Текст книги "Год гиен"

Автор книги: Брэд Гигли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Семеркет заплатил перевозчику целый золотой слиток, чтобы нанять его лодку – почти в тридцать раз больше обычной платы за перевоз. Он хотел быть уверенным, что лодка будет под рукой, когда понадобится, и не постоял за ценой.

Прошло около часа, прежде чем он увидел свою добычу. Панеб выглядел гигантом в толпе на берегу, и его легко было не потерять из виду. По его широкому лицу ничего нельзя было прочесть, зато Неферхотеп явно чувствовал себя неуютно. Глаза писца шныряли по сторонам, он все время озирался, чтобы посмотреть, кто идет по дороге. Семеркет услышал, как напряженно возвысив дрожащий голос, Неферхотеп злится, что нельзя сесть в лодку немедленно.

Прошло много времени, прежде чем очередной лодочник повез их через реку. Семеркет рванулся туда, где ждало его нанятое одноместное суденышко, и приказал немедленно отчалить. Вдохновленный золотом, а может, потому, что вез одного пассажира, перевозчик быстро догнал лодку, в которой плыли Панеб и Неферхотеп. Сгорбившись, чтобы казаться старым одряхлевшим крестьянином, и отвернувшись, чтобы не быть узнанным, Семеркет очутился у восточной пристани задолго до того, как строители гробниц причалили к берегу. Спрятавшись за причальным столбом, он наблюдал, как они высаживаются.

Казалось, все Фивы ждут на пристани прибытия фараона. Еще в прошлом году было объявлено, что состоится праздник обновления божественной энергии Сед в честь тридцатой годовщины царствования Рамзеса III. Но стычки с западными варварами помешали визиту фараона. Так как теперь с этими племенами был заключен мир, у Рамзеса не осталось причин второй раз откладывать посещение Фив. Еще неделю назад стало известно, что царский флот движется к южной столице.

Но уже перевалило за полдень, а флот фараона все еще не появился. Панеб и Неферхотеп на некоторое время смешались с толпой. Потом, когда тени удлинились, они отправились в портовую харчевню «Бивень слона».

Семеркет знал это отвратительное место, вонявшее прокисшим вином и мочой. Харчевню часто посещали чужестранцы, всякое отребье из числа рыбаков и рабы. Это место было не из числа тех, куда бы он захотел бы пойти без ножа. Его удивило, что утонченный Неферхотеп согласился войти в такую лачугу. Но чиновнику было известно и то, что в «Бивне слона» нет задней двери. Значит, строители гробниц не смогут от него ускользнуть.

Семеркет скользнул в таверну, снова прикрыв плащом лицо и держась в тени. Десятник и писец сидели в дальней, самой темной части комнаты, и дознавателю показалось, что они остановились здесь только для того, чтобы выпить по чашке вина, поскольку к ним никто не подсел и они ни с кем не разговаривали. Семеркет снова вышел на улицу и присел за старым сикомором, который рос на углу таверны.

Ладья Ра теперь стояла низко на западе, но празднично одетая толпа была очень густой. У всех людей горели глаза от возбуждения. Повсюду на огромной каменной пристани с высоких шестов свисали, чуть колеблясь, лазурные и алые флажки, а бронзовые листы дверей храма Амона были отполированы так, что сверкали, как новые.

Высокопоставленные городские лица и знать заняли свои места. В первом ряду стояла депутация сыновей фараона, хотя наследника, с которым Семеркет повстречался в Доме Жизни, нигде не было видно. Возглавлял сыновей Пентаура, одетый в кои-то веки не в доспехи, а в царский наряд. Следующим стоял высокий, худой Паверо, а рядом с ним – невысокий толстый Пасер. Как градоначальники, они в числе первых должны были приветствовать вернувшегося в город Рамзеса.

Когда Семеркет, наконец, заметил своего брата, тот, как и следовало ожидать, словно хлопотливая птица, маячил позади Пасера в ожидании, когда градоправителю понадобятся его услуги. Лицо Ненри было маской из тиков и гримас, даже на таком расстоянии рассказавших Семеркету, как брат перегружен своими ответственными обязанностями.

Семеркет окликнул ближайшего мальчишку и показал ему на Ненри.

– Скажи этому человеку, что брат ждет его под большим сикомором.

Он дал парню медяшку и наблюдал, как тот бросился через толпу. Мальчик без труда нашел Ненри и указал ему туда, где стоял Семеркет. Писец прищурился, глядя на таверну. Семеркет снял капюшон и помахал рукой, по не мог сказать, заметил ли его брат.

Внезапно раздались крики дозорных великого храма Лиона, возвещавших о том, что появились мачты флота фараона.

Издалека по реке донеслась слабая пульсация барабанов, звуки труб и бряцание систр в едином устойчивом ритме с движениями гребцов фараона. Когда до толпы на берегу донеслась музыка, голоса зазвучали еще оживленней. Воины зажгли костры на углах улиц, жрецы поместили шарики ладана в огромные кадильницы, чтобы остро пахнущие облака вскоре обволокли пристань, словно низко висящий туман.

Приветствия вырвались из тысяч глоток, когда флот Великого Дома вышел из-за поворота реки. На судах горели фонари, их пламя отражалось в воде на всем широком пространстве Нила. Такелаж был увит цветами, каждый корабль защищало изображение бога-покровителя, в честь которого названо судно. На берегу храмовый хор разразился приветственным песнопением.

Хотя Семеркет продолжал внимательно наблюдать за дверями харчевни, ожидая появления строителей гробниц, он невольно был захвачен представлением, которое разворачивалось на реке.

Снова заиграли рога, когда старое судно фараона, «Утренний Гор», обогнало другие суда. Темно-зеленый военный корабль был тем самым, на котором Рамзес одержал триумфальную победу над народами моря двадцать пять лет тому назад. Хотя на фальшбортах остались следы битвы, а судно кренилось влево, оно все еще было грозным орудием войны – как и сам фараон.

Моряки бросились сворачивать прямоугольный парус «Утреннего Гора», готовясь причалить. Когда военный корабль медленно повернулся, лучи заходящего солнца блеснули на бронзовой львиной голове, укрепленной на его носу. Бронзовые челюсти крепко сжимали человеческий череп – как предостережение тому предводителю, который осмелился бы направить свой флот против Египта.

Дедушки поднимали внуков на плечи, чтобы показать им дыру в черепе. Семеркет слышал, как возбужденные голоса рассказывают про великий день, когда Рамзес забил до смерти пленного царя гранитной палицей в храме Амона.2

Раздался крик кормчего, и гребцы вынули весла из воды. На берег были брошены канаты, их надежно закрепили на каменных причальных столбах. Когда «Утренний Гор» был подтянут к причалу и закреплен напротив тюков соломы, смягчавших удары борта о каменную пристань, Рамзес III шагнул с установленной на судне площадки под балдахином.

Немедленно приветствия зазвучали еще громче, достигнув почти истерической ноты. Фараон величественно не обращал внимания на шум.

Семеркет никогда раньше не видел царя так близко, поэтому встал на ствол старого сикомора, чтобы лучше разглядеть зрелище, возвышаясь над толпой. Легко было увидеть, что фараон – отец Пентаура: у него было такое же, как у царевича, пропорциональное сложение. Рамзес осунулся благодаря прожитым годам, голова его поникла под тяжестью двойной короны. Однако когда фараон шел по пристани, походка его отнюдь не казалась старческой и неуверенной.

Рамзес был во всех отношениях тем, чем казался – удачливым старым воином. Вся его величественность проистекала от света его великого титула, а не от крови, которая текла в его жилах. Рамзес III не был воспитан, как наследник царской семьи, будучи сыном полководца Сетнахта, которому трон достался почти случайно. Как теперь знал Семеркет, полководец спас трон, вырвав его из хватки царицы Таусерт.

Чиновник несколько раз слышал, как Рамзес говорил из Окна Явлений, обращаясь к своим подданным или своим воинам. «Слушайте!» – такими словами фараон обычно начинал свои резкие речи. И люди слушали.

Некоторые, главным образом, южане, жаловались, что царствование Рамзеса лишено достоинства.

Фараон был еще более бледнокожим, чем запомнился Семеркету. Его губы казались тонкими, глаза – светлыми, нос – крючковатым. Хотя остальные в его окружении были размалеваны, как статуи, на лице фараона почти не было косметики. В молодости он был рыжеволосым, как и большинство северных царей. Контраст между ним и его загорелыми до черноты фиванскими подданными бросался в глаза.

Чиновник разглядел рядом с Рамзесом наследного царевича. Это и впрямь был тот самый человек, с которым он познакомился в Доме Жизни. Очевидно, царевич незаметно отправился на север, чтобы сесть на борт военного корабля отца ниже по течению и потом появиться рядом с фараоном в этот величайший день. Облаченный в неброскую одежду, царевич сжимал восковую табличку и стилос. Теперь, когда Семеркет видел отца и сына вместе, он заметил явное сходство в их чертах – тонкий нос и губы, бледная кожа.

Внезапно Семеркету стала ясна цель визита фараона: Рамзес намеревался сделать именно то, на что намекнул библиотекарь Мааджи: передать власть в святой столице своему сыну, как поступали и другие прозорливые фараоны в конце своего царствования, чтобы обеспечить беспрепятственную переход власти от одного правителя к другому.

Толпа затихла, когда фараон занял место на царских носилках. Потом министр Тох, более согбенный и узловатый, чем царь, принес ему плеть и жезл, и Рамзес принял их из рук вельможи. По толпе, начиная от доков, пробежала волна: фиванцы опускались на колени, круг коленопреклоненных людей непрестанно ширился, чтобы даже те, кто были далеко, могли видеть фараона, склонившись в знак почтения.

По сигналу рогов первыми встали сыновья фараона. Двенадцать царевичей подошли, чтобы поднять на плечи носилки отца. Наследник, вместо того, чтобы нести кресло, должен был идти впереди фараона, направившегося в Великий Храм. Такой чести не удостоились другие сыновья, и Семеркет увидел, как в глазах Пентаура притаилась обида за это унижение. Пентаура привык быть любимым фиванцами – но теперь все глаза были прикованы к наследному царевичу, которого все так редко видели.

И тут Семеркета поразила внезапная мысль: ни одна из жен фараона не пришла, чтобы приветствовать его. Чиновник помнил, что когда он был много моложе, царица Тийя не раз появлялась на людях. Теперь же она подозрительно блистала своим отсутствием.

Семеркет вспомнил слова Квара у храма Диамет, что фараон «не любит, когда женщины суются в дела мужчин». Он также вспомнил слова Мааджи, что Тийя заперлась в знак протеста против того, что Рамзес обошел орленка из ее выводка.

Сыновья в сопровождении распевающих песнопения жрецов понесли фараона но улице Рамс к великому храму Амона, где правитель должен был провести ночь в святилище бога, общаясь со своим небесным отцом. На следующий день Рамзес поплывет на другой берег реки к храму-крепости Диамет – резиденции фараона во время его пребывания в Фивах.

Придворная знать последовала за фараоном в храм, а потом – официальные лица города. Семеркет увидел издалека градоправителей Фив, толстого Пасера и худого Паверо, которых подняли на плечи их носильщики. Исполненный достоинства Паверо сидел, выпрямившись, ни разу не удостоив взглядом толпу. Зато Пасер улыбался и что-то кричал фиванцам, которые хлопали в ладоши, радуясь, что его видят. Они выкрикивали его имя и благословляли его, а Пасер посылал им воздушные поцелуи, исчезая за воротами храма.

Хотя сегодняшний день не был официальным праздником, фиванцы все равно направились в дома удовольствий и в харчевни на берегу. Бедняки сидели у края воды, смеялись, пели хором и вообще вели себя так, будто праздник в честь появления фараона был выходным.

Семеркет занял позицию у двери таверны, нетерпеливо ожидая появления брата.

Потом, пожевав ноготь большого пальца, он снова вошел в «Бивень слона» и обнаружил, что к строителям гробниц присоединились двое других мужчин, сидевших спиной к Семеркету, так что он не мог рассмотреть их в полумраке, как следует. Он видел только, что один из них одет в прекрасные льняные одежды знатного человека, в то время как второй носит грязное тряпье.

К этому времени таверна заполнилась крикливыми фиванцами, которые поняли такой шум, что невозможно было расслышать, о чем говорят эти четверо.

Семеркета вдруг похлопали по плечу, и он резко обернулся. Это был его брат, неодобрительно поджавший губы.

– Мне следовало бы догадаться, что я найду тебя здесь, – громко проговорил Ненри, чтобы перекричать шум. – А я думал, ты сказал, что будешь ждать у дерева. Почему ты так закутался, Кетти?

Семеркет жестом попросил его замолчать и повел Ненри в дальний угол комнаты.

– Говори тише, – прошептал он на ухо брату. – Я кое-кого выслеживаю.

– Кого? – широко раскрыв глаза, прошептал в ответ браг.

Семеркет толкнул его к колонне, чтобы лучше видеть деревенского писца и десятника.

– Вон тех, в дальнем углу. Того большого зовут Панеб, а второго – Неферхотеп.

Ненри вгляделся в полумрак.

– Нет, – категорически сказал он, – их зовут не так.

Чиновник заморгал, услышав столь уверенное заявление.

– Если ты и вправду собираешься их преследовать, – продолжал Ненри, – думаю, ты должен знать, кто они такие. Тот, большой – его зовут Хапи, а маленький сутулый называет себя Паноуком.

Семеркет изумленно разинул рот. Потом закрыл его и сглотнул.

– Что?!

– Я часто вижу их в доме градоначальника Пасера. Они – зодчие.

Ненри самодовольно повернулся к Семеркету, но служанка, проходившая мимо с масляной лампой, на короткий миг осветила дознавателя, выхватив его лицо из мрака таверны, и выражение лица Ненри из самодовольного стало встревоженным.

– Кетти! Ты болен? Что случилось? Ты так исхудал!

Семеркет нетерпеливо покачал головой, отмахнувшись от участливых вопросов брата:

– Что ты о них знаешь?

– Дай подумать. Впервые увидел большого парня, Хапи, в тот самый день, когда мы выяснили, что наша жрица мертва. Он появился в личных покоях градоправителя рано поутру, с ног до головы покрытый известняковой пылью. Помню, как мне было за него неловко. Ты не думаешь, что, являясь к градоначальнику, человек должен одеться соответственным образом?

Всякий раз, когда Ненри начинал обсуждать, для какого случая какой наряд подходит, Семеркет начинал чувствовать себя так, словно его медленно топили в илистом Ниле.

– Но что именно они обсуждали с Пасером, Ненри?

Старший брат открыл было рог, чтобы ответить, но остановился. На лице его появилось озадаченное выражение.

– Вообще-то, не знаю. Кажется, градоначальник всегда находит какое-нибудь срочное поручение, чтобы отослать меня прочь, как раз когда они… – Ненри не договорил, остро посмотрев на брата. Когда он снова нарушил молчание, в его голосе появились подозрительные нотки. – Чего ты мне не сказал, Кетти?

Семеркет потер лоб.

– Я вдруг тоже перестал понимать, что к чему. Но я точно знаю, что их зовут не Хапи и Паноук. И они не зодчие, а строители гробниц.

Он показал на двух других мужчин, сидевших с Панебом и Неферхотепом: одного – знатного, а другого – в отрепьях.

– А как насчет их гостей – их ты знаешь?

К этому времени в таверну набилось слишком много народу, чтобы Ненри мог рассмотреть тех двоих.

– Дай мне твой плащ, – сказал он Семеркету.

Набросив плащ так, чтобы прикрыть лицо, как это недавно делал Семеркет, Ненри пошел неровной походкой пьяного, делая вид, что направляется к канаве возле угла таверны, чтобы помочиться. Проходя мимо стола, за которым сидели четверо, он вгляделся в лица.

– Тот, что слева – никто, – сказал Ненри, снова очутившись рядом с братом. – Это какой-то ужасный нищий или преступник. У него нет ни носа, ни ушей… Эй, Кетти, что ты на меня так смотришь?

Быстро вглядевшись в полумрак, Семеркет увидел, что с Панебом и Неферхотепом и вправду сидит безносый – в том не было никаких сомнений. Чиновник торопливо оглядел харчевню в поисках двух товарищей нищего. Если они здесь и узнали Семеркета, ему и брагу может грозить беда. Но, хотя в таверне полно людей и дыма, можно было сказать наверняка – на этот раз Безносый один, без своих приятелей.

– А тот, второй? Который из благородных?

– Да, его я знаю, – ответил Ненри, глядя на свои руки. Его лицо снова начало подергиваться. – И ты тоже знаешь.

– Heт.

– Нет, знаешь, Кетти. Это муж Найи, Накхт.

Он не помнил, как очутился на улице. Прокладывая путь через забитые людьми улицы, Семеркет не обращал внимания на попытки Ненри его остановить. Вскоре он очутился в конце мола, рядом с глубокой гаванью, и сел на сваю, глядя на дымящийся Нил и тяжело дыша.

Наконец, Ненри его догнал.

– Кетти…

Семеркет бросил на брата полный ненависти взгляд.

– Не вини меня, – сказал Ненри, стоя рядом. – Это ведь ты их выслеживал, а не я.

Гнев младшего брата прошел.

– Ты не понимаешь, – проговорил он со вздохом. – Я-то думал, что, в конце концов, начинаю ее забывать. Один раз прошел целый день, а она даже ни разу мне не вспомнилась. Но при виде Накхта…

Он замолчал. С ближайшего склада веяло запахами перца и корицы, а стоящий неподалеку на якоре недавно закончивший погрузку корабль источал кислые запахи пшеницы и кукурузы. Ко всему этому прибавлялась вонь застоявшейся воды, и Ненри слегка затошнило. Он посмотрел на нахмурившегося брата. Писец всегда считал своим долгом подбадривать людей, поэтому стал размышлять – как бы вывести Семеркета из мрачного настроения.

– Так что, ты хочешь узнать, что я обнаружил на базарах? – спросил он. – Разве не для этого ты искал со мной встречи?

Семеркет вздохнул.

– Допустим.

– Я сделал все, как ты сказал. Вообрази меня в плаще вавилонского торговца! Я даже завязал глаз драгоценной повязкой, можешь себе представить? И говорил с этим их тягучим акцептом. «Драгоценности, – сказал я. – Царские драгоценности для моих жен, оставшихся в Вавилоне».

Ненри пристально посмотрел на брата, который все еще хранил мрачный вид, а потом заговорил еще более оживленно:

– Я подмигивал, чтобы они поняли, что именно я имею в виду. Но они вытаскивали какую-то ерунду, в которой даже я мог опознать подделку. «Нет, нет, нет! – говорил я. – Вы хотите оклеветать моих жен, предлагая им мусор, достойный шлюх?» Я так настаивал, что мне велели вернуться на следующий день. Ну, что мне еще оставалось делать, как не вернуться?! Хотя моя жена всячески возражала…

Последние слова привлекли внимание Семеркета.

– Почему? – спросил он слегка резко. – Какое ей дело до того, куда ты идешь?

– Ну, честно говоря, она думает, что все, имеющее к тебе отношение, приносит несчастье. И я не очень ее виню – это действительно так.

Семеркет фыркнул, не в силах возразить против такого довода, и снова начал смотреть на реку.

Брат его продолжил рассказ:

– Итак, на следующий день я вернулся к палаткам торговцев. Но что ты думаешь? Купцы сказали, что я должен уйти, что у них нет того, что мне нужно. Еще днем раньше мне там оказывали совсем другой прием, осмелюсь сказать. Что заставило их запеть на другой лад, как ты думаешь?

Семеркет продолжал смотреть на воду.

– Кто-то намекнул им, что ты знаешь об ограблениях гробниц, – тупо сказал он.

Губы Ненри начали спазматически шевелиться, лицо превратилось в дрожащую зыбь тиков и подергиваний.

– Об ограблениях могил?! – эти слова прозвучали почти взвизгом.

Семеркет протянул руку и зажал брату рот.

– Успокойся. Хочешь, чтобы кто-нибудь услышал?

Ненри отодвинулся.

– Ты расскажешь мне все, Кетти! Если бы я знал, что драгоценности связаны с таким делом, я бы ни за что в это не впутался, ты же знаешь! Ограбление гробниц!

И Семеркет поведал Ненри обо всем, что ему удалось узнать с тех пор, как он начал расследование – о том, как он нашел заброшенный лагерь в Великом Месте и древнюю серьгу-кольцо, закопанную в песок; о своих подозрениях насчет строителей гробниц и их странной, бесчувственной реакции на смерть Хетефры; о том, что он боится есть деревенскую еду из страха, что она напичкана снотворными снадобьями – или даже чем-нибудь похуже. Он рассказал о женщине Ханро, о том, как она намекала на темные дела, творящиеся в деревне. Чиновник сообщил о вражде между Панебом и Неферхотепом, которые, тем не менее, продолжали работать вместе, рассказал о том, как они ускользнули из деревни в Восточные Фивы, хотя им запрещено было так поступать; о том дне, когда он столкнулся с нищими у деревенского храма. А вот теперь, этим вечером, безносый показался в «Бивне слона»… А с какой целью – неизвестно.

А еще Семеркет рассказал брату (у которого к тому времени слегка отвисла челюсть) о том, как меджаи нашли окровавленный парик Хетефры в Великом Месте, и о своих подозрениях насчет того, что строители гробниц заручились поддержкой царевича Пентаура, чтобы запутать и, по возможности, вовсе остановить дознание. Младший брат поведал о том, как нашел в доме десятника печень преступной царицы и выяснил, кто такой загадочный торговец по имени Аменмес, предположительно, продавший реликвию Панебу. И, наконец, рассказал, как тень убиенной жрицы преследовала деревню строителей гробниц.

– Я иду по улице со множеством дверей, Ненри, – заключил Семеркет, опустив голову на руки. – Я обыскиваю дом за домом, открываю все двери. А когда мне кажется, что я знаю все, что следует узнать, то подхожу к последней двери, открываю ее – и нахожу новую длинную улицу с новыми дверями. Чем больше я узнаю, тем меньше знаю. А теперь, нынешним вечером, открылись две новые двери – дверь в дом градоправителя Пасера и дверь в дом Найи, – Семеркет удрученно вздохнул. – Боги играют со мной в кости, Ненри. Это заговор.

Старший брат почувствовал внезапный прилив огромного страха за свое собственное положение.

– Как градоправитель Пасер может быть с этим связан? С какой целью?

Семеркет встал и зашагал к главной улице.

– Не знаю, – устало ответил он.

У брата всегда всплывал один и тот же вопрос – как ситуация повлияет на его карьеру и положение в Фивах?

– Куда ты, Кетти? – спросил Ненри, когда они добрались до главной улицы.

– Туда, куда ты не должен со мной идти. Ступай домой, брат.

Этой почью Семеркет собирался войти в еще одну дверь, в ту, которая вообще-то открылась еще недели назад, когда он нарвался у деревенского храма на безносого и его дружков. Теперь он должен был пройти через эту дверь, какой бы страшной она ни оказалась.

Оставшись в одиночестве, Семеркет пошел по улицам, которые привели его в иноземные кварталы Фив. Тут жили торговцы, купцы, беглецы из далеких земель, назвавшие Египет своим домом. Многие из них были ссыльными, изгнанными за преступления, совершенные в разных местах. Другие – просто путешественниками, решившими, что страна слишком привлекательна, чтобы ее покинуть.

Над улицей, по которой шел Семеркет, было множество галерей и балюстрад, находившихся так близко друг к другу, что они почти соприкасались. Некогда ярко раскрашенные, теперь балконы поблекли, краска на них осыпалась. Когда здание рушилось, обломки оставались лежать на улице вперемешку с грудами мусора.

С грязью этого района мирились остальные его обитатели – бродяги, калеки и попрошайки, из которых состояло Царство Нищих. Негодяи всех мастей бездельничали в дверях, – провожая взглядами проходившего мимо Семеркета. Как и при встрече с безносым и его сообщниками у деревни строителей гробниц, Семеркет быстро показывал тайный знак их царства, что на сей раз приводило к желаемому результату. При виде знака нищие отступали обратно в темные убежища и не тревожили его.

Вскоре Семеркет уже стоял перед гниющими воротами заброшенного храма. Грязное здание, которого избегали фиванцы, было воздвигнуто гиксосами сотни лет тому назад. Немногие знали, что строение это является резиденцией царя.

Семеркет ненадолго остановился у колонн. Больше всего на свете ему хотелось бежать отсюда, но он не мог. Собравшись с мужеством, дознаватель побарабанил кулаками в гниющие ворота и крикнул:

– Откройте! У меня есть дело к царю!

Черная дверь медленно отворилась. В полумраке стоял человек, огромный, как бог. Семеркет сделал тайный знак, и гигант сделал знак ответный. Потом сердито посмотрел на чиновника из-под бровей, подведенных по египетской моде, хотя у гиганта этого росла борода, как у чужестранца. На груди его висели крест-накрест два кривых ножа. Человек поманил Семеркета, приглашая следовать за ним.

В храмовом дворе царило странное молчание. Священное озеро с течением лет засорилось, но все еще было связано с Нилом давно забытым подземным виадуком. Теперь оно напоминало заросший оазис пальм и тростников. Семеркет последовал за гигантом через этот крошечный лес, слыша шуршание змей и скорпионов под гнилушками.

В храме единственным источником света служили крошечные масляные лампы в нишах в стене. Семеркет начал сознавать присутствие сотен нищих, расположившихся в залах в ожидании ночи. Эти люди как будто вжимались в пол, когда он проходил мимо, время от времени стонущими голосами посылая проклятья, если он сослепу наступал на чью-нибудь ногу. Семеркет поднес плащ к носу, потому что в этом месте воняло хуже, чем в нужнике,

Гигант толкнул ширму, за которой открылась еще одна сеть коридоров. Это злополучное собрание рушащихся проходов, следующих друг за другом, напомнила Семеркет истории, которые он слышал о народе кефтиу: их бог, запертый в центре огромного лабиринта, был полубыком-получеловеком, и его кормили человеческой плотью.

Как бы в ответ на эти мысли в темноте раздался далекий рев чудовищного безумного животного. Чем дальше они шли по темным коридорам, тем громче становился рев, а когда он стал совсем близким, Семеркет решил, что бешеные звуки все таки издает не животное, а человек.

Гигант привел его в маленькую переднюю, примыкающую к комнате, из которой доносились крики, и велел:

– Жди здесь.

Семеркет сел в грубое кресло, и в его ягодицы впилась сломанная солома. Вопли внезапно смолкли. Теперь до него доносились знакомые звуки: далекий стук-перестук какого-то колесного экипажа, сопровождаемый жалобным блеянием барана. Семеркет понял, что не может просто сидеть и ждать, бесшумно двинулся к дверному проему и заглянул внутрь.

Трое мужчин с бритыми головами, облаченные только в набедренные повязки, удерживали на столе связанного человека. Четвертый, явно самый главный из них, ждал неподалеку. Вот рту у связанного был кляп, но все-таки он ухитрялся бороться и кричать – это его вопли и слышал Семеркет. Четвертый приблизился к распростертому на столе телу и поставил колено на грудь жертвы, в то время как остальные держали голову. Главарь протянул длинную худую руку к столу с бронзовыми инструментами, взял маленькую ложку и повертел ее в паучьих пальцах, чтобы поймать дымный свет жаровни.

Этот худой проворно погрузил инструмент в левую глазницу жертвы, осторожно повернул – и вырвал влажный полупрозрачный глаз из зияющей дыры, швырнув поблескивающий кусочек плоти в маленький таз. Кровь забила гейзером из головы человека, окатив его мучителей, но они остались равнодушны к этому, как и к крикам жертвы. Быстрый поворот ложки – и второй глаз тоже оказался вырван.

Семеркет понял, что в комнате находится Делатель Калек с тремя своими помощниками, и ощутил во рту вкус рвоты. Но Семеркет был слизком зачарован зрелищем, чтобы даже выблевать, потому что в Царстве Нищих Делатель Калек был столь же легендарен, как сам Царь Нищих. Этот жрец-отступник учился на лекаря, но его особым талантом было не целительство, а создание ужасающих уродств с помощью крюков и ножей. Любое болезненное изменение тела, любое новое ужасающее уродство будет пущено в ход, чтобы сделать нового нищего, способного приносить доходы.

Делатель Калек потянулся к жаровне и зажал между большим и указательным пальцами светящийся уголек. Он быстро вставил уголек в зияющую глазницу, потом повторил ту же самую процедуру со второй. Раздалось шипение, до Семеркета донеся запах горящей плоти, и кровотечение прекратилось – как и крики. Последняя судорога – и человек потерял сознание.

Делатель Калек, перевязывая голову человека, заговорил удивительно высоким и приятным голосом:

– Дайте ему на ночь немного опиумной пасты – и так в течение трех дней. Никакой твердой пищи, только бульон. Если не начнется лихорадка, он выживет.

Делатель Калек тщательно вытер с себя высыхающую кровь.

Семеркет не видел, к кому именно обратился лекарь-отступник, но тихий голос ответил из полумрака:

– Пошлите его к Царю Нищих Севера, если выживет. Царь должен знать самое страшное, что ожидает шпионов, которых он еще пошлет в мое царство.

– Да, господин, – ответил Делатель Калек сладким от удовольствия голосом. Он был человеком, который наслаждался своей работой.

Другой голос окрикнул громче:

– Сам!

Гигант, что провел Семеркета через залы, сунул голову в комнату.

– Господин?

– Теперь займемся другими делами.

Семеркет был так заворожен зрелищем, что не осознал, когда Сам вернулся в переднюю и встал за его спиной, обнажив драконьи зубы в натянутой улыбке.

– Осторожней, – сказал гигант. – Бедняга, который там лежит, был виновен в том, что слишком много видел. – Он с притворной печалью покачал головой. – Но больше шпион не увидит ничего.

Сам сердечно рассмеялся, как будто они с Семеркетом были друзьями.

Чиновник последовал за ним в другую комнату. Железистый запах свежей крови пропитал здесь воздух, и, казалось, тут было слишком тепло. Внезапное движение в полутьме привлекло внимание Семеркета. То был баран, украденный из священного стада Амона в Карнаке. Его расчесанная белая шерсть спадала до полу мягкими волнистыми завитками, закрученные рога были густо позолочены. Баран был запряжен в миниатюрную колесницу из инкрустированного цитрусового дерева.

– Итак, меня навестил Семеркет? – раздался из этой колесницы глубокий голос.

– Да, это я, ваше величество.

– Но ты же был в Вавилоне, Трое или каком-то другом забытом богами месте, разве не так?

– Простите, ваше величество, но вы всегда точно знаете, где я… Как знаете и обо всем в Фивах.

В комнате раздался низкий смех, и Семеркет, заглянув в колесницу, встретился со сверкающими свирепыми глазами Царя Нищих. На шее его висели тяжелые золотые и серебряные цепи, на голове была помятая золотая корона. Несмотря на свои царские украшения, он был всего лишь безногим торсом с парой мускулистых рук: его ноги давным-давно отрезал другой Делатель Калек, еще до того, как он стал царем. Баран и колесница служили теперь ему ногами.

– Значит, расследуешь очередное преступление?

– Да, ваше величество.

– Оно имеет отношение к убитой жрице?

Семеркет, скрыв удивление, негромко спросил:

– Что вы можете мне об этом рассказать?

Царь Нищих хлестнул вожжами по бокам барана и повел колесницу через комнату.

– Мы не имеем к этому отношения, если ты это имеешь в виду. У меня достаточно проблем без убийства старых женщин. Ах, Семеркет, сколько лет прошло с тех пор, как мы говорили в последний раз, и сколько с тех пор изменилось! На юге настали тяжелые времена. Наша империя с годами ослабела, нынче богатеет только север.