Текст книги "Избранное"

Автор книги: Чезаре Павезе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

– Если бы ты вдруг надумала выйти за меня замуж, нам было бы в Риме хорошо вдвоем.

Она сжала мою руку и заговорила о Джине.

– Послушать Карлетто, она просто дурочка, – сказала Линда. – Ходит за тобой, как собачонка. А я думаю, она просто здорово влюбилась. Ты ей сказал обо мне?

– Это разные вещи, – уклончиво ответил я. – Главное – ты здесь.

Мы снова поцеловались. Она сказала:

– Пойдем в «Плаца».

XVIII

На рассвете она велела мне уходить.

– Ведь я тебя насквозь вижу. Ты не захочешь ничего понять, – сказала она.

Я уже с вечера все понял, но просто не хватало сил уйти.

– А он захочет понять? – спросил я, глядя ей прямо в глаза.

Она молча повернулась на бок и потянулась со вздохом.

– Мне надо как следует выспаться. Ночь я проведу в поезде. Я стал на ковер, оделся, подошел к окну, вдохнул свежий воздух.

– До чего красив Рим в этот утренний час, – сказал я. – Когда я уходил от тебя на рассвете в Турине, меня переполняло счастье.

– Ты нехороший, – протянула она.

– Я был глупый мальчишка. Если бы мне тогда сказали, кто ложится на мое место… Линда, зачем ты приехала?

– Тебе больно?

– Мне больно за тебя.

Она вскочила с постели и крепко меня обняла. Она не хочет, чтобы я был о ней плохого мнения. Не хочет, чтобы я ушел от нее и напился. Почему я не могу понять простых вещей?

– Послушай меня внимательно, – сказал я. – Эта ночь прошла, и хорошо. Я знаю тебе истинную цену. Ты осталась прежней, но я изменился.

Браслет давил мне на затылок. Я высвободился.

– Сколько ты заплатила за номер? – спросил я.

Глупей ничего нельзя было придумать. Она сидела на постели и, смеясь, смотрела на меня.

– Ты что, не понимаешь или не хочешь понять? – пробормотала она.

Я поднял жалюзи, высунулся из окна. На улице было уже совсем светло.

– Давай выкурим последнюю сигарету, как старые, добрые друзья, – предложила она.

Мы курили и смотрели в окно.

– Ты уверена, что Амелио перевезут в Рим?

– Все еще думаешь об этом? – притворно удивилась она. – Если бы я знала, ничего бы тебе не рассказывала.

– Его отвезут в тюрьму на Лунгаре, – сказал я. – Это «Плаца» для таких, как мы с Амелио. Когда ты уезжаешь?

– Сегодня вечером, в девять. В Турине я буду одна.

Говорила она, прижавшись к моему плечу и вся дрожа от холода. Голос у нее был жалобный, и она то и дело поглядывала на меня.

– Если будешь в Турине, зайдешь ко мне? – спросила она.

Я бросил недокуренную сигарету и поднялся.

– Стоит ли?

Она сделала обиженное лицо.

– Ты меня никогда не любил, – тихо проговорила она.

Проходя через холл, я думал об этом. Спускаясь по лестнице, я даже не обернулся. Двое коридорных в широких фартуках вытряхивали ковры и дорожки. Окна были распахнуты настежь, и всюду горел свет, казавшийся в эти утренние часы не таким слепящим.

Я представил себе спящего Лубрани. Вот он лежит в трусах, обнявшись с Линдой. Я распрощался в этом холле со своими иллюзиями, со своими глупыми мечтами. Нет, лучше быть свободным, идти с такими же, как ты.

Я зашел в кафе «Фламинио» выпить чашку кофе. Бедная Линда, я не должен больше встречаться с нею. Теперь уже она лепечет жалкие, ненужные слова. Мне вспомнилось, как я был счастлив прежде, если бы я только знал тогда. Но какое все это имеет значение теперь, после несчастья с Амелио? Может, и Линда это поняла.

Я вскочил на проходивший мимо трамвай и поехал к Джузеппе. Чтобы не привлекать к себе внимание, я решил подождать его на бульваре. Я подумал, что, может, кто-нибудь из наших арестован и Джузеппе приходил предупредить меня. Но когда он спокойно вышел из дому, я, воспрянув духом, пошел ему навстречу. Оказалось, что мне надо немедленно бежать в мастерскую. Приехал один из наших товарищей, и его необходимо устроить на ночлег. Джузеппе меня целый вечер разыскивал. Я единственный из всех был обладателем двух кроватей и мог дать ему приют.

Так произошло мое знакомство с Джино Скарпой, вернувшимся из Испании. У него было другое имя, но для нас он был Джино Скарпа. Когда я вошел в мастерскую, он уже сидел там и шутил с Пиппо.

– Меня зовут Пабло, – сказал я ему.

Он был худой, словно выжженный солнцем, глаза у него смеялись. Джино сразу сказал мне:

– Спать хочу до смерти. Уложите меня куда-нибудь.

Я послал Пиппо за покупками и стал совещаться с Джиной. Может, лучше отвести его к Марине.

– Сюда часто заходят клиенты, и Пиппо вечно торчит.

– Нет, лучше я здесь останусь, – сказал он. – Главное удобство, что тут есть выход через сад.

Когда Пиппо вернулся, Джино Скарпа уже спал. Он устроился на постели Джины. Все утро я проработал на улице. Джина повесила занавеску и стала готовить обед. Она то и дело поглядывала через окошко на меня и Пиппо. Вдруг Пиппо нечаянно уронил велосипед. Велосипед упал на ведро, раздался адский грохот. Я крикнул Пиппо: «Так, отлично! Все подряд ломай». Он молча посмотрел на меня и поднял велосипед.

Наконец я отпустил Пиппо обедать, а сам пошел на площадь купить газеты. На стадионе проходил фашистский праздник, в Риме было полным-полно чернорубашечников и балилла, в газетах сплошные речи. Об Испании всего несколько слов. «Значит, наши дела там неплохи», – подумал я.

Вернувшись, я увидел Скарну на пороге мастерской. Он был в комбинезоне покойного мужа Джины и спокойно ел яблоко.

– Почему тебя называют Пабло? – спросил он. – Ты что, в Испании был?

– Да что ты? Просто я на гитаре играю.

Он поинтересовался, знал ли я в Турине кое-кого, и назвал фамилии.

– Я в то время совсем еще мальчишкой был. И газет, понятно, не читал, – ответил я.

Джина крикнула нам, что обед готов. Она постелила на стол белоснежную скатерть и нарезала тоненькими ломтиками хлеб. Я, улыбаясь, смотрел на нее.

– Ей-ей, в комбинезоне Скарпа на тебя похож.

Еще вчера мне даже в голову не приходило сравнивать Джину с Линдой, да я и не смотрел на нее всерьез. Но теперь благодаря появлению Скарпы и пережитому этой ночью я взглянул на нее другими глазами. Лицо у нее было хмурое, недовольное. Она ни разу не улыбнулась и не села с нами за стол.

– Вижу, вы познакомились, – сказал я Скарпе, – она тебе даже отдала комбинезон мужа. Кстати, и имена у вас одинаковые.

– Эта одежда мне нравится, – улыбнулся он. – Самая подходящая для нас, и, главное, никто в ней тебя не узнает.

Потом он стал рассказывать об Испании, да так спокойно, точно был в Трастевере.

– У меня в отряде было четверо пьемонтцев. Что за ребята! Они тайком пробрались туда из Дижона. Если не погибли, то сражаются сейчас в осажденном Мадриде. А что обо всем этом говорят в Риме? – внезапно спросил он.

– До Испании никому нет дела…

Он неторопливо жевал, уставившись в тарелку. Дал мне высказаться, не перебивая. – Джина тоже прислушивалась к нашему разговору, – потом покачал головой.

– Слишком дорого обходится нам эта война, – проговорил он. – Фашисты гонят на убой солдат, а мы зря теряем там свои лучшие кадры. Атакуют-то они. Это они выбирали место и время для нанесения удара.

– У нас кое-кто говорит, что во всем виноваты русские.

Из мастерской позвали Джину, она быстро вышла из комнаты.

– Никого там нет, – сказала она нам, приоткрыв занавеску.

Я тихо спросил у Скарпы, бывал ли он в Турине. Я рассказал ему про Амелио и про то, что теперь он прикован к постели. Джино его не знал. В то время он был в Испании.

– Я встречал кое-кого из тех, – сказал он, – кто побывал в лапах фашистов. Они выкалывали нашим пленным глаза.

Вошла Джина и с ней Джузеппе; он посмотрел на нас, поздоровался. Скарпа сразу замолчал.

– Мы с вами уже встречались вчера ночью, – спокойно напомнил ему Джузеппе.

Джина подала нам кофе.

– А у здешних товарищей, – поинтересовался Скарпа, – ты не спрашивал про Амелио?

Мы заговорили о Турине и о последних арестах.

– Да, немало наших погибло, – сказал Джузеппе. – В газетах о них не пишут.

– Кое о ком и газеты упоминают.

– Ну уж если газеты называют имя, значит, человек был для них не очень-то опасен, – улыбаясь одними глазами, ответил Скарпа. – Но если молчат, значит, он из наших.

Его опаленное солнцем лицо было живым напоминанием об Испании, а ведь он пробыл там лишь несколько месяцев во время войны. Я вдруг обратил внимание, что глаза Джины были похожи на его глаза. Джина была молчаливой, но у нее в глазах плясали искорки. Ни Джузеппе, ни Скарпа не обращали внимания на то, что Джина прислушивается к разговору. Потом Джину снова позвали, и она ушла в мастерскую. Мы продолжали спокойно беседовать. Только я один заметил ее отсутствие.

– Этой ночью, – сказал мне Джузеппе, – мы хотели собраться у тебя. Но кое-кому не с руки сюда ехать. – Он объяснил, куда мы со Скарпой должны прийти, просил быть поосторожнее. Мне поручалось обеспечить охрану. – Захвати с собой гитару, она всегда кстати.

Джузеппе встал, распрощался с нами. Я поднял занавеску, пропуская их вперед, и прошел за ними в мастерскую. Там я увидел Линду. Они с Джиной поглядывали друг на друга, чего-то выжидая. Линда сидела на ящике и, не поднимаясь, бросила: «Привет». Потом насмешливо улыбнулась, ожидая, что я заговорю первый. Наконец она сказала:

– Я не помешала?

– Ты разве не уезжаешь сегодня вечером?

– Не волнуйся. Мне захотелось взглянуть на ваш торговый дом.

Джузеппе сказал:

– Значит, договорились, – и ушел.

Я почувствовал, что Скарпа с любопытством наблюдает за мной. Джина не дыша смотрела Линде прямо в лицо.

– Хорошо еще, что Карлетто показал мне дорогу. Как-то не хотелось уезжать, не попрощавшись с тобой. Здесь, я вижу, работают днем и ночью. – Она встала и сказала, обращаясь уже ко всем: – Пабло остался таким же. Сам хочет, чтобы я передала привет его друзьям в Турине, но молчит. А я дура, что пришла. Ему никто не нужен, но его все должны ублажать. – Последнюю фразу она произнесла каким-то чужим голосом.

Скарпа сказал:

– Вижу, ты занят. Мы пойдем.

Но тут Линда стала кричать, потом захохотала – такой я ее еще никогда не видел.

– Какие могут быть секреты с Пабло? Он еще младенец, ему мамочка нужна. Уж мы трое это хорошо знаем. Оставляйте его без сладкого, хозяйка. Как только закапризничает, оставляйте без сладкого.

– Именно это ты мне хотела сказать? – со злостью спросил я. Все было правдой. Я посмотрел на Джину, не смеется ли и она тоже. Но увидел, что она вся подобралась, пораженная и разгневанная. И сразу успокоился. Я сказал Скарпе:

– Подожди минутку, я должен с ней поговорить.

Линда крикнула мне:

– Не затрудняй себя! Я ухожу. – Потом усмехнулась. – Просто хотела узнать, что ты за человек. – Она остановилась на пороге и окинула нас взглядом. – Все-таки мог полюбезнее встретить свою подругу. Точно в дешевую остерию попала.

Джина, собравшись с духом, сказала:

– Зачем же так? Все, что хотели, вы ему уже высказали прошлой ночью.

Тогда Линда сказала:

– Если никто не возражает, я хочу поговорить с тобой, Пабло, наедине.

– Нужды нет, можешь говорить при всех.

Линда тряхнула головой и пристально взглянула на меня. Потом махнула рукой и выбежала на улицу. Последнее, что я увидел, был ее сверкнувший браслет.

Скарны при этом уже не было, он ушел в комнату. Джина стояла, прислонившись к прилавку, и молчала. Она не смотрела на меня. Взгляд ее был устремлен в раскрытую дверь, на дорогу.

– Мне перед вами совестно, – резко сказал я.

Джина ответила:

– Вернется – я ее убью.

Мы оба взглянули на дверь.

– Ты сама знаешь, как это бывает, – сказал я. – Что же тут для тебя нового? Важно только, кто чего стоит.

– Вернется – я ее убью.

Я не пытался ни приласкать, ни утешить ее.

– У нас и без того много забот, – сказал я. – А с этим покончено.

В полдень мы отправились со Скарпой в остерию.

– Пойдем прямо через улицу, – предложил он. – Самое опасное – прятаться от людей.

Мы сели с ним в уголке под миртами. Послали Пиппо купить тосканские сигары и заказали немного вина.

– Знаешь, – сказал Скарна, – вечно я в дороге, или в бегах, или в тюрьме и никак не могу посидеть спокойно, отдохнуть.

Он поведал мне о своей мечте – уехать в деревню, пожить там подольше, завести поросят.

– Одна беда, стоит мне где-нибудь пустить корни – война начинается. Либо наши друзья сражаются, либо другие. Прежде и у меня был свой дом. Давно уж и в помине нет родного очага… А у тебя вроде даже в избытке, – сказал он. – Смотри, будь поосторожнее, а то вовек не распутаешься.

– Почему-то эти истории никогда не кончаются вовремя, – смущенно ответил я. – Но думаю, на этот раз все ясно.

Скарна улыбнулся одними глазами.

– Разве тебе не известно, что всякая история повторяется дважды? Сначала она происходит всерьез, а потом вызывает только смех. Так вот, и каждый утопленник обязательно всплывает.

Но мне вовсе не хотелось смеяться, а хотелось напиться. Счастье еще, что Скарпа шутил за двоих. А ведь Линда правду сказала – женщина для меня лишь каприз, и Скарпа все слышал. «Надо будет поговорить с ним об этом», – подумал я.

XIX

Поздно вечером мы собрались в кабачке на тайное совещание. Чтобы нас не задержал ночной патруль, мы просидели там до рассвета. Джино Скарпа вместе со всеми спустился в погребок, который вел в другой погребок, откуда в случае надобности можно было выбраться прямо на улицу. Я вместе с Джузеппе остался наверху. Захватил с собой гитару, но играть было опасно – мог услышать патруль. Меня клонило ко сну, ведь прошлую ночь я глаз не сомкнул. Джузеппе то и дело спускался в погреб, поднимался наверх и каждый раз окликал меня.

– Смотри не засни. Представляешь, что будет, если они нас здесь накроют.

Но у меня так колотилось сердце, что я не мог уснуть. Я знал, что в погребке было много коммунистов, да и один Скарпа стоил десятерых. Мы о многом переговорили. Я попросил Джузеппе узнать про Амелио. Только на рассвете, после того как он объявил, что наше затворничество кончилось, а хозяин кабачка принес нам кофе, Джузеппе спокойно сказал мне:

– Ты был прав, твой туринский друг – коммунист.

Больше он ничего не знал, а может, просто не хотел говорить. Тем временем несколько пареньков, которым надо было рано на работу, по одному выбрались из кабачка. Хозяин приоткрыл дверь и для виду стал подметать пол. Я не видел, как расходились остальные.

Мы с Джино Скарпой ушли, когда уже рассвело. Из разговора с ним я заключил, что он остался недоволен совещанием. Я понял, что скоро они опять должны собраться.

Мы прошли через парк Пинчо, освещенный первыми лучами солнца. Я шагал с трудом, точно плыл против течения. Не будь рядом Скарпы, пожалуй, свалился бы на первую скамью.

– А не позавтракать ли нам? – спросил Скарпа. – Поедим прямо под деревьями, красота.

Но потом мы решили зайти в «Фламинио», в то самое кафе, где обедали накануне.

«Видно, мне на роду написано, – подумал, я, – возвращаться домой на рассвете».

– Бодрей держись, – сказал Скарпа, – это тоже своего рода война.

Но и у него у самого лицо было утомленное. Резче выступили скулы, обозначились глубокие морщины – следы перенесенных испытаний. Но взгляд его оставался все таким же твердым. Он не спеша пил кофе с молоком, и мне вдруг вспомнился острый кадык неподвижно лежавшего в постели Амелио.

– Достаточно на нас взглянуть, чтобы догадаться, кто мы такие, – сказал я. Счастье еще, что в кафе было пусто.

Скарпа устало посмотрел на кассиршу и мрачно ответил:

– Да, лица у всех у нас такие, словно мы никогда света божьего не видим. Жизнь наша бродячая, вот в чем дело.

Я выпил граппы и подумал, что и у меня судьба не лучше. Но раньше я мирился с этим, а теперь знал, чего добиваюсь. Интересно, что думает об этом Скарпа?

Мы пошли домой, и дорогой я заметил, что Скарпа чем-то обеспокоен. Он поглядывал то на небо, затянутое тучами, то на поросшие пиниями холмы.

– Ох уж эти мне римляне, – вздохнул он. – Никак их не поймешь. И каждый себя умником считает. Самоуверенности в них много. А фашисты под самым их носом, что хотят, то и делают. Какие-то они близорукие, здешние товарищи, даже не задумываются над тем, что творят фашисты во всем мире.

Тут я спросил:

– Разве они не коммунисты?

– На словах они все коммунисты, – ответил Скарпа. – Ты ведь был с нами на совещании? – Он удивленно посмотрел на меня покрасневшими от бессонницы глазами. – Знаешь, и в спорах есть своя красота. Ты даже не представляешь, как это интересно.

Я сказал ему, что теперь, когда я живу в Риме, многое мне стало понятно.

– Так всегда бывает в жизни, – заметил он. – В Риме все кажется гораздо проще. Когда я был студентом, мне тоже казалось, что главное я уже постиг. Потом, к счастью, а может, и к несчастью, я понял, что до этого еще далеко…

Неужели Джино Скарпа был студентом? Он казался мне простым рабочим, как все мы, только более толковым и знающим. Так, разговаривая, мы подошли к мастерской.

– Значит, Рим тебе знаком? – спросил я.

– С того времени он сильно изменился, – улыбнулся Скарпа. – Вот только римляне не меняются.

Джина, обрадованная, встретила нас в дверях. Она ждала нас, чтобы покормить, но я сказал, что смертельно хочу спать. Скарпа ушел в сад любоваться облаками, а я лег на кровать и сразу заснул.

Вечером я пошел к себе домой переговорить с Мариной.

– Хорош жилец, – сказала она. – У такого ключ вовек не сотрется.

– Дел много, – ответил я.

– Ну и вид у тебя!

– А как поживают соседи?

Я заплатил ей за месяц и спросил, нельзя ли будет здесь переночевать одному моему старому другу.

– Ты, верно, этого друга всего день знаешь, а уже хочешь пустить переночевать.

Тогда я зашел к Дорине, там царило страшное возбуждение. Карлетто снова приняли в театр «Арджентина». В этот вечер с ним обещали подписать контракт. С минуты на минуту он должен вернуться. Я сказал Дорине:

– Рад за вас, но все-таки Карлетто – беззаботная пташка.

Она обиделась и спросила:

– Почему это?

– Такое только в Риме бывает, – ответил я. – Все заканчивается общим весельем.

Тут Дорина велела мне замолчать. Все дело в том, что я перестал быть настоящим другом Карлетто. С тех пор как сошелся с Джиной, я совсем переменился. А когда арестовали Лучано, я стал обвинять ее, Дорину, и Карлетто во всех грехах. Да к тому же свел дружбу с какими-то грязными типами, это добром не кончится. Так все ее друзья говорят.

Она покраснела, у нее даже голос прервался. Она сказала, что лучше бы уж я все вечера проводил с ними, играл на гитаре, попытался бы поступить в театр, потом добавила:

– Теперь Карлетто сможет тебе помочь. А своим новым друзьям не очень-то доверяй.

Я понял, что для Скарпы будет спокойнее и дальше ночевать в мастерской. Тем более что речь шла всего о двух днях. В мастерской Скарпа чувствовал себя хорошо, он даже помогал Пиппо чинить велосипеды. Вечером мы поужинали и вышли посидеть в саду. Пока ни от кого никаких вестей не поступало. Ночью должно было состояться второе совещание. Мы ждали Джузеппе.

– Поиграй немного на гитаре, – попросил Скарпа.

– Вот ты учился в университете, а твой отец был состоятельным человеком, как же случилось, что ты пошел с нами? – спросил я. – Почему тебе пришлось бежать? Чем для тебя был плох фашизм?

– У каждого класса есть свои безумцы, – сказал он. – Если бы их не было, мы бы и сейчас жили, как во времена древнего Рима. Чтобы изменить мир, нужны безумцы. Ты когда-нибудь задумывался над тем, чем обязан мир безумцам? – Потом он сказал: – И ты такой же безумец. Для чего тебе нужно вести подпольную работу? Ведь ты рискуешь угодить в тюрьму или на каторгу, и тебе никто ни гроша не платит.

– Всех нас эксплуатируют…

– Тебя-то кто эксплуатирует? Джина, что ли?

Он говорил резко, чуть насмешливо. Я хотел было ответить ему. Но он меня опередил:

– Одно могу тебе сказать, разница между нами лишь та, что я, раньше чем решиться на борьбу, месяцами мучился, сомневался, искал ответа в разных книгах, а у тебя и у твоего класса это в крови. Это не такой уж пустяк.

– Вот только с коммунистами трудно было связаться, – сказал я.

– А зачем ты их, спрашивается, искал? Какая тебе от них корысть? Потому искал, что тебя вел инстинкт.

– Но хоть несколько книг мне бы не мешало прочесть. Если в один прекрасный день откроют школы для нас…

– От книг мало толку. Я видел в Испании интеллигентов, которые совершали не меньшие глупости, чем остальные. Главное – классовый инстинкт.

Мы долго беседовали с ним в саду. Ночь еще не наступила, но кое-где уже зажглись фонари. Загорелся свет в окнах домов. Как досадно, что Скарпа завтра уезжает. Я многому мог у него научиться.

Джузеппе пришел уже ночью и сказал:

– Кто-то проболтался.

Фашисты взяли наш кабачок под наблюдение. Один из товарищей заметил там двух агентов, дежуривших по очереди. Пока никого не арестовали: поджидают руководителей.

– Хозяина кабачка наверняка возьмут, – сказал Джузеппе. – Но он не знает, где ты, Скарпа, скрываешься. И все-таки будьте оба осторожны.

Он удалился неторопливым шагом, так же как пришел. Скарпа сказал, что в этих случаях хозяин всегда попадается, но не мешало бы некоторым упрямым головам хоть разок побывать в такой передряге, может, поумнеют.

– Давай пройдемся немного, – предложил он мне.

Я выглянул на улицу, нет ли шпика возле мастерской.

– Пойдем с нами, – сказал я Джине, которая только этого и ждала.

Мы поднялись на холм, к церкви. На улицах было шумно и людно. Из ярко освещенной остерии пахло вином. Не кричали только те, у кого был набит рот. А над всем Римом нависло черное-пречерное небо.

– Если нас сегодня ночью схватят, – сказал я, – это будет последнее, что мы увидели.

– Что «это»? – не поняла Джина.

– Как едят, кричат и пьют в Риме, – сказал Скарпа. – Так ведь?

Я спросил, неужели он всегда угадывает чужие мысли. Скарпа ответил, что так бывает, когда твой друг влюбляется. Заранее знаешь, что он скажет. Все мы бывали влюблены.

– Пабло вовсе об этом не думает, – проговорила Джина.

Голос, каким она это произнесла, рассмешил нас.

– Это пустяки, – успокоил ее Скарпа. – Пабло хороший товарищ.

Потом он рассказал, что сидел в Риме в тюрьме.

– Десять лет назад. Мне было тогда двадцать. В то время я ходил в анархистах. Фашисты сказали: «Да он просто болван», – и выпустили меня.

– А как там с вами обращались? – спросил я.

– Да, в общем, терпимо. Конечно, поганые людишки всюду встречаются. Я тоже был тогда влюблен, но не прошло и месяца, как моя милая наставила мне рога.

Джина тихо спросила:

– Неужели это правда?

– Такова жизнь. В тюрьме, понятно, сладко не бывает. Но часто вот еще что происходит. Просидишь ты несколько лет, и людей начинаешь забывать. Потом выходишь оттуда и убеждаешься, что жизнь шла своим чередом. Тут только понимаешь, что значит быть заживо погребенным.

– Лучше уж умереть, – тихо сказала Джина.

Мы вышли на пустырь, оттуда видна была панорама Рима.

Я сказал Скарне:

– Значит, завтра уезжаешь.

– Вот дьявольщина, – задумчиво проговорил он. – Поживешь где-нибудь день-два – и снимайся с якоря, знаешь, что тебя ищут.

Мы повернули назад, а Джину я отправил ночевать к старой Марине. Мы со Скарпой расположились в мастерской и половину ночи провели в разговорах. Джино говорил, что прятаться или попасть в тюрьму – разницы большой нет. Главное, знать, что другие товарищи на свободе остались. Но бывают такие минуты, когда чувствуешь, что нет больше сил – пусть арестовывают.

– У вас еще тут ничего, – добавил Скарпа. Он рассказал мне о том, что творится в Германии, о застенках Испании. У меня от его рассказов кровь стыла в жилах. – Капиталистический мир ополчился на нас, – сказал он. – Не строй себе иллюзий. А именно этого вы здесь и не хотите понять. Буржуазия защищает свое сытое существование, свой карман. Она готова уничтожить полмира, убить миллионы детей, лишь бы у нее не вырвали из рук хлыст и не отняли кормушку. Можешь не сомневаться, они и в Италии будут совершать то же самое. И при этом поминать боженьку или свою любимую мамочку.

Мне припомнилось, что и Карлетто говорил примерно то же самое. Я сказал об этом Скарпе.

– Если бы ты всего этого не понял, – сказал Скарпа, – ты не мог бы быть коммунистом. Но одно дело просто понять, другое – понять правильно. Все мы превращаемся в обывателей, когда нас охватывает страх. Закрывать на все глаза и не видеть надвигающейся бури – это ведь тоже страх, подленький страх обывателя. Марксизм как раз и состоит в умении видеть вещи в их истинном свете и принимать необходимые меры.

Он объяснил мне, что в Италии буржуазия ведет хитрую игру. «Знаете, ребята, – убеждают нас буржуа, – нам тоже плохо. Давайте объединимся и скажем правительству: „Хватит“. Это и нас устроит, а вас тем более. Посмотрите, что происходит за границей, что там делают всякие мерзавцы. Поддерживайте нас, и мы сумеем вас спасти».

– На самом же деле, – сказал он поздней ночью, заканчивая разговор, – нам надо самим спасать себя или погибнуть всем вместе. А война в Испании проиграна.

Джина пришла утром и разбудила нас. Я принялся за работу. Скарпа вышел в сад постирать себе белье. Я спросил у Джины, что говорят Марина и остальные женщины. Она, смеясь, ответила:

– Удивляются, что ты предпочитаешь ночевать с ним.

– Приняли Карлетто в театр?

– Они пригласили нас сегодня на ужин.

Весь день я даже и не вспоминал об этом приглашении. Скарпа отсыпался на кровати или в саду на траве. Мы договорились было пойти вечером погулять и распить в остерии бутылку вина, как вдруг примчался велосипедист, привез покрышки. Я его хорошо знал, он работал на заводе в Аурелии.

– Хозяин все выболтал, – сказал он. – Кое-кого уже арестовали. Товарищи решили, что Скарпа должен немедленно уехать. Я отвезу его на станцию Трастевере.

Скарпа спокойно сказал:

– Хорошо еще, что я белье успел выстирать.

Он снял комбинезон, быстро оделся, поцеловал меня и Джину.

– Не забывай о товарище из Испании, – сказал он мне на прощание и уехал.

XX

Все мы все-таки трусы. Когда Скарпа ушел, я вздохнул с облегчением. Я был уверен, что хозяин кабачка не знает моего адреса, и даже предложил Джипе:

– Хочешь, пойдем в театр?

Она обрадованно поглядела на меня.

Карлетто, Дорина, Лучано и другие артисты ужинали в остерии неподалеку от «Арджентины». Я отправился туда кружным путем и нарочно прошел мимо того кабачка, где мы собирались ночью. Он был закрыт, и на двери висел замок. Люди шли, не обращая на это никакого внимания. Я думал о том, что столько есть мест, где с нами расправляются, и никто не знает об этом. «Но может, в один прекрасный день люди услышат слова правды», – подумал я.

В «Арджентине» шло знакомое мне еще по Турину ревю, а ведь я так давно не был в варьете. В Турине я перестал туда ходить после ссоры с Линдой, а в Риме мне не до того было. Мне казалось, что здесь варьете никому не нужно. Не знаю уж почему, но я решил, что в Риме, где кругом фашисты, где живет папа и где в Палаццо Венеция восседает дуче, такое ревю вообще запрещено. «Другие люди, другие нравы», – думал я. Но потом на Лидо я увидел женщин в довольно нескромных купальных костюмах, которые лежали на пляже рядом с мужчинами. Оказывается, в таких вещах люди как две капли воды похожи друг на друга.

В тот вечер на сцену вышла танцевать негритянка. Одежда почти не прикрывала ее пухленькое тело, и она скакала, точно кузнечик. «Вот она подходит Лубрани, – сразу же подумал я, – может, Лубрани ее и выкопал». Но для публики негритянки никогда не бывают достаточно голыми, поэтому в угоду зрителям они так взвизгивают и подпрыгивают. Голос у них такой, что страх нагоняет и будоражит кровь. Римлянам негритянка понравилась, и они вызывали ее на «бис».

Потом к нам в партер пришел Карлетто. Джина сказала ему, что ждет не дождется его номера. Он уныло посмотрел на нас и объяснил, что по контракту его выступления начнутся только через шесть дней. «Похоже, тот, с Торре Литториа, опять надует его», – мелькнула у меня мысль.

Подошли другие артисты, посыпались приветствия, веселые шуточки, остроты. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Мне все казалось, что рядом со мной Джино Скарпа, что я слышу его голос, его смех, вижу, как он выглядывает из толпы.

– Пойдем поужинаем? – донесся до меня голос Дорины.

Ресторан, куда мы вошли, славился жареными поросятами и молодым сыром – моццареллой. Карлетто спел нам несколько песенок: пел он еще лучше прежнего, но обстановка была не та: нам прислуживал официант в белом фраке, и впечатление создавалось совсем иное. И только Джина хохотала как сумасшедшая, прикрывая рот рукой. Я понимал, что она, бедняжка, душою изболелась за меня и Скарпу и поэтому смеялась так, словно вдруг опьянела. За те два дня, что Скарпа пробыл у нас, я не слышал от нее ни единой жалобы.

Мы просидели в ресторане целый вечер и потом всей компанией пошли к мосту Мильвио. Мне было как-то странно, что я снова иду с Карлетто и его друзьями и, как прежде, слушаю их разговоры. За эти два дня произошло столько событий, что мне даже казалось, будто все это случилось не со мной, а с кем-то другим. Дорогой мы болтали, шутили и смеялись, я вспомнил даже, что и они тоже кое-что сделали, и если верить Лучано, то и сейчас не сидят сложа руки. Но я понимал, что между нами выросла стена или, скорее, колючая изгородь. Теперь мы могли лишь болтать о пустяках или подшучивать с Джулианеллой над моими любовными похождениями. Потом я стал подсмеиваться над Карлетто, сказал, что он сам мог прийти в мастерскую, но нечего было приводить туда Линду, да его за это надо отлупить!

– Во всей этой истории почти ни одна ссора без тебя, Карлетто, не обошлась, – сказал я. – Они хоть уехали из Рима? – Карлетто кивнул головой. И мне стало немного грустно.

Некоторое время от моих товарищей не было никаких вестей. Я не знал, что стало с хозяином кабачка и с другими. Вот если бы Скарпа не уехал из Рима, мы могли бы случайно повстречаться с ним. В иные дни я чувствовал особое беспокойство. Наконец я послал Пиппо на завод с починенными камерами и велел осторожно разузнать, нет ли чего нового. Товарищи просили передать мне, чтобы я держался в тени. Ничего не поделаешь, опасность еще не миновала.

Потекли однообразные дни, и я старался ни о чем не думать. Джина почувствовала, что надвигается гроза. Порой она говорила:

– Неужто ты работать собираешься? Закрывай мастерскую, и пойдем к Дорине. В такие дни отдыхать надо.

Мы опять стали с ней ездить в Остию, в сосновую рощу, иногда уезжали совсем далеко. Нам и вдвоем было весело. Стояли погожие сентябрьские дни, и воздух был прозрачен, как хрусталь.

Я снова стал играть на гитаре, а вечером, когда мы выходили погулять, мне, как и прежде, хотелось веселиться и дурачиться. Точно вернулось то время, когда я пировал на холме с Ларио и Келино, когда все еще было впереди и Амелио носился на своем мотоцикле. А ведь прошел всего год. Неужели только год?

– Ну, нравится тебе Рим? – приставал ко мне Карлетто, семеня сзади. – Черт побери, все-таки мир хорош.