Текст книги "Домби и сын"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 70 страниц)

Флоренса была слишкомъ слаба и нѣжна въ послѣднее время, и выстраданныя ею волненія необходимо должны были произвести нѣкоторое вліяніе на ея здоровье. Но не тѣлесная боль мучила ее теперь. Она страдала душевно, и причиной этихъ страданій былъ Вальтеръ.

Искренній и радушный, какъ всегда, готовый съ гордостью посвятить къ ея услугамъ всѣ минуты своей жизни, и дѣлавшій все для нея съ энтузіазмомъ и пылкостью своего характера, онъ однако избѣгалъ ея, и Флоренса видѣла это очень хорошо. Въ продолженіе цѣлаго дня онъ рѣдко, слишкомъ рѣдко приближался къ ея комнатѣ. Если она спрашивала его, онъ прибѣгалъ, усердный и пылкій, какь въ ту пору, когда отыскалъ ее ребенкомъ среди улицы; но вдругъ онъ становился принужденнымъ – Флоренса не могла этого не замѣтить – разсѣянвымъ, неловкимъ и скоро оставлялъ ее. Безъ зова онъ никогда не приходилъ, во весь длинный день, отъ утра до вечера. Съ наступленіемъ вечера онъ неизмѣнно являлся въ ея комнату, и это было счастливѣйшимъ временемъ, потому что она начинала тогда вѣрить, что старый Вальтеръ ея дѣтскихъ лѣтъ не измѣнился. Но даже въ эту пору какое-нибудь слово, взглядъ, принужденное движеніе показывали ей, что произошло между ними какое-то раздѣленіе, котораго она никакъ не могла объяснить.

И она не могла не видѣть, что эти признаки большой перемѣны обнаруживались въ молодомъ человѣкѣ, несмотря на его упорное усиліе скрьпъ ихъ. При безграничной внимательности къ ней, при усерномъ желаніи охранить ее отъ всякаго безпокойства и сердечной тревоги, онъ, – думала Флореиса, – обрекалъ себя на безчисленныя жертвы. И чѣмъ больше молодая дѣвушка чувствовала важность этой перемѣны, тѣмъ чаще она плакала и грустила о такомъ непостижимомъ отчужденіи ея брата.

Добрый капитанъ, ея неутомимый, нѣжный, всегда ревностный другъ видѣлъ также эту перемѣну, думала Флоренса, – и это, безъ сомнѣнія, его безпокоило столько же, какъ ее. Въ самомъ дѣлѣ, онъ быль теперь далеко не такъ веселъ и мечтателенъ, какъ сначала, и часто съ рѣшительнымъ отчаяніемъ бросалъ украдкой взоры на нее и на Вальтера, когда они сидѣли втроемъ наверху.

Флоренса рѣшилась, наконецъ, переговорить съ Вальтеромъ. Ей казалось, что она знала истинную причину его отчужденія, и она думала, что ея сердцу сдѣлается легче и вмѣстѣ съ тѣмъ отраднѣе для него самого, если сказать, что она понимаетъ настоящее положеніе дѣлъ, подчиняется своей горькой долѣ и ни въ чемъ не упрекаетъ молодого человѣка.

Было воскресенье, и оставалось около двухъ часовъ до обѣда. Вѣрный капитанъ въ накрахмаленномъ воротникѣ, достигавшемъ до его ушей, сидѣлъ подлѣ Флоренсы въ ея комнатѣ и внимательно читалъ книгу, поправляя по временамъ огромные очки, закрывавшіе его ястребиные глаза. Длилось глубокое молчаніе, которое вдругъ Флоренса прервала такимъ образомъ:

– Не знаете лн, гдѣ Вальтеръ, любезный капитанъ Куттль?

– Онъ, я думаю, внизу, высокорожденная барышня-дѣвица.

– Мнѣ хотѣлось бы съ нимъ поговорить, – сказала Флоренса, поспѣшно вставая съ мѣста, чтобы идти въ гостиную.

– Не безпокойтесь, моя радость, я мигомъ кошндирую его къ вамъ.

Сказавъ это, капитанъ сь веселымъ видомъ взвалилъ книгу на свои плечи и удалился. Должно замѣтить, капитанъ считалъ своей обязанностью читать по воскресеньямъ не иначе какъ большія книги, отличающіяся сановитою наружностью. Съ этой цѣлью онъ за нѣсколько лѣтъ выторговалъ y букиниста огромный фоліантъ, заглавный листъ котораго всегда приводилъ его въ рѣшительное отчаяніе, такъ-какъ невозможно было понять, о чемъ въ немъ говорилось. – Скоро призванный Вальтеръ пришелъ въ комнату Флоренсы.

– Капитанъ Куттль говоритъ мнѣ, миссъ Домби, что…

Но взглянувъ на нее, пылкій юноша не могъ продолжать начатой рѣчи.

– Вы нездоровы сегодня, миссъ Домби? Взоръ вашъ грустенъ. Вы плакали?

Онъ говориль такъ нѣжно и такимъ дрожащимъ голосомъ, что на глазахъ ея невольно выступили слезы при звукѣ его словъ.

– Вы правы, Вальтеръ. Я не совсѣмъ здорова и плакала много. Мнѣ нужно съ вами говорить.

Онъ сѣлъ противъ молодой дѣвушки и впился глазами въ ея прекрасное и невинное лицо. Онъ былъ блѣдень, и губы его дрожали.

– Въ тотъ вечеръ, какъ я узнала, что вы спаслись, милый Вальтеръ, вы говорили… Ахъ, что я чувствовала въ тотъ вечеръ и чего надѣялась!..

Онъ положиль свою дрожащую руку на етолъ и продолжалъ смотрѣть на ея лицо.

– Вы говорили, что я перемѣнилась. Мнѣ тогда странно было слышать это отъ васъ, но теперь я понимаю, въ чемъ моя перемѣна. Не сердитесь на меня, Вальтеръ. Я была въ ту пору слишкомъ обрадована.

Она опять казалась ребенкомъ въ его глазахъ, – простосердечнымъ, любящимъ, довѣрчивымъ ребенкомъ, котораго онъ видѣлъ и слышалъ много лѣть тому назадъ. Миссъ Домби въ эту минуту отнюдь не была женщиной, къ ногамъ которой онь готовъ былъ повергнуть богатства цѣлаго міра.

– Помните ли вы, милый Вальтеръ, наше прощаніе съ вами передъ вашимъ отъѣздомъ?

Онъ положилъ свою руку на сердце и вынулъ маленькій кошелекъ.

– Я всегда носилъ его здѣсь, – сказаль онъ, указывая на грудь. Если бы мнѣ суждено было не видѣть Божьяго свѣта, онъ пошелъ бы со мной ко дну морскому.

– И вы опять станете носить его, милый Вальтеръ, ради меня… ради прежняго нашего знакомства?

– До самой смерти!

Она подала ему свою руку съ такимъ невиннымъ простосердечіемъ, какъ будто не прошло ни одного дня съ той поры, какъ юноша получиль отъ нея прощальный подарокъ.

– Я рада, милый Вальтеръ. Я всегда буду рада думать объ этомъ. Помните ли вы, мысль объ этой перемѣнѣ могла придти намъ въ голову въ тотъ самый вечеръ, когда мы разговаривали съ вами?

– Нѣтъ! – отвѣчалъ изумленный юноша.

– Да, Вальтеръ. Я даже въ то самое время была орудіемъ разрушенія вашихъ надеждъ и плановъ. Тогда я боялась такъ думать, но теперь я это знаю. Вы были тогда, въ своемъ великодушіи, способны скрыть отъ меня то, чтосамимъ вамъ было это извѣстно, но вы не можете скрыть этого теперь, хотя и стараетесь съ такимъ же великодушіемъ, какъ прежде. Благодарю васъ за это, Вальтеръ, истинно, глубоко; но стараніе ваше на этоть разъ останется безплоднымъ. Вы слишкомъ много терпѣли собственныхъ несчастій, чтобы не обращать вниманія на невинную причину веѣхъ этихъ золъ и огорченій, вамъ нанесенныхъ. Вы не можете, конечно, забыть меня въ этомъ отношеніи, но конечно, также мы не можемъ больше быть братомъ и сестрою. Но, милый Вальтеръ, не думайте, что я сѣтую на васъ. Мнѣ слѣдовало догадаться объ этомъ въ свое время, но нечаянная радость омрачила мою память. Одного надѣюсь, Вальтеръ, думайте обо мнѣ безъ внутренней досады, когда это чувство перестало быть тайной; одного прошу отъ васъ именемъ бѣдной дѣвушки, бывшей нѣкогда вашею сестрою, не приневоливайте изъ-за меня вашихъ чувствъ, и не мучьте себя безплодными усиліями теперь, когда вамъ извѣстно, что я все знаю.

Въ продолженіе этой рѣчи Вальтеръ смотрѣлъ на нее съ такимъ безпредѣльнымъ изумленіемъ, которое уничтожало въ немъ возможность всякаго другого чувства, Теперь онъ протянулъ къ ней руки съ умоляющимъ видомь и, взволнованный до глубины души едва могъ отвѣчать:

– О, миссъ Домби, возможно ли, чтобы я, страдая самъ такъ много въ борьбѣ съ глубокимь сознаніемъ своихъ обязанностей къ вамъ, заставилъ вмѣстѣ и васъ переносить ужасную пытку, о которой вы говорите! Вы были всегда для моего воображенія ангеломъ чистоты и счастья, расцвѣтившаго мои дѣтскіе и юношескіе годы, и всѣ ваши соприкосновенія съ моею жизнью останутся для меня священными воспоминаніями, которыя не изгладятся изъ моего сердца до могилы. Опять увидѣть ваши взоры и опять услышать вашу рѣчь, какъ въ ту роковую ночь, когда мы съ вами разстались – о, это такое счастье, для котораго нѣтъ имени на языкѣ человѣка! Ваша сестринская любовь и довѣрчивость ко мнѣ, какъ къ брату – небесный меня даръ для, который я могу принять не иначе, какъ съ благоговѣніемъ и гордостью.

– Вальтеръ, – сказала Флоренса, пристально всматриваясь въ него и постепенно измѣняясь въ лицѣ, – что это за обязанности ко мнѣ, которыя требуютъ такихъ жертвъ съ твоей и моей стороны.

– Почтеніе къ вамъ, миссъ Домби. Уваженіе.

Краска исподволь зарумянила ея лицо, и она робко отняла y него свою руку. Ея глаза былм неподвижно устремлены на него.

– Для меня не существуютъ права брата, – сказалъ Вальтеръ, – я оставилъ дѣвочку и встрѣчаю женщину.

Краска быстро распространилась по всему ея лицу. Она сдѣлала невольный жестъ, какъ будто умоляя его не говорить ничего больше. Ея лицо опустилось на ея руки.

Они оба молчали нѣкоторое время. Она плакала.

– Мой долгъ – насильственно оторвать себя отъ этого сердца, столь чистаго, невиннаго, довѣрчиваго, добраго… Какъ осмѣлюсь сказать. что это сердце моей сестры?

Она плакала.

– Если бы вы были счастливы, окружены любящими друзьями и всѣмъ, что дѣлаетъ завиднымъ положеніе, для котораго вы родились, и если бы тогда, съ любовью обращаясь къ прошедшему, вы назвали меня братомъ, я отвѣчалъ бы на это имя съ своего далекаго мѣста, не опасаясь оскорбить невинность вашего чувства. Но здѣсь… и теперь!..

– О благодарю васъ, благодарю васъ, Вальтеръ. Простите мою къ вамъ несправедливоеть. Мнѣ ие съ кѣмъ было посовѣтоваться. Я совершенно одна.

– Флоренса, я слишкомъ поторопился высказать свои мысли, но за нѣсколько минутъ ничто не могло вырвать ихъ изъ моей груди. Если бы я былъ богатъ и славень, если бы, по крайней, мѣрѣ въ рукахъ моихъ были средства возвыситься со временемъ до вашего положенія, я бы сказалъ: Флоренса, есть одно имя выше всѣхъ возможныхъ титуловъ, которые я могу принять съ тѣмъ, чтобы охранять и защищать васъ, и я достоинъ этого имени, потому что люблю васъ безпредѣльно, и всѣ силы моей души давно принадлежатъ вамь. Я бы сказалъ тогда, что съ этимъ именемъ соединено единственное право любить и покровительствовать васъ, и я считалъ бы это право драгоцѣннымъ залогомъ, передъ которымъ ничтожна цѣна моей жизни.

Ея грудь подымалась высоко, и голова опустилась. Она плакала.

– Флоренса, милая Флоренса!.. О какъ часто я называлъ васъ этимъ именемъ, прежде чѣмъ могъ размыслить, какъ это дерзко и безразсудно!.. Позвольте еще разъ, одинъ только разъ, назвать васъ этимъ драгоцѣннымъ именемъ и прикоснуться кь этой нѣжной ручкѣ въ доказательство, что вы, какъ сестра, забываете, что сказалъ бывшій вашъ братъ.

Она подняла свою голову и начала говорить съ такою торжественностью во всей своей позѣ, съ такою спокойною, кроткою, лучезарною улыбкой и съ такимъ трепетнымъ колебаніемъ своего голоса, что въ немъ невольно пришли въ движеніе самыя внутреннія струны его сердца, и взоръ его покрылся туманомъ, когда онъ ее слушалъ.

– Нѣтъ, Вальтеръ, я не могу этого забыть. Я не хочу забыть этого ни за какія сокровища міра. Вы, Вальтеръ… милый Вальтеръ, ты очень бѣденъ?

– Я не болѣе, какъ странникъ, которому предстоятъ огромныя путешествія по морямъ. Въ этомъ теперь мое призваніе.

– Скоро ты опять уѣзжаешь, Вальтеръ?

– Очень скоро.

Съ минуту она сидѣла спокойно, не говоря ни слова, потомъ съ робостью взяла его дрожащую руку.

– Если ты сдѣлаешь меня своею женою, Валътеръ, я буду любить тебя нѣжно. Если ты возьмешь меня съ собою, Вальтеръ, я поѣду на тотъ край свѣта безъ сожалѣній и безъ страха. Мнѣ нечѣмъ для тебя жертвовать, некого покидать изъ-за тебя; но вся моя любовь и жизнь будутъ посвящены тебѣ, и съ послѣднимъ дыханіемъ я передамъ имя твое Богу, если сохранятся мои чувства, и память не оставитъ меня.

Онъ прижалъ ее къ своему сердцу, приложилъ свои уста къ ея щекѣ, и теперь, не отринутая болѣе, не отверженная, она плакала долго и плакала сладко на груди своего милаго.

О священное время любви и младенческихъ упованій! Да, смотри Вальтеръ, нѣжно и гордо смотри на сомкнутые глаза своей красавицы, потому что во всемъ мірѣ тебя только ищутъ эти очи, – тебя и никого болѣе!

* * *

Капитанъ оставался въ маленькой гостиной вплоть до самой ночи. Онъ занялъ стулъ, на которомъ до него сидѣлъ Вальтеръ, и смотрѣлъ на потолочное окно до тѣхъ поръ, пока дневной свѣтъ мало-по-малу потухъ, и звѣзды заискрились на ясномъ небѣ. Онъ зажегъ свѣчу, закурилъ трубку, выкурилъ, еще закурилъ, и дивился, что тамъ такое дѣлается наверху, и отчего такъ долго не зовутъ его къ чаю.

Когда, наконецъ, достигъ онъ послѣднихъ предѣловъ своего изумленія, подлѣ него очутилась Флоренса.

– Вы ли это, моя радость! – вскричалъ капитанъ. – Ваши переговоры съ Вальтеромъ тянулись долго, даже очень, можно сказать, долго!

Флоренса схватила своей ручкой одну изъ огромныхъ пуговицъ его камзола и, пристально смотря ему въ лицо, сказала:

– Любезный капитанъ, мнѣ нужно вамъ кое-что сказать, если вамъ угодно.

Капитанъ франтовски поднялъ голову вверхъ, собираясь выслушать высокорожденную дѣву, затѣмъ онъ ловко отодвинулъ свой стулъ и съ нимъ вмѣстѣ самого себя, чтобы этимъ способомъ яснѣе и лучше видѣть лицо Флоренсы.

– Какъ?! восторгъ моего сердца! – воскликнулъ капитанъ, проникнутый съ ногъ до головы внезапнымъ восторгомъ, – неужто?

– Да! – сказала Флоренса.

– Валли! супругъ вашъ! такъ ли? – проревѣлъ капитанъ, бросивъ свою шляпу къ потолочному окну.

– Да! – отвѣчала Флоренса улыбаясь, и вмѣстѣ заливаясь слезами.

Капитанъ немедленно обнялъ ее, облобызалъ и, нахлобучивши лощеную шляпу, взялъ ее за руку и повелъ наверхъ, гдѣ ему предстояло торжественнымъ образомъ окончить великое дѣло своей жизни. При этомъ лицо его пылало какъ раскаленная сковорода.

– Что, другъ мой Валли, что? не хотѣлось быть братцемъ, любезный? Вотъ какъ! Мы съ тобой себѣ на умѣ!

Эти и подобныя шутки весьма остроумнаго свойства повторялись за чаемъ, по крайней мѣрѣ, сорокъ разъ, при чемъ капитанъ усердно полировалъ свое радужное лицо рукавами своего камзола и еще усерднѣе колотилъ въ промежуткахъ свой лобъ жгутомъ изъ носового платка. Были однако минуты серьезнаго настроенія капитанскаго духа, когда онъ, обращаясь къ собственной особѣ, витійствовалъ такимъ образомъ:

– Дурачина ты, Эдуардъ Куттль, мореходъ ты великобританскій! лучше ничего ты не могъ выдумать во всю твою жизнь, какъ передать свою собственность имъ обоимъ, – вкупѣ и влюбѣ.

Глава LI
Мистеръ Домби и свѣтскіе люди

Что же дѣлаетъ м-ръ Домби въ заколдованномъ замкѣ, между тѣмъ какъ дни проходятъ около него своей чередой? Думаетъ ли онъ когда о своей дочери и желаетъ ли узнать, куда она ушла? или, быть можетъ, онъ смекаетъ, что Флоренса воротилась домой и ведетъ свою обыкновенную жизнь? Никто не можетъ отвѣчать за м-ра Домби. Ключница боится передъ нимъ заикнуться о предметѣ, о которомъ онъ хранитъ такое упорное молчаніе. Одна только особа еще смѣетъ его спрашивать, но повелительные жесты м-ра Домби сковываютъ дерзкій языкъ.

– Милый мой Павелъ! – восклицаетъ м-съ Чиккъ при входѣ въ его кабинетъ послѣ бѣгства Флоренсы. – Жена-то твоя, ахъ! эта чопорная выскочка, эта гордячка, ай, ай, ай! кто бы могъ подумать? Неужели это правда? Вотъ и благодарность за всѣ твои благодѣянія, за твою безпримѣрную привязанность! Бѣдный Павелъ! A ты, я увѣрена, жертвовалъ ея капризамъ всѣми своими родственниками! Милый братецъ, бѣдный братецъ!

И при этой рѣчи, вдохновленной живѣйшимъ воспоминаніемъ неприглашенія къ обѣду, м-съ Чиккъ подноситъ къ глазамъ свой батистовый платочекъ и бросается на шею къ своему возлюбленному братцу. Но м-ръ Домби холодно отталкиваетъ ее и усаживаетъ на стулъ.

– Благодарю тебя, Луиза, за вниманіе къ моимъ дѣламъ, – говоритъ м-ръ Домби, – но желаю, чтобы разговоръ нашъ обратился на другой предметъ. Если я буду горевать о своей судьбѣ или обнаружу чѣмъ-нибудь необходимость утѣшенія, тогда ты можешь, Луиза, утѣшать сколько тебѣ угодно.

М-съ Чиккъ обходится нѣсколько разъ посредствомъ платочка, всхлипываетъ, откашливается и возводитъ свои очи къ небесамъ.

– Дорогой мой Павель, я знаю, хорошо знаю твой высокій, возвышенный духъ, и потому ни слова больше не скажу объ этомъ страшномъ предметѣ, который возмущаетъ душу, раздираетъ сердце, отъ котораго терзается вся моя внутренность… – При этомъ м-съ Чиккъ обнаружила выразительнымъ жестомъ самое жгучее негодованіе. – Но позволь спросить тебя, другъ… эта несчастная дочь, Флоренса…

– Молчать, Луиза! – воскликнулъ братъ самымъ строгимъ тономъ. – Ни слова объ этомъ предметѣ!

Опять и опять м-съ Чиккъ обходится посредствомъ карманнаго платочка и съ глубокимъ чувствомъ стонетъ объ этихъ несчастныхъ созданіяхъ, которыхъ судьба по какой-то непростительной ошибкѣ возводитъ на степень Домби. Но въ какой степени Флоренса участвовала въ бѣгствѣ Эдиѳи, ушла ли она вмѣстѣ съ нею, или скрылась сама по себѣ, много она сдѣлала, мало, или ничего не сдѣлала, – м-съ Чиккъ не имѣетъ объ этихъ вещахъ ни малѣйшаго понятія.

М-ръ Домби неизмѣнно и неуклонно сосредоточиваетъ всѣ свой мысли и чувства въ своей собственной груди и не дѣлится ни съ кѣмъ. Онъ не дѣлаетъ никакихъ поисковъ. Быть можетъ, думаетъ онъ, Флоренса пріютилась y сестры или живетъ подъ одной съ нимъ кровлей. Быть можетъ, онъ думаетъ о ней постоянно, или, быть можетъ также, вовсе о ней не думаетъ. Никакого обнаруженія внѣшней заботы, никакихъ разспросовъ!

Но нѣтъ сомнѣнія, м-ръ Домби никакъ не думаетъ, что онъ потерялъ свою дочь. Онъ отнюдь не подозрѣваетъ истины. Онъ жилъ слишкомъ долго заключеннымъ въ своей богдыханской гордости, чтобы имѣть какія-нибудь опасенія на счетъ бѣдной страдалицы, которая такъ долго съ безотвѣтнымъ самоотверженіемъ шла по своей скромной тропинкѣ. Невзгода судьбы подкосила его очень замѣтно, но еще далеко не поставила въ уровень съ землею. Корень широкъ, глубокъ, и съ теченіемъ годовъ его побѣги распространились безъ всякихъ препятствій, собирая пищу отъ всѣхъ окружающихъ предметовъ. Дерево подрублено, но корень еще цѣлъ.

Хотя онъ тщательно скрываетъ внутренній міръ своей души отъ міра внѣшняго, который, по его понятіямъ, имѣетъ въ эту пору одну цѣль своей дѣятельности, цѣль слѣдить за движеніями и поступками м-ра Домби, однако ему никакъ не удается скрыть отъ міра этихъ буйныхъ слѣдовъ, вырывающихся наружу подъ формой впалыхъ глазъ, обрюзглыхь щекъ, дикаго лба и пасмурнаго, задумчиваго вида. Непроницаемый, какъ всегда, онъ однако измѣнился; неприступный и гордый, какъ всегда, онъ однако значительно упалъ духомъ: иначе свѣтъ не видѣлъ бы этихъ зловѣщихъ слѣдовъ.

Свѣтъ! Что думаетъ о немъ свѣтъ, какъ на него смотритъ, что видитъ въ немъ и что говоритъ, – вотъ окаянный демонъ его души. Онъ преслѣдуетъ его всюду, куда онъ идетъ, и, что всего хуже, преслѣдуетъ даже тамъ, гдѣ никогда его нѣтъ. Лукавый духъ колышется между его домашней челядью и злобнымъ шепотомъ сопровождаеть его приходъ и выходъ; онъ толкаетъ его по улицамъ взадъ и впередъ, забирается съ нимъ въ контору, глядитъ на него на биржѣ черезъ плечи богачей, манитъ его пальцемъ черезъ презрѣнную толпу и предупреждаетъ его на всѣхъ возможныхъ пунктахъ, занимаясь вездѣ и всюду его дѣлами. Въ полночь, когда м-ръ Домби засѣдаетъ одинъ въ своемъ кабинетѣ, окаянный демонъ опять подымаетъ возню въ его домѣ, стучитъ для его потѣхи по мостовой, пляшетъ по стѣнамъ, трещитъ и прыгаетъ въ каминѣ, кривляется на статуэткахъ и дѣлаетъ ему рожи изъ-подъ стола.

И это не призракъ разгоряченнаго воображенія. Сатана дѣйствительно обуялъ душою многихъ смертныхъ. Свидѣтель – кузенъ Фениксъ, который нарочно прискакалъ изъ Баденъ-Бадена, чтобы переговорить съ м-ромъ Домби. Свидѣтель майоръ Багстокъ, который предлагаетъ дружескія услуги кузену Фениксу.

М-ръ Домби принимаетъ ихъ съ обычнымъ достоинствомъ, вытягиваясь во весь ростъ передъ каминомъ и величественно поправляя накрахмаленный воротникъ. Онъ чувствуетъ теперь, что демонъ смотритъ на него во всѣ глаза. Его харя обрисовалась на картинахъ, на поверхности бронзоваго Питта, усѣвшагося на книжномъ шкафѣ, и даже на всѣхъ точкахъ и фигурахъ географической карты, повѣшенной на стѣнѣ.

– Необыкновенно холодная весна, – замѣчаетъ м-ръ Домби, чтобы отвлечь вниманіе свѣта.

– Дьяволъ меня возьми, сударь мой, – отвѣчаетъ майоръ, согрѣтый пламенемъ дружескаго чувства, – вы хотите провести насъ, Домби… наше почтеніе! Джозефъ Багстокъ, скажу я вамъ, собаку съѣлъ на эти штуки! Если вамъ угодно, Домби, подцѣпить на удочку своихъ друзей, совѣтую поискать карася не такого, какъ старикашка Джой. Эхъ, Домби, Домби! развѣ ты забылъ меня, пріятель? Нѣтъ, чортъ побери, стариканища Джозъ всегда былъ и всегда будетъ продувной бестіей, которая, съ вашего позволенія, въ одно ухо влѣзетъ, a въ другое вылѣзетъ. Недаромъ его высочество, герцогъ іоркскій удостоилъ меня титуломъ… ну, заслуженно или незаслуженно, это другой вопросъ, a онъ говорилъ тысячу разъ: "Если есть на свѣтѣ человѣкъ, на котораго въ крайнемъ случаѣ можно положиться, такъ этотъ человѣкъ – старикашка Джой, то есть, майоръ Джозефъ Багстокъ".

М-ръ Домби кланяется.

– Ну, Домби, – продолжаетъ майоръ, – я человѣкъ свѣтскій, честь имѣю рекомендоваться. Пріятель нашъ Фениксъ… если смѣю назвать его…

– Сдѣлайте милость, – отвѣчаетъ Фениксъ.

– Ну, такъ видите ли, Домби, пріятель нашъ Фениксъ – тоже свѣтскій человѣкъ. О васъ, Домби, нечего и толковать: вы и подавно свѣтскій человѣкъ. Такъ исторія, собственно, вотъ какая: какъ скоро три свѣтскихъ человѣка сходятся вмѣстѣ, и какъ скоро всѣ они пріятели – вѣдь мы, разумѣется, всѣ пріятели, не правда ли? – продолжалъ майоръ, обращаясь опять къ кузену Фениксу.

– Конечно, конечно, – отвѣчалъ кузенъ Фениксъ.

– Нечего, стало быть, и хлопотать свѣтскимъ людямъ: рыбакъ рыбака видитъ издалека, и Джозефъ Багстокъ утверждаетъ напрямикъ, что вы оба, господа, очень хорошо знаете въ настоящемъ случаѣ мнѣніе свѣта.

– Безъ сомнѣнія, – говоритъ кузенъ Фениксъ, – дѣла такого рода, словомъ сказать, очевидны сами по себѣ. Мнѣ весьма прискорбно, майоръ, обнаруживать въ присутствіи друга моего Домби мое великое изумленіе и душевное сожалѣніе, что моя любезная и совершеннѣйшая родственница, владѣвшая всѣми средствами и талантами составить счастье своего мужа, забыла въ настоящемъ случаѣ до такой степени свои обязанности въ отношеніи… словомъ сказать, въ отношеніи къ свѣту… что отважилась позволить себѣ такое совершенно, можно сказать, необычайное поведеніе. Съ этого рокового происшествія я, что называется, нахожусь въ чертовски-непріятномъ состояніи духа, и не далѣе какъ вчера вечеромъ долговязому Сексби – верзила слишкомъ въ три аршина, другъ мой Домби, разумѣется, знакомъ съ нимъ – я говорилъ, что это приключеніе взволновало всю мою внутренность и сдѣлало меня, словомъ сказать, желчнымъ. Невольно, что называется, призадумаешься надъ подобной катастрофой и, самъ собою, придешь къ заключенію, что все на семъ свѣтѣ происходитъ правильной чередой по премудро устроенному плану; ибо, еслибы, почтенная моя тетка, м-съ Скьютонъ, имѣла несчастье дожить до настоящаго времени, она, нѣтъ никакого сомнѣнія, сдѣлалась бы жертвой этого бѣдственнаго, событія и съ печали сошла бы въ могилу; a вы знаете, джентльмены, м-съ Скьютонъ была чертовски живучая и, что называется, двужильная баба.

– Ну, Домби, что ты на это скажешь? – воо клицаетъ майоръ со страстнымъ одушевленіемъ.

– Прошу извинить, – прерываетъ кузенъ Фениксъ. – Еще нѣсколько словъ. Другъ мой Домби, само собою разумѣется, позволитъ мнѣ сказать, что если какое обстоятельство увеличиваетъ, что называется, нравственную пытку, въ которой нахожусь я по настоящему поводу, то это только очень натуральное изумленіе свѣта, что моя любезная и совершеннѣйшая родственница – вы, конечно, джентльмены, еще не осудите меня, что я называю ее этимъ именемъ – отважилась на такое необычайное поведеніе съ человѣкомъ… словомъ сказать, y него бѣлые и, въ нѣкоторомъ родѣ, прекрасные зубы… съ человѣкомъ, говорю я, который по своему положенію въ свѣтѣ гораздо ниже ея супруга. При всемъ томъ, джентльмены, я долженъ въ нѣкоторомъ родѣ требовать, и довольно настоятельно, чтобы друтъ мой Домби, словомъ сказать, не отваживался обвинять мою любезную и совершеннѣйшую родственницу, пока ея вина не будетъ юридически утверждена и доказана на законномъ основаніи. Наконецъ, я считаю своей обязанностью увѣрить друга моего Домби, что фамилія, которую я представляю, и которая теперь почти исчезаетъ – демонически печальная и совершенно безотрадная мысль, джентльмены – эта благородная и древнѣйшая фамилія отнюдь не станетъ противопоставлять ему препятствій и съ радостью согласится на всякую форму процесса, какую только ему будетъ угодно назначить. Надѣюсь, другъ мой Домби отдастъ справедливость намѣреніямъ, какими я одушевленъ въ этомъ горестномъ дѣлѣ и… словомъ сказать, я принужденъ, что называется, безпокоить друга моего Домби еще нѣкоторыми дальнѣйшими замѣчаніями.

М-ръ Домби кланяется не поднимая глазъ и хранитъ глубокое молчаніе.

– Ну, Домби, что ты на это скажешь? – возглашаетъ майоръ. – A я, съ своей стороны, признаюсь откровенно: въ жизнь не слыхалъ оратора краснорѣчивѣе друга нашего Феникса, ей, ей же не слыхалъ, клянусь вамъ… – здѣсь майоръ, посинѣвшій, какъ удавленникъ, схватилъ палку и въ порывѣ одушевленія началъ махать вокругъ своей головы. – Теперь, благодаря нашему другу, вы, Домби, понимаете очень ясно, что относится собственно къ леди, a я, съ своей стороны, какъ истинный другъ, долженъ два-три слова сказать насчетъ васъ самихъ, м-ръ Домби. Свѣтъ, вы понимаете, сударь мой, – продолжалъ майоръ, отфыркиваясь, какъ надсаженная лошадь, – имѣетъ въ этихъ дѣлахъ свои мнѣнія, которыя должны быть удовлетворены.

– Знаю, – отвѣчалъ м-ръ Домби.

– Конечно, вы знаете, Домби, – продолжалъ майоръ. – Чортъ меня побери, сударь мой, если я не зналъ, что вы это знаете. Невѣроятно, чтобы человѣкъ вашего калибра не зналъ этихь вещей.

– Надѣюсь, – говоритъ м-ръ Домби.

– Домби! остальное вы угадаете. Я говорю напрямки, такъ какъ порода Багстоковъ, съ вашего позволенія, всегда говорила напрямки. Мало, сударь мой, мы выигрываемъ отъ этихъ вещей, да ужъ такова наша натура: кутить такъ кутить, чтобы чертямъ сдѣлалось тошно… пуфъ, пуфъ, бацъ въ бѣлые зубы. При васъ будетъ неизмѣнный друтъ вашъ, старикашка Джозъ и… благослови васъ Богъ, Домби!

– Майоръ, благодарю васъ. Я не премину положиться на васъ, когда придетъ время. Но такъ какъ время еще не пришло, я не считаю необходимымъ заранѣе васъ безпокоить.

– Никакихъ извѣстій о немъ?

– Никакихъ.

– Домби, я поздравляю васъ. Я чертовскм радуюсь за тебя, другъ ты мой, Домби.

– Извините, даже вы, майоръ, извините, если я не войду въ дальнѣйшія подробности. Извѣстіе я имѣю, но весьма странное и полученное необыкновеннымъ путемъ. Можетъ, изъ него ничего не выйдетъ, a можетъ, и выйдетъ очень много. Больше ничего не могу сказать. Мое объясненіе впереди.

Сухой и довольно неопредѣленный отвѣтъ на пламенный энтузіазмъ майора; однако, майоръ принимаетъ его граціозно и съ восторгомъ представляетъ, что мнѣнія свѣта въ скоромъ времени будутъ удовлетворены блистательнѣйшимъ образомъ. Затѣмъ кузенъ Фениксъ получаетъ свою долю признательности отъ супруга своей любезной и совершеннѣйшей родственницы, и, наконецъ, майоръ Багстокъ и кузенъ Фениксъ удаляются по своимъ дѣламъ, оставляя опять м-ра Домби въ добычу этому неумолимому свѣту, который преслѣдуетъ его и терзаеть, какъ злой демонъ, безъ милосердія и пощады.

Но кто это сидитъ и плачетъ въ комнатѣ ключницы, разговаривая вполголоса съ м-съ Пипчинъ? Это какая-то леди, грустная и томная, съ поднятыми къ небу руками. Ея лицо почти совсѣмъ закрыто черной шляпой, которая, очевидно, принадлежитъ не ей. Это миссъ Токсъ въ костюмѣ своей горничной. Она тайно приходитъ такимъ образомъ съ Княгинина Луга, возобновляетъ знакомство съ м-съ Пипчинъ и разспрашиваетъ о м-рѣ Домби.

– Какъ онъ, бѣдняжка, переноситъ свое горе?

– Ничего, онъ довольно спокоенъ, – отвѣчаетъ м-съ Пипчинъ брюзгливымъ тономъ.

– Снаружи, можетъ быть, a что y него внутри?

Оловяный глазъ м-съ Пипчинъ сдѣлалъ нѣсколько энергичныхъ прыжковъ, прежде чѣмъ она произнесла свой отвѣтъ:

– Внутри? Ничего. Я увѣрена. Сказать тебѣ по правдѣ, любезная Лукреція, потеря для него не слишкомъ-то велика. Худая трава изъ поля вонъ. Мнѣ и самой, признаться, надоѣли здѣсь эти мѣдные лбы.

Должно замѣтить, м-съ Пипчинъ обращалась очень фамильярно съ миссъ Токсъ, такъ какъ ея первые педагогическіе эксперименты въ воспитательно-образовательномъ заведеніи обращены были на эту леди, когда она была еще худенькой и чахлой дѣвочкой нѣжныхъ лѣтъ.

– Конечно, y ней мѣдный лобъ; ваша правда м-съ Пипчинъ. Оставить его, такого благороднаго мужчину!..

И миссъ Токсъ горько зарыдала.

– Благороденъ онъ или нѣтъ, я этого не знаю и знать не хочу, – возражаетъ м-съ Пипчинъ, гнѣвно потирая переносицу, – но я вотъ что знаю весьма хорошо: когда искушенія посѣщаютъ насъ въ жизни, мы должны переносить ихъ равнодушно. Прахомъ бы васъ побрало! Да я сама натерпѣлась въ жизни побольше всякаго другого! Экія напасти, подумаешь! Ушла, такъ туда ей и дорога! никто, я думаю, не погонится вслѣдъ!

При этомъ намекѣ на перувіанскіе рудники, миссъ Токсъ встаетъ, раскланивается, и м-съ Пипчинъ звонитъ Таулисона, чтобы тотъ проводилъ ея гостью. М-ръ Таулисонъ, давненько не имѣвшій удовольствія видѣть миссъ Токсъ, ухмыляется, привѣтствуетъ и надѣется, что она совершенно здорова, при чемъ замѣчаетъ, что давеча онъ никакъ не могъ признать ее въ этомъ капорѣ.

– Благодарю васъ, Таулисонъ, – отвѣчаетъ миссъ Токсъ. – Живу, пока Богъ грѣхамъ терпитъ; a вы, почтеннѣйшій, если этакъ еще когда увидите меня здѣсь, не говорите пожалуйста никому. Я прихожу сюда только къ м-съ Пипчинъ.

– Слушаю, сударыня.

– Большія y васъ непріятности, Таулисонъ?

– Очень большія, сударыня.

– Смотрите же, Таулисонъ, я надѣюсь, мой другъ, что все это послужитъ для васъ урокомъ. – Миссъ Токсъ, занимаясь воспитаніемъ маленькихъ Тудлей, пріобрѣла привычку дѣлать назиданія, соотвѣтствующія случаю. – Прощайте, Таулисонъ.

– Прощайте, сударыня. Покорно васъ благодарю.

Казалось, м-ръ Таулисонъ погрузился въ раздумье относительно того, какой бы вывести для себя урокъ изъ всѣхъ этихъ обстоятельствъ, какъ вдругъ м-съ Пипчинъ прервала его размышленія нетерпѣливымъ восклицаніемъ:

– Что вы тамъ дѣлаете, долговязый? Зачѣмъ не показываете дверей этой леди?

И м-ръ Таулисонъ немедленно выпроводилъ миссъ Токсъ, которая, прокрадываясь на цыпочкахъ мимо кабинета м-ра Домби, закрыла всю свою голову огромной черной шляпой. И нѣтъ еще въ цѣломъ мірѣ ни одного существа, которое бы такъ искренно горевало о судьбѣ м-ра Домби, какъ эта скромная дѣвица, закутанная шалью и бѣжавшая теперь изо всей силы въ свой уединенный пріютъ на Княгининомъ Лугу.

Но миссъ Токсъ не допускается въ общество свѣтскихъ людей м-ра Домби. Каждый вечеръ приходитъ она въ его домъ, надѣвая калоши и прикрываясь зонтикомъ въ мокрую погоду; она переноситъ шутки Таулисона и брюзгливыя вспышки м-съ Пипчинъ, все переноситъ, чтобы узнать, въ какомъ состояніи м-ръ Домби.