Текст книги "После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии (ЛП)"
Автор книги: Бригитта Монхаупт
Соавторы: Бригитта Монхаупт,Маргрит Шиллер,Инге Фитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
Как лидер ХДС, он стал пропагандистом агрессивной политики завоевания государства Израиль в Палестине и участвует в преследовании палестинского народа посредством визитов и пожертвований.
Таким же образом он участвовал в кровавом военном перевороте Пиночета и его единомышленников в Чили. Именно его партия, жертвуя деньги, заставляет хунту проводить репрессии, которые безжалостно преследует и кроваво подавляет любую свободную мысль, пытает тысячи чилийцев в концентрационных лагерях и поддерживает свою власть ежедневными кровавыми бойнями.
Глава седьмая
Мы с Баром прилетели в Бейрут. С отличными пропусками. Но это была единственная уверенность. Бар не мог говорить ни на каком другом языке, кроме своего берлинского немецкого, а я говорил на очень скучном английском. Никто из нас никогда не был на Ближнем Востоке, и мы отправились туда, не имея в голове ничего, кроме расплывчатого названия. Мы отправились как разведчики, чтобы установить контакты и провести переговоры в революционной Мекке с целью найти товарищей, высадившихся в Йемене. Это было имя официального представителя ООП, и с нашими просьбами могли возникнуть сложности, поскольку Арафат уже публично заверил Запад, что хочет прекратить «террористические действия». Однако счастливый исход приема заключенных в Йемене вселил в нас уверенность, что революционно-боевая часть ООП не допустит такого предательства со стороны Арафата. Даже в ФАТХе революционное крыло было еще сильнее, чем крыло умиротворения. Мы полагались на нашу удачу и нашу интуитивную способность говорить и делать правильные вещи в нужный момент.
Полет прошел не по плану, мы приземлились в Ливане глубокой ночью и отдали себя в руки пьяного таксиста, который обещал найти нам приличный отель. Позже мы узнали, что он взял с нас в десять раз больше денег за ночную поездку.
Европейские отели находились в западной части, в европейско-христианской части города, конечно же, у моря. Мы были европейцами, поэтому он отвез нас туда. Из нашего номера открывался вид на великолепное Средиземное море. Его яркие пляжи вырисовывались по пологой дуге на фоне пестрого Бейрута, плывущего по воде. На набережной, проходящей мимо отелей, как каменный ров, мы редко видели женщин в чадре. Это был удел европейцев и богатых, ориентированных на Европу арабов.
После нашего первого восточного завтрака – йогурта с маслинами, тостов, конфитюра и черного чая – мы отправились на поиски мужа в арабскую часть Бейрута.
Нам не нужно было специальных подсказок, как в Берлине: «Вы покидаете христианский сектор». Мы пересекли невидимую социальную и культурную границу. Границу между богатыми и бедными, между Западом и Востоком. Банки и стеклянные дворцы остались позади, магазины утратили свое сверкающее благородство, стали меньше, скромнее, красочнее и оживленнее. Улицы больше не были мощеными, они стали пыльными, узкими, а сточная канава посередине должна была заменить канализацию. Дети ходили босиком и играли деревянными пистолетами. Женщины больше не носили брюк. Дома стояли вплотную друг к другу, не было ни одного, на стенах которого не было бы революционных лозунгов, сообщающих, что здешнее арабо-мусульманское население поддерживает борьбу палестинцев за освобождение. Перед зданием арабского университета царила праздничная суета. Здание
Здание университета было сверху донизу покрыто лозунгами – фон для революционной агитации и мобилизации. По улицам проезжали джипы с установленными пулеметами. Нами овладело чувство единства и интернационализма. Мы хотели бы раскинуть руки и крикнуть: «Брайдер и Швестеры, мы тоже революционеры».
Но тут Бар сказал: «Знаете, люди смотрят на нас так, как будто собираются побить нас камнями». Нам вдруг стало не по себе, и эйфория сменилась неуверенностью. Мы двинулись через переулок с темными, злыми глазами женщин и мужчин, дети направляли на нас свои деревянные винтовки и кричали «Янки, янки».
Боже мой, Бар, они могут подумать, что мы имперские агенты».
Мы не думали об этом. Как западные экспатрианты, арабские люди воспринимали нас как представителей мира, который был причиной их несчастий, их бескорневой и как противников их борьбы за освобождение, как представителей господствующего над землей шовинистического мира, который только и делал, что играл с ними грубо. На нас обрушилась вся сила их глубокого недоверия к Западу, и они ни на минуту не выпускали нас из виду.
Ехали быстро, рядом с нами остановился джип. Из покрытого пылью джипа выскочили ге-рильерос в боевом снаряжении и окружили нас. Они хотели знать, кто мы такие и что мы здесь делаем. «Надеюсь, здесь есть какой-нибудь революционный порядок», – быстро подумал я и сказал им, что мы ищем Красный Полумесяц. Они обыскали нас на предмет оружия. Наполовину как приказ, наполовину как приглашение, они затолкали нас в джип и на бешеной скорости повезли в офис Красного Полумесяца.
Совершенно разочарованные и неудовлетворенные, мы вернулись в Европу спустя несколько недель. Мы ничего не узнали о товарищах, которые приземлились в Йемене. Мы также не узнали, находятся ли они еще «в» Йемене, и как мы можем с ними связаться. Мы с Баром чувствовали, что потерпели дипломатическую неудачу. Палестинцы оставили нас в беде на четыре недели. Конечно, с максимальным гостеприимством и теплотой. Они не давали обещаний и бесчисленное количество раз ставили нас в тупик, пока мы не пришли к выводу, что они не хотят давать нам никакой информации. Мы начали ощущать последствия усилий Арафата по блокированию международной деятельности. Но почему они не обсуждают это с нами? Мы входили и выходили из штаба Абу Хасана. Он каждый раз заверял нас в своей поддержке. Но ее не было. Мы говорили с Абу Иядом, он заверял нас в своей полной братской поддержке, но ее не было. Мы проводили встречу за встречей, пили огромное количество мокко и сладкого чая, посещали социальные учреждения ООП и рабочие места в Лагеме, больницы Красного Полумесяца – информацию, которую мы искали.
Мы не получили желаемой информации. Однако они предложили нам военную подготовку в одном из своих лагерей у сирийской границы. Мы улетели обратно в Берлин, раздосадованные. Мы хотели повторить попытку через несколько месяцев и совместить ее с обучением.
Во второй раз мы хотели связаться с НФОП. Мы взяли с собой в Бейрут на обучение Ганса, оранжевого человека. Ханс был легальным товарищем и долгое время активно участвовал в движении. Мы с Баром были единодушны в своих чувствах к нему: я смутно подозревал его в пустом словесном радикализме и не мог прояснить это, поскольку он умело уходил в свое легальное существование, когда что-то было неясно. Я подозревал, что он использует это как бастион против нашего требования большей ответственности. В принципе, мы стремились к максимально возможному единству между легальной и нелегальной работой. Оптимально было, если товарищи были привязаны к легальной низовой работе, еще не были объявлены в розыск органами госбезопасности и в то же время работали в нелегальной организации. Ганс находился в таком положении, но нам казалось, что он разыгрывает эти уровни друг с другом, чтобы припечатать себя к фундаментальным решениям и поплясать тут и там из тщеславия. Поэтому мы решили взять его на обучение в Ливан. Там мы оказались в новой ситуации при тех же условиях. Хорошие условия, чтобы прийти к ясному пониманию друг друга.
Это была наша первая военная подготовка, и мы были очень рады этому. Из Бей-рута нас повезли в горы на джипе. Политические и военные интересы также кипели в борьбе за господство в Ливане. Война между народами Ливана заранее отбрасывала свою тень, и уже начали появляться первые трещины. Красная земля Ливана светилась трещинами и сухостью. Во время нашего путешествия мы проезжали через большие лагеря палестинских беженцев. Плотная картина нищеты, безнадежности и революционного боевого духа, запустения и утешительного революционного духа.
Не было ни одной деревни без развевающегося флага Фронта освобождения Палестины, ни одной стены дома без революционного лозунга. Как смехотворна была западная демагогия о «террористах»-палестинцах.
Старый дом служил нам спартанским жильем. Абу Махмуд командовал нашей небольшой группой. Мне показалось, что он был старым, изношенным бойцом, который все еще выполнял свою функцию в этом уютном форпосте. Чалиль и Бассем были нашими инструкторами. Все начиналось хорошо, и мы с большим энтузиазмом и еще большей романтикой ге-рильи приступили к боевой подготовке. Но через несколько дней все закончилось. Наши планы приняли совершенно иной оборот. Утром мы отправились на занятия по стрельбе и метанию ручных гранат. Сначала мы тренировались с манекенами, потом с живыми. Это были ручные гранаты с кольцом на спусковом крючке, которое нужно было пропустить через большой палец бросающей руки, чтобы страховочная линия оставалась в руке, пока граната летит в сторону.
Ганс, как это часто бывает, немного нерешительный и неуверенный, робко сделал бросок, не крепко схватив рукоятку оружия рукой. Граната выскользнула у него из пальцев и упала на землю позади него. Граната была взведена, и страховочная леска свисала с его большого пальца. Остальные стояли на безопасном расстоянии от метателя и в ужасе смотрели на окаменевшего Ганса. Граната с шипением приближалась к детонации. Я выкрикнул его имя, но он не двигался, и мы бросились на землю. Еще падая, я увидел, как тело Чалила летит к Гансу, словно выпущенная стрела. Могучим прыжком он бросился на него, и они вместе рухнули на землю. Как только они коснулись земли, граната взорвалась. Мы вскочили на ноги и побежали к раненым. Бассем на бегу сорвал с себя рубашку, и пока мы беспомощно боролись за самообладание, он уже был рядом с Гансом и первым перевязал его. Чалиль был тяжело ранен. Он поглотил заряд шрапнели своим телом, под которым оказался Ганс. Он лежал очень неподвижно и приказал Басему сначала позаботиться о Гансе, у которого в ноге было всего два небольших осколка. Чалиль, несомненно, спас ему жизнь, не обращая внимания на свою собственную.
Оба находились в больнице в течение многих недель. Чалиль выжил. Это событие произвело глубокое впечатление на БСр и на меня. Безоговорочная преданность палестинских товарищей, как рефлекс – постоять за жизнь другого товарища, показала нам их высокую революционную мораль и заставила нас вдруг почувствовать, как далеки мы были от реальности войны, которую мы в ФРГ объявили государству. Для палестинских федаинов это была повседневная реальность. Для нас военная подготовка была романтическим исключением, и поэтому мы стояли там беспомощные и испуганные, не в силах использовать секунды между жизнью и смертью.
Ганс покончил со своим флиртом с партизанской войной. Мы привезли в Берлин сопливого товарища, который уже привел нас в безграничное смущение своими столичными претензиями в больнице Красного Полумесяца. Он просто забыл, где он находится и кто мы такие. Только его страдающий человек был все еще важен для него. В берлинском госпитале он вел себя как обычный гражданин.
Госпиталь был переполнен ранеными федаинами. Пока мы ждали, когда Ганса можно будет перевезти, гражданская война обострилась. В Бейруте фалангисты (Катаеб) сражались против Левого фронта под руководством Джумблата. Различные пайастинские партизанские группы также боролись против Фаланги, которая отстаивала политическое и экономическое господство христиан. Запад всегда говорил о войне в Ливане как о религиозном конфликте. Не потому, что он не знал лучше, а чтобы скрыть основной социальный конфликт между не имеющим собственности мусульманским населением и владеющим собственностью христианским меньшинством.
Мы с Баром должны были пройти через линии огня, если хотели попасть в больницу. Без защиты товарищей, мы больше не могли передвигаться по городу. Похищения были в порядке вещей. Госпиталь был похож на военный госпиталь прямо за фронтом. Каждая койка была нужна, а добрый Ганс все никак не хотел покидать свою. Его рана была незначительной по сравнению с ранами, полученными в уличных боях. Потом мы, наконец, посадили его в самолет и с облегчением отпустили обратно в свой мир в Берлине.
Глава восьмая
Когда все практические усилия, как и теоретическое поле зрения, направлены только на выполнение важного действия, а не на общую стратегическую, политическую концепцию, после его успешного выполнения возникает вакуум. Возникает вопрос «Что теперь? Что дальше?» Именно так я чувствовал себя после акции освобождения. Мое представление о том, как мы должны развивать вооруженную политику, было совершенно туманным. Вернер был хладнокровно застрелен при попытке построить что-то в Западной Германии, Карл Хайнц попал в плен, был тяжело ранен. Фриц вернулся в Берлин выгоревшим и неспособным дать какой-либо инновационный импульс. Дискуссия о переопределении и перспективах снова была крайне необходима. Но мы хотели отложить ее до возвращения товарищей из Йемена. После того, как война в Ливане утихнет, мы хотели попробовать еще раз. А до тех пор мы считали, что важнее всего обеспечить наше будущее экономическое положение. Так два печально известных ограбления шоколадных банков стали частью вечерней программы Берлина. Двумя группами, в два дня подряд, мы ограбили два банка и предложили присутствовавшим клиентам шоколадные конфеты, чтобы расслабиться. В листовке мы оставили причины нашей акции по экспроприации.
Глава десятая
Берлин как политическая и постоянная материально-техническая база для подпольной организации был исчерпан уже к 1976 году. Новые антитеррористические законы, §88a, §129a, изощренные методы «драгнетов», психологическая война подорвали многое на нашей территории, но еще большее значение имел повсеместный упадок революционных перспектив во всем левом движении. Партизаны ослабли или перестали подавать надежды. Некоторые переехали в Португалию, где после падения диктатуры революция казалась гораздо ближе и проще, чем в стабильной, богатой ФРГ. Многие обосновались в своих проектах. Их связь с вооруженной борьбой теперь осуществлялась почти исключительно через политических заключенных. Против репрессивной политики государства в отношении заключенных сформировалась сильная гуманитарная, а не революционная приверженность. Значительная часть либеральной интеллигенции
Значительная часть либеральной интеллигенции встала на сторону против методов пыток в изоляторе, и возможное превращение этой гуманитарной приверженности в политическое качество в поддержку политзаключенных стало большой проблемой для правительства.
Нелегальный партизан стал для левых не более чем мифом. Это больше не был политический проект, которому давали шансы и перспективы. У нас по-прежнему были единомышленники, но те, кто решил принять участие в вооруженной борьбе, приняли решение о проекте, который был отделен от массы левых, об изолированной борьбе. В этом заключалась разница с 1969/70 гг.
Движение 2 июня, из которого мы вышли и на основе которого мы основали и развили партизанскую организацию, существовало только в головах разрозненных приверженцев и, прежде всего, в головах заключенных, которые вышли из этого движения. Как практическое политическое движение с латентным революционным характером и широкой революционной боевитостью, оно стало неустойчивым уже задолго до 1975 года. Товарищи, которые пришли к нам в 1974 году и с которыми мы разделили похищение Петера Лоренца, пришли к нам не потому, что их районные группы, их низовые группы стали радикальными. Наоборот! Они хотели спастись от политического разложения, от затуманивания революционных потребностей и целей. Все они присоединились к партизанам как оставшиеся революционные личности, чтобы противопоставить распространяющейся бесцельности и расплывчатости, фрагментации и отступлению революционного насилия свою личную последовательность. В конце семидесятых берлинские узники Движения 2 июня все еще отчаянно взывали к «Tinix» конгрессу, чтобы воссоединиться со старыми добрыми формами сопротивления из истоков движения для обретения нового революционного настроя. В тюрьме они настолько идеализировали эту желаемую идею революционного массового движения, за которое борется решительное вооруженное ядро, что полностью забыли свой собственный практический опыт и решения во время активной нелегальной деятельности. В период с 1973 по 1975 год мы хорошо видели, что разложение революционных потребностей в низовом движении неумолимо прогрессирует. Мы всегда имели в виду нашу первоначальную концепцию, но реальное развитие левого движения уводило нас все дальше и дальше от реализации нашей концепции. Поэтому мы концентрировали свои действия на собственных силах, которые в те годы еще могли достигать и образовывать небольшие островки в движении. Но мы ясно видели массовый исход левых, уходящих от революционного насилия в сторону защищенных проектов и свободных пространств.
«Движение не может быть просто распущено, как садовый клуб», – воскликнули Бар и Ронни, когда прочитали весьма неловкий «документ о роспуске» подпольного Движения 2 июня. Они были абсолютно правы, но движение возникает из движения, а где есть застой, там нет больше движения. Движение 2 июня, как его понимали заключенные товарищи, которые все еще держали его в уме, существовало уже давно, до этого превратилось в химеру задолго до появления этой газеты 167. Кроме нас – нелегалов первого и второго часа – и после нас, «движение» больше не производило ничего организованного, связующего, потому что его революционные потенции были очень скоро погашены, поглощены искусной социал-демократической политикой и запуганы безжалостной политикой преследования. Наши силы еще питались революционными страстями начала движения 1968 года, но изжили свое революционное существование, что неизбежно и логично привело и к нашему политическому истощению. В 1976 году Движения 2 июня уже не существовало, но мы, небольшой партизанский отряд, возникший из него, все еще существовали. И мы были далеки от мысли сдаться. Когда мы вернулись из Йемена в 1976 году, у нас в сумках были новые концептуальные идеи.
Возвращаться в Берлин не имело смысла. После арестов 1975 года вся логистика и поддержка рухнули. Почти все технические материалы попали в руки полиции. Нам пришлось начинать с нуля. Кроме того, за прошедшие годы берлинская местность была значительно изрезана следственным аппаратом, Управлением по защите конституции и политической полицией.
В лагере мы больше думали о внешнеполитических интересах ФРГ, ее европейской политике, роли НАТО, роли ФРГ в ней. Находясь далеко от Германии, мы теперь рассматривали маленького монстра в более широком контексте и стремились укрепить его. Здесь также сыграло свою роль влияние Абу Хани. В целом, связь с освободительной борьбой палестинцев сместила наши политические взгляды в сторону более глобальных соображений. Ведь положение палестинского народа было взрывоопасным несправедливым результатом имперской политики Запада.
Внутреннее общественное движение стало для нас менее важным, поскольку оно казалось незначительным и не имеющим влияния на судьбоносные решения в стратегических центрах.
Левые отказались от своих революционных целей, они отказались от партизан, теперь мы отказались от левых и полагались только на себя и узкий круг сочувствующих. Я все еще чувствовал себя достаточно сильным для каждой победы и каждого поражения.
Каждое новое начинание в нелегальном мире требует сначала обеспечения экономической базы. На этот раз мы хотели закрепить ее, похитив на длительный срок владельца капитала. Ограбление банка больше не было разумным с точки зрения затрат и риска. Технология и меры безопасности для защиты денег были чрезвычайно укреплены и развиты. Мы также не хотели снова выводить на наши следы розыскной аппарат ФРГ с помощью операции по сбору денег. Поэтому мне не казалось разумным проводить похищение в ФРГ. Оно должно происходить в стране, которая не делает такое действие вопросом престижа для государства.
Вена! Вена – это не город для революционной деятельности. Это город для агентов, мошенников, для азартных игроков и их политиков, как раз подходящий для похищения промышленника.
Для этого у нас было два человека на примете: глава Porsche и «прачечник» Палмерс. Поскольку мы не хотели тратить слишком много времени на это дело с выкупом, после некоторого расследования мы остановились на последнем. Здесь условия для похищения казались более благоприятными, тем более что мы лучше знали распределение обязанностей в семье. Это могло сыграть решающую роль в переговорах.
Мы не хотели оставаться в Вене, поэтому часть группы отправилась в Италию, чтобы создать там материально-техническую базу, а шесть или семь товарищей сосредоточились на акции. Материально-техническая база была создана исключительно для этой одной операции по похищению. Она должна была выдержать жесткий розыск до тех пор, пока мы находились в городе.
Я узнал и оценил Ковальски во время операции в Вене. Это было его первое большое дело. Мы спланировали и осуществили его точно и творчески. С легкомысленным весельем, без мысли о том, что мы можем добиться успеха. Из похищения Лоренца мы узнали, что самая сложная и решающая часть – это переговоры и контроль над обменом.
В Берлине в 1975 году мы использовали общественные СМИ для общения с теми, кто принимает решения; теперь важно было максимально устранить СМИ и полицию, чтобы дать семье похищенного свободу решений и передвижения. Мы преуспели в самых важных моментах, поэтому передача денег в такси в центре города прошла гладко и под нашим контролем.
В день передачи денег три члена семьи Палмеров вышли из дома похищенного в один и тот же час, каждый сел в свою машину и уехал в другом направлении. Они привлекли внимание прессы и полиции, а четвертый член семьи, сын, вышел из дома чуть позже с чемоданом денег и незаметно отправился в указанное нами место. Оттуда мы направляли его в различные другие места и сопровождали его. Вена прекрасно устроена для таких вещей. Множество скрытых ходов под домами из переулка в переулок, узкие улочки, старые кафе как места для отдыха. В какой-то момент мы сказали ему, что он должен взять такси и поехать в такой-то отель. Мы сделали так, чтобы он не мог поймать никакое другое такси, кроме нашего. За рулем сидел товарищ, у которого был дубль чемодана с деньгами, который сын Палмера несколько часов таскал по Вене.
Когда его попросили, удивленный мужчина обменялся чемоданами, вышел с дублером и продолжил свою одиссею по городу самостоятельно.
Передача прошла успешно, и мы с облегчением усадили главу семьи и компании в парке.
После того, как мы забрали его, мы были очень потрясены тем, что Авир вдруг стал таким стариком. По нашим наблюдениям и фотографиям он казался намного моложе. Нас мучила совесть, и мы очень переживали за старика.
В качестве прощального подарка он хотел подарить Ане свое драгоценное кольцо с бриллиантом. Она отказалась, он плакал и не хотел отпускать свое желание. Тогда она забрала кольцо. В парке, когда для старика все было благополучно кончено, она тайком положила кольцо обратно в его карман.
В Вене мы совершили много ошибок. Не в самом действии, а в его подготовке. В венской политической среде была небольшая группа сторонников вооруженной борьбы, с которыми мы поддерживали контакты. Нада влюбилась в венского товарища, и мы слишком быстро, слишком непривилегированно вовлекли его в акцию. Что касается личных отношений, то в группе у нас было сдержанное и снисходительное отношение. Часто это было ошибкой, и мы сами расходились во мнениях по поводу нашей вседозволенности в этом вопросе.
Через несколько дней после похищения он был арестован на границе с Италией с частью выкупа. На допросах он не удержался, под угрозой длительного тюремного заключения дал показания обо всем, что знал. Его приговорили к длительному сроку заключения.
Пока мы были заняты сбором капитала в Вене, RAF работал над похищением президента лейбористов Ханса-Мартина Шлейера, чтобы обменять его на политзаключенных. Позже меня поразил их ироничный и презрительный вердикт: «Мы делаем политику в ФРГ, а вы хороните себя в Вене с бандитской акцией».
Часть денег мы отдали Организации освобождения Палестины, а небольшую часть – RAF».
Похищение Шлейера также застало нас врасплох, хотя RAF прислали нам информацию о том, что они готовят более масштабную акцию и что нам следует избегать определенных районов ФРГ. Моей первой реакцией было непонимание: как они могли начать такую акцию с четырьмя запланированными смертями! С другой стороны, я чувствовал восхищение и был убежден, что Шлейер – именно тот человек, который нужен для освободительной акции, как главный пример уверенности немецкого народа.
Шлейер был центральным примером решающего влияния элиты Третьего рейха на ФРГ и заменой востребованным заключенным, высшим функционером экономики.
После поражения всегда легче осознать, что было сделано неправильно, а с увеличением дистанции критика также становится легче и понятнее. Но в 1977 году я, естественно, был на стороне атакующих партизан. С затаенным дыханием я наблюдал за беспрецедентной эскалацией, вызванной захватом самолета, но в качестве зрителя. Только когда палестинские коммандос были уничтожены, пленные убиты, а Шлейер застрелен, я в шоке подумал: «Боже мой, это была совершенно неправильная акция, как они могли так переоценить себя».
Даже сегодня моя критика этой акции – это критика бывшего активиста вооруженной борьбы и основана на вопросе о том, что мы, в данном случае RAF, в корне сделали неправильно. Военное решение старых проблем в рамках именно этой политической операции привело к катастрофическим результатам. Обе стороны, государство и РАФ, определяли свои шаги по-военному, но РАФ открыл хоровод и задал уровень убийством четырех телохранителей Шлейера. Эта политическая безответственность была доведена до конца. Она проигнорировала одиннадцать человеческих жизней, не осознавая и не определяя моральных и политических последствий. Вся акция была спланирована для победы. Похоже, никто всерьез не задумывался о том, что Шлейер – высший функционер Экономического и социального комитета – будет убит.
Все было спланировано. Его захват, переговоры, предстоящий обмен и т.д., но отказ от требований, последующая эскалация похищения аэроплана и реакция на эту эскалацию не были запланированы. События развивались без предвидения и оценки, под давлением возможной катастрофы. Динамика развития событий вышла из-под контроля и вела к катастрофе. Сами RAF не были готовы к своей судьбе.
Расстрел Шлейера в ответ на смерть заключенных в Штаммхайме был правильным решением для нас в то время. После всего, что предшествовало этому безжалостному акту, не могло остаться места для других чувств. Только теоретики и непричастные могли видеть это по-другому в то время.
Не было ни одной организованной левой или капиталистически-критической силы, которая могла бы выдержать или даже хотела поддержать столь жестокий уровень противостояния. На последующее разворачивание государственной политики преследования, запугивания и клеветы левые отреагировали испугом, депрессией и отчуждением от партизан.
В этой политической атмосфере мы обсуждали возможность вызволения двух товарищей из тюрьмы Моабит. Когда Сюзан и Ковальски приехали к нам в Италию с первой информацией об условиях содержания политических заключенных в Берлине, их отчеты звучали несколько авантюрно, но, тем не менее, серьезно. Мы решили, что они вдвоем должны изучить возможность проведения операции по освобождению Андреаса и Тилля, пока не убедятся в ее целесообразности. На самом деле, мы хотели не столько освобождения заключенных, сколько создания прочной рабочей и жизненной логистики в другой европейской стране, из которой мы могли бы спокойно налаживать новые политические контакты в ФРГ. Но шок от исхода похищения Шлейера также вызвал глубокий ужас и у нас. Мы хотели освободиться от него и дать сочувствующим новую надежду. Кроме того, мне казалось преступным отсутствие солидарности, если мы не воспользуемся возможностью освобождения.
В этой обострившейся атмосфере запугивания, преследования и политической депрессии левых после гибели узников Штаммхайма нам также захотелось решиться на прямое нападение на тюрьму в Моабите.
Поэтому Сьюзан и Ковальски отправились в Берлин, чтобы изучить возможности освобождения Андреаса и Тилля. Остальные члены группы были заняты в Италии и Бельгии восстановлением технического и материального оснащения: добычей, печатанием и подделкой документов, получением оружия и боеприпасов, созданием складов, разведкой нелегальных пограничных маршрутов, чтобы беспрепятственно попасть из одной страны в другую, сбором политической и практической информации о европейских институтах и т.д. И снова, и снова, обширные экскурсии по пограничным регионам. И снова и снова обширные туры на средиземноморское побережье Франции, чтобы поменять лотерейные деньги в доминах богачей.
Кристиан, Ингрид и миссис Лауда сделали себя незаконными и теперь были с нами. С точки зрения персонала, 2 июня снова выросли вполне респектабельные крылья.
Жизнь нелегала в Италии была хороша. Гораздо приятнее, чем среди игривых, статичных немцев. Мы были городскими партизанами и не жили в горах и лесах. Поэтому мы не упускали комфорта и культуры городских удобств, таких как хорошие рестораны и большие, удобные квартиры, когда появлялась возможность. Хотя комфорт не был важным критерием, он был приятным дополнением к нашей беспокойной жизни.
Италия, в конце концов, страна, полная крайностей, которые сталкиваются в крупных мегаполисах. Буйная архитектура центра Милана и его пригородных кварталов, безмерно дорогая элегантность универмагов, модных домов, торговых улиц, свисающие до края улицы переливы.
