Текст книги "Домби и сын"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 70 страниц)

Отпустивъ эту сентенцію, капитанъ сталъ на прежнее мѣсто и самодовольно началъ разглаживать свои волосы, какъ человѣкъ, счастливо окончившій трудное предпріятіе.

Когда Вальтеръ пересталъ говорить, глаза м-ра Домби обратились на маленькаго Павла, который между тѣмъ выразительно посматривалъ на Вальтера и своего отца, стараясь въ то же время утѣшить сестру, огорченную печальными извѣстіями. Флоренса стояла, опустивъ голову, и тихонько плакала. Послѣ храброй выходки капитана Куттля, принятой, разумѣется, съ высочайшимъ хладнокровіемъ, м-ръ Домби опять обратилъ глаза на своего сына и смотрѣлъ на него нѣсколько минутъ, не говоря ни слова.

– Какимъ образомъ Гильсъ задолжалъ такую сумму? – спросилъ, наконецъ, м-ръ Домби. – Кто настоящій кредиторъ?

– Онъ этого не знаетъ, – отвѣчалъ капитанъ, положивъ руку на плечо Вальтера. – Мнѣ все извѣстно. Это, видите ли, поручительство за одного пріятеля, теперь уже покойника, который стоилъ старику Гильсу многихъ сотенъ фунтовъ. Подробности, если угодно, я сообщу вамъ наединѣ.

– Людямъ съ ограниченнымъ состояніемъ, – сказалъ м-ръ Домби, продолжая смотрѣть на своего сына и не обращая ни малѣйшаго вниманія на таинственные знаки капитана Куттля, – слѣдуетъ заниматься исключительно собственными дѣлами и не увеличивать своихъ затрудненій безумными обязательствами за другихъ людей. Это нечестно и самонадѣянно, – прибавилъ м-ръ Домби съ важностью, – слишкомъ самонадѣянно даже для богача. Павелъ, поди сюда!

Когда ребенокъ подошелъ, м-ръ Домби посадилъ его на колѣни.

– Еслибъ y тебя были теперь деньги, – сказалъ м-ръ Домби… да смотри на меня?

Павелъ, котораго глаза были обращены на сестру и на Вальтера, взглянулъ на лицо своего отца.

– Еслибъ теперь y тебя было столько денегъ, – сказалъ м-ръ Домби, – сколько нужно молодому Вальтеру, что бы ты сдѣлалъ?

– Я бы отдалъ ихъ старому дядѣ, – отвѣчалъ Павелъ.

– То есть, ты далъ бы ихъ взаймы, – поправилъ м-ръ Домби. – Хорошо. Ты уже выросъ довольно для того, чтобы распоряжаться моими деньгами: мы станемъ вмѣстѣ вести дѣла.

– Домби и Сынъ, – прервалъ Павелъ, рано пріученый къ этой фразѣ.

– Домби и Сынъ, – повторилъ отецъ. – Начни же быть теперь Домби и Сыномъ; хочешь ли дать взаймы денегъ дядѣ молодого Гэя?

– Хочу, хочу, папенька, – отвѣчалъ Павелъ – и Флоренса тоже хочетъ.

– Дѣвочкамъ, – сказалъ м-ръ Домби, – нечего давать при Домби и Сынѣ. Хочешь ли ты одинъ?

– О да, хочу, папенька!

– Ну, такъ ты дашь ему, – возразилъ отецъ. – Видишь ли теперь, Павелъ, – продолжалъ онъ понизивъ голосъ, – какъ могущественны деньги и какъ жалокъ человѣкъ безденежный! Молодой Гэй съ отчаяніемъ ѣхалъ сюда добывать денегъ, a ты, человѣкъ богатый, великій, располагая деньгами, оказываешь ему величайшую милость и одолженіе.

Молодой Павелъ слушалъ внимательно и смотрѣлъ на отца, какъ маститый старецъ, исполненный глубокихъ думъ и размышленій; но его лицо мгновенно приняло веселое и совершенно дѣтское выраженіе, когда онъ соскочилъ съ колѣней отца и побѣжалъ къ Флоренсѣ съ радостною вѣстью, что Вальтеру сейчасъ будутъ даны деныи и что, слѣдовательно, не о чемъ больше плакать.

Между тѣмъ м-ръ Домби обратился къ столу и началъ писать. Въ этотъ промежутокъ времени Павелъ и Флоренса втихомолку завязали разговоръ съ Вальтеромъ, и капитанъ Куттль смотрѣлъ на прелестную группу съ такими торжественными и самонадѣянными мыслями, какихъ, конечно, и не грезилось величественному представителю знаменитой фирмы. Когда записка была кончена и запечатана, м-ръ Домби, принимая прежнюю позу, подозвалъ Вальтера и сказалъ:

– Завтра поутру вы отдадите это м-ру Каркеру, и онъ сдѣлаетъ немедленныя распоряженія, чтобы вашего дядю вывели изъ крайности, заплативъ его долгъ. Въ то же время пусть будутъ приняты мѣры, чтобы сумма была возвращена въ контору, сообразно съ обстоятельствами. Вы должны помнить, что все это дѣлаетъ для васъ молодой Павелъ.

Вальтеръ, переполненный радостными ощущеніями, хотѣлъ внѣшними знаками выразить свою благодарность; но м-ръ Домби круто остановилъ его:

– Вы должны помнить, говорю я, что все это сдѣлалъ мой Павелъ. Я объяснилъ ему сущность дѣла, и онъ все понимаетъ. Ни слова больше.

И онъ указалъ на дверь. Вальтеръ поклонился и вышелъ. Когда вслѣдъ за нимъ хотѣлъ идти и капитанъ Куттль, миссъ Токсъ, проливавшая между тѣмъ обильные потоки слезъ вмѣстѣ со своей пріятельницей, обратилась въ тревожномъ волненіи къ м-ру Домби:

– Извините меня, о великодушнѣйшій изъ смертныхъ, ахъ, извините меня!.. но вы въ порывѣ благороднѣйшихъ щедротъ высокой души вашей забыли нѣкоторыя подробности…

– Какія, миссъ Токсъ? – сказалъ м-ръ Домби.

– Этоть джентльменъ, что съ инструментомъ, – продолжала миссъ Токсъ, взглянувъ на капитана, – оставилъ на столѣ, подлѣ вашего локтя…

– Боже небесный! – сказалъ м-ръ Домби, сметая имущество капитана Куттля, какъ хлѣбныя крошки. – Возьмите отсюда эти вещи. Очень вамъ благодаренъ, миссъ Токсъ: вы всегда предусмотрительны. Эй, сэръ, убирите отсюда эти вещи!

Капитанъ Куттль увидѣлъ настоятельную необходимость повиноваться. Сложивъ въ одинъ карманъ чайныя ложки и сахарные щипчики, въ другой – наличныя деньги и серебряные часы, онъ съ безмолвнымъ изумленіемъ обратилъ свои взоры на безкорыстнаго благодѣтеля и, въ порывѣ восторженнаго сердца, схвативъ правую руку м-ра Домби въ свою одинокую лѣвую мышцу, такъ притиснулъ ее желѣзнымъ крюкомъ, что м-ръ Домби затрепеталъ всѣмъ тѣломъ отъ этого могучаго прикосновенія горячаго чувства и холоднаго желѣза.

Наконецъ, капитанъ Куттль, ловко рисуясь передъ дамами, съ большой любезностью поцѣловалъ нѣсколько разъ свой крюкъ и распрощался особеннымъ образомъ съ Павломъ и Флоренсой, провожавшими Вальтера изъ комнаты. Флоренса, въ порывѣ усердія, побѣжала за ними, чтобы переслать поклонъ старику Солю, но м-ръ Домби сурово отозвалъ ее и приказалъ остановиться.

– Неужели ты н_и_к_о_г_д_а не будешь Домби, моя милая! – сказала м-съ Чиккъ съ патетическимъ упрекомъ.

– Тетенька, – проговорила Флоренса, – не сердитесь на меня; я не знаю, какъ благодарить милаго папеньку!

Бѣдное дитя! Она бы хотѣла побѣжать и броситься къ нему на шею; но, не смѣя этого сдѣлать, робко остановилась среди комнаты и обратила на отца благодарные взоры. М-ръ Домби изрѣдка посматривалъ на взволнованную дочь, но по большей части онъ наблюдалъ Павла, который между тѣмъ ходилъ по комнатѣ съ чувствомъ новаго достоинства при мысли, что ссудилъ деньгами молодого Гэя.

A молодой Вальтеръ Гэй, – что съ нимъ?

Онъ летѣлъ къ своему дядѣ съ пріятною вѣстью и не помнилъ себя отъ радости при мысли, что не далѣе какъ завтра, еще до обѣда, онъ очиститъ жилище старика Соломона отъ всѣхъ возможныхъ маклеровъ и присяжныхъ оцѣнщиковъ. Онъ не могъ не радоваться, живо представляя, что съ завтрашняго вечера мастеръ всѣхъ морскихъ инструментовъ опять спокойно будетъ сидѣть въ своей гостиной съ капитаномъ Куттлемъ, опять почувствуетъ, что деревянный мичманъ – его неотъемлемая собственность, и опять будетъ строить воздушные замки вмѣстѣ съ закадычнымъ пріятелемъ, который представилъ ему новое блистательное доказательство неизмѣнной дружбы. Но при всемъ томъ, надо признаться, молодой Гэй, несмотря на глубокую благодарность къ м-ру Домби, сильно чувствовалъ евое униженіе. Когда буйный вѣтеръ совершенно непредвидѣннымъ образомъ вырываетъ съ корнемъ расцвѣтающія надежды, тогда, и особенно тогда, воображеніе рисуетъ во всей полнотѣ роскошные цвѣты, едва не разросшіеся отъ этого корня, теперь погибшаго безвозвратно. Когда Вальтеръ увидѣлъ, что это новое ужасное паденіе положило неизмѣримую бездну между нимъ и фамиліей Домби, когда онъ понялъ, что прежнія дикія мечты разлетѣлись теперь вдребезги, онъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, сильно началь подозрѣвать, что со временемъ, въ неопредѣленной дали, онѣ могли бы превратиться для него въ блистательную дѣйствительность, украшенную всѣми радостями счастливой жизни и увѣнчанной любви.

Капитанъ, въ свою очередь, смотрѣлъ на предметъ съ другой точки зрѣнія. По его понятіямъ, отъ послѣдняго свиданія Вальтера съ Флоренсой до настоящаго обрученія оставался не болѣе, какъ одинъ шагъ, много – два, и не было ни малѣйшаго сомнѣнія, что въ жизни молодого Гэя повторится исторія Ричарда Виттингтона, знаменитаго начальника городской думы. Проникнутый этимъ убѣжденіемъ и вмѣстѣ ободренный веселостью стараго пріятеля, онъ три раза въ одинъ вечеръ пропѣлъ свою любимую балладу и даже сдѣлалъ въ ней нѣкоторыя, очень удачныя измѣненія, поставивъ вмѣсто «Пегъ», героини стихотворенія, имя Флоренсы, такъ однако-жъ, что въ стихѣ не разстроились ни размѣръ, ни риѳма. Долго и громко распѣвалъ капитанъ Куттль и вовсе, по-видимому, забылъ, что давно наступило время проститься съ счастливой компаніей и искать ночлега въ жилищѣ страшной Макъ Стингеръ.

Глава XI
Павелъ выступаетъ на новую сцену

Организмъ y м-съ Пипчинъ былъ просто желѣзный, и никакіе признаки не оправдывали печальныхъ предсказаній м-съ Виккемъ. Воспитательница благородныхъ дѣтей попрежнему кушала за столомъ жирныя котлеты, подкрѣпляла себя на сонъ грядущій сладкими пирожками и была, слава Богу, совершенно здорова. Но такъ какъ Павелъ продолжалъ вести себя неизмѣнно одинаковымъ образомъ въ отношеніи къ старой леди, м-съ Виккемъ не отступила ни на шагъ отъ принятой позиціи. Подкрѣпляя и ограждая себя побѣдительнымъ примѣромъ Бетси Джанны, она совѣтовала по-дружески миссъ Берри заранѣе приготовить себя къ страшному событію, потому что тетушку ея того и гляди взорветъ, какъ пороховую бочку и… поминай, какъ звали!

Бѣдная миссъ Беринтія принимала все это за чистыя деньги и продолжала каждый день работать со всѣмъ усердіемъ, какъ самая преданная и безотвѣтная раба, въ томъ убѣжденіи, что м-съ Пипчинъ была препочтеннѣйшая дама въ цѣломъ свѣтѣ, и, конечно, на алтарь этой старушки можно и должно было приносить безчисленныя жертвоприношенія. Эта безусловная преданность племянницы и вмѣстѣ достопамятная кончина супруга на перувіанскихъ рудникахъ содѣйствовали удивительнымъ образомъ къ возвышенію достоинствъ м-съ Пипчинъ, и всѣ, безъ исключенія, друзья и сосѣди, были того мнѣнія, что такая дама – чудо въ нашемъ свѣтѣ.

Неподалеку отъ укрѣпленнаго замка воспитательницы благородныхъ дѣтей жилъ одинъ негоціантъ, производившій по мелочамъ торговлю жизненными припасами, или, выражаясь простымъ слогомъ, жилъ мелочной лавочникъ, y котораго м-съ Пипчинъ, по обыкновенію, забирала на книжку разныя продукты къ завтраку и къ чаю. По поводу этой книжки, въ красномъ переплетѣ и чрезвычайно засаленной, y м-съ Пипчинъ происходили по временамъ съ безпокойнымъ лавочникомъ разныя и всегда таинственныя совѣщанія въ сѣняхъ или въ передней, и въ эту пору двери въ гостиную всегда были заперты крѣпко-накрѣпко. Случалось, молодой Байтерстонъ, y котораго натура, разогрѣтая первоначально знойными лучами индѣйскаго солнца, была очень мстительная, намекалъ, и зло намекалъ, какъ однажды лавочникъ, вообще недовольный счетами м-съ Пипчинъ, отказался прислать къ чаю сахарнаго песку, и какъ, по этому поводу, они вовсе не пили чаю. Этотъ лавочникъ – малый холодный и вовсе не такого десятка, чтобы въ женщинѣ цѣнить за что-нибудь ея наружную красоту – осмѣлился однажды смиренно попросить y м-съ Пипчинъ руку ея племянницы, и м-съ Пипчинъ, само собой разумѣется, не преминула сдѣлать самый грозный отказъ дерзкому нахалу, сопровождаемый презрѣніемъ и ругательствами. Всѣ потомъ говорили, и долго говорили, какъ это было похвально со стороны м-съ Пипчинъ, владѣвшей вообще твердымъ и независимымъ характеромъ; но никто ни полъ-словомъ не заикнулся о бѣдной миссъ Беринтіи, которая между тѣмъ плакала цѣлыхъ шесть недѣль по причинамъ весьма основательнымъ: во-первыхъ, тетка безъ умолку ругала ее во все это время, a во-вторыхъ – это, конечно, всего важнѣе и всего убійственнѣе – несчастная увидѣла, что съ этой поры она на вѣки вѣчные попадаетъ въ разрядъ хранительницъ цѣломудреннаго дѣвства.

– Берри васъ очень любитъ, – не правда ли? – спросилъ однажды Павелъ свою собесѣдницу, когда они сидѣли y камина съ неразлучнымъ котомъ.

– Да, – сказала м-съ Пипчинъ.

– За что? – спросилъ Павелъ.

– Какъ за что? – возразила озадаченная старуха. – Можешь ли ты объ этомъ спрашивать, мой милый! За что ты любишь свою сестрицу?

– За то, что она очень добра, – сказалъ Павелъ. – Никто не сравняется съ Флоренсой.

– Ну, такъ вотъ видишь ли, мой милый: и со мной никто не сравняется.

– Право? – вскричалъ Павелъ, потягиваясь въ своихъ креслахъ и выразительно всматриваясь въ лицо собесѣдницы.

– Да, да, – проговорила старуха.

– Какъ я радъ! – замѣтилъ Павелъ, потирая руками. – Это очень хорошо!

М-съ Пипчинъ уже не спрашивала, почему это очень хорошо. Вѣроятно, она не надѣялась получить удовлетворительнаго отвѣта, и потому, чтобы сорвать на комъ-нибудь досаду, напустилась съ ужаснѣйшимъ остервенѣніемъ на молодого Байтерстона, такъ что бѣдный малый рѣшился съ того же дня дѣлать необходимыя приготовленія для сухопутнаго путешествія въ Индію: за ужиномъ онъ тихонько спряталъ четверть булки и кусокъ голландскаго сыру, положивъ такимъ образомъ начало запасной провизіи для преднамѣреннаго путешествія.

Уже двѣнадцать мѣсяцевъ м-съ Пипчинъ сторожила и караулила маленькаго Павла съ его сестрою. Въ это время два-три раза они ѣздили домой, и однажды пробыли въ Лондонѣ нѣсколько дней. М-ръ Домби съ неизмѣнной точностью каждую недѣлю пріѣзжалъ въ Брайтонъ и останавливался въ гостиницѣ. Мало-по-малу Павелъ сдѣлался сильнѣе и уже могъ ходить пѣшкомъ по морскому берегу, хотя онъ все еще былъ крайне слабъ и, собственно говоря, смотрѣлъ такимъ же старымъ, спокойнымъ, сонливымъ ребенкомъ, какимъ читатель видѣлъ его при первомъ появленіи въ этомъ домѣ. Разъ, въ субботу послѣ обѣда, въ сумерки, во всемъ замкѣ поднялась ужасная суматоха, когда вдругъ, совершенно неожиданно доложили, что м-ръ Домби желаетъ видѣтъ м-съ Пипчинъ. Мгновенно все народонаселеніе гостиной, какъ будто на крыльяхъ вихря, полетѣло наверхъ, захлопало дверьми, затопало ногами, и когда, наконецъ, по возстановленіи приличной тишины и спокойствія, м-съ Пипчинъ, приколотивъ хорошенько молодого Байтерстона, явилась въ гостиную въ своемъ черномъ бомбазинѣ, м-ръ Домби уже былъ тамъ и глубокомысленно наблюдалъ пустое кресло своего сына и наслѣдника.

– Какъ ваше здоровье, м-съ Пипчинъ? – сказалъ м-ръ Домби.

– Покорно благодарю, сэръ, – отвѣчала м-съ Пипчинъ, – я чувствую себя очень хорошо, если взять въ разсчетъ…

М-съ Пипчинъ всегда употребляла такую форму отвѣта. Собесѣдникъ уже самъ долженъ былъ взять въ разсчетъ ея добродѣтели, пожертвованія и такъ далѣе.

– Совершенно здоровой мнѣ, конечно, и быть нельзя, – продолжала м-съ Пипчинъ, придвигая стулъ и переводя духъ, – но я благодарна и за это здоровье.

М-ръ Домби слегка наклонилъ голову и послѣ минутнаго молчанія продолжалъ:

– Я принялъ смѣлость зайти къ вамъ, милостивая государыня, посовѣтоваться насчетъ моего сына. Уже давно было y меня это намѣреніе, но я отлагалъ его день ото дня, дожидаясь, пока Павелъ выздоровѣетъ совершенно. Какъ вы теперь находите его здоровье, м-съ Пипчинъ?

– Брайтонскій воздухъ, по моему мнѣнію, принесъ ему большую пользу, – отвѣчала м-съ Пипчинъ.

– То-есть, пребываніе въ Брайтонѣ оказалось для него очень полезнымъ, – сказалъ м-ръ Домби, – я то же думаю.

М-съ Пипчинъ потерла руками и обратила глаза на каминъ.

– Но, быть можетъ, – продолжалъ м-ръ Домби, – теперь необходимъ для него другой образъ жизни, нужна перемѣна въ его состояніи. Объ этомъ-то я и пришелъ съ вами посовѣтоваться. Сынъ мой на дорогѣ жизни идетъ впередъ, м-съ Пипчинъ, быстро идетъ впередъ

Была какая-то меланхолія въ торжественномъ тонѣ, съ какимъ м-ръ Домби произнесъ эти слова. Ясно, что для него слишкомъ длиннымъ казался дѣтскій возрастъ его сына, и что, по его понятіямъ, было еще далеко, очень далеко до той счастливой поры, когда наступитъ, наконецъ, исполненіе завѣтныхъ желаній души его. М-ръ Домби былъ почти жалокъ въ эту минуту, хотя понятіе жалости никакъ не клеится съ этимъ гордымъ и холоднымъ субъектомъ.

– Ему уже шесть лѣтъ! – сказалъ м-ръ Домби, поправляя галстухъ, быть можетъ, для того, чтобы лучше скрыть едва примѣтную улыбку, мелькнувшую на поверхности его лица. – Великій Боже! не успѣешь оглядѣться, какъ шестилѣтній мальчикъ превратится въ шестнадцатилѣтняго юношу!

– Ну, десять лѣтъ, сэръ, не скоро пройдутъ! – прокаркала холодная старуха, страшно мотая головой.

– Это зависитъ отъ обстоятельствъ, – возразилъ м-ръ Домби. – Во всякомъ случаѣ, сыну моему уже шесть лѣтъ, и нѣтъ сомнѣнія, онъ въ своихъ понятіяхъ отсталъ отъ многихъ дѣтей своего возраста. Но дѣло вотъ въ чемъ: сынъ мой долженъ быть не позади, a впереди, далеко впереди своихъ ровесниковъ. Передъ нимъ уже готовое, высокое поприще – и сыну ли моему встрѣчать препятствія или неудачи на первыхъ ступеняхъ общественнаго воспитанія? Путь его жизни, ясный и чистый, предопредѣленъ и предусмотрѣнъ еще прежде его бытія: какъ же отсрочивать образованіе молодого джентльмена съ такимъ возвышеннымъ назначеніемъ? Я не допущу, я не потерплю никакихъ недостатковъ, никакихъ пробѣловъ въ его воспитаніи. Все должно быть устроено наилучшимъ, наисовершеннѣйшимъ образомъ и будетъ устроено.

– Вы правы, сэръ, – отвѣчала м-съ Пипчинъ, – я ничего не могу сказать противъ вашихъ намѣреній.

– Я и не сомнѣваюсь въ этомъ, м-съ Пипчинъ, – благосклонно сказалъ м-ръ Домби, – особа съ вашимъ умомъ пойметъ, должна понять, всю важность высокихъ цѣлей Домби и Сына.

– Много вздору, много нелѣпостей болтаютъ нынче о томъ, будто не должно слишкомъ торопиться развитіемъ молодыхъ умовъ, – проговорила м-съ Пипчинъ, съ нетерпѣніемъ закачавъ головой. – Нынче ужъ, видно, умъ за разумъ зашелъ, a въ мое время не такъ думали объ этомъ предметѣ. Я очень рада, сэръ, что мои мысли въ этомъ случаѣ совершенно согласны съ вашими; "торопи, толкай ребенка, если хочешь изъ него сдѣлать человѣка" – вотъ мое правило!

– Не даромъ же вы, почтенная м-съ Пипчинъ, пріобрѣли такую огромную репутацію, – возразилъ м-ръ Домби. – Прошу васъ быть увѣренной, что теперь, болѣе чѣмъ когда-либо, я совершенно доволенъ вашей методой дѣтскаго воспитанія и поставлю себѣ за величайшее удовольствіе рекомендовать васъ при всякомъ случаѣ, если только моя скромная рекомендація принесетъ вамъ какую-нибудь пользу. Я теперь думалъ о докторѣ Блимберѣ, м-съ Пипчинъ.

– Какъ? о моемъ сосѣдѣ? – вскричала м-съ Пипчинъ. – У доктора, по моему мнѣнію, превосходное заведеніе. Молодые люди, какъ я слышала, учатся тамъ отъ утра до ночи, и порядокъ во всемъ удивительный.

– И цѣна весьма значительная! – прибавилъ м-ръ Домби. – Я уже говорилъ съ докторомъ, м-съ Пипчинъ, и, по его мнѣнію, Павелъ совершенно созрѣлъ для полученія образованія. Онъ приводилъ многіе примѣры, что дѣти именно въ этомъ возрастѣ начинали учиться по-гречески, и съ блистательнымъ успѣхомъ. Но я не объ этомъ безпокоюсь, м-съ Пипчинъ, дѣло вотъ видите ли въ чемъ: сынъ мой, вырастая безъ матери, сосредоточилъ всю привязанность на своей сестрѣ, и любовь эта, конечно, дѣтская, но все же чрезмѣрная, признаюсь вамъ, слишкомъ безпокоитъ меня. Разлука ихъ не будетъ ли…

И, не окончивъ фразы, м-ръ Домби погрузился въ глубокое раздумье.

– Ба, ба, ба! – возопила м-съ Пипчинъ, взъерошивая бомбазиновое платье и мгновенно принимая свой всегдашній видъ дѣтской вопительницы. – Есть о чемъ безпокоиться! Да если ей не угодно будетъ съ нимъ разстаться, на это y насъ, съ вашего позволенія, найдутся ежовыя рукавички.

Добрая лэди тутъ же извинилась, что употребила слишкомъ простонародную фразу. – Я всегда такъ обращаюсь съ ними, – сказала она и совершенно особеннымъ образомъ закинула свою безобразную голову, какъ будто собиралась привести въ трепетъ цѣлую стаю непокорныхъ мальчиковъ и дѣвочекъ. М-ръ Домби терпѣливо выждалъ окончанія этихъ припадковъ и, когда его почтенная собесѣдница перестала бѣсноваться, сказалъ спокойнымъ тономъ:

– Не о н_е_й думаю я, м-съ Пипчинъ; съ нимъ что будетъ?

М-съ Пипчинъ сь одинаковой увѣренностью могла бы похвалиться, что она точно такой же способъ врачеванія готова употребить и для маленькаго Павла; но ея сѣрый проницательный глазъ благовременно усмотрѣлъ, что м-ръ Домби не могъ одобрить этого рецепта въ отношеніи къ сыну, хотя въ то же время признавалъ всю его дѣйствительность относительно дочери. Поэтому она тотчасъ же перевернула аргументъ и очень основательно начала доказывать, что новые предметы, новый образъ жизни, новое разнообразное общество въ заведеніи Блимбера и, наконецъ, новыя, разумѣется, довольно трудныя занятія, – все это мало-по-малу и незамѣтнымъ образомъ заставитъ умнаго мальчика выбросить изъ головы свою сестру. Такъ какъ эта мысль совершенно согласовалась съ собственными надеждами и предположеніями м-ра Домби, то нѣтъ ничего удивительнаго, если джентльменъ этотъ получилъ еще высшее понятіе о разсудительности м-съ Пипчинъ, тѣмъ болѣе, что теперь она представила рѣдкій образецъ безкорыстія, разлучаясь такъ легко съ своимь маленькимъ другомъ, хотя, собственно говоря, ударъ этотъ былъ не внезапный, потому что сначала предполагалось отдать ей ребенка всего на три мѣсяца. Было ясно, что м-ръ Домби заранѣе обдумалъ и зрѣло обсудилъ свой многосложный плань, состоящій въ томъ, что маленькій Павелъ на первое полугодіе поступить къ доктору Блимберу, какъ недѣльный пансіонеръ, a сестра его между тѣмъ останется y м-съ Пипчинъ и будетъ принимать къ себѣ брата по субботамъ. Такое распоряженіе, – думалъ чадолюбивый отецъ, – исподволь отвлечетъ сына отъ предмета его привязанности; вѣроятно, онъ хорошо помнилъ, какъ неосторожно первый разъ младенецъ былъ оторванъ отъ своей любимой кормилицы!

Оканчивая свиданіе, м-ръ Домби выразилъ надежду, что м-съ Пипчинъ, вѣроятно, благоволитъ удержать за собою должность верховной надзирательиицы надъ его сыномъ, пока тотъ будетъ учиться въ Брайтонѣ. Потомъ онъ поцѣловалъ Павла, подержалъ руки Флоренсы, искоса взглянулъ на бѣлый парадный воротничекъ молодого Байтерстона и погладилъ по головкѣ миссъ Панки, отчего бѣдная дѣвочка громко заплакала, потому что нѣжность какъ разъ пришлась по тому самому мѣсту, гдѣ м-съ Пипчинъ щиколками своихъ пальцевъ производила свои обыкновенныя наблюденія, стукая по головѣ, какъ по винному боченку. Уходя, м-ръ Домби еще разъ изволилъ объявить, что, такъ какъ сынъ его уже выросъ и совершенно поправился въ здоровьи, то нѣтъ сомнѣнія, образованіе его пойдетъ блистательно, какъ скоро д-ръ Блимберъ возьметъ его въ свои руки.

И точно, если молодой джентльмень попадался въ руки къ Блимберу, онъ всегда чувствовалъ нѣкоторое довольно плотное давленіе, какъ будто его сжимали тисками. Докторъ, по обыкновенію, занимался образованіемъ только десяти мальчиковъ, но y него всегда было въ запасѣ ученья, по крайней мѣрѣ, для цѣлой сотни молодыхъ головъ; зато этотъ несчастный десятокъ былъ заваленъ по горло всякой всячиной, къ невыразимому наслажденію мудраго педагога, y котораго единственною цѣлью въ жизни было мучить бѣдныхъ дѣтей.

Учебное заведеніе д-ра Блимбера было, собственно говоря, ни больше ни меньше, какъ огромная теплица; гдѣ безпрестанно пускались въ ходъ всѣ возможные аппараты для произведенія скорѣйшаго плода. Умственный зеленый горохъ обыкновенно поспѣвалъ къ Рождеству, a духовную спаржу можно было добывать во всякое время года. Математическій крыжовникъ, насаженный опытной рукою Блимбера, мгновенно доставлялъ плоды, немножко кислые, но все-таки годные для употребленія. Каждое прозябаніе, греческое или латинское, мигомъ выростало на сухихъ вѣтвяхъ подъ всѣми широтами и поясами дѣтскаго климата. Природа тутъ была нипочемъ. Д-ръ Блимберъ, и не соображаясь съ природой, такъ или иначе, заставлялъ всякую почву произращать какіе угодно плоды.

Все это было чрезвычайно весело и очень остроумно, но система принужденія обыкновенно сопровождалась своими печальными послѣдствіями. Скороспѣлые фрукты не имѣли свойственнаго имъ вкуса и держались недолго. Одинъ молодой джентльменъ, старшій въ заведеніи, малый съ преогромной головой и раздутымъ носомъ, уже благополучно прошелъ черезъ всѣ педагогическія мытарства, какъ вдругъ въ одно прекрасное утро совершенно отказался цвѣсти и навсегда остался въ заведеніи, какъ чистый стебель. Говорили, будто докторъ уже черезчуръ переучилъ молодого Тутса, и бѣдняга вдругъ потерялъ мозгъ, какъ скоро появился пушокъ на его бородѣ.

Какъ бы то ни было, молодой Тутсъ совершенно лишился своего мозга. Зато y него оказались прегустыя бакенбарды и чудесный басистый голосъ. Онъ пришпиливалъ къ рубахѣ красивую булавку и, по обыкновенію, носилъ въ жилетномъ карманѣ маленькое колечко, которое украдкой надѣвалъ на мизинецъ всякій разъ, когда воспитанники выходили гулять. Онъ постоянно влюблялся съ перваго взгляда во всякую няньку, хотя, къ сожалѣнію, ни одна нянька не обращала на него ни малѣйшаго вниманія.

Д-ръ Блимберъ былъ очень дюжій, толстый джентльменъ въ черномъ платьѣ съ панталонами, засученными подъ чулки, перевязанными y колѣнъ красивыми лентами, какъ щеголяли встарину англійскіе дэнди. Онъ имѣлъ очень свѣтлую плѣшивую голову, басистый голосъ и подбородокъ ужасно раздвоенный, такъ что никакъ нельзя было понять, какимъ образомъ могла дѣйствовать бритва въ этой чудной впадинѣ. Его маленькіе глаза были всегда наполовину закрыты; a ротъ всегда наполовину открывался для выраженія лукавой улыбки, какъ будто въ эту самую минуту докторъ ставилъ втупикъ маленькаго шалуна и дожидался, пока тотъ обличитъ себя собственными устами. Когда докторъ закладывалъ правую руку въ боковой карманъ своего сюртука, a лѣвую закидывалъ назадъ, и при этомъ слегка кивалъ головою, дѣлая самыя обыкновенныя замѣчанія слабонервному незнакомцу, его фигура въ совершенствѣ походила на сфинксъ, изрекающій свои непреложные приговоры.

У доктора былъ въ Брайтонѣ очень хорошій домъ на морскомъ берегу, архитектуры, правда, весьма невеселой, даже, можно сказать, совершенно печальной. Темноцвѣтныя гардины, скудныя и тощія, скрывались въ углубленіи оконъ съ какимъ-то мрачнымъ уныніемъ. Стулья и столы были расположены рядами, какъ цифры на таблицѣ умноженія; камины въ парадныхъ комнатахъ почти иикогда не отапливались и скорѣе похожи были на колодези, a гость, сидѣвшій передъ ними, представлялъ ведро; въ столовой не было ничего, напоминавшаго какое-нибудь кушанье или напитокъ. Во всемъ домѣ ни малѣйшаго шума, кромѣ громкаго боя стѣнныхъ часовъ, висѣвшихъ въ залѣ, которыхъ звукъ слышался даже на чердакахъ. Общее безмолвіе нарушалось только глухимъ плачемъ молодыхъ джентльменовъ, в_о_р_к_о_в_а_в_ш_и_х_ъ за своими уроками, на подобіе печальныхъ голубей, запертыхъ въ голубятнѣ.

Миссъ Блимберъ, тонкая и довольно граціозная дѣвушка, ни мало не разстраивала своей оссбой общей степенности докторскаго дома. Въ этой дѣвицѣ, носившей коротенькіе курчавые волоеы и зеленые очки на носу, не оказывалось ни малѣйшихъ слѣдовъ вѣтренности и легкомыслія, свойственныхъ ея полу и возрасту. Она, по-видимому, высохла и разсыпалась въ песокъ, работая въ душныхъ подземельяхъ мертвыхъ языковъ, a живыя нарѣчія не существовали для миссъ Блимберъ. Языку непремѣнно надлежало умереть, превратиться въ камень, и тогда только миссъ Блимберъ начала бы докапываться до его тайнъ, какъ неутомимый антикварій, для котораго не существуетъ живая природа.

Маменька ея, м-съ Блимберъ, была женщина неученая, однако-жъ съ большими претензіями на ученость, и, по обыкновенію, говаривала по вечерамъ, что, если бы со временемъ Господь Богъ привелъ ей познакомиться съ Цицерономъ, она умерла бы спокойно. Величайшей отрадой въ ея жизни было любоваться на молодыхъ учениковъ своего супруга, когда они выходили на улицу съ преширокими воротничками на рубашкахъ и высочайшими галстухами, рѣзко отличаясь отъ всѣхъ другихъ джентльменовъ: это былъ костюмъ въ совершенствѣ классическій, говорила она.

М-ръ Фидеръ, магистръ и помощникъ д-ра Блимбера, былъ чѣмъ-то вродѣ олицетвореннаго органа съ однимъ валомъ, на которомъ постоянно безъ всякихъ варіацій разыгрывалось нѣсколько однообразныхъ арій. Вѣроятно, въ раннюю эпоху молодости, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, къ нему можно было бы придѣлать еще два, три вала; но судьба этого не хотѣла, и м-ръ Фидеръ, пущенный на бѣлый свѣтъ съ однимъ только валомъ, посвятилъ себя отуманиванію молодыхъ головъ въ учебномъ заведеніи Блимбера. Рано молодые люди проникались печальными заботами всякаго рода и ни на минуту не находили отдыха въ туманной атмосферѣ окаменѣлыхъ глаголовъ, одичалыхъ существительныхъ и страшныхъ могильныхъ привидѣній омертвѣлаго синтаксиса. Благодаря насильственной системѣ воспитанія, молодой человѣкъ въ три недѣли однажды навсегда разставался съ здравымъ смысломъ; въ три мѣсяца взваливалъ на свои плечи всѣ заботы міра; въ четыре проникался самыми горькими чувствованіями противъ родственниковъ или опекуновъ; въ пять становился совершеннымъ мизантропомъ; въ полгода начиналъ завидовать бездонной пропасти Квинта Курція, a въ концѣ перваго года онъ приходилъ къ рѣшительному, неизмѣнному заключенію, что всѣ мечтанія поэтовъ и уроки мудрецовъ были ничто иное, какъ собраніе словъ и грамматическихъ правилъ, безъ всякаго внутренняго значенія и смысла!

И все-таки расцвѣталъ онъ, убійственно расцвѣталъ цѣлые годы въ огромной педагогической теплицѣ, и слава мудраго доктора достигала до необозримой высоты, когда онъ отправлялъ, наконецъ, свои зимнія растенія на ихъ родимую сторону, подъ кровлю родственниковъ и друзей.

Однажды, на порогѣ докторскаго дома, остановился съ трепещущимъ сердцемъ маленькій Павелъ, ведомый за одну руку отцомъ, за другую – Флоренсой. Позади, какъ зловѣщій воронъ, шествовала м-съ Пипчинъ, съ своимъ чернымъ плюмажемъ и крючковатымъ носомъ. По-видимому, она задыхалась отъ усталости, потому-что м-ръ Домби, исполненный великихъ мыслей, шелъ очень скоро. Съ трудомъ переводя духъ, она прокаркала охриплымъ голосомъ, чтобы отворили дверь.

– Вотъ, любезный Павелъ, – сказалъ м-ръ Домби возвышеннымъ тономъ, – вотъ дѣйствительное средство наживать деныи и сдѣлаться истиннымъ Домби и Сыномъ. Ты уже почти человѣкъ.

– Почти, – отвѣчалъ ребенокъ.

Даже дѣтское волненіе не могло пересилить лукаваго, хотя вмѣстѣ трогательнаго взгляда, какимъ сонровождался этотъ отвѣтъ.

На лицѣ м-ра Домби выступило неопредѣленное выраженіе досады, но въ эту минуту отворилась дверь, и его физіономія мгновенно приняла свой обыкновенный видъ.

– Дома ли д-ръ Блимберъ? – спросилъ мрь Домби.