Текст книги "Домби и сын"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 70 страниц)

Въ тотъ же день Куттль, не задерживаемый Вальтеромъ, который дома укладывался въ дальнюю дорогу, надѣлъ свои экстренные полусапожки, прикололъ къ рубашкѣ траурную булавку и благословясь пустился въ свою вторую экспедицію. На этотъ разъ въ рукѣ его не было великолѣпнаго букета; но зато въ одной изъ пуговичныхъ петель y него красовался прелестнѣйшій и самый свѣжій подсолнечникъ, придававшій ему очень пріятный видъ безпечнаго загороднаго жителя. Съ этимъ подсолнечникомъ и сучковатой палкой, въ своей лощеной шляпѣ, онъ отправился въ конторскія заведенія Домби и Сына.

Забѣжавъ въ ближайшій трактиръ выпить для куражу стаканъ пуншу, капитанъ замаршировалъ самымъ скорымъ шагомъ, чтобы не испарилось благотворное дѣйствіе рому, и черезъ нѣсколько минутъ онъ стоялъ уже передъ интересной особой м-ра Перча.

– Дружище, – заговорилъ капитанъ смѣлымъ и рѣшительнымъ тономъ, – есть y васъ губернаторъ, по имени Каркеръ.

– Естьто есть, сударь, да только онъ занятъ, да и всѣ наши губернаторы очень заняты, a если сказать всю правду, такъ y нихъ, съ вашего позволенія, никогда ни одной минуты не бываетъ свободной. Да-съ!

– Послушайте-ка, любезный, – шепнулъ капитанъ на ухо, – мое имя капитанъ Куттль.

Капитанъ хотѣлъ притянуть его желѣзнымъ крюкомъ, но тотъ отскочилъ, испугавшись особенно за м-съ Перчъ, для которой взглядъ на подобное оружіе могъ сдѣлаться, при ея настоящемъ положеніи, очень вреднымъ.

– Если вы, дружище, потрудитесь доложить о капитанѣ Куттлѣ, я повременю. Понимаете?

Съ этими словами капитанъ усѣлся на красной полкѣ м-ра Перча и, вынувъ изъ лощеной шляпы, притиснутой между колѣнями, носовой платокъ, вытеръ свой лобъ и голову, чтобы придать себѣ свѣжій и бодрый видъ. Потомъ онъ расчесалъ желѣзнымъ крюкомъ волосы и спокойно началъ разсматривать писарей.

Такое равнодушіе капитана и вмѣстѣ его непроницаемая таинственность сильно подѣйствовали на м-ра Перча.

– Какъ ваше имя? – спросилъ м-ръ Перчъ, нагибаясь къ полкѣ.

– Капитанъ Куттль.

– Такъ-съ, – сказалъ м-ръ Перчъ, продолжая увеселительное занятіе и стараясь хорошенько запомнить фамилію гостя. – Ужъ такъ и быть, пойду доложу. Можетъ, на ваше счастье, онъ и не занятъ. А, впрочемъ, едва ли.

– Вы скажите, что капитанъ Куттль задержитъ его только на одну минуту, никакъ не болѣе.

Черезъ минуту Перчъ воротился и сказалъ:

– Не угодно ли капитану Куттлю пожаловать въ кабинетъ м-ра Каркера.

Старшій приказчикъ величаво стоялъ въ своей комнатѣ на коврѣ подлѣ нетопленнаго камина, завѣшеннаго листомъ сахарной бумаги. Онъ окинулъ вошедшаго капитана такимъ взоромъ, въ которомъ, казалось, не было ничего особенно ободрительнаго.

– М-ръ Каркеръ? – сказалъ капитанъ.

– Къ вашимъ услугамъ, – сказалъ м-ръ Каркеръ, выставляя на показъ всѣ свои зубы.

– Хорошая черта, – подумалъ капитанъ, вникая въ характеръ собесѣдника, къ которому чувствовалъ влеченіе.

– Вотъ видите ли, какая исторія, – началъ капитанъ, озираясь вокругь комнаты, сколько позволяли высочайшіе воротнички рубахи – я, съ вашего позволенія, старый морякъ, м-ръ Каркеръ, a Валли, который записанъ y васъ въ книгахъ, тоже почти что мой сынъ.

– Вальтеръ Гэй? – сказалъ м-ръ Каркеръ, опять выставляя всѣ свои зубы.

– Именно такъ, Вальтеръ Гэй. Вы правы, м-ръ Каркеръ.

Манеры капитана выражали еще большее сочувствіе къ проницательному собесѣднику.

– Я искренній и ужъ давнишній другь Вальтера и его дяди. Можетъ быть, вашъ главный адмиралъ говорилъ вамъ когда-нибудь о капитанѣ Куттлѣ?

– Нѣтъ! – сказалъ м-ръ Каркеръ, еще болѣе оскаливая свои бѣлые зубы.

– Странно, однако-жъ, – возразилъ капитанъ, – a я имѣлъ удовольствіе съ нимъ познакомиться. Я и молодой мой другъ заѣзжали къ нему въ Брайтонъ по нѣкоторому дѣльцу. Можетъ быть, вы знаете?

– Кажется, я имѣлъ честь устроить тогда это дѣльце, – сказалъ м-ръ Каркеръ,

– Разумѣется, кому же, кромѣ васъ! – отвѣчалъ капитанъ. – Вы тутъ главный губернаторъ. Это вещь извѣстная. Ну такъ я… теперь я принялъ смѣлость…

– Не угодно ли вамъ садцться? – сказалъ м-ръ Каркеръ, улыбаясь.

– Покорно благодарю, – отвѣчалъ капитанъ, торопясь воспользоваться приглашеніемъ. – Разговоръ какъ-то идетъ плавнѣе, когда сидишь. Да не угодно ли и вамъ присѣсть?

– Нѣтъ, я не люблю сидѣть, – сказалъ приказчикъ, продолжая всматриваться съ особеннымъ вниманіемъ въ капитана. Казалось, у него столько же было глазъ, сколько зубовъ, – Такъ вы приняли смѣлость, сказали вы, то есть, смѣлости тутъ нѣтъ никакой, a вы просто пришли – зачѣмъ?…

– Пожалуй, что и такъ, – отвѣчалъ капитанъ, – Люблю дружка за обычай, и что въ самомъ дѣлѣ за церемоніи между свѣтскими людьми? Ну, такъ я пришелъ сюда потолковать съ вами насчетъ пріятеля моего Валли. Его дядя, старикъ Соль, надо сказать вамъ, человѣкъ ученый, то есть, онъ просто, съ вашего позволенія, собаку съѣлъ во всѣхъ наукахъ; но все же онъ, если говорить всю правду, никогда не былъ морякомъ, да и не способенъ быть морякомъ, оттого не способенъ, что не понимаетъ никакого толку въ свѣтскомъ обращеніи. При всемъ умѣ и огромныхъ познаніяхъ, онъ человѣкъ вовсе не практическій. Это ужъ по нашей части. A Валли, какъ вы, разумѣется, знаете, прекраснѣйшій молодой человѣкъ, да только опять та бѣда, что застѣнчивъ, – скроменъ и застѣнчивъ такъ, что изъ рукъ вонъ. Вотъ я и пришелъ переговорить съ вами наединѣ, съ глазу на глазъ, по-дружески, относительно того, какъ y васъ тутъ, – все ли обстоитъ благополучно, a главное: попутный ли вѣтеръ дуетъ въ паруса нашего Валли? Понимаете? Разумѣется, я бы всю подноготную вывѣдалъ отъ самого вашего адмирала, да только теперь… что-жъ дѣлать? Всѣ мы люди, всѣ человѣки, сказано въ Писаніи.

– A какъ вы сами думаете? – спросилъ Каркеръ, загибая руки подъ фалды фрака. – Вы человѣкъ практическій и морякъ; какой же, по вашему, вѣтеръ дуетъ въ паруса молодого вашего друга?

Взглядъ капитана при этомъ вопросѣ принялъ также многозначительное и глубокопроницательное выраженіе, которое опять могъ бы только разъяснить китайскій мудрецъ, владѣющій непостижимымъ искусствомъ писать на воздухѣ непроизносимыя слова.

– Скажите напередъ, – воскликнулъ капитанъ, одушевленный необыкновеннымъ восторгомъ – угадалъ я или нѣтъ?

– Конечно, угадали, – сказалъ м-ръ Каркеръ, – я не сомнѣваюсь въ этомъ.

– Ну такъ честь имѣю доложить вамъ, – вскричалъ капитанъ Куттль, – Вальтеръ летитъ на всѣхъ парусахъ при самомъ попутномъ вѣтрѣ! да или нѣтъ?

М-ръ Каркеръ улыбнулся въ знакъ согласія.

– Вѣтеръ дуетъ взадъ, и на небѣ ни одного облачка, – продолжалъ капитанъ.

М-ръ Каркеръ опять улыбнулся, въ знакъ совершеннаго согласія.

– Да, да, – говорилъ капитанъ, чувствуя себя значительно облегченнымъ при этой выгрузкѣ задушевныхъ мыслей. – Я давно такъ думалъ и Вальтеру говорилъ то же самое. Очень вамъ благодаренъ, м-ръ Каркеръ.

– У Вальтера Гэя впереди блистательная перспектива, – замѣтилъ м-ръ Каркеръ, оскаливая зубы до самыхъ десенъ. – Весь міръ передъ нимъ.

– Да, весь міръ передъ нимъ и жена на виду, какъ говоритъ англійская пословица, – самодовольно прибавилъ капитанъ.

При словѣ «жена», которое на этотъ разъ произнесено было безъ особаго намѣренія, капитанъ пріостановился, поднялъ глаза, повернулъ шляпу на концѣ своей палки и выразительно взглянулъ на своего вѣчно улыбающагося пріятеля.

– Держу пари, – сказалъ онъ – на лучшую бутылку ямайскаго рому, я знаю, чему вы улыбаетесь.

М-ръ Каркеръ улыбнулся еще больше.

– Разумѣется, это не пойдетъ дальше? – сказалъ капитанъ, притворяя дверь концомъ сучковатой палки.

– Ни на шагъ, – отвѣчалъ м-ръ Каркеръ.

– Ну, такъ вы теперь думали о заглавной буквѣ Ф?

М-ръ Каркеръ не возражалъ.

– Затѣмъ слѣдуетъ Л, – продолжалъ капитанъ – a затѣмъ О и Р. Такъ или нѣтъ?

М-ръ Каркеръ опять улыбнулся.

– Да, такъ или нѣтъ? – шопотомъ спрашивалъ капитанъ, расплываясь отъ возрастающаго блаженства.

Когда Каркеръ, вмѣсто отвѣта, оскалилъ зубы и кивнулъ головой въ знакъ совершеннаго согласія, капитанъ вскочилъ со стула, взялъ его за руку и съ жаромъ принялся увѣрять, что они оба идутъ по одной и той же дорогѣ, и что онъ, Недъ Куттль, первый напалъ на настоящій слѣдъ.

– Судьба свое возьметъ, – продолжалъ капитанъ съ важнымъ и таинственнымъ видомъ. – Припомните, какъ онъ съ нею познакомился: случай удивительный, необыкновенный! Онъ нашелъ ее одну, среди грязной улицы, безъ пристанища, и что же? – полюбилъ ее съ перваго взгляда! она его тоже полюбила, и съ той поры они души не чаютъ другъ въ другѣ. Мы тогда же сказали, то есть я и Соломонъ Гильсъ, что они сотворены другъ для друга. Прелестная парочка!

Кошка, обезьяна, гіена или мертвая голова никогда бы не показали капитану столько зубовъ, сколько онъ увидѣлъ ихъ въ продолженіе этого разговора въ огромной пасти м-ра Каркера.

– Да, что ни говори, a судьба – веревка, – продолжалъ счастливый капитанъ, – начиетъ вязать, такъ ужъ мое почтеніе: скрутитъ по рукамъ и по ногамъ. Разберите-ка хорошенько послѣднія приключенія и выйдетъ, что вѣтеръ и вода дружно несутся въ одну сторону.

– Все благопріятствуетъ его надеждамъ, – сказалъ м-ръ Каркеръ.

– Вспомните этотъ несчастный день, когда бѣдный адмиральскій сынокъ… кто какъ не судьба, смѣю сказать, привела его къ постели умирающаго ребенка? Желалъ бы я знать, что теперь можетъ оторвать его отъ этого семейства?

– Разумѣется, ничто, – отвѣчалъ м-ръ Каркеръ.

– Вы опять совершенно правы, – сказалъ капитанъ, крѣпко ножимая его руку. – Ничто, конечно, ничто. Теперь только держись крѣпче и распускай паруса. Сына больше нѣтъ… бѣдное дитя! Такъ ли м-ръ Каркеръ?

– Совершенно такъ. Сына нѣтъ болыие.

– Такъ перемѣните же пароль… и съ Богомъ. Ура, Вальтеръ Гэй, новый адмиральскій сынокъ! Ура, племянникъ Соломона Гильса! И да здравствуетъ самъ Соломонъ, мужъ совѣта и разума, мужъ силы и крѣпости, ученѣйшій мужъ, какого еще свѣтъ не производилъ! Кто противъ Соломона и племянника его, Вальтера Гэя? Кто сей дерзновенный?…

При заключеніи каждой изъ этихъ сентенцій, капитанъ благосклонно подталкивалъ локтемъ своего пріятеля и потомъ въ избыткѣ восторженности отступилъ, чтобы издали полюбоваться на эффектъ, произведенный этимъ взрывомъ блистательнаго краснорѣчія. Его грудь подымалась высоко, и длинный толстый носъ находился въ состояніи самаго бурнаго воспламененія.

– Правъ ли я, сударь мой?

– Капитанъ Куттль, – сказалъ м-ръ Каркеръ, перегибаясь въ три погибели наистраннѣйшимъ образомъ, какъ будто совершенно уничтожался передъ другомъ будущаго представителя фирмы, – ваши виды въ отношеніи къ Вальтеру Гэю обнаруживаютъ удивительную проницательность и глубокомысліе съ вашей стороны. Мнѣ пріятно подтвердить, что вы читаете въ будущемъ, какъ пророкъ. Я понимаю, что этотъ разговоръ останется между нами.

– Ни гугу! – перебилъ капитанъ, – никому ни полслова!

– То есть, ни ему, ни другому кому? – продолжалъ приказчикъ.

Капитанъ нахмурилъ брови и кивнулъ головой.

– Все это, разумѣется, – сказалъ м-ръ Каркеръ, – должно только служить указаніемъ и руководствомъ для будущихъ вашихъ соображеній и поступковъ.

– Благодарю васъ отъ всего моего сердца, – сказалъ капитанъ, прислушиваясь съ большимъ вниманіемъ.

– Я не поколеблюсь сказать, что ваши предположенія имѣютъ силу очевиднѣйшаго факта. Вы, что называется, прямо попали пальцемъ въ небо.

– Ну, a что касается до вашего адмирала, – сказалъ капитанъ, – свиданье между нами авось устроится какъ-нибудь само собою. Время еще терпитъ.

М-ръ Каркеръ расширилъ пасть до самыхъ ушей и не то чтобы повторилъ послѣднія слова, a скривилъ ротъ и губы такимъ образомъ, какъ будто самъ про себя бормоталъ: "Время еще терпитъ".

– И такъ какъ я знаю, – впрочемъ это я всегда зналъ, – что для Вальтера устраиваютъ теперь карьеру… – заговорилъ капитанъ.

– Устраиваютъ карьеру, – повторилъ м-ръ Каркеръ тѣмъ же безмолвнымъ образомъ.

– Такъ какъ теперешнее путешествіе Вальтера тѣснѣйшимъ образомъ соединено съ общими ожиданіями насчетъ его въ этомъ домѣ…

– Съ общими ожиданіями, – согласился м-ръ Каркеръ тѣмъ же безмолвно оригинальнымъ образомъ.

– То я могу быть совершенно спокойнымъ, – продолжалъ капитанъ, – и до времени буду только смотрѣть во всѣ глаза, не пускаясь, однако же, ни въ какія предпріятія.

М-ръ Каркеръ благосклонно одобрилъ такую рѣшимость, a капитанъ еще благосклоннѣе выразилъ свое мнѣніе относительно того, что онъ, Каркеръ, прелюбезнѣйшій человѣкъ въ свѣтѣ, и что нехудо бы самому м-ру Домби брать примѣръ съ такого совершеннѣйшаго образца. Въ заключеніе капитанъ отъ полноты душевнаго удовольствія еще разъ протянулъ свою огромную руку, нѣсколько похожую на старый блокъ, и учинилъ такое дружелюбное пожатіе, что на мягкой ладони его пріятеля отпечатлѣлись видимые знаки трещинъ и щелей, какими нататуирована была капитанская десница.

– Прощайте, – сказалъ капитанъ, – прощайте, любезный другь. Я вообще держу языкъ на привязи и о пустякахъ толковать не люблю; a побесѣдовать о дѣлѣ съ умнымъ и образованнымъ человѣкомъ, – это ужъ мое дѣло. Извините, пожалуйста, если я такъ нечаянно оторвалъ васъ отъ вашихъ занятій.

– Ничего, ничего, – проговорилъ приказчикъ.

– Покорно благодарю. Каюта y меня невелика, – сказалъ капитанъ, возвращаясь назадъ, – но довольно уютна и чиста. Если какъ-нибудь завернете на Корабельную площадь, припомните домъ м-съ Макъ Стингеръ, небольшой, двухэтажный, номеръ девятый – не забудете? – толкнитесь въ двери и ступайте себе съ Богомъ наверхъ, ни на что не обращая вниманія. Мнѣ всегда пріятно будетъ васъ видѣть. Прощайте.

Послѣ этого гостепріимнаго приглашенія, капитанъ вышелъ изъ дверей, оставивъ м-ра Каркера въ его прежнемъ положеніи y камина. Было какоето отчаянно кошачье или тигровое выраженіе во всѣхъ его пріемахъ и обращеніи. Его проницательный и лукавый взглядъ, фальшивый, вѣчно осклабляющійся ротъ, безукоризненно чистый и накрахмаленный галстухъ и самыя бакенбарды, даже тихое движеніе его руки по бѣлой рубашкѣ и краснымъ жирнымъ щекамъ: все это выражало ужасно дикую и вмѣстѣ самую хитрую свирѣпость.

Невинный капитанъ Куттль вышелъ изъ его кабинета въ такомъ блаженномъ состояніи самопрославленія, которое сообщило обновленный и свѣжій видъ его широкому синему платью. "Держись крѣпче, Недъ, – сказалъ онъ самому себѣ. – Ты сегодня устроилъ судьбу молодыхъ людей! Да, ни больше, ни меньше. Чудесно устроилъ!"

Пропитанный съ головы до ногъ самымъ поэтическимъ вдохновеніемъ при мысли о великолѣпныхъ послѣдствіяхъ этого свиданія, капитанъ, очутившись въ передней, не могь не подшутить немножко надъ мромъ Перчемъ.

– Что, любезный, – сказалъ онъ ему, – губернаторы ваши всегда заняты? a? y нихъ ни минуты нѣтъ свободной? a?

Ho чтобы не слишкомъ огорчить добродушнаго малаго, который, вѣроятно, говорилъ, что приказано, капитанъ шепнулъ ему на ухо, что если онъ желаетъ малую толику хлебнуть тепленькой водицы съ ямайскимъ ромкомъ, такъ чтобы немедленно слѣдовалъ за нимъ. Маршъ, маршъ!

Но прежде, чѣмъ выйти изъ дверей, капитанъ, къ немалому изумленію писарей, началъ, съ таинственнымъ видомъ, обозрѣвать конторское заведеніе, какъ частицу будущихъ огромныхъ владѣній своего молодого друга. Кассовая комната обратила на себя его особенное вниманіе; но чтобы не показаться въ нѣкоторомъ родѣ любопытнымъ, онъ ограничился простымъ одобреніемъ и, деликатно раскланявшись съ писарями съ видомъ учтивости и вмѣстѣ съ тѣмъ покровительства, поспѣшно вышелъ изъ дверей. На улицѣ немедленно догналъ его м-ръ Перчъ, и они отправились въ ближайшую таверну, чтобы на скорую руку выпить и закусить. М-ръ Перчъ, какъ человѣкъ подначальный, не могь долго медлить.

– Выпьемъ-ка, – сказалъ капитанъ, – за здоровье Вальра.

– За чье?

– За здоровье Вальра, – повторилъ капитанъ громовымъ голосомъ.

М-ръ Перчъ не спрашивалъ больше; но, обращаясь къ впечатлѣніямъ дѣтства, онъ припомнилъ, что былъ когда-то стихотворецъ {Поэтъ Валлеръ (Waller), прославившійся мелкими лирическими стихотвореніями и замѣчательный по легкости и чистотѣ языка; жилъ въ половинѣ семнадцатаго вѣка. Прим. перев.}, носившій это имя, и потому очень удивился, что капитанъ задумалъ предложить въ Сити тостъ за здоровье стихотворца, который давнымъ-давно отправился на тотъ свѣтъ. Это въ нѣкоторомъ смыслѣ показалось даже обиднымъ м-ру Перчу. Еще бы предложили ему соорудить иамятникъ Шекспиру на публичной площади! На что это похоже? Словомъ, нехорошо, очень нехорошо. Онъ ужъ лучше ничего не скажетъ объ этой исторіи своей женѣ. М-съ Перчъ въ такомъ положеніи, что пугать ее ничѣмъ не должно, a то долго ли до грѣха? На грѣхъ вѣдь мастера нѣтъ, и дураку законъ не писанъ.

Во весь этотъ день капитанъ, блаженный своими подвигами, предпринятыми на пользу молодыхъ людей, представлялся таинственнымъ и непроницаемымъ даже для своихъ закадычныхъ друзей. Онъ помииутно мигалъ, улыбался и дѣлалъ самые многозначительные жесты. Если бы Вальтеръ попытался его допросить, нѣтъ сомнѣнія, добродѣтельный мужъ не выдержалъ бы никакимъ образомъ и обличилъ бы себя еще до вечера; но Вальтеръ не допрашивалъ въ той увѣренности, что это самодовольствіе происходило отъ ихъ общаго успѣха въ невинномъ обманѣ старика Соломона. Какъ бы то ни было, онъ не открылъ своей тайны и унесъ ее съ собою на Корабельную площадь. Возвращаясь домой поздно вечеромъ, онъ надѣлъ лощеную шляпу набекрень, и въ глазахъ его заискрилось такое лучезарное выраженіе, что м-съ Макъ Стингеръ – настоящая римская матрона, достойная быть первой воспитательницей въ классическомъ пенсіонѣ д-ра Блимбера – укрѣпилась, при первомъ взглядѣ на него, за уличными дверями и пребыла въ этой засадѣ до тѣхъ поръ, пока ея жилецъ не убрался въ свою комнату.

Глава XVIII
Отецъ и дочь

Въ домѣ м-ра Домби глубокая тишина. Слуги на цыпочкахъ ходятъ взадъ и впередъ безъ малѣйшаго шуму. Бесѣда ихъ производится почти шепотомъ, и они уже нѣсколько часовъ засѣдаютъ за трапезой, изобильно насыщаясь яствами и питіями. М-съ Виккемъ, устремивъ заплаканныя очи къ небесамъ, разсказывала съ глубокими воздыханіями печальные анекдоты. Она повѣствуетъ, какъ, еще проживая y м-съ Пипчинъ, она всегда предсказывала эту бѣду неминучую, что, однако, не мѣшало ей поминутно вкушать столовое пиво. Вообще м-съ Виккемъ груститъ и тоскуетъ, но пріятно занимаетъ компанію. Кухарка обрѣтается въ такомъ же расположеніи духа. Она собирается поджарить что-то къ ужину на сковородѣ, и находится подъ сильнымъ вліяніемъ горестныхъ чувствъ и горькихъ луковицъ. Таулисонъ начинаетъ думать, что надъ домомъ тяготѣетъ судьба, и желаетъ знать, есть ли и былъ ли хоть одинъ угольный домъ, гдѣ бы обходилось безъ такихъ бѣдъ. Всѣмъ намъ думается, что ужъ это случилось давно, давно, хотя еще ребенокъ лежитъ, спокойный и прекрасный, на своей маленькой постели.

Послѣ сумерекъ приходятъ посѣтители, бывшіе тутъ прежде. Тихо и торжественно выступаютъ они въ своихъ башмакахъ, окутанныхъ фланелью. За ними несутъ одръ вѣчнаго покоя, страшный одръ для младенца, убаюканнаго сномъ непробуднымъ. Во все это время никто не видитъ осиротѣлаго отца, даже его камердинеръ. Онъ садится въ отдаленномъ углу, если кто входитъ въ его темную комнату, и ходитъ мѣрными шагами взадъ и впередъ, какъ скоро остается одинъ. Но поутру поговариваютъ, будто слышали, какъ онъ въ глубокую полночь поднялся наверхъ и оставался тамъ – въ комнатѣ сына – вплоть до солнечнаго восхода.

Въ конторскихъ заведеніяхъ въ Сити шлифованныя стекла оконъ плотно затворены ставнями, и между тѣмъ какъ дневной свѣтъ, пробивающійся черезъ щели, на половину затмеваетъ лампы, зажженныя на конторкахъ, самый день вполовину затмевается этими же лампами, и всеобщій мракъ преобладаетъ. Обычная дѣятельность пріостановилась. Писаря теряютъ охоту къ работѣ, назначаютъ дружелюбныя свиданія въ трактирахъ, кушаютъ котлеты и гуляютъ по берегу Темзы. Перчъ, разсыльный, медленно и вяло исполняетъ порученія, заходитъ съ пріятелями въ знакомыя харчевни и поговариваетъ съ нѣкоторымъ одушевленіемъ о суетѣ міра сего. По вечерамъ онъ раньше обыкновеннаго возвращается домой и угощаетъ м-съ Перчъ телячьими котлетами и шотландскимъ пивомъ. М-ръ Каркеръ, главный приказчикъ, не угощаетъ никого, и его никто не угощаетъ. Онъ сидитъ одиноко въ своей комнатѣ и цѣлый день скалитъ зубы.

Вотъ цѣлая коллекція розовыхъ дѣтей выглядываетъ изъ оконъ напротивъ дома м-ра Домби. Они любуются на черныхъ коней съ перьями на головахъ, которые стоятъ y воротъ Домби. Тронулись кони и повезли черную карету, a за каретой двинулся длинный рядъ джентльменовъ съ шарфами и высокими жезлами. За ними огромная толпа народу.

И вотъ изъ-за гурьбы слугъ и рыдающихъ женщинъ въ траурныхъ платьяхъ, выступаетъ, наконецъ, самъ м-ръ Домби, по направленію къ другой каретѣ, которая его ожидаетъ. "Печаль и тоска не сокрушили его сердца", – думаютъ наблюдатели. Походка его тверда; осанка величественна, какъ и прежде. Онъ не закрываетъ лица платкомъ и гордо смотритъ впередъ. Немного поблѣднѣлъ онъ, но суровое лицо его сохраняетъ неизмѣнно одинаковое выраженіе. Онъ садится въ карету, и за нимъ слѣдуютъ три другихъ джентльмена. Тихо потянулась вдоль улицы похоронная процессія.

Наконецъ, медленный поѣздъ двигается въ церковную ограду при тоскливомъ гудѣніи колоколовъ. Здѣсь, въ этой самой церкви, бѣдный мальчикъ получилъ все, что собирается оставить на землѣ, – имя. Здѣсь же, подлѣ истлѣвшихъ останковъ матери, положатъ все, что умерло въ немъ. И благо имъ! Прахъ ихъ лежитъ тамъ, гдѣ Флоренса въ своихъ одинокихъ – о да, одинокихъ! – прогулкахъ будетъ навѣщать ихъ могилы.

Панихида кончилась, и пасторъ удалился. М-ръ Домби озирается вокругъ и спрашиваетъ тихимъ голосомъ:

– Здѣсь ли человѣкъ, которому приказано дожидаться распоряженій относительно памятника?

Кто то выступаетъ впередъ и отвѣчаетъ: "Здѣсь".

М-ръ Домби объясняетъ, гдѣ стоять памятнику, и показываетъ, поводя рукою по стѣнѣ, фигуру и величину монумента. Потомъ, взявъ карандашъ, пишетъ надпись и, отдавая ее, говоритъ:

– Желаю, чтобы это исполнено было немедленно.

– Слушаю, сэръ, поспѣетъ скоро.

– Надѣюсь. Тутъ, какъ видите, обозначены только имя и лѣта.

Человѣкъ кланяется, смотритъ на бумагу, и какое-то недоразумѣніе возникаетъ въ его головѣ. Но м-ръ Домби, не замѣчая его колебанія, отворачивается и поспѣшно идегь къ паперти.

– Прошу извинить, сэръ, – сказалъ тотъ же человѣкъ, слегка дотрагиваясь сзади до его шинели, – но такъ какъ вы желаете, чтобы это было сдѣлано немедленно, a я могу тотчасъ же приняться за работу…

– Ну?

– То не угодно ли вамъ прочитать, что вы изволили написать? Здѣсь, кажется, ошибка.

– Гдѣ?

Ваятель подаетъ ему бумагу и указываетъ циркулемъ на слова: "любимое и единственное дитя".

– Кажется, сэръ, тутъ должно бы стоять: "сынъ"?

– Вы правы. Такъ точно. Поправьте.

Отецъ ускоряетъ шаги и садится въ карету. Когда три его спутника заняли свои мѣста, его лицо покрылось воротникомъ шинели, и никто уже не видалъ его въ тотъ день. Онъ первый выходитъ изъ кареты и поспѣшно удаляется въ свою комнату. Прочіе его товарищи – м-ръ Чиккъ и два врача – идутъ наверхъ въ гостиную, гдѣ ихъ принимаютъ миссъ Токсъ и м-съ Чиккъ. Но что теперь дѣлается во второмъ этажѣ въ запертой комнатѣ, какія мысли волнуются въ головѣ сироты-отца, какія чувства или страданія сокрушаютъ его сердце, – никто не знаетъ.

Внизу подъ лѣстницей, въ огромной кухнѣ, поговариваютъ, что "теперь какъ будто воскресенье", и, однако-жъ, странно: по улицамъ народъ кишитъ въ будничномъ платьѣ и будничная дѣятельность во всемъ разгарѣ. Не грѣшно ли это? Не преступно ли? Сторы на окнахъ вздернуты, ставни открыты, и кухонная компанія съ комфортомъ засѣдаетъ за бутылками, которыя откупориваются съ нѣкоторымъ эффектомъ, какъ на пиру. Всѣ пребываютъ въ благочестивомъ расположеніи духа и чувствуютъ наклонность къ назиданію. М-ръ Таулисонъ восклицаетъ съ глубокимъ вздохомъ: "Горе намъ грѣшнымъ, аще не исправимся!" на что кухарка съ глубокимъ вздохомъ отвѣтствуетъ: "Богъ вѣдаетъ, исправимся ли. Велики щедроты твои, Господи, и долготерпѣнію твоему нѣсть предѣла!" Вечеромъ м-съ Чиккъ и миссъ Токсъ принимаются за шитье. Вечеромъ также м-ръ Таулисонъ выходитъ за ворота погулять вмѣстѣ съ горничною, которая еще не обновляла своей траурной шляпки. Они бродятъ очень нѣжно по глухимъ переулкамъ, и Таулисонъ изъявляетъ непреложное намѣреніе остепениться и торговать огурцами на Оксфордскомъ рынкѣ.

Уже давно въ обители м-ра Домби не наслаждались такимъ глубокимъ и безмятежнымъ сномъ. Утреннее солнце, возстановляетъ обычную дѣятельность, и еще разъ приводитъ въ прежній порядокъ. Розовыя дѣти изъ противоположнаго дома выбѣгаютъ на улицу и катаютъ обручи. Въ церкви великолѣпная свадьба. Каменщикъ насвистываетъ веселую пѣсню, выдалбивая на мраморной доскѣ: П-а-в-е-л-ъ.

И неужели въ этомъ мірѣ, столько дѣятельномъ, столько суетливомъ, потеря слабаго созданія можетъ въ чьемъ-нибудь сердцѣ произвести пустоту, столько широкую и глубокую, что только широта и глубина безпредѣльной вѣчности можетъ ее наполнить! Флоренса въ своей душевной скорби, могла бы отвѣчать: "Братецъ, о милый, нѣжно любимый и любящій братецъ! единственный другъ и товарищъ моего отверженнаго дѣтства! какая мысль, какъ не мысль о вѣчности прольетъ теперь на мою горестную жизнь тотъ благотворный свѣтъ, который уже мерцаетъ на твоей ранней могилѣ?"

– Милое дитя, – сказала м-съ Чиккъ, считавшая своей непремѣнной обязанностью давать наставленія, соотвѣтствующія случаю, – когда ты доживешь до моихъ лѣтъ…

– То есть, когда наступитъ полный расцвѣтъ вашей жизни, – замѣтила миссъ Токсъ.

– Тогда ты узнаешь, – продолжала м-съ Чиккъ, ласково пожимая руку пріятельницы въ благодарность за дружеское поясненіе, – узнаешь, моя милая, что всякая печаль безполезна, и что мы обязаны покоряться волѣ Божіей. Погоревала, поплакала, – да и довольно. Пора перестать.

– Постараюсь, тетенька, – отвѣчала Флоренса рыдая.

– Очень рада отъ тебя слышать это, – сказала м-съ Чиккъ. – Милая наша миссъ Токсъ… a никто, конечно, не станетъ сомнѣваться въ ея умѣ, здравомысліи, проницательности…

– Ахъ, милая Луиза, вы скоро сдѣлаете меня гордою, – сказала миссъ Токсъ.

– Несравненная наша миссъ Токсъ объяснитъ тебѣ и подтвердитъ собственнымъ опытомъ, что мы призваны въ сей міръ дѣлать усилія. Въ этомъ наше назначеніе и природа всегда требуетъ отъ насъ усилій. Если бы какой-нибудь ми… ахъ, милая Лукреція, я забыла это слово. Мими…

– Мистицизмъ? – подсказала миссъ Токсъ.

– Фи! какъ это можно! Что за мистицизмъ! Вотъ такъ на языкѣ и вертится, a невспомню. Ми…

– Миротворецъ?

– Ахъ, Лукреція, что это y васъ за мысли? Къ чему намъ миротворецъ? Мы кажется ни съ кѣмъ не ссорились. Мимимизантропъ, – насилу вспомнила! Если бы какой-нибудь мизантропъ предложилъ въ моемъ присутствіи вопросъ: "Для чего мы родимся?" – я бы не задумавшись отвѣчала: – "Для того, чтобы дѣлать усилія".

– Правда, – сказала миссъ Токсъ, пораженная оригинальностью мысли, – совершенная правда!

– Къ несчастью, – продолжала м-съ Чиккъ, – примѣръ y насъ передъ глазами. Мы имѣемъ причины думать, дитя мое, что всѣ эти ужасныя несчастія не обрушились бы на нашу фамилію, если бы во время было сдѣлано потребное усиліе. Никто въ свѣтѣ не разувѣритъ меня, – продолжала д_о_б_р_a_я т_е_т_у_ш_к_а съ рѣшительнымъ видомъ, – что если бы бѣдная Фанни сдѣлала усиліе, котораго отъ нея требовали, нашъ малютка получилъ бы отъ природы крѣпкое тѣлосложеніе.

На минуту м-съ Чиккъ углубилась въ созерцаніе прошедшаго, настоящаго и будущаго, возвела очи свои къ небу, испустила глубокій вздохъ и продожала:

– Поэтому, Флоренса, тебѣ слѣдуетъ теперь вооружиться всею твердостью духа. Докажи намъ, милая, что ты способна къ нѣкоторому усилію. Эгоистическая печаль съ твоей стороны могла бы еще больше разстроить твоего бѣднаго папашу.

– Милая тетенька, – воскликнула Флоренса, съ живостью становясь передъ нею на колѣни, чтобы смотрѣть ей прямо въ лицо, – говорите мнѣ о папенькѣ, сдѣлайте милость говорите, больше и больше, не въ отчаяніи ли онъ?

Это восклицаніе чрезвычайно растрогало миссъ Токсъ. Быть можетъ, показалось ей, что сердце отверженнаго дитяти проникалось трогательнымъ участіемъ къ страдающему отцу или она увидѣла пламенное желаніе обвиться около сердца, переполненнаго нѣжностью къ ея умершему брату, или просто ее поразилъ отчаянный вопль заброшеннаго сиротливаго дѣтища, для котораго теперь весь міръ превращался въ мрачную и безлюдную пустыню, какъ бы то ни было, только миссъ Токсъ, при взглядѣ на дѣвушку, стоящую на колѣняхъ, пришла въ трогательное умиленіе. Забывая величіе м-съ Чиккъ, она погладила Флоренсу по головкѣ и, отворотившись назадъ, испустила обильный потокъ горьчайшихъ слезъ, не дожидаясь на этотъ разъ предварительныхъ наставленій отъ своей премудрой руководительницы.

Что всего удивительнѣе, даже м-съ Чиккъ, дама съ твердымъ и возвышеннымъ характеромъ, потеряла при этомъ присутствіе духа и пребыла безмолвною, взирая на прекрасное юное лицо, исполненное невыразимой нѣжности и состраданія. Вскорѣ, однако-жъ, она совершенно оправилась и, возвышая голосъ, – a извѣстно, что возвысить голосъ и возвратить присутствіе духа одно и то же – продолжала свою рѣчь съ важнымъ достоинствомъ:

– Флоренса, милое дитя мое, твой бѣдный папаша по временамъ бываетъ очень страненъ, и спрашивать меня о немъ почти все равно, что спрашивать о такомъ предметѣ, котораго я, право, не понимаю. Кажется, никто больше меня не имѣетъ надъ нимъ власти, и при всемъ томъ въ послѣднее время онъ очень мало говорилъ со мною. Я видѣла его раза два или три, да и то мелькомъ, все равно, что вовсе не видѣла, потому что его кабинетъ постоянно закрытъ. Я сказала твоему папѣ: – "Павелъ!" – я именно такъ выразилась. – "Павелъ! почему бы тебѣ, мой другь, не принять чего-нибудь возбудительнаго?" A твой папа отвѣчалъ: "Луиза, пожалуйста оставь меня. Мнѣ ничего не нужно. Мнѣ очень хорошо и одному". Если бы завтра, Лукреція, допросили меня передъ судомъ, я бы поклялась, что онъ произнесъ именно эти слова.

Миссъ Токсъ выразила свое удивленіе слѣдующимъ изреченіемъ:

– Вы, милая Луиза, всегда поступаете методически.

– Короче сказать, моя милая, между мной и твоимъ папашей до нынѣшняго дня ничего не произошло, такъ-таки рѣшительно ничего. Когда я напомнила ему, что сэръ Барнетъ и леди Скеттльзъ прислали къ намъ очень пріятное письмо… Ахъ, Боже мой! какъ леди Скеттльзъ любила нашего ангельчика! – куда дѣвался мой платокъ?

Миссъ Токсъ вынула изъ ридикюля и подала карманный платокъ.

– Чрезвычайно пріятное письмо. Они принимаютъ въ насъ самое искреннее участіе и просятъ тебя, Флоренса, къ себѣ. Для тебя нужно теперь развлеченіе, моя милая. Когда я сказала твоему папашѣ, что я и миссъ Токсъ собираемся домой, онъ только махнулъ рукой; a потомъ, на мой вопросъ: не будетъ ли съ его стороны препятствій къ твоему выѣзду? онъ отвѣчалъ: "Нѣтъ, Луиза, дѣлай, что хочешь".