мы платили за то, чтобы они занимались бизнес-аспектами нашей группы, могли провоцировать раздоры внутри нашего коллектива, что они могли быть настолько охочими до денег и недальновидными.

Теперь я начал делать трезвые вещи с Экслом: ездить на великах, есть здоровую пищу, а когда он вернулся в Лос Анджелес, говорить с ним по телефону о продуктивных музыкальных направлениях. В конце концов, может и он изменился. Может быть, в Guns N’ Roses было, что спасать. Эксл и я решили собраться и начать писать для нового альбома. Чёрт побери, мне и правда нужно в Лос Анджелес.

И как мне было избегать старых привычек в городе, где я чуть не убил себя? Как мне сделать так, чтобы наркодилеры не заглядывали ко мне домой? И все друзья, с которыми я кутил на вечеринках?

Хренов кошмар.

Глава 38

Когда я вернулся в ЛА в июне 94-го, я был пять недель трезв. Перед тем, как добраться до своего дома я заскочил в Bike Shack, веломагазин в Studio City. Первой вещью, которую я заметил в магазине, был подписной листок для велосипедных гонок на длинные дистанции по пересеченной местности в Big Bear, California. Гонка должна была состояться через семь недель. Там была категория «для новичков». Я никогда раньше не участвовал в гонках или каких-либо индивидуальных видах спорта. Я находил это немного пугающим и чуждым мне, но какого черта? Я ведь катался на своем велике ежедневно и был вполне натренирован для такого события. Я считал, что кто-нибудь в веломагазине сможет дать мне несколько полезных советов. К тому же, если бы я участвовал в этой гонке, это дало бы мне весомую причину, чтобы оставаться трезвым вплоть до определенной даты – до финиша.

Я зарегистрировался в гонке.

Я никогда не чувствовал себя таким одикоким, в то же время я ощущал странное воодушевление. Затем, я выбрал новый, горный велик. Размышляя, что мне пришлось бы использовать старый, безымянный, стальной байк, я решил потратиться на велик, который считал довольно классным – Diamondback. В конце концов, это ведь было моим новым увлечением, поэтому я хотел хороший байк.

Я знал, что у меня было многое, с чем предстояло разобраться. Я порвал с моей женой, Линдой, поскольку она не разделяла всей этой ситуации. Да и как я мог ожидать понимания с её стороны? Наши отношения основывались на том, что мы торчали вместе.

Не считая собаки, я был очень одинок в ЛА, и считал разумным выбросить свою черную записную книжку, переполненную телефонными номерами и именами людей, с которыми я когда-то тусил и которые, возможно, захотели бы продолжить веселье. Никто не любит потреблять наркоту или напиваться в одиночку. Мой дом был окружен забором, а ворота я держал закрытыми. Я больше не ездил через Laurel Canyon, выбирая другие дороги, чтобы не пересекаться с домом моего дилера или местами, где я обычно тусил со своими приятелями. Иногда ко мне пытались зайти люди, люди из прошлого, но поговаривали, что я не собираюсь возвращаться в тот мир. В большинстве случаев, они разворачивались и уходили. Эти наркоманы были довольно почтительны – А, он вышел из игры.

У меня не было никаких реабилитационных программ, никаких курсов анонимных алкоголиков, никакого общества вокруг. У меня был Эдди, который был трезв, но находился в Сиэтле. Иззи тоже был чист, но, я уверен, у него были сомнения – Дафф что, на самом деле трезв? Эд и я продолжали болтать по телефону почти ежедневно. Он дал мне подсказки насчет еды, которой мне нужно было питаться и книг, которые мне нужно было читать, чтобы укрепить моё сознание. Он прилетал и оставался со мной, пока я проходил через подписание бумаг для развода и осознание того, что я – двукратный неудачник в браке. Он помог мне понять, что моё идеализированное видение любви может быть никогда не достигнуто в таком удолбанном состоянии, из которого я совсем недавно вернулся.

Велосипедная гонка Big Bear уже мелькала на горизонте, и я каждый день, подолгу, упорно гонял по крутым холмам вокруг моего дома. В одну из своих первых поездок, я гнал через парк Fryman , намереваясь срезать, чтобы добраться до знакомых путей в парке Wilacre, который находился дальше по склону. Я ехал через конечный пункт железной дороги в парке Fryman, которого я не знал и никогда там не ездил. В то время, как я пересек первый участок железнодорожных путей, что-то привлекло моё внимание в ущелье за дорогой. Что это за хреновня? Я остановил велик и посмотрел с обрыва, чтобы получше разглядеть. Внизу находилась нелепо смятая куча металлолома – развалина старого автомобиля. Как оказалось, это было место сразу за Dead Man’s Curve. Что ж, я нашел свой маршрут.

По утрам у меня все еще были приступы паники. Я чувствовал себя задыхающимся, словно провел вечность под толстой зеленой пленкой водоема, полного дерьма. Я был трезв, но томим жаждой. Моё сознание практически атрофировалось от нехватки стимулов. Теперь, после того как моя жизнь изменилась к лучшему, я почувствовал, что мне нужно читать. Я хотел изучить все те вещи, что пропустил, все те книги, что рекомендуют к прочтению в старшей школе. Это не было тем, как если бы я испытывал ностальгию по школьным дням, скорее я испытывал любопытство. Фрэнсис Скотт Фицджеральд? Шекспир? Мелвилл? С чего бы мне начать? С художественной литературы или с научной?

Кто-то дал мне «Гражданскую войну» Кена Бёрнса, документальный фильм на видео. Каждый вечер, я рано ложился в кровать, около девяти и включал одну из этих видеозаписей. Я был покорён. Я не мог остановиться. Начал читать книги о войне. Затем о других войнах. Я прошелся от Гражданской Войны до Первой Мировой, затем Второй Мировой, обратно к Революции, затем далее к Войне во Вьетнаме.

Когда я наткнулся на книгу Эрнеста Хемингуэя, рассказывающей о Гражданской войне в Испании, меня осенило, что я углубился в свой первоначальный план: осилить несколько рекомендуемых книг. Для меня, книга For Whom the Bell Tolls (По ком звонит колокол) была той, которая внезапно отворила дверь в мир литературы. Описания Хемингуэя просто сносили мне чердак. Они были редкими, но великолепными. Когда он писал про голод и боль, я ощущал внезапные приступы ужаса и сожаления. И когда один из его персонажей разговаривал об алкоголизме, я раздражался: «Из всех людей, пьяница – глупейший. Вор, когда не крадет, становится таким же, как и все. Вымогатель не практикуется дома. Убийца, когда он дома, то его руки чисты. А пьяница воняет и страдает рвотой в своей собственной кровати, и растворяет свои органы в алкоголе».

Затем я перешел на The Sun Also Rises (И восходит Солнце), A Farewell to Arms (Прощай, оружие), Green Hills of Africa (Зеленые холмы Африки), и The Old Man and the Sea (Старик и море). Работы Хэмингуэя открыли для меня, что рифмы могут заставлять фразы и целые абзацы танцевать или медленно скользить. Я читал его поэмы. Читал его рассказы. Осилил две его огромных биографии, хотя считал, что одну-то прочесть – нереально.

В моём новом, трезвом и одиноком мире, напоминающем пустынный остров, я наконец-то был с чем-то связан. Если бы я еще не нашел своё место в мире, то, по крайней мере, в этих выдающихся книгах я нашел места, идеи и людей, которыми я мог заинтересоваться, презирать, возвышать. По мере того, как я двигался дальше к другим писателям, прокладывая свой путь через классическую литературу параллельно неизменному потоку нехудожественной литературы, авторы также давали мне уверенность использовать свой собственный голос, когда я говорил, и использовать гармотные выражения, вместо того чтобы повышать тон, который в действительности лишь маскировал страх – страх от того, что я не знал, как вести себя в неудобных и малопонятных ситуациях.

Пространства внутри обложек этих книг, стали моим местом уединения. Чтение и по сей день продолжает представлять приют для моих дум. В конце каждого дня, где бы я ни находился, в туре или дома с моей семьей, я всегда нахожу время ночью, чтобы побыть одному и почитать. Это стало временем для подготовки себя к будущим испытаниям. А с Guns n’ Roses 94го года испытания определенно должны были придти, причем уже довольно скоро.

Глава 39

После того как недели перед велогонкой прошли, я вылизал свой дом и купил в бакалейной лавке нормальной еды. Мне пришлось выбросить много одежды и постельного белья – моё разбитое тело оставило повсюду кровавые пятна.

Трак, мой бывший телохранитель, зашел однажды проведать меня. Я в это время занимался стиркой.

Он открыл сушилку.

«Ты ведь в курсе, что надо чистить фильтр от накопившихся ниток?» – сказал он.

Я улыбнулся. Я уже знал это, но ценил тот факт, что он старался мне помогать.

Каждый вечер я рано ложился спать и просыпался на рассвете. Я читал «Prisoners of the Japanese» Гэйвина Доуса и обдумывал свою одинокую жизнь. Хотя прошло всего лишь два месяца с тех пор, как я обосновался на этом пустынном острове, казалось, что прошла уже целая жизнь. Я впервые за длительное время был один – за исключением Хлои, бродившей возле дома – и ощущалось, что изоляция шла на пользу. Это был не тот тип изоляции, который я ощущал, когда наша группа находилась на вершине мира, и я находился под прицелом общественного мнения, задыхающийся, жаждущий глотка свежего воздуха и молящий друга поднять трубку. Пожалуйста, Мам, подними трубку – Боже, я надеюсь, ты дома. Энди, или Эдди, или Брайан, или Мэтт, или Джоан, или Клаудиа, или Кэрол, или Джон. Тот тип изоляции делал логичным то, что я отдал ключи от своего дома драгдилеру, чтобы хоть кто-нибудь находился там, когда я возвращаюсь на перерывы из тура. Тот тип изоляции заставил меня приглашать полные клубы к себе домой, во время их закрытия. Тот тип изоляции заставлял меня браться за написание прощальных записок бесчисленное множество раз, и я останавливался только потому, что я не мог так поступить со своей мамой. По крайней мере, не таким прямолинейным образом.

Нет, теперь я был одинок по собственному выбору, и я принял для себя твердое решение начать новую жизнь, которая базировалась бы на прочной основе. Я находился на неведомой территории и не имел ни малейшего понятия, как сделать то, что задумал. Я упорно тренировался, пил много воды и наблюдал за тем как спадает вес, набранный мной в пьянках. Я сбросил пятьдесят фунтов (около 25 кг) за первые три месяца после острого панкреатита. Я молился на мои тренировочные холмы и нашел глубокую веру в физических мучениях настоящего и душевных мучениях прошлого.

Гонка представляла собой велогонку более чем на девятнадцать миль (около 30 км). Завершить гонку также означало, что я успешно преодолел первый этап совершенно иного пути – покинуть старую жизнь и обрести другую, покинуть отчаяние и обрести надежду. Подготовка к гонке в Big Bear была битвой за выживание и за здравомыслие, и, возможно, только лишь возможно, шансом к преодолению. Отметки девятнадцатой мили в гонке представляли собой отметку первой мили моей трезвости.

Тем временем, Ганзы пытались начать что-то делать. Если группа отправлялась работать, то для меня это означало, что им придется работать со мной трезво. Мы заняли репетиционную студию. В первый день Эксл не появился. На следующий день – не появился Слэш. После такой недели, я перестал ходить туда до тех пор, пока один из них не позвонит мне сообщить, что он действительно вышел из своего дома.

Слэш больше не нюхал кокс, но всё ещё принимал героин. Пока это не представляло для меня неотложных проблем. Когда я видел, как он незаметно вышел, чтобы ширнуться, я уже не думал «О, вот бы и мне так».

Эксл демонстрировал огромное сострадание на протяжении многих лет – и особенно из-за моего панкреатита. Это также сводило меня с ума. Он ведь знал, что я изменил свою жизнь, что я рано просыпаюсь, рано ложусь спать, что я сделаю всё, что в моих силах, чтобы остаться в живых. И как раз в этот момент он сильно изменился и превратился в ночную персону.

Однажды ночью он появился в студии, тогда как я уже собирался уходить.

«Извиняй, чувак, но мне нужно уходить» – сказал я ему.

«Что значит “тебе нужно уходить”?»

«Слушай, сейчас четыре часа утра, я торчал здесь всю долбанную ночь. Мне нужно идти домой»

«Да пофиг, чувак»

Что делало отношения с Экслом безумными, так это то, что он и я были одного мнения по многим вопросам. Одной из причин раздора между Слэшем и Экслом явилась кипа песен, которую Слэш положил на стол. Эксл подумал, что Южный рок – не материал для Guns n’ Roses. Я его в этом поддержал.

Слэш и я пытались начать писать новый материал, с другими гитаристами, приглашенными к нам. Это было впервые, когда мы писали без Иззи, отсеивающего идеи и приносящего свои собственные.

Закк Уайлд, игравший с Оззи многие годы, принес энергию и энтузиазм, отсутствующие у Ганзов в то время.

«Мы можем основаться на наследии» сказал он оживленно. «Мы можем сделать что-то великое. Послушайте вот это».

Он увидел пианино напротив стены, сел за него и начал элегантно играть. Я понятия не имел, что он умеет на нем играть и уж тем более так. Мы записали несколько демо-записей, но ничего с ним не вышло.

Затем Эксл захотел привести парня по имени Пол Хьюдж.

«Ты хочешь привести своего старого приятеля из Индианы?» – скептически заявил Слэш.

«Слушай, он просто поджемует с нами и, возможно, это заработает» – ответил Эксл.

«Нет» – утверждали мы со Слэшем.

«Да» – сказал Эксл.

Это ведь не был какой-нибудь свадебный оркестр, чтоб приводить сюда друзей. Если уж я не прогибался ради одного из моих лучших друзей – Слэша, с его Южным роком – то уж черта с два я позволю незнакомцу слоняться с Ганзами.

«Ладно,» сказал Эксл. «А давайте так: сами примите его на испытательный срок, дайте ему несколько дней».

Мы позволили ему придти. Дали ему пару дней. Это было безнадежно.

Мы рассказали об этом Экслу.

«Да пошли вы нахрен, ребята» ответил он.

Для Слэша это оказалось слишком. После этого он сконцентрировался на своей сольной группе Slash’s Snakepit и, в конце концов, выпустил альбом в начале следующего года.

Я начал получать звонки от нашего менеджера Дага и Эдда Розенблатта, президента Геффен Рекордс, умоляющих меня хоть как-нибудь вернуть группу в студию. Полагаю, на их взгляд они наконец-то получили трезвого и здравомыслящего члена группы, который мог как-нибудь собрать всё вместе. Но, Боже мой, я был только трезв и всё, и если бы они знали какой хрупкой была моя трезвость на тот момент, возможно они никогда бы мне не позвонили. Я до сих пор не уверен, хотел ли я оставаться трезвым до конца своей жизни.

Конечно, я мог сказать, что был готов. Но я всё ещё имел сильное желание. Сильное желание схватить бутылку водки и снять напряжение, когда эти ублюдки позвонят мне со своими требованиями.Черт подери, я что, не могу выпить стакан вина, чтобы снять напряжение? Хотя, возможно это не было сильным желанием. Вероятно, это было больше чувство отчаяния, отчаяния, что я уже использовал все свои возможности. Что, вообще никогда?

И потом, может они позвонили бы, даже если считали, что это может разрушить мою трезвость. Если б кому-нибудь, порученному следить за группой, было не насрать на здоровье членов группы, Ганзов бы сняли с туров и отправили на терапию несколько лет назад. Эта мысль не ускользала от меня, в то время как телефонные звонки становились всё более и более частыми. Этим доверенным профессионалам нужны были только деньги, а я был всего лишь средством для достижения их целей. Ну что ж, они могут дружно идти нахрен. Эй, менеджер группы, почему бы тебе не вытащить голову из задницы и начать действительно управлять долбанной группой, вместо того, чтобы беспокоится за то, что тебя могут уволить за слова, которые нужно сказать? Не будет никакой группы, если ты и дальше будешь вести себя как дырка и перекладывать ответственность!

Если бы я пытался “сохранить” группу, то я это делал бы для нас, а не для них. Мы уже заработали много денег – я достиг, казалось бы, недостижимой мечты зарабатывать на жизнь музыкой. Но для людей, звонивших мне сейчас, единственной заботой было “заработать еще больше” денег, неважно как. Деньги для меня не были на первом месте, не являлись причиной того, чтобы пробраться в музыкальную индустрию, и сейчас деньги не заставят меня залезть обратно в ситуацию, которую я даже не представлял, как исправить – или даже захотеть попытаться исправить.

Кроме того, я поучаствовал в велогонке.