Текст книги "Домби и сын"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 70 страниц)

Въ крайнемъ смущеніи спустились они на свою лодку, не видя и не слыша ничего, что происходило вокругъ. Когда Вальтеръ взглянулъ на нихъ, выбѣжавъ на заднюю часть корабля, онъ увидѣлъ, что дядя его сидитъ съ опущенною головою, a капитанъ Куттль колотитъ его въ спину своими огромными часами (вѣроятно, это было очень больно) и дѣлаетъ ободрительные жесты чайными ложечками и сахарными щипчиками. Уловивъ вглядъ Вальтера, капитанъ бросилъ свое сокровище на дно лодки съ совершеннымъ пренебреженіемъ, какъ-будто рѣшался забыть о его существованіи, и, скинувъ лощеную шляпу, весело привѣтствовалъ отъѣзжавшаго друга. Лощеная шляпа ярко блистала на солнцѣ, и капитанъ неутомимо продолжалъ махать, пока Вальтеръ ужъ не могъ болѣе его видѣть.

Въ эту минуту суматоха на кораблѣ, возраставшая постепенно, достигла до послѣднихъ предѣловъ возможности. Двѣ или три лодки отчалили отъ него съ громкимъ гвалтомъ, и безконечное ура вылетѣло изъ сотни разинутыхъ ртовъ. Паруса поднялись отъ попутнаго вѣтра; вода заклокотала и заискрилась яркими брызгами подъ корабельнымъ носомъ, – и "Сынъ и Наслѣдникъ" быстро пустился въ дальній путь, припрыгивая и приплясывая, какъ множество другихъ сыновъ и наслѣдниковъ, топившихъ на немъ свои надежды въ глубокомъ морѣ.

День проходилъ за днемъ, и старикъ Соль съ капитаномъ Куттлемъ, засѣдая въ маленькой гостиной, плыли за молодымъ путешественникомъ по морской картѣ, лежавшей передъ ними на кругломъ столѣ. По ночамъ одинокій старикъ взбирался на чердакъ, гдѣ иной разъ ходуномъ ходила завывающая буря, смотрѣлъ на звѣзды и прислушивался къ вѣтру и долго стоялъ на часахъ, гораздо долѣе, чѣмъ караульный матросъ на корабельномъ бортѣ.

Глава XX
Мистеръ Домби и майоръ Багстокъ путешествуютъ

– Старичина Джой, сударь мой, никогда не будетъ охать да вздыхать. Это не въ его натурѣ, м-ръ Домби. Но и подъ этой желѣзной грудью таится чувствительное сердце и дай только разыграться этимъ чувствамъ… a вотъ въ томъ-то и штука, сэръ, что старый Багстокъ знаетъ, что это слабость, a онъ въ жизнь не поддавался никакимъ слабостямъ!

Такъ разгружался майоръ Багстокъ, принимая на Княгининомъ лугу м-ра Домби, который между тѣмъ взбирался по лѣстницѣ въ его квартиру. М-ръ Домби заѣхалъ къ майору завтракать съ тѣмъ, чтобы потомъ вмѣстѣ съ нимъ отправиться въ дорогу. Это утро было настоящей каторгой для злосчастнаго туземца: его бѣдствія начались за приготовленіемъ къ завтраку горячихъ пирожковъ, a потомъ, когда дѣло дошло до вареныхъ яицъ, жизнь его сдѣлалась невыносимой пыткою.

– Старый солдатъ изъ багстоковой породы сумѣетъ справиться со своими чувствами – объ этомъ нечего и толковать; но мнѣ жаль васъ, сэръ, жаль, говорю я вамъ, тысячи чертей, м-ръ Домби! – заключилъ майоръ въ новомъ припадкѣ свирѣпаго бѣшенства.

Пурпуровое лицо майора, при этомъ изъявленіи соболѣзнованія, напузырилось и побагровѣло ужаснымъ образомъ, и его раковые глаза запрыгали и засверкали какимъ-то дикимъ огнемъ, когда къ нему подошелъ м-ръ Домби. Онъ схватилъ и пожалъ его руку съ такою силою, какъ будто собирался съ нимъ боксировать, чтобы выиграть закладъ въ тысячу фунтовъ, или чтобы получить титулъ англійскаго богатыря {Въ оригиналѣ: championship of England. Встарину, при восшествіи на престолъ новаго короля, двое рыцарей, въ ознаменованіе этого событія, вызывали другъ друга на бой, и побѣдитель получалъ титулъ англійскаго богатыря, champion of England. Нынче это обыкновеніе вывелось изъ употребленія; но названіе англійскаго богатыря до сихъ поръ удерживается тѣмъ изъ англійскихъ боксеровъ, который еще не былъ никѣмъ побѣжденъ. Прим. перев.}. Голова его тоже запрыгала и завертѣлась, изъ богатырской груди вырвалось хрипѣніе, какъ y лошади, зараженной сапомъ, и весь этотъ приливъ дружелюбныхъ чувствованій отхлынулъ отъ геройскаго сердца не прежде, какъ знаменитый гость занялъ свое мѣсто въ гостиной, гдѣ майоръ привѣтствовалъ его съ полной откровенностью, какъ близкаго пріятеля и дорожнаго товарища.

– Домби, – сказалъ майоръ, – я радъ васъ видѣть и горжусь вашимъ знакомствомъ. Немного въ Европѣ людей, которымъ Джозефъ Багстокъ подаетъ свою руку: онъ прямъ, рѣшителенъ и тугой натуры; но вы, Домби, другая статья: старичина Джо гордится – слышите ли? – гордится вашимъ знакомствомъ.

– Майоръ, – возразилъ м-ръ Домби, – вы очень любезны.

– Нѣтъ, сэръ, нѣтъ. Любезность не въ моей натурѣ. Помилуй Богъ! Если бы старикашка Джозъ умѣлъ, гдѣ нужно польстить и вклеить, гдѣ слѣдуетъ, красное словцо, онъ былъ бы теперь, съ вашего позволенія, генералъ-лейтенантомъ и кавалеромъ ордена Бани, и его величали бы: – "ваше высокопревосходительство сэръ Джозефъ Багстокъ". Да, и тогда онъ имѣлъ бы удовольствіе принимать васъ не въ такой квартирѣ. Нѣтъ, Домби, вы, я вижу, еще не знаете стараго Джоя… A все-таки я горжусь вашимъ знакомствомъ и даже считаю его за особенную честь. Ей Богу!

М-ръ Домби не счелъ нужнымъ возражать противъ этой слишкомъ очевидной истины, и ему было пріятно, что майоръ хорошо понимаетъ величіе его особы. Это служило новымъ подтвержденіемъ, что онъ, м-ръ Домби, не ошибся въ выборѣ пріятеля. Было ясно, что его могущество далеко перешло за предѣлы коммерческой сферы: майоръ, какъ джентльменъ и военный человѣкъ, точно такъ же уважалъ его особу, какъ швейцаръ на королевской биржѣ.

Утѣшительная мысль, особенно теперь, когда неумолимая судьба такъ безжалостно опрокинула завѣтныя надежды сердца и показала все безсиліе гордой, непреклонной воли! Нѣкогда бѣдный Павелъ спрашивалъ отца: "Папа, что такое деньги, и что могутъ онѣ сдѣлать?" Припоминая этотъ младенческій вопросъ, м-ръ Домби въ самомъ дѣлѣ готовъ былъ усомниться въ могуществѣ благороднаго металла, и невольно изъ устъ его вырывалось восклицаніе: "О деньги, деньги, что же вы сдѣлали"?

Но это были уединенныя мысли, западавшія въ душу отшельника въ глубокую полночь, когда онъ безмолвно сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ за разбросанными бумагами. Притомъ врожденная гордость легко находила противоядіе безотрадному размышленію, и м-ръ Домби, вдумываясь въ свое положеніе, естественно доходилъ до привычныхъ заключеній о своемъ финансовомъ могуществѣ, которое теперь такъ наглядно подтверждалось словами и обхожденіемъ храбраго воина. Никогда не имѣя друзей, онъ чувствовалъ теперь нѣкоторую наклонность къ майору, и его сердце, всегда холодное, какъ ледъ, казалось, начинало оттаивать. Майоръ былъ свѣтскій человѣкъ, знакомый со многими знатными особами. Майоръ принималъ нѣкоторое участіе въ судьбѣ маленькаго Павла и оживлялъ свѣтскимъ разговоромъ пріятные часы, проведенные въ Брайтонѣ. Майоръ былъ краснорѣчивѣйшій собесѣдникъ, разсказывалъ безъ умолку множество анекдотовъ и, очевидно, занималъ въ высшемъ кругу почетнѣйшее мѣсто, какъ блистательный дэнди и, что всего важнѣе, блескъ его отнюдь не помрачался позорнымъ пятномъ нищеты, которая, какъ извѣстно, очень нерѣдко затмеваетъ великолѣпнѣйшія достоинства самыхъ модныхъ дэнди. Положеніе майора въ обществѣ утверждено на прочномъ основаніи. Майоръ привыкъ къ разсѣянной жизни и въ совершенствѣ зналъ мѣста, которыя теперь они собирались посѣтить. Какого же надо лучше товарища для м-ра Домби, человѣка безспорно совершеннаго въ своемъ родѣ, но уже слишкомъ исключительнаго, и для котораго Свѣтъ ограничивался торговыми конторами и дѣлами королевской биржи? Принято было въ соображеніе и то обстоятельство, что майоръ, какъ человѣкъ военный, научившійся презирать смерть со всѣми ея ужасами, могъ, въ настоящемъ случаѣ, свѣтомъ своей философіи озарить страждущую душу сироты-отца; но эту мысль м-ръ Домби таилъ въ глубинѣ сердца, и ни одинъ смертный не подозрѣвалъ ея тайнаго присутствія.

– Гдѣ этотъ разиня? – воскликнулъ майоръ, яростно озираясь вокругъ и ища глазами туземца. – Ты здѣсь, негодный, a гдѣ же завтракъ?

Черный слуга исчезъ, и черезъ минуту слышно было, какъ онъ дрожащими стопами взбирался на лѣстницу съ подносомъ въ трепетныхъ рукахъ.

Блюда и тарелки, по естественной симпатіи, тряслись и дрожали вмѣстѣ съ нимъ.

– Домби, – сказалъ майоръ, ободряя туземца сжатымъ кулакомъ, когда тотъ, разставляя тарелки, уронилъ одну ложку, – вотъ тутъ жареныя почки, пуддингъ, пирогъ съ разными разностями и такъ далѣе. Садитесь-ка за столъ и не прогнѣвайтесь на старикашку Джоза: онъ угоститъ васъ по лагерному.

– Чудесный завтракъ, – отвѣчалъ гость.

Не отвѣчая на комплиментъ, майоръ принялся угощать себя жареными блюдами съ величайшимъ усердіемъ, оказывая полное презрѣніе медицинскому факультету, предписывающему строгую діэту для всѣхъ особъ съ его темпераментомъ и здоровьемъ.

– Вы не заходили туда, сэръ? – спросилъ майоръ, указывая на противоположный флигель, – вы не видали нашей пріятельницы?

– То есть, миссъ Токсъ? Нѣтъ, майоръ, не видалъ.

– Славная женщина: не правда ли? – сказалъ майоръ съ жирнымъ смѣхомъ, отъ котораго чуть не лопалось его узкое горло.

– Что вы хотите сказать? миссъ Токсъ на мои глаза очень порядочная женщина.

Этотъ отвѣтъ, казалось, доставилъ майору безконечное наслажденіе. Онъ запыхтѣлъ, раздулся и, бросивъ ножикъ съ вилкой, самодовольно началъ потирать руками.

– Старикашка Джозъ, сударь мой, занималъ тамъ не послѣдній уголокъ; но теперь миновали его красные дни. Джой получилъ отставку. Джозефа Багстока затерли, загнали, уничтожили. Теперь это можно сказать вамъ, Домби.

Майоръ пріостановился и посмотрѣлъ вокругъ себя съ таинственнымъ негодованіемъ.

– Это, сударъ мой, чертовски честолюбивая женщина!

– Будто бы! – сказалъ м-ръ Домби съ холоднымъ равнодушіемъ. Въ его физіономіи выразилась презрительная недовѣрчивость насчетъ того, чтобы женщина, подобная миссъ Токсъ, осмѣливались питать въ себѣ такое высокое чувство.

– Эта женщина, – продолжалъ майоръ, – въ своемъ родѣ настоящій Люциферъ. Джой Багстокъ имѣлъ свои красные дни, но это не мѣшало ему держать ухо востро. Онъ смотритъ, сударь мой, во всѣ глаза. Его высочество, покойный герцотъ іоркскій, не разъ говаривалъ, что стараго Багстока самъ чортъ не проведетъ.

Сказавъ это, майоръ съ остервенѣніемъ принялся доѣдать жирный пирогъ и запивать горячимъ чаемъ. Его красное богдыханское лицо разгорѣлось и раздулось до такой степени, что м-ру Домби сдѣлалось страшно.

– Эта старая мартышка, сударь мой, – продолжалъ майоръ, – летитъ за облака съ своими замыслами. Она мѣтитъ выйти замужъ не хуже какой-нибудь герцогини.

– Жалѣю о ней, – сказалъ м-ръ Домби.

– Не говорите этого, Домби, – возразилъ майоръ предостерегательнымъ голосомъ.

– Почему же нѣтъ?

Вмѣсто отвѣта майоръ захрипѣлъ, какъ надорванная лошадь, и принялся доѣдать кусокъ пирога.

– Она часто посѣщала вашъ домъ и, кажется, принимала участіе въ вашемъ хозяйствѣ?

– Это правда, – величаво отвѣчалъ м-ръ Домби. – Миссъ Токсъ передъ кончиной м-съ Домби была мнѣ представлена, какъ пріятельница моей сестры. Такъ какъ послѣ того она обнаружила нѣкоторую привязанность къ моему сыну и всегда вела себя приличнымъ образомъ, то ей позволено было – даже могу сказать – ее поощрили повторить свои визиты, и она мало-по-малу поставила себя на короткую ногу въ моемъ домѣ и завѣдывала нѣкоторыми частями управленія вмѣстѣ съ м-съ Чиккъ. Я уважалъ и не могъ не уважать миссъ Токсъ. Она успѣла въ короткое время оказать услуги въ моемъ домѣ, незначительныя, конечно, бездѣльныя услуги, но сдѣланныя со всею готовностью. Нельзя же мнѣ было не замѣтить ея искренности и усердія. Притомъ, если не ошибаюсь, майоръ, я одолженъ единственно миссъ Токсъ удовольствіемъ быть съ вами знакомымъ.

– Домби, – возразилъ майоръ съ большимъ жаромъ, – вы ошибаетесь на этотъ счетъ, слишкомъ ошибаетесь, и Джозефъ Багстокъ считаетъ обязанностью открыть вамъ глаза. Если вы знаете стараго Джоя такимъ, какъ онъ есть, и если старый Джой имѣетъ удовольствіе знать васъ, этимъ мы обязаны благородному созданію, Домби, a не гадкой мартышкѣ, о которой вы составили такое ошибочное понятіе. Вникните хорошенько въ это обстоятельство, Домби: мы познакомились съ вами черезъ вашего сына, и больше ни черезъ кого. Да!

М-ръ Домби, растроганный этимъ намекомъ, столь близкимъ къ сердцу, опустилъ глаза и вздохнулъ. Майоръ, въ свою очередь, пришелъ въ самое яростное волненіе, вскочилъ со стула и объявилъ, что его сердце готово облиться кровью при такомъ горестномъ воспоминаніи, но онъ сумѣетъ овладѣть собой и не поддастся слабостямъ человѣческой природы.

– Наша пріятельница имѣла съ этимъ событіемъ отдаленную связь, и майоръ Багстокъ готовъ отдать ей полную справедливость. A все-таки ты, матушка моя, хитрая, безстыдная вѣдьма, не въ обиду будь тебѣ сказано, – продолжалъ майоръ, озираясь черезъ Княгининъ лугъ на сосѣднее окно, куда подошла миссъ Токсъ поливать цвѣты, – безсовѣстная, чудовищная тварь! Смѣшна ты, матушка, съ своими демонскими затѣями, и ужъ если онѣ обратятся на твою же голову, пеняй на себя, a не на стараго Багстока. – Здѣсь майоръ страшно захохоталъ. – Старичинѣ Джою, красавица ты моя, нѣтъ до тебя никакой нужды; но если ты компрометируешь почтенныхъ людей и платишь безстыднымъ нахальствомъ за ихъ добро, то ужъ извини: мы съ тобой раздѣлаемся посвойски.

– Майоръ, – сказалъ м-ръ Домби, покраснѣвъ – надѣюсь, намеки ваши не относятся…

– Я ни на что не намекалъ и не намекаю, Домби: прошу это замѣтить однажды навсегда. Но майоръ Багстокъ, сударь мой, жилъ въ свѣтѣ и знаетъ свѣтъ. Его не проведетъ какая-нибудь мартышка, a вамъ не худо выслушать еще разъ, что эта женщина похитрѣе самого сатаны.

М-ръ Домби невольно бросилъ гнѣвный взглядъ на окно черезъ Княгининъ лугъ.

– Кончено объ этомъ, – сказалъ майоръ съ твердостью, – Джозефъ Багстокъ никогда не былъ сплетникомъ; но ты, красавица моя, хоть кому развяжешь языкъ. Бѣсово отродье! Я долженъ былъ говоритъ, м-ръ Домби, и теперь ни полслова больше.

Взволнованный майоръ захрѣпилъ опять, какъ надорванная лошадь, и на этотъ разъ пароксизмъ продолжался довольно долго. Придя въ себя, онъ продолжалъ:

– Старый Джозъ, собственно говоря, не имѣетъ высокихъ достоинствъ; но онъ прямъ, открытъ, и душа y него какъ чистое стекло. Вы берете его товарищемъ въ Лемингтонъ, – пусть: онъ ѣдетъ, и вы можете, Домби, распоряжаться имъ, какъ угодно. Старикашка весь къ вашимъ услугамъ. О люди, люди, – продолжалъ майоръ шутливымъ тономъ, ухвативъ себя за подбородокъ, – я, право, не знаю, за что вы любите стараго Джоза, за что вѣшаетесь къ нему на шею; не будь онъ черствъ и разборчивъ, вы бы задушили его своими ласками и приглашеніями.

М-ръ Домби въ короткихъ словахъ благодарилъ за предпочтеніе, оказанное ему передъ другими членами аристократическаго общества; но майоръ далъ ему понять, что онъ въ этомъ случаѣ слѣдуетъ только наклонностямъ своего сердца.

– Лишь только я увидѣлъ васъ, – сказалъ онъ, – разсудокъ и воображеніе заговорили вмѣстѣ: не зѣвай, старикашка, Домби такой человѣкъ, съ которымъ тебѣ стоитъ подружиться.

Между тѣмъ майоръ насытился до такой степени, что эссенція жирнаго паштета видимо просачивалась чсрезъ его глаза, a жареныя почки и пуддингъ до того раздули его короткую шею, что оказалось необходимымъ перевязать галстухъ. Когда наступило время отъѣзда на бирмингамскую желѣзную дорогу, туземецъ съ большимъ затрудненіемъ напялилъ на него теплый сюртукъ и застегнулъ его сверху до низу. При этой операціи майоръ пыхтѣлъ и отдувался, какъ винная бочка. Вслѣдъ за тѣмъ, туземецъ съ должнымъ почтеніемъ и приличной разстановкою подалъ ему замшевыя перчатки, толстую палку и шляпу, которую онъ очень искусно надѣлъ на бекрень, какъ опытный франтъ первой руки. Еще прежде туземецъ позаботился нагрузить экипажъ м-ра Домби, дожидавшійся y воротъ, до послѣднихъ предѣловъ возможности безчисленнымъ множествомъ мѣшковъ, мѣшечковъ, чемодановъ и чемоданчиковъ съ такими же апоплексическими свойствами, какъ и самъ майоръ. Затѣмъ онъ наполыилъ собственные карманы сельтерской водой, остъ-индскимъ хересомъ, буттербродами, шалями, телескопами, газетами и другими мелочами, которыя могли въ дорогѣ понадобиться для майора, и наконецъ возвѣстилъ, что все готово къ благополучному путешествію. Когда несчастный туземецъ – говорили, будто онъ былъ какимъ-то князькомъ на своей родинѣ – занялъ въ каретѣ свое мѣсто подлѣ м-ра Туалисона, домохозяинъ метнулъ въ него съ мостовой цѣлой грудой майоровыхъ шинелей и разнокалиберныхъ сюртуковъ, подъ которыми онъ, зарытый какъ въ могилѣ, покатился на станцію желѣзной дороги.

Но прежде, чѣмъ карета тронулась съ мѣста и туземецъ схоронился въ живомъ гробу, y окна появилась миссъ Токсъ, сдѣлала граціозный книксенъ и еще граціознѣе замахала лилейно бѣлымъ платочкомъ. М-ръ Домби принялъ это прощальное привѣтствіе очень холодно – очень хододно даже для него – и, сдѣлавъ ей самый легкій, едва замѣтный поклонъ, небрежно облокотился въ каретѣ съ довольнымъ видомъ. Это доставило майору невыразимое наслажденіе. Самъ онъ раскланялся съ миссъ Токсъ съ обыкновенной любезностью и, усѣвшись въ карету, продолжалъ самодовольно улыбаться, какъ Мефистофель, и пыхтѣть, какъ откормленный буйволъ.

Пріѣхавъ на станцію, путешественники нѣсколько времени ходили по галлереѣ взадъ и впередъ, пока готовился поѣздъ желѣзной дороги. М-ръ Домби былъ пасмуренъ, молчаливъ и угрюмъ, a майоръ безъ умолку разсказывалъ разные очень забавные анекдоты, въ которыхъ главнымъ дѣйствующимъ лицомъ, разумѣется, былъ не кто другой, какъ Джозефъ Багстокъ. Гуляя такимъ образомъ, они, съ перваго появленія, обратили на себя вниманіе одного суетившагося около самаго паровоза работника, который снималъ шапку всякій разъ, какъ они проходили мимо. Но ни одинъ изъ нихъ не замѣчалъ этого маневра. М-ръ Домби обыкновенно смотрѣлъ свысока и не обращалъ вниманія на толпу, a майоръ былъ слишкомъ углубленъ въ сущность своихъ разсказовъ и не видалъ ничего. Наконецъ, при одномъ изъ ихъ поворотовъ, работникъ выступилъ впередъ, снялъ шапку и загородилъ дорогу мру Домби.

– Прошу извинить, сэръ, – сказалъ онъ, – но я надѣюсь, вы ничего, сэръ, такъ себѣ: не правда ли?

Работникъ былъ одѣтъ въ парусинный кафтанъ, запачканный угольной пылью, масломъ и саломъ. Его волосы и бакенбарды были пропитаны пепломъ и свѣжей золой. При всемъ томъ, въ его манерахъ, грубыхъ и неуклюжихъ, проглядывало добродушіе. Словомъ, это былъ не кто другой, какъ м-ръ Тудль въ своемъ форменномъ костюмѣ.

– Я буду, сэръ, вамъ кочегарить, то-есть загребать уголья, сэръ, прошу извинить. Здоровы ли вы?

Въ награду за участіе м-ръ Домби подарилъ грязнаго работника самымъ презрительнымъ взглядомъ. Добрый Тудль смекнулъ, что его не узнали.

– Осмѣлюсь напомнить, – продолжалъ онъ, – жена моя Полли, a въ вашемъ домѣ прозывалась Ричардсъ…

На этотъ разъ физіономія м-ра Домби выразила слишкомъ явное презрѣніе, и м-ръ Тудль долженъ былъ остановиться, не окончивъ рѣчи.

– Вашей женѣ нужны деньги, что ли? – сказалъ м-ръ Домби, опуская руку въ карманъ.

– Нѣтъ, сэръ, благодарю, – возразилъ Тудль. – У Полли есть деньги. У меня тоже. Благодаримъ.

М-ръ Домби остановился въ свою очередь, и очень неловко. Его рука барахталась въ карманѣ.

– Благодарю васъ, сэръ, – продолжалъ кочегаръ, повертывая на разные манеры свою клеенчатую фуражку. – Мы ничего, поживаемъ себѣ недурно. Полли съ той поры, сэръ, принссла мнѣ еще четырехъ дѣтенышей. Семья, сэръ, большая, a концы съ концами сводимъ.

М-ръ Домби хотѣлъ повернуть къ своей каретѣ, хотя бы пришлось сбить съ ногъ кочегара, но его вниманіе невольно остановилось на фуражкѣ, которую тотъ продолжалъ вертѣть.

– Мы, сэръ, потеряли одного дѣтеныша, – продолжалъ Тудль. – Что дѣлать! грѣшные люди.

– Недавно? – спросилъ м-ръ Домби, продолжая смотрѣть на фуражку, на которой торчалъ кусокъ крепу.

– Нѣтъ, сударь, давненько, года три назадъ, a впрочемъ другія дѣти живы и здоровы. A насчетъ грамоты, помните? вы изволили меня спрашивать. Тогда я немножко мараковалъ мѣломъ, a теперь читаю и пишу съ вашего позволенія. Мои мальчуганы сдѣлали изъ меня настоящаго школьника. Все, сэръ, идетъ какъ по маслу.

– Пойдемте, майоръ, – сказалъ м-ръ Домби.

– Нѣтъ ужъ вы извините меня, – продолжалъ Тудль, выступая впередъ и размахивая фуражкой. – Я бы не сталъ васъ безпокоить, да только старшій мой сынишка, Котелъ, изволите припомнить? Его, впрочемь зовутъ Робинъ, a это только прозвище. Вы его включили тогда въ училище Благотворительнаго Точильщика.

– Ну? – сказалъ м-ръ Домби строгимъ и сердитымъ тономъ. – Что же онъ?

– Да что? – продолжалъ Тудль, махнувъ рукой и покачивая головой съ видомъ отчаянной грусти, – вѣдь онъ совсѣмъ свихнулся.

– Какъ свихнулся? – спросилъ м-ръ Домби не безъ нѣкотораіо удовольствія.

– Да, такъ-таки и свихнулся, судари вы мои, – продолжалъ отецъ, устремивъ горестный взглядъ на обоихъ путешественниковъ, надѣясь встрѣтить въ майорѣ нѣкоторое сочувствіе своему горю. – Котелъ пошелъ по дурной дорогѣ. Злые люди завлекли его въ свою шайку. Быть можетъ, онъ опомнится и авось, Богъ дастъ, возвратится на путь истиный, a теперь – бѣда, да и только. Вы объ этомъ, м-ръ Домби, вѣроятно, услыхали бы отъ чужихъ людей, а, пожалуй, и начальство донесло бы вамъ, что вотъ-де Благотворительный Точильщикъ развратнаго поведенія. Мнѣ больно, сэръ, говорить объ этомъ да ужъ такъ и быть: узнайте отъ отца о развратѣ его сына. Бѣдная Полли горюетъ день и ночь. Она въ отчаяніи, господа, – заключилъ Тудль, снова устремивъ печальный взглядъ на майора.

– Обыкновенная исторія, – сказалъ м-ръ Домби, подавая майору руку. – Его сыну я доставилъ воспитаніе. Вотъ и благодарность!

– И впередъ наука, – отвѣчалъ майоръ. – Примите совѣтъ отъ стараго Джоя, м-ръ Домби, – людей этого сорта воспитывать никогда не должно. Они же сядутъ вамъ на шею.

– Да и то сказать, – продолжалъ отецъ, – если бы вы знали, какъ тиранили мое дѣтище въ этой школѣ Благотворительнаго Точильщика! Не проходило недѣли, чтобы его не выпороли два или три раза. Бывало, бѣдняжка сидитъ за книгой день и ночь, a изъ училища воротится съ раздутыми щеками и подбитымъ глазомъ. И какъ срамили его! Надѣнутъ, бывало, дурацкій колпакъ, да и давай дразнить, какъ попугая. Учитель-то его, скажу я вамъ, хуже всякой собаки. Ни жалости, ни пощады… и за всякую бездѣлицу…

– Пойдемте, майоръ, – сказалъ м-ръ Домби. – Этому конца не будетъ.

– Разумѣется, не будетъ, – подтвердилъ майоръ, усаживаясь въ карету и потчуя страшными ругательствами бѣднаго туземца, который помогалъ господину помѣстить приличнымъ образомъ въ вагонѣ его тучное тѣло.

– Да, м-ръ Домби, – продолжалъ онъ, – опять повторю вамъ, – этому народу не нужно давать никакого воспитанія. Вотъ, напр., если бы выучить чему-нибудь этого разбойника, да его бы повѣсили на первой висѣлицѣ.

М-ръ Домби согласился съ печальнымъ видомъ, нахмурилъ брови и молча сѣлъ въ карету, не обращая вниманія на окружающіе предметы. Поѣздъ тронулся. Майоръ болталь безъ умолку, a м-ръ Домби болѣе и болѣе погружался въ пасмурныя думы. Не одинъ Точильщикъ былъ y него на умѣ: крепъ на запачканной фуражкѣ кочегара послужилъ плодовитой темой для тревожныхъ размышленій. Было ясно, тотъ носилъ трауръ по его сынѣ.

Итакъ, сверху до низу, дома и внѣ дома, отъ Флоренсы, въ его богатыхъ и пышныхъ хоромахъ, до грязнаго работника, разгребающаго уголья въ дымящемся паровозѣ, – всѣ обнаруживаютъ притязанія на участіе въ его сынѣ, всѣ оспариваютъ его y отца! Могъ ли онъ забыть, какъ жена этого добряка плакала надъ подушкой умирающаго ребенка и называла его своимъ милымъ, ненагляднымъ дитяткой! Могъ ли онъ забыть, какая лучезарная радость озарила лицо умирающаго младенца, когда эта женщина осыпала его своими материнскими ласками!

– Какъ? – думалъ м-ръ Домби. – Ужели этотъ несчастный осмѣливается обнаруживать свою печаль о предметѣ, безконечно удаленномъ отъ него по общественному положенію? Ужели онъ, забрызганный масломъ, запачканный сажей и золою, смѣетъ носить трауръ по его сынѣ? И ужели этотъ младенецъ, призванный по своему назначенію раздѣлять его сокровища, планы, власть, и съ которымъ они должны были отдѣлиться отъ всего міра грудами золота и серебра, – ужели онъ могъ современемъ допустить къ себѣ всю дрянь, которая теперь съ такою наглостью хвастается своимъ участіемъ къ его преждевременной смерти! Ужасныя предположенія!

Путешествіе не доставляло мру Домби никакого разсѣянія. Цвѣтущія поля и богатые сельскіе виды были для него дикой пустынею, по которой онъ стремглавъ летѣлъ съ мучительными мыслями въ головѣ, съ безотрадной тоской въ сердцѣ. Быстрота дороги оскорбляла и дразнила его своимъ сходствомъ съ быстрымъ потокомъ молодой жизни, унесенной такъ безжалостно къ ея невѣдомой цѣли. Сила, которая теперь вихремъ мчала его по желѣзнымъ рельсамъ, гордо презирая на своемъ пути всѣ возможныя препятствія и унося за собой живыя созданія всякаго пола и возраста, всякаго званія и положенія – эта несокрушимая сила была, въ его глазахъ, образомъ торжествующаго чудовища, – смерти.

И летитъ оно, это чудовище, съ громомъ, съ ревомъ, съ визгомъ, пробиваясь черезъ жилища людей, сверкая по лугамъ, прокапываясь черезъ сырую землю, волнуясь въ темнотѣ черезъ затхлый воздухъ и вновь прорываясь на вольный свѣтъ, озаренный яркими лучами солнца! Съ громомъ, съ визгомъ, съ ревомъ летитъ оно черезъ поля, черезъ лѣса, черезъ нивы, черезъ песокъ, черезъ глину, черезъ мѣловыя горы, черезъ утесы, – и все даетъ ему дорогу, все склоняется передъ нимъ, какъ передъ смертью, передъ этимъ неумолимымъ властелиномъ всего живущаго и прозябающаго подъ солнцемъ!

По лощинамъ, по холмамъ, по долинамъ, по горамъ, по паркамь, по лугамъ, по огородамъ, по садамъ, черезъ каналы, черезъ рѣки, черезъ тучныя пастбища съ табунами и стадами, черезъ безмолвныя кладбища съ монументами и крестами, черезъ заѣоды съ ихъ дымными трубами, черезъ деревни съ ихъ бѣдными хижинами, черезъ площадки съ ихъ великолѣпными зданіями и куполами, – вездѣ и черезъ все летитъ оно съ громомъ, съ визгомъ, съ ревомъ, не оставляя послѣ себя никакихъ слѣдовъ, точно такъ же, какъ смерть, какъ этотъ неумолимый властелинъ всего живущаго и прозябающаго подъ солнцемъ!

Впередъ и впередъ, въ ведро и ненастье, въ дождь и бурю, черезъ пропасти и трясины, впередъ по насыпямъ и массивнымъ мостамъ, мимо деревенскихъ хижинъ, мимо великолѣпныхъ дачъ и богатыхъ помѣстій, мимо старыхъ дорогъ и тропинокъ, мимо мельницъ и фабрикъ, впередъ и впередъ мимо всѣхъ этихъ людей, съ безмолвнымъ изумленіемъ глазѣющихъ на могучаго гиганта, который катится и реветъ, гордо и быстро, ровно и гладко, направляя путь къ вѣрной цѣли, презирая всѣхъ и все, какъ этотъ неумолимый властелинъ всего живущаго и прозябающаго подъ солнцемъ.

Летитъ паровой гигантъ съ громомъ, съ ревомъ, съ визгомъ, прорываясь подъ самою землею и работая съ такой энергіей, что движеніе среди мрака и вихря кажется остановленнымъ до той поры, пока лучъ свѣта на мокрой стѣнѣ не обнаружитъ его стремленія, подобнаго бурному потоку. И вновь летитъ онъ подъ открытымъ небомъ при блескѣ солнца, летитъ съ пронзительнымъ визгомъ, изрыгая изъ мрачной пасти адское презрѣніе на всѣхъ и на все. Тамъ и сямъ на мгновеніе останавливается онъ передъ толпой новыхъ лицъ, съ жадностыо пьетъ воду, смачиваетъ перегорѣвшее горло, и прежде, чѣмъ помпа, утолившая его жажду, перестала капать, онъ опять кружится и реветъ, съ визгомъ и трескомъ пробѣгая багряное пространство.

И громче визжитъ онъ, и сильнѣе реветъ, подъѣзжая наконецъ къ опредѣленной цѣли. Его путь, какъ путь смерти, усѣянъ теперь пепломъ и прахомъ. Все почернѣло вокрутъ. Чуть виднѣются тамъ и сямъ грязныя лужи, темныя захолустья, мрачныя жилища, развалившіяся стѣны, проломленныя крыши, скаредныя каморки, черезъ которыя проглядываютъ нищета и болѣзни во всѣхъ возможныхъ положеніяхъ и видахъ. Дико и угрюмо смотритъ м-ръ Домби изъ окна вагона на окружающіе предметы: онъ увѣренъ, что лучи дневного свѣтила никогда не падаютъ на эту грязь, окуренную дымомъ и копотью безобразнаго чудовища, которое принесло его на это мѣсто. Таковъ былъ соотвѣтствующій конецъ этого пути, опустошительный и гибельный, и такимъ могло быть окончаніе всякой вещи!

Ни на одно мгновеніе не прояснились мысли м-ра Домби. На все онъ смотрѣлъ съ угрюмымъ и мрачнымъ видомъ и во всемъ находилъ близкое отношеніе къ своему несчастью. Всѣ предметы, отъ дымящагося паровоза до изуродованной трубы на ближайшей развалинѣ, обдавали его гордую душу мертвящимъ холодомъ, кололи безъ пощады его ревнивое сердце и, казалось, еще больше раздували его ненависть къ тѣмъ лицамъ, которыя, такъ или иначе, обнаруживали свои права на любовь и память умершаго младенца.

Одно лицо въ продолженіе этого переѣзда съ особенмой ясностью рисовалось въ его воображеніи, лицо заплаканное, прикрытое дрожащими руками, черезъ которыя однако-жъ искрились глаза, постигавшіе сокровенныя мысли его души. И теперь онъ видѣлъ передъ собой это лицо, обращенное къ нему съ робкой мольбой, точь-въ-точь, какъ въ ту послѣднюю ночь передъ отъѣздомъ, когда онъ приводилъ въ порядокъ разбросанныя бумаги въ своемъ уединенномъ кабинетѣ. Не выражалось на немъ ни укоризны, ни упрека, но какое-то тревожное сомнѣніе, очень похожее на упрекъ послѣ того, какъ сомнѣніе превратилось въ роковую увѣренность относительно подозрѣваемыхъ чувствъ отца къ отверженному дѣтищу. Словомъ, лицо Флоренсы крайне тревожило м-ра Домби.

Отчего же? Развѣ онъ чувствовалъ угрызеніе совѣсти? вовсе нѣтъ. Но чувство, пробужденное въ немъ этимъ воспоминаніемъ, образовалось теперь ясно и грозило созрѣть во всей полнотѣ, между тѣмъ какъ прежде онъ самъ едва подозрѣвалъ его существованіе. Лицо это окружилось для него атмосферой ненависти и преслѣдованія, и ему уже мерещился кинжалъ обоюдоострый, готовый на пораженіе смертельнаго врага. Чудовищное воображеніе, разъ навсегда отравленное неестественной злобой, рисовало для него одинаково мрачными красками и картину смерти, уничтожившей завѣтныя надежды, и картину жизни, представлявшей безпрерывную перспективу огорченій и досады. Одно дитя погибло, a другое уцѣлѣло. Зачѣмъ уцѣлѣла дочь, отверженная дочь, a не сынъ, на которомъ сосредоточивались всѣ проекты ума, всѣ надежды сердца? Прокіятая смерть!

Такоы были чувства и размышленія, пробужденныя въ чудовищномъ отцѣ прелестнымъ и нѣжнымъ образомъ его дочери. Она была незванымъ гостемъ при самомъ вступленіи въ жизнь, a теперь только растравляла раны его сердца. Будь его сынъ единственнымъ дѣтищемъ, ударъ, сразившій его, быль бы, конечно, тяжелъ для отцовскаго сердца, но все же не такъ, какъ теперь, когда онъ могъ упасть на другое дитя, которое не стоило бы никакихъ сожалѣній. Словомъ, невинное, любящее лицо Фроренсы отнюдь не производило на него успокоительнаго дѣйствія. Онъ отвергалъ ангела и прилѣплялся къ злому духу, терзавшему его сердце. Ея терпѣніе, доброта, расцвѣтающая юность, любовь, самоотверженіе, были не болѣе какъ едва замѣтныя пылинки на пеплѣ ненависти и презрѣнія. Ея образъ носился передъ нимъ въ какомъ-то зловѣщемъ туманѣ и только сгущалъ ужасный мракъ, облегавшій его душу. Не разъ, во время этой дороги, рисуя своей палкой фантастическія фигуры, онъ думалъ, какъ бы избавиться оть преслѣдующей его тѣни Флоренсы? Эта мысль и теперь тяжелымъ бременемъ лежала на его душѣ.