Текст книги "Год гиен"

Автор книги: Брэд Гигли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Фивы кажутся достаточно процветающими.

– Только не в глазах нищего. Когда великие южные семьи испытывают нужду, милостыни подают все меньше, взятки скудеют.

Он продолжал горько жаловаться на своего сотоварища, Царя Нищих северной столицы, еще более богатого и могущественного монарха, чем он сам, который каким-то образом вырвал контроль над изобильным притоком чужестранных денег и добра, текущим из-за Великого Моря.

– Он знает наши самые слабые места, – сказал Царь Нищих, – поскольку посылает сюда своих агентов и шпионов. Один из них вчера был перехвачен в Фивах – вот этот человек, что лежит на столе, – взгляд Царя Нищих был почти дружелюбным, когда он изучал еле дышащую жертву. – Но его наказали так, что он уже никогда больше не сможет за нами шпионить. А поскольку мы милосердны, его отошлют обратно на север в знак предупреждения… Если он выживет. – Царь Нищих остановил у ног Семеркета свою миниатюрную колесницу. – Но все это наши проблемы. Почему ты пришел сюда сегодня, спустя столько лет? Что тебе от нас нужно?

Семеркет рассказал о нищих, которые пришли в деревню строителей гробниц, и о том, что они не узнали его секретного знака. Услышав рассказ Царя Нищих, он невольно подумал, что это были нищие с севера, каким-то образом заключившие союз со строителями гробниц, и признался, что боится – дело имеет отношение к ограблению могил.

– Ограбление в Великом Месте?

Даже Царь Нищих был шокирован – или позавидовал, услышав такое (Семеркет не мог решить, что именно).

И тут безглазый начал издавать тихие звуки, словно приходил в себя. Приблизившись к нему, чиновник наклонился, чтобы рассмотреть нищего. К своему потрясению, он его узнал.

– Это один из тех, кто напали на меня у деревенского храма!

Глаза Царя Нищих сверкнули красным блеском.

– Тогда задавай ему вопросы, Семеркет, и выясни, почему он оскверняет мое царство.

Семеркет прошептал на ухо нищему:

– Я – человек министра, был в деревне строителей гробниц. Я – тот, кого ты пытался убить. Ты меня помнишь?

Человек повернул голову туда, откуда слышался голос. Кровь сочилась из-под его повязок. С огромным усилием он кивнул.

– Твоя жизнь в моих руках, – проговорил Семеркет. – Ты все еще можешь жить, если расскажешь мне правду. Ты – подданный Царя Нищих Севера?

Человек снова кивнул.

– Что его связывает со строителями гробниц в Великом Месте? Почему ты сюда пришел?

Потрескавшиеся губы человека шевельнулись, как будто он пытался заговорить. Оглядевшись, Семеркет увидел таз с водой, в котором все еще отмокали инструменты Делателя Калек. Хотя вода была розовой от крови и гноя, чиновник вынул из нее губку и выжал несколько капель на губы нищего. Когда тот попытался заговорить, Семеркет приблизил ухо к его губам.

– Корабль… перевернулся… – с трудом выдохнул нищий.

Семеркет и Царь Нищих в замешательстве переглянулись.

Чиновник решил, что несчастный бредит.

– Какой корабль перевернулся? О чем ты?

Человек задрожал. Его дыхание стало поверхностным и прерывистым, он задыхался, словно рыба, вытащенная на берег. Семеркет снова выжал несколько капель воды на его губы. Но вода стекла в лужу на столе. С еле слышным стоном человек этот выдохнул, содрогнулся и умер.

– Проклятье! – взревел Царь Нищих.

Семеркет вздохнул и выпрямился в полумраке.

– В Фивах остались его товарищи. Я видел безносого нынче ночью в «Бивне слона».

Царь Нищих немедленно погнал колесницу к двери, крича Саму, чтобы тот взял несколько человек, отправился в таверну и схватил нищего. После того, как гигант ушел, Семеркет приблизился к Царю.

– Вы считаете меня другом?

Царь подозрительно взглянул на него.

– Я считаю союзников, а не друзей.

– Тогда говорю, как один союзник другому – не поддавайтесь искушению поторговать сокровищем, которое должно прийти к вам. Меджан уже подозревают пропажу. Когда они найдут воров и пропавшие драгоценности, все, кто будет связан с этим делом, лишатся жизней. Это я твердо обещаю вашему величеству. Даже цари могут пасть.

* * *

Записка гласила: «Крайне важно видеть тебя. Я у навеса рядом с общественным колодцем. Я не пьян. Пожалуйста. Семеркет».

Наследующее утро после посещения Царя Нищих Семеркет, собрав всю свою волю, вошел во вторую дверь, которую открыл прошлой ночью. Стоя на маленькой площади, он ждал, пока из дома не появилась служанка с корзиной грязного белья на бедре. Девушка была бы хорошенькой, если бы не заячья губа. Она вздрогнула, когда чиновник к ней приблизился: видимо, не привыкла, чтобы незнакомцы испытывали к ней что-либо, кроме отвращения. Служанка прикрыла рот свободной рукой, в глазах ее был испуг. Семеркет жестом дал понять, что ей не следует бояться, и протянул кусок сложенного папируса.

– Не отнесешь ли это своей госпоже? – спросил он. – Так, чтобы никто не видел?

Он вытащил из кушака медяшку и протянул девушке.

При виде поблескивающего металла взгляд ее стал гораздо дружелюбней. Она кивнула, взяла записку и исчезла в доме.

Лениво, как будто ничто его не заботило, Семеркет прошелся до ближайших конюшен, в которых жители домов, выходивших на площадь, держали скот: дойных коров, осликов для перевозки грузов, а иногда – лошадь. Он кивнул содержателям конюшен, которые там работали, но ничего не сказал, прислонившись к коновязи.

Чиновник заставил свое сердце биться спокойнее. «Ты будешь держать себя в руках, – твердо сказал он себе. – Сегодня ты останешься спокойным и равнодушным. Ты не…»

– Семеркет?

Тихий голос заставил его вздрогнуть, и он быстро повернулся в ту сторону, откуда его позвали. Несмотря на приказы, его сердце непокорно прыгнуло в глотку.

– Найя.

Внезапно голос его упал до шепота. Она стояла в дверях конюшни, стройная, еще более красивая, что запомнилась ему, и знакомый цитрусовый запах уже коснулся его ноздрей.

Найя, казалось, совершенно не изменилась, хотя одевалась богаче, чем тогда, когда была его женой. В ее ушах висели золотые диски, головная повязка была из богатой шерсти и падала длинными черными волнами до самой земли.

И только тут Семеркет заметил, что она что-то несет на руках. Сперва он не мог догадаться, что это такое, но потом услышал исходившие от свертка тихие скулящие звуки. Взгляд дознавателя стал жестким и острым.

– Знаю, в твоей записке говорилось, чтобы я пришла одна, – быстро заговорила Найя, увидев выражение его лица, – но я не могла его оставить. Ему всего неделя от роду, я не осмеливаюсь доверить его слугам.

Посылая записку, Семеркет даже не мог представить себе такую сцену. Вообще-то, он так старался ничего себе не представлять, что его разум закрылся от любых возможных вариантов. Чиновник стоял, едва дыша.

– Семеркет? – Найя сделала шаг веред. – Да скажи что– нибудь!

Он сглотнул.

– Я не знал… Я имею в виду – никто мне не сказал…

Семеркет неистово пытался вернуть жизнь своим рукам и ногам, которые полностью онемели, пытался заставить работать свой глупый язык. Сделав долгий вдох, он заговорил снова:

– Я имею в виду… Поздравляю, Найя. – К его удивлению, голос прозвучал спокойно и ровно.

Найя с облегчением улыбнулась, пошла к Семеркету и с готовностью подняла к нему ребенка, развернув немного пеленки, чтобы он мог видеть лицо.

– Разве он не красавец?

Ребенок и вправду был красавцем. Его кожа имела такой же бледный, дымчатый оттенок, как у матери. Младенец подслеповато заморгал на Семеркета, его темные глаза была огромными, как у теленка. Головку покрывали прекрасные темные волосы, лоб был высоким, говоря о грядущем уме. Не успев спохватиться, чиновник поднял палец, чтобы коснуться руки ребенка, такой невероятно мягкой.

Ребенок серьезно посмотрел на него и вцепился в палец с силой, которая удивила Семеркета. Хотя лицо чиновника осталось бесстрастным, про себя он подумал: «Я сейчас заползу в какую-нибудь нору и умру там, прямо на месте».

Но вместо этого он спросил таким же удивительно ясным голосом, что и минуту назад:

– Как его зовут?

– В семье Накхта есть предание, что они происходят от фараона Хани – поэтому так мы его и зовем. По крайней мере, сейчас.

– Хани.

Семеркет отнял свой палец, и ребенок закрыл глаза и повернул головку в сторону, издавая чмокающие звуки. Чиновник посмотрел на бывшую жену.

– Мне не нужно спрашивать – как у тебя дела, Найя. Ты похорошела.

Довольная, она улыбнулась. Потом брови ее участливо нахмурились:

– Но, Кетти! Ты-то выглядишь не слишком хорошо. Что-то тебя беспокоит!

Что надо ответить? Он не мог сказать ей, что в что еду могут добавить снотворное или яд, что он боится спать ночью из-за того, что даже в снах притаилась смерть. Поэтому Семеркет сказал:

– Со мной все в порядке. Правда.

– Что ты тут делаешь, Кетти? В твоей записке говорилось, что речь идет о жизни или смерти.

Он оглядел конюшню, пытаясь найти нужные слова.

– Это длинная история. Я расследую преступление, убийство…

Найя со счастливым видом прижала ладонь ко рту.

– Ты снова вернулся в суд, так? Кетти, это хорошая новость!

– Найя…

– Это именно то, что тебе нужно, чтобы твоя жизнь снова пошла своим чередом.

– Найя…

– Ты не представляешь, как я беспокоилась за тебя…

На этот раз голос его прозвучал более сурово, чем он хотел:

– Найя, прекрати!

Она немедленно замолчала, широко раскрыв глаза.

– Я здесь потому, что подозреваю, что в это дело замешан твой муж.

Женщина продолжала молча смотреть на него все с тем же ужасным выражением лица, крепко прижав ребенка к груди.

– Найя, я его видел, – быстро заговорил Семеркет. – Видел прошлой ночыо. Накхт встречался с ними – с людьми, которых я выслеживал. Послушай, это плохие люди. Среди них есть один – безносый нищий – который однажды даже пытался меня убить. Он опасен, Найя. Другие – десятник из гробницы фараона и писец. Жрицу убили. Мы считаем, что в Великом Месте происходит ограбление гробниц, и теперь градоправитель Пасер…

Он замолчал. Все шло не так, все было огромной бессвязной путаницей. Найя все еще смотрела на него широко раскрытыми глазами. «Она думает, что я спятил», – сказал себе Семеркет.

– Найя… – проговорил он беспомощно.

– Чего ты от нас хочешь, Семеркет?

Она никогда еще не говорила с ним таким холодным тоном.

Он заморгал.

– Мне нужно знать, что происходит.

Женщина медленно покачала головой.

– И поэтому ты пришел сегодня сюда, неизвестно откуда, и ждешь, что я донесу тебе на своего мужа. – Найя опустилась на тюк сена, как будто силы внезапно оставили ее. – Я-то думала – Она вздохнула, недоговорив.

Семеркет сел рядом и попытался объяснить.

– Найя, если Накхт во все это замешан, последствия будут ужасными для всех. Ты же знаешь законы. Вся твоя семья будет наказана. Все окажутся в опасности – ты, твои слуги. Даже этот ребенок, которого ты держишь на руках.

Рот ее удивленно приоткрылся, в темных глазах мелькнули страх и негодование.

– И ты думаешь заставить меня выполнить твою просьбу, угрожая моему ребенку? О, Семеркет! Нет, нет!

Она выбежала из конюшни. Семеркет догнал ее у колодца и потянулся, чтобы схватить за руку. Он прикоснулся к ней впервые за несколько месяцев, и их обоих словно тряхнуло от удара молнии. Найя остановилась, тяжело дыша, но не повернулась, чтобы посмотреть на него.

– Я пришел не затем, чтобы угрожать твоему ребенку, милая, – тихо проговорил Семеркет. – Я бы убил любого, кто бы так поступил. Я пришел, чтобы тебе помочь, помочь твоему мужу, если он и вправду замешан в это дело.

Она мгновение молчала, все еще отказываясь на него посмотреть. Потом еле слышно заговорила:

– Что ты хочешь, чтобы я сделала, Семеркет?

– Ступай к нему. Скажи, что каким бы образом он ни впутался в это, что бы он ни сделал, все еще можно исправить. Самое лучшее, что он может сделать – это рассказать мне все, что знает.

Младенец у груди Найи снова начал плакать, и этот звук как будто побудил ее к действию.

– Ребенка надо покормить, Семеркет.

Она поспешила к своим воротам и открыла их.

– Ты поговоришь с мужем? – крикнул он ей вслед.

Но женщина уже скрылась в доме.

* * *

В ту ночь луна была серебристой. Только черный силуэт Небесных Врат на фоне одеяла звезд служил Семеркету проводником, когда он шел из храма в деревню строителей гробниц. Странно, но он испытал облегчения при виде факелов на деревенской стене. Неужели жизнь стала такой одинокой, что он предвкушает компанию людей, которые его ненавидят?

Семеркет прошел через меньшие южные ворота в темнеющую деревню. Хотя по меркам строителей гробниц час был ранним, деревня выглядела пустой. Двери и ворота были крепко заперты для защиты от ночи и того, что в ней таилось.

Чиновник медленно двинулся по темному коридору главной улицы к дому жрицы, ведя кончиками пальцев по стенам справа и слева. Он нащупывал землю ногой каждый раз, прежде чем сделать шаг, чтобы не споткнуться о кувшины или метлы, оставленные возле дверей.

Постепенно он начал сознавать, что слышит еще какой-то звук кроме собственных шагов. Каждый раз, когда он ставил ногу, слышался такой же звук позади, как будто кто-то пытался в точности попасть в такт его шагам. Он повернулся, вгляделся в темноту, но увидел только далекий свет факелов у южных ворот.

– Эй? – крикнул он в темноту. – Кто там?

Ответа не последовало. Но когда чиновник снова двинулся вперед, до него опять донеслось слабое эхо. Внезапно Семеркет представил себе могучую львицу, а рядом с ней мельком увидел Хетефру – забрызганную кровью и жуткую. Он сорвался на бег, наплевав на любые горшки или метлы, притаившиеся в коридоре и готовые сделать ему подножку.

Семеркет подбежал к двери дома Хетефры, дрожа и задыхаясь; быстро распахнул дверь и вогнал на место засов. Потом прижался к дереву ухом и, прислушиваясь, стал ждать. Не услышав ни звука, он заставил себя сделать несколько глубоких вдохов. Постепенно страх его утих. И тут негромкий голос проговорил в темноте за его спиной:

– Вы верите, что она и вправду среди нас?

Чиновник крутнулся, выдох застрял в его глотке. На полу в передней комнате сидела Ханро, закутавшись в платок, спасающий от холода. На коленях она держала Сукис.

Кошка компанейски побежала к Семеркету и обвилась вокруг его ног.

Успокоив бешено стучащее сердце, тот нагнулся, чтобы погладить зверя, но не перестал наблюдать за Ханро. Она казалась маленькой и испуганной, не такой, как всегда – храброй потаскухой. На лице женщины не было раскраски, и одежда выглядела простой.

Семеркет сделал шаг вперед.

– Я видел, как угрызения совести могут так мучить виновных, что им повсюду мерещатся демоны и духи.

Ханро задрожала, сжав голову руками. Она забыла надушиться сандаловыми благовониями, как делала всегда, и Семеркет был поражен, внезапно обнаружив, насколько привлекательней она без всяких ухищрений – без раскраски и одеяния богини.

Дознаватель погладил пальцем ее щеку и удивился, что она мокра от слез.

– А ты не боишься, что здесь, в темноте, может ждать Хетефра? – ласково спросил ои.

Ханро не ответила на вопрос, но ее дыхание стало неровным.

– Я пришла сюда, чтобы сказать вам, что завтра ухожу. У меня есть драгоценности, – она указала на маленький алебастровый ларец, стоящий на полу. – Как только рассветет, я отправлюсь на другой берег реки, в восточный город. Я хотела попросить вас помочь мне найти там дом, где меня не смогут найти. Иначе меня заставят вернуться.

– Ханро…

– Если вы не поможете мне, я не знаю, что делать. Мне больше некого просить.

Слова сорвались с его языка прежде, чем он успел подумать:

– Да, я тебе помогу.

Ханро удивленно посмотрела на него.

– Вы поможете? Правда?

Семеркет кивнул. Все очень просто – она была единственным человеком, к которому он ощущал близость. Но не это было главным. «Почему она не должна получить от жизни то, что хочет?» – спросил ои себя.

Чиновник увидел, какой огонь загорелся в ее глазах, когда Ханро услышала его ответ. Губы ее приоткрылись, она наклонилась к нему так близко, что Семеркет мог чувствовать ее тепло. Когда она наклонила голову, губы их встретились, а дыхание смешалось. Он застонал, пытаясь отодвинуться, но обнаружил, что это ему не под силу.

Внезапно он услышал все те же мягкие шаги, что раздавались и на улице за его спиной, только теперь они звучали под дверыо. Быстро повернув голову, он уставился в темноту. Сукис вдруг ощетинилась, выгнув спину и прижав уши к голове. Семеркет приложил палец к губам, предупреждая Ханро, чтобы та молчала, на цыпочках подошел к дверям и прислушался. Теперь он больше не боялся, потому что шаги были явно человеческими – и распахнул дверь.

Конечно, следовало догадаться, кто там стоит.

– Что ты здесь делаешь, Кхепура? – громко спросил Семеркет.

Староста женщин несколько минут разевала рот, как рыба на берегу.

– Ночью я слышала в доме Хетефры какой-то шум, – наконец сказала она, словно защищаясь. – Я должна была убедиться, здесь ли она.

Семеркет знал, что его пытаются навести на мысль, будто Кхепура пришла сюда, чтобы посмотреть на тень Хетефры. Но куда более вероятным было другое (учитывая способность толстухи вынюхивать такие вещи): она знала – в доме находится Ханро.

– Ее тут нет, – Семеркет, как и староста, не уточнил, кого именно имеет в виду, а его черные глаза скрывала темнота.

– Я думала, что слышала не только ваш голос, – невинно сказала Кхепура. – Вы один?

Она наклонила голову, чтобы заглянуть мимо него в дом. Семеркет быстро заступил ей дорогу. За своей спиной он услышал тихие звуки – это Ханро вернулась в кухню в дальнем конце дома.

Кхепура тоже услышала их.

– Не один, – ответил он.

– О?

– Со мной кошка.

– О?

Она сально улыбнулась:

– Доброй ночи, Семеркет.

Этими безобидными словами Кхепура каким-то образом дата понять, что за дверью находится целая пропасть разврата.

Семеркет с отвращением отшатнулся от нее, и тут толстуха заметила алебастровый ларец, который принесла Ханро – он стоял на плитках пола, переливаясь в свете звезд. Кхепура, без сомнения, его узнала, и ее многозначительная улыбка стала шире, как будто все подозрения подтвердились. Тихо хихикая себе под нос, она повернулась и пошла обратно по улице. Чиновник подумал, что для такой дородной женщины она движется с уверенной грацией, хотя и со слоновьей.

Семеркет снова запер дверь и присоединился к Ханро. Он заметил, что Сукис теперь успокоилась, но все равно ведет себя чутко и настороженно.

– Она знает, что ты тут, – сказал он Ханро.

– И что с того? Послезавтра я буду свободна!

– Она увидела на полу твой ларец с драгоценностями.

На лице Ханро сразу отразилась паника, она побежала в гостиную и подобрала маленькую шкатулку, прижав ее к груди, как Найя прижимала младенца. Потом лицо ее стало диким.

– Свинья! Я ее ненавижу! Я ухожу отсюда – в том числе, из-за нее. Вечно шпионит за мной и клевещет!

– Ты должна это спрятать, – сказал Семеркет. – Можешь оставить ящик тут, если хочешь.

Он увидел промелькнувшее в ее глазах недоверие. Ханро еще крепче вцепилась в ларец.

– Н-нет. В моем доме есть место, где я могу их держать. За расшатанным кирпичом. Только я одна знаю этот тайник.

Потом в ее голосе снова зазвучало мурлыканье. Она начала рассказывать, какой дом она хочет заиметь в Восточных Фивах для себя и Семеркета.

– А когда ты вернешься домой, то ляжешь на нашу кровать, и я буду массировать твои ноги, а соседи будут благоразумно прятаться за воротами.

Он удивился.

– Ханро, – неловко начал Семеркет, отчаяние снова начало сковывать его язык. – Когда я сказал, что помогу тебе, я не имел в виду… Я хотел сказать только… Мне не везет на женщин, это ужасный риск. Все кончится только тем, что ты меня проклянешь.

Ханро лишь уверенно улыбнулась и сунула алебастровый ларец ему под нос, как будто один вид сокровищ мог унять любые его протесты. Она приподняла крышку, и, увидев содержимое, Семеркет и вправду лишился дара речи.

Перед ним был царские драгоценности, которые они с Кваром искали, те, что тщетно разыскивал по базарам Ненри. Кольца, браслеты, амулеты смешались в ларце, радужная смесь цветов, ярко блестевшая даже в темноте.

Только по одной работе Семеркет опознал бы в них царские украшения. Но о еще большем говорили иероглифы, сделанные золотом и серебром на слоновой кости и электре. Каждая надпись заявляла, что это принадлежит фараонам и их сыновьям из далекого прошлого, чьи имена были столь же легендарны, как имена богов.

Пораженный и зачарованный, чиновник взял драгоценное сердце-скарабея и высоко поднял, чтобы прочитать при слабом свете звезд надпись на нем. Имя женщины-фараона Хатшепсут смотрело на него с золотого брюшка. Он торопливо начал брать другие украшения. Картуши с именами Тутмоса, Аменхотепа, Нефертари блеснули один за другим. Но самым проклятым было имя царицы Таусерт, написанное на великолепном золотом браслете рубиновыми кабошонами – то было самое крупное украшение из имущества Ханро. Семеркет однажды уже видел нечто подобное: браслет в точности подходил к кольцу-серьге, которую они с Кваром нашли в пепле костра в Великом Месте.

– Ханро! – выдохнул он.

– Я ведь получу за них высокую цену, Семеркет? Они хорошего качества, верно?

– Где ты их взяла?

Женщина упорно не встречалась с ним глазами.

– Я уже сказала – от мужчин. Главным образом, от тех, которые работают в гробнице. Я заставляла их давать мне драгоценности за… За то, что я для них делала. Ты ведь не собираешься ревновать, правда? Я всегда была с тобой честна насчет этого. Но с послезавтрашнего дня я больше никогда…

– Вот это – кто это тебе дал?

Он поднял усыпанный рубинами браслет королевы Таусерт.

– Панеб.

– А это?

– Кольцо из ляписа? Думаю, это Аафат.

– А это? – спросил он, держа золотую пектораль и сердоликовую фигурку богини-змеи Меретсегер.

– Это дат мне Сани… Семеркет, почему ты так на меня смотришь?

Дознаватель покачал головой, пытаясь найти слова.

– Ханро, ты знаешь, откуда все это?

– Да, конечно. Мужчины покупают это на свое жалованье. У торговца, кажется, по имени Аменмес.

– А ты сама видела этого человека?

Голос Семеркета прозвучал так резко, что она попятилась в смущении и испуге. Женщина покачала головой.

– А кто-нибудь другой в деревне его видел – кто-нибудь, кроме Панеба и его людей?

– Не знаю… – слабо ответила она. – Семеркет, ты хочешь сказать, что мои драгоценности ничего не стоят? Что я не смогу их продать?

Он печально покачал головой.

– Я говорю, что если ты когда-нибудь попытаешься продать хоть одно из них, тебя схватят. Я даже сомневаюсь, что ты дотянешь до суда, прежде чем тебе накинут петлю на шею.

Она широко раскрыла глаза:

– Семеркет, мне не нравятся такие шутки.

– Это царские драгоценности, Ханро. Они из царских гробниц. Нет никакого торговца. Аменмес был царем, много лет назад узурпировавшим трон. Имя это, вероятно, условное, означающее, откуда они берут эти драгоценности. Может, они добывают их из могилы фараона Аменмеса, – не знаю. Но они не покупают их у торговца, в этом я уверен. Эти драгоценности – краденые.

Ханро раскрыла рот, но не издала ни звука, а только молча смотрела на него. Потом схватила драгоценности и стала запихивать их обратно в алебастровую шкатулку.

– Мне плевать, – пробормотала она. – Теперь они мои. Ты ошибаешься.

У нее так тряслись руки, что он едва могла удерживать в пальцах украшения. Кольцо из ляписа покатилось по плиткам пола.

Семеркет поднял его и вернул Ханро, осторожно положив на ее ладонь. Рука ее была холодна, как лед, и она смотрела во тьму, как в бездну.

– Ханро… – начал он. – Ничто не изменилось. Ты все еще можешь уйти жить в Фивы. Завтра пойдем со мной к министру. Расскажи ему, откуда у тебя взялись драгоценности, и…

В ее взгляде вспыхнула тревога:

– Нет.

– Он тебя вознаградит. Ты получишь деньги, дом – все, что пожелаешь. Ханро, послушай меня! Как только в игру вступят власти, все будет кончено.

Она потрясла головой, в ее взгляде смешались стыд и отчаяние.

– Семеркет, если я что-нибудь скажу властям, все в Фивах будут знать, как я…

Ее легкий голос потрясен но надломился. Семеркет подался вперед, чтобы ее утешить, но женщина отшатнулась от него и прижалась к стене, вцепившись в алебастровый ларец.

– Они узнают, откуда я все это получила.

Семеркет внезапно понял, насколько Ханро несчастна. Она так долго была мишенью для множества жестоких деревенских шуток, что сама начала верить в них. Даже ее любовник Панеб рассказывал о ней гнусные истории. Деревенские мужчины перекупали эту женщину друг у друга, засыпая ее ворованными драгоценностями. Она вела себя, как распутница, поскольку видела в этом единственный способ оставить позади жизнь, которую ненавидела. Семеркет с детства был обречен стать «последователем Сета», и ему никогда не позволялось быть ничем другим, кроме человека, которому пристало такое прозвище. И Ханро обречена на роль, врученную другими.

– Положим, я расскажу все властям, – прошептала она. – Что тогда станется с теми, кто дал мне эти украшения?

Серьезный взгляд чиновника подтвердил ее подозрения.

– Семеркет, я знала этих людей почти всю жизнь!

– Я не могу уменьшить их вину, и ты тоже не можешь, – ответил оп.

Как бы осторожно дознаватель ни подбирал слова, все они сводились к одному: «Ханро, если ты не хочешь умереть вместе с ними, ты должна сделать то, что я тебе говорю».

Губы ее задрожали.

– Я не могу… Не могу уничтожить всех, кого я когда-либо знала.

– Они сами уничтожили себя.

Женщина дрожала, легкие капли пота выступили у нее на лбу. Внезапно Ханро согнулась, и ее вырвало. Когда она перестала давиться, Семеркет помог ей сесть на скамью. Теперь она дышала ровнее, и молча прислонилась головой к кирпичной стене.

– Что ты собираешься делать, Ханро? Что думаешь?

– Думаю?

Она встала на ноги так, будто у нее болели все суставы, и устало повернулась к Семеркету.

– Я думаю, что лучше бы мне никогда тебя не встречать.

* * *

Снеферу сидел за гончарным колесом. Свет в проеме его мастерской померк, он поднял глаза и увидел, что там стоят Семеркет и Квар.

– Господа, – нерешительно проговорил Снеферу. – Чем я могу вам помочь столь ранним утром?

– Ты смог починить кувшин Хетефры, как обещал?

Мастер кивнул.

– Ну, во всяком случае, сделал все, что мог. Некоторых черенков не хватило. Мне пришлось пустить в ход глину, чтобы заделать дыры. Надеюсь, это сойдет.

– Принеси, – велел Семеркет.

И снова сердце Снеферу подпрыгнуло в груди – как из-за серьезного выражения лица чиновника, так и от его недружелюбного тона. Мастер бросил обеспокоенный взгляд на двух посетителей и исчез в глубине мастерской.

Семеркет и нубиец переглянулись, но ничего не сказали.

Дознаватель пошел к башне меджая на рассвете, чтобы рассказать Квару все, что он узнал в Восточных Фивах, а еще – о глиняных черепках, которые давно нашел в Великом Месте и отнес к Снеферу для починки. Под конец Семеркет сообщил меджаю обо всех украшениях, которыми владела Ханро.

– Они обокрали каждую могилу из тех, что строили, – удивленно заметил Квар. – Но нет ничего удивительного, что преступниками оказались строители гробниц. Кто еще настолько хорошо знает Великое Место?

Квар и Семеркет договорились, что заставят Снеферу выдать имя настоящего хозяина кувшина – который наверняка был одним из грабителей. А потом они конфискуют драгоценности Ханро. Конечно, это будет огромным предательством по отношению к ней, но чиновник позаботится, чтобы ее заслуги в разоблачении заговора стали известны. Это, по крайней мере, спасет ей жизнь.

Снеферу вернулся с кувшином.

– Меня удивляет, что вы нашли этот кувшин в доме Хетефры, Семеркет, – смущенно проговорил горшечник.

– Почему?

– Он ей не принадлежит.

Семеркет переглянулся с Кваром.

– В самом деле? Тогда это облегчение. Мне бы не хотелось, чтобы Хетефра, в ее нынешнем расположении духа, но нему тосковала. Тогда чей же он?

Снеферу поколебался, его пугало то, как его рассматривали Квар и Семеркет – как совы, наблюдающие за полевкой, подумал он. По спине его пробежала дрожь страха.

– Я… Я сделал его для Сани.

– Золотых дел мастера? Мужа Кхепуры?

Гончар кивнул, с сомнением глядя на горшок.

– Может, Кхепура одолжила его Хетефре перед тем, как та была…

Его внезапно перебили крики, поднявшиеся у деревенских ворот. Один истерический голос заглушил все прочие голоса.

– Это Ханро! – сказал Семеркет нубийцу.

Квар сунул кувшин в руки чиновнику и покинул мастерскую.

Меджай пробился через волнующуюся толпу на площадь, Семеркет следовал за ним. Ханро вопила и всхлипывала, а при виде чиновника упала на колени, колотя кулаками по земле.

– Они исчезли. Все исчезли! – выговорила она. Слезы текли по ее лицу, волосы превратились в дикие, спутанные заросли. Ханро, всхлипывая, вцепилась в дознавателя. – Драгоценности… все драгоценности исчезли, Семеркет.

Чиновник лишился дара речи. Если сокровища исчезли, вместе с ними исчезла и улика, которую они с Кваром собирались пустить в ход против строителей гробниц. Остался только жалкий треснувший кувшин, который он держал в руках, – а этого вряд ли хватит, чтобы кого-то убедить. Он повернулся к меджаю, который в гневе оглядывал площадь, как будто мог высмотреть вора в собравшейся толпе.

Из толчеи появился мальчик Рамп, за ним – муж Ханро, Неферхотеп. Увидев в центре толпы свою мать, подросток побежал к ней.

– Мама, пошли отсюда. Люди нa тебя смотрят. Не делай этого, – он попытался поднять ее на ноги, но Ханро беспомощно обмякла и его объятьях, продолжая всхлипывать и стонать. – Мама, пожалуйста, – снова сказал Рами, оглядываясь на любопытствующих строителей гробниц. – Мне за тебя стыдно.

Неферхотеп скользнул между людей.

– А ну, встань, шлюха, – велел он сквозь стиснутые зубы. – Больше ты не будешь позорить мою семью.

Его жена заморгала, испуганная резкими словами, но в этот злосчастный миг увидела, как через толпу протискивается Кхепура в сопровождении Панеба. Староста встала перед Ханро, улыбаясь с довольным видом. Она наклонилась к уху Неферхотепа, что-то ему прошептала, и все услышали, как она тонко и весело хихикает.

Ханро стряхнула с себя руки сына и завопила на старосту:

– Воровка! Отдай мои украшения! Я знаю, это ты их взяла!

– Я не крала твои побрякушки, шлюха! – запротестовала толстуха, широко раскрыв глаза. – Клянусь Амоном, пусть я лягу в могилу, если лгу!

– Я знаю, это ты их взяла!

Толпа нашла выход из тупика.

– Пусть решит наш добрый бог! – закричали люди. – Приведите оракула!

Строители гробниц разразились одобрительными криками – все, кроме старейшин. Неферхотеп что-то свирепо шептал Ханро, веля отказаться от своих обвинений. Рами умолял мать, чтобы та взяла назад свои слова – пожалуйста, пожалуйста! Панеб тоже настойчиво уговаривал Ханро успокоиться.

– О чем они? – прошептал Семеркет, повернувшись к Квару.

– О статуе Аменхотепа – фараона, который триста лет назад основал эту деревню. В подобных спорах они назначают его судьей.