Текст книги "Год гиен"
Автор книги: Брэд Гигли
Жанр:
Исторические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
– Утихните, обе! – нетерпеливо огрызнулся Панеб, все еще затягивая набедренную повязку. – В чем вообще дело?
– В доме твоей тети…
Встревоженный десятник пустился бегом, не успела толстуха договорить.
– Вытри губы, Панеб! – крикнула Кхепура ему вслед. – На них кровь!
Две женщины поспешили за Панебом, промчавшимся через деревенские ворота. Кхепура, которая считала, что ее долг, как старосты женщин, состоит в том, чтобы надзирать за моралью жительниц деревни, без устали продолжала возмущенные комментарии.
– Не думай, что я единственная, кто знает о тебе и Панебе! – предупредила она, когда они ступили на узкую деревенскую улицу.
– Да мне-то что! – огрызнулась Ханро, огибая группку вопящих детей, играющих на дороге.
Более быстрая, чем Кхепура, она проворно отступила с пути стаи лающих собак, которые бежали мимо. Как угорь, скользящий меж камышей, Ханро ловко огибала группки деревенских жителей, сплетничающих перед дверями. Толстуха, задыхаясь и сипя, старалась не отставать.
– У тебя нрав гиены в течке! – обвинила ее староста женщин. – Сомневаюсь, что ты можешь назвать имена отцов собственных детей!
– Я уверена, что твой Сани – один из них.
– Услышь ее, о Изида!
Две женщины все еще спорили, когда добрались до дома Хетефры.
Остановившись перед могучим Панебом, загородившим вход, Ханро попыталась заглянуть в комнату через его плечо и, в конце концов, расстроенная, силой отпихнула его в сторону. Кхепура тоже протиснула свою тушу в комнату.
На молитвенной скамеечке Хетефры сидел какой-то человек. Хотя он хранил молчание, его невероятно черные глаза сверкнули, когда он посмотрел на Ханро. Она еще никогда не видела таких черных глаз. Наверное, впервые в жизни женщина вдруг смутилась. Ее руки взлетели к шее, чтобы скрыть следы укусов, которые Панеб в порыве страсти мог там оставить.
– Я понимаю, почему ты не хочешь, чтобы в доме твоей родственницы находились чужие люди, – терпеливо говорил Семеркет человеку со сломанным носом, который возвышался над ним. – Но министр послал меня сюда, чтобы расследовать ее убийство и свершить правосудие.
Громкие угрозы Панеба вышвырнуть Семеркета вон сменились молчанием.
– Убийство? – пораженно прошептал он.
Страх на лицах двух женщин был отражением его собственного ужаса.
Кхепура шагнула вперед, размахивая руками.
– Но мы слышали, что… Что она, наверное, утонула… или что крокодил…
– Ее убили топором.
Панеб обронил такое грязное ругательство, что даже Ханро заморгала. Потом рухнул на пол, и женщина с утешающим бормотанием наклонилась, чтобы обхватить его за плечи.
Кхепура резко спросила Семеркета:
– А откуда вы знаете, что это – убийство?
– Я сам осматривал ее тело в Доме Очищения.
– Но после того как она столько времени пробыла в Ниле, откуда вы могли узнать?..
Кхепура бросила взгляд на Панеба, который теперь медленно раскачивался взад-вперед, онемев от горя.
– Ошибки тут быть не может.
Семеркет не упомянул, что у него есть в придачу кусочек лезвия топора, которым была убита Хетефра. Он собирался тайно порыться в сумках с инструментами, принадлежащими строителям гробниц, чтобы посмотреть, не подходит ли кусочек к какому-нибудь лезвию. Это была главная причина, почему он начал свое расследование в деревне: строители гробниц снабжались более щедро, чем все остальные труженики страны. Если какой-нибудь отряд и владеет инструментами из голубого металла, так это они.
Семеркет поднял глаза и обнаружил, что Ханро глазеет на него с жадным интересом. Их глаза на мгновение встретились, и он подумал, что видел в ее взгляде приглашение к чему-то большему. Чиновник быстро опустил взгляд.
– Пожалуйста, скажи жителям деревни, – закашлявшись, продолжал он, – что я позову их, чтобы расспросить.
Ханро кивнула, собираясь заговорить, но Кхепура ее опередила.
– Это невозможно. Это… должны одобрить старейшины, – сказал она, с легким вызовом задрав подбородок.
– Тогда я начну со старейшин. Завтра.
Кхепура встревожилась:
– Вы останетесь на ночь? В деревне?
– Да.
Толстуха покачала головой:
– Никому не дозволяется быть в этой деревне ночью, если он – не строитель гробниц. Гробница фараона – тайна Великого Дома.
– Министр дал мне дозволение, и западный градоправитель – тоже.
Семеркет поднял знак Тоха, висящий у него на шее на цепи с яшмовыми бусинами.
Ханро протянула руку, чтобы взять золотую пластинку.
Кхепура с отвращением фыркнула. Ханро не обратила на нее внимания, продолжая вертеть знак министра. Хотя она не могла прочитать иероглифы на знаке, но все же улыбнулась Семеркету и выпустила пластинку, так что та с хлопком упала ему на грудь.
Кхепура нервно посмотрела на Панеба, втайне желая, чтобы тот что-нибудь сказал. Десятник встал и ворчливо проговорил:
– Тогда делайте, что угодно. Но вы не можете тут остаться.
– Я должен остаться, чтобы исследовать дом в поисках улик.
Внезапный неожиданный гневный рев Панеба был таким громким, что соседи пустились бегом к дому Хетефры, бросив свой обед и сплетни. Десятник так быстро сдернул Семеркета с каменной скамьи, что у того захватило дух. Яркие вспышки взорвались в голове Семеркета, когда его приложили затылком о каменную стену. Руки хозяина дома сжались вокруг его горла.
Обе женщины кинулись к десятнику, молотя кулаками по его громадным лапам и дергая за одежду.
– Панеб! Отпусти его!
– Панеб, нет!
– Если ты его убьешь, вся деревня ответит за это!
– Панеб, это человек министра!
Семеркет пытался оторвать от себя руки Панеба, царапал его лицо, пытался выдавить ему глаза. Потом, из последних оставшихся сил, ухитрился выдохнуть:
– Почему… ты не хочешь… чтобы я раскрыл убийство твоей тетки?
Этот вопрос, наконец, пробился через ярость Панеба. Глядящий из его глаз демон внезапно исчез. С последним мучительным стоном хозяин выпустил Семеркета, который, давясь, свалился на пол.
Десятник заговорил, тяжело дыша:
– Да, да. Конечно, я хочу, чтобы ее убийство было раскрыто.
Снаружи кто-то сварливо потребовал, чтобы ему дали дорогу, и писец Неферхотеп вошел в комнату мимо вытаращивших глаза соседей. Он был худым и, хотя был все еще относительно молодым, плечи его уже ссутулились из-за долгих лет сидячей работы. У писца ушло всего одно мгновение, чтобы понять, что здесь происходит.
– О боги, – проговорил он. – Что ты натворил на этот раз, Панеб?
Панеб все еще тяжело дышал.
– Скажи ему… Скажи, что он не может оставаться в доме моей тети, Неф. Скажи, что ты ему запрещаешь.
– Хорошо, я скажу. Но кто он такой?
Кхепура и Ханро заговорили в один голос. В конце концов, две возбужденные женщины растолковали Неферхотепу, как обстоят дела.
Реакция писца на известие о том, как умерла Хетефра, была такой же, как реакция остальных.
– Убийство! – наконец проговорил он, как будто не мог поверить в это.
Неферхотеп наклонился, чтобы помочь Семеркету встать.
– Пожалуйста, простите нас, господин. Как вы легко можете представить, всех нас поразила подобная весть. Панеб – ее племянник и, без сомнения, он выбит из колеи…
– Я не хочу, чтобы он тут оставался! – десятник, казалось, приготовился снова ринуться на Семеркета.
– Ну же, Панеб, он – человек, назначенный министром. Если ему нужно…
– Нет!
Лицо писца немедленно и удивительным образом изменилось.
– Послушай меня, – подавшись к Панебу и глядя ему прямо в глаза, проговорил он, – я сомневаюсь, что ты понимаешь, что говоришь. Думаю, ты слишком расстроен, чтобы говорить разумно. Тебе лучше вообще молчать, иначе этот прекрасный господин может вернуться к министру и рассказать ему ужасную историю о нашем… гостеприимстве, – Неферхотеп произнес все это, не моргнув. – Ты меня понимаешь?
Хотя большой рот десятника упрямо сжался, тот опустил голову.
– Хорошо, – сказал Неферхотеп. – Хорошо. А теперь, я думаю, ты должен извиниться и отправиться к себе домой.
– В извинениях нет необходимости… – начал Семеркет.
– А я говорю, что есть. Панеб? – голос писца звучал спокойно.
Десятник повернул голову к Семеркету, не скрывая своей ненависти – она была написана у него на лице.
– Простите, – пробормотал он и ринулся вон из комнаты.
Испуганные соседи быстро отпрыгнули в стороны, когда он проложил себе путь через толпу и устремился по узкой улице.
После его ухода Неферхотеп сделал дрожащий выдох и улыбнулся Семеркету.
– Извините за случившееся. Панеб – наш десятник, лучшего просто не сыскать. Но десятники здесь иногда должны прибегать к грубой силе, и… Он решает все проблемы довольно незамысловато.
Семеркет потер шею.
– Буду иметь это в виду.
Неферхотеп заговорил увещевающим тоном:
– Надеюсь, вы не станете держать против нас зла, особенно – в своих официальных докладах министру?
Чиновник промолчал, а писец продолжал говорить – теперь он был весь сплошное дружелюбие:
– Я Неферхотеп – главный писец и староста этой деревни. Эта госпожа – Кхепура. Не сомневаюсь, что она уже поприветствовала вас. А это – моя жена, Ханро.
К удивлению Семеркета, писец показал на высокую женщину, которая так дерзко смотрела на незнакомца.
– Так эта госпожа – твоя жена?
Если бы Семеркет выяснил, что шакал женат на львице, он и то не был бы так удивлен.
Неферхотеп продолжал сердечно улыбаться.
– Да, мы женаты почти с самого детства, хотя Ханро воспитывалась в другом месте. Пожалуйста, дайте нам знать, чем мы можем вам служить и как помочь вам устроиться поудобнее. Я хочу быть уверен, что мы сделали для вас все возможное.
– Что ж… Мне бы хотелось поесть, если нетрудно. Конечно, я заплачу за еду.
– Здешние слуги готовят для меджаев, – с готовностью отозвалась Ханро. – Я уверена, что смогу принести вам лишние порции.
Неферхотеп с загадочным видом смотрел, как она уходит. Несколько мгновений спустя Кхепура тоже тихо выскользнула из комнаты. Писец повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Семеркет пристально глядит вслед Ханро. По лицу писца пробежала тень.
– Что ж… – сказал он.
Неферхотеп смотрел на Семеркета так, как в свое время изучал Панеба. Глаза его не моргали, взгляд не отрывался от лица чиновника. Хотя Неферхотеп снова улыбался, глаза его оставались холодными.
Ханро бежала к кухням. К ее бесконечному раздражению, Кхепура снова ее догнала и небрежно заговорила, словно обсуждая вчерашний обед:
– Что это у тебя в руке? Да, завернутое?
Женщина остановилась и вскинула голову.
– Мой выход из этой дыры!
Она с вызовом надела на руку браслет, самодовольно ухмыльнувшись старосте женщин. Кхепуре понадобилось собрать все силы, чтобы не ударить Ханро по перепачканному лицу, стерев с него улыбку.
– Из-за твоих замашек, шлюха, всей деревне придет конец! Но знай, Ханро, здешние женщины не допустят такого. Мы все о тебе одинакового мнения.
Губы Ханро скривились в глумливой улыбке.
– Учитывая, кто они такие, удивительно, что все они пришли к единому мнению, – она говорила легкомысленным тоном, но темные глаза наполнились злобой. – Что тебя по-настоящему беспокоит, Кхепура, так это то, что я – жена старшего писца и сплю со старшим десятником. Вот что для тебя невыносимо. Надави на меня еще немного – и ты узнаешь, кто в этой деревне настоящая староста женщин.
– Тебе это не сойдет с рук! – ровным голосом ответила толстуха.
Ханро снисходительно улыбнулась.
– Управляй по-своему, Кхепура, а я буду управлять по– своему.
Она вытянула руку так, что браслет в свете близкого костра вспыхнул вызывающим красным отблеском, и, повернувшись, поспешила к кухням.
Кхепура не последовала за ней. Она наговорила достаточно.
«Придет время, – подумала Кхепура, – и боги выкажут Ханро свое неодобрение». И толстуха молча поклялась, что это время настанет скоро.
Прошел целый час, прежде чем Ханро вернулась в дом Хетефры. Семеркет уже начал терять надежду поесть нынче вечером. Несмотря на голод, он зевал от усталости. День оказался длинным и беспокойным. Может, лучше пойти поспать на голодный желудок и начать утром расследование на свежую голову.
Но, наконец, Ханро распахнула дверь, неся хлеб, пиво и бобы.
– Простите, что так долго, но слуги только что все принесли. Не знаю, что их так задержало.
Она поставила чашу на вымощенный плиткой пол гостиной и сломала печать на кувшине с пивом. Ароматный запах пенистого напитка защекотал ноздри Семеркета, и он сразу почувствовал сильную жажду.
– Присоединишься ко мне? – спросил он, показывая на пиво.
– Н-нет, – нерешительно ответила женщина. – Мой муж…
– Я надеялся, мы сможем поговорить.
Ее глаза блеснули.
– О чем?
Он жестом обвел все вокруг.
– Об этой деревне. О Хетефре. О тебе.
– Обо мне? – со смешком переспросила она. – Я вряд ли кому-нибудь интересна. Я не покидала деревни с тех пор, как вышла замуж.
Ее голос внезапно зазвучал, как голос старухи. Женщина уронила голову и прислонилась к оштукатуренной стене, мрачно глядя в проем открытых дверей.
Семеркет подивился такой перемене. Вся ее прежняя игривость исчезла. Поднеся кувшин с пивом к губам, чиновник смотрел на Ханро поверх края.
Повернувшись, женщина глядела, как он пьет.
– Пиво вам нравится?
Он пожал плечами:
– У него странный привкус… Что в нем такое?
– Мы добавляем туда кориандр и некоторые другие травы. Наверное, оно не столь замечательное, как то, которое вам подают в Фивах. Но что в этом удивительного?
Чиновник иронически покачал головой и процитировал слова поэмы:
Взгляд Ханро стал жестким, как базальт.
– Я туда перееду, – твердо сказала она. – Скоро.
Семеркет погрузил пальцы в бобы, положил кушанье в рот – и ощутил вкус той же пикантной травы, что была и в пиве.
– И что ты будешь там делать? – спросил ои, глотая. – Это печальный город. Люди там злы и скупы – как и жители всех городов.
– Но праздники! Базары, где ты можешь купить целый мир, если захочешь. Таверны, где люди смеются и поют всю ночь напролет…
Судя по восторгу и придыханию в ее голосе, с тем же успехом Ханро могла бы сказать «свет луны» или «поцелуи»!
– И незнакомцы… – продолжала она, по-прежнему едва дыша. – Как я слышала – даже из таких дальних краев, как Индия и Китай. Как это необыкновенно!
Семеркет зевнул. Ему внезапно захотелось спать. Он вдруг остро почувствовал, что встал еще перед рассветом.
– Нищие, жулики и обманщики, толстые вкрадчивые жрецы…
Ханро засмеялась, и этот звук показался ему дрожащим, как масло на воде.
– Вы не сможете меня обескуражить. Я готова поспорить, вы просто не знаете, как все это замечательно, потому что жили в Восточных Фивах всегда. И я когда-нибудь тоже собираюсь там поселиться. Вот увидите. Я оставлю это маленькое грязное местечко – и даже не обернусь.
Семеркет с ней не спорил. Его голова упала на грудь, он с трудом держал глаза открытыми.
– Прости… – пробормотал он. – Я так устал…
– Позвольте мне помочь, – прошептала Ханро.
Она обхватила его за плечи и подняла на ноги. Семеркет понял, что опирается на удивительно сильное плечо, пока, спотыкаясь, шел в дальнюю часть дома Хетефры. Посадив его на скамью, женщина разложила тюфяк, помогла гостю лечь и укрыла его легкими шкурами, прежде принадлежавшими старой жрице.
Коснулась ли Ханро губами его губ? Он даже не осознал, когда она ушла…
* * *
Кажется, он проспал несколько часов, но, скорее всего, немного, поскольку все еще слышался вездесущий деревенский шум. Где-то ныл ребенок. Из-за угла доносились звуки пилы – плотник работал допоздна. Кто-то затушил огонь: раздалось громкое шипение, вслед за этим Семеркет ощутил едкий запах дыма. До него из темноты доносились слова разговоров, слишком далекие, чтобы их можно было разобрать, время от времени сопровождаемые странным пронзительным смехом. Он слышал, как шепчутся несколько мужчин, их тяжелые инструменты позвякивали и ночи. Скоро они ушли, очевидно, свернув на боковую улицу.
«Как эти строители гробниц вообще умудряются спать, – подивился Семеркет, – всю жизнь живя в такой тесноте, так близко друг от друга?»
Удивительно, что они не убивают друг друга еще чаще.
А потом где-то рядом он расслышал, как спорят двое. Их голоса царапали темноту. Семеркет боролся с дремотой, напрягая слух, чтобы разобрать сердитые слова, почти сливавшиеся в одно, как вопли гиен.
– Отдай мне! Почему бы и нет?.. Ты никогда… Вонючий, ни на что не годный…
– Дура!
– Снова говорил с Кхепурой… Плевать… ухожу от тебя! На той стороне реки…
Раздался звук пощечины. Взбешенный вопль раздался в темноте, потом послышались звуки начавшейся драки, удары и новые пощечины, проклятия, ругательства, – и снова тишина.
Семеркет собрался задремать, но потом раздались другие звуки. Пара занималась любовыо.
Чиновник снова проснулся. «Какие странные люди эти строители гробниц!» – подумал Семеркет. Но даже звуки любовных утех не могли прогнать его сон. Его ка так и норовила покинуть тело. С длинным вздохом Семеркет отпустил его и закрыл глаза.
То ли из-за огромной усталости, то ли потому, что он находился в странном месте, явь и сон вскоре стали сливаться воедино. Примерно после пятого часа, когда почти вся деревня затихла, Семеркет, наконец, погрузился в нечто, похожее на сон.
Однако всего несколько мгновений спустя его как будто резко встряхнуло, его ка воссоединилась с ним, глаза распахнулись. Чиновник расслышал, как запор на двери дома Хетефры открылся.
Он усилием воли успокоил заколотившееся сердце, заставив его отбивать более мерные удары. Семеркет прислушался, но не услышал больше ничего, кроме обычных звуков ночной пустыни. Высоко наверху свистела хищная птица. Где-то далеко на выгоне мычала корова. Поблизости что-то шуршало – то ли мышь, то ли скорпион.
Чиновник снова закрыл глаза, убедившись, что не слышит ничего необычного. Но как раз когда его веки снова начали сонно смыкаться, раздался другой звук – глубокое, первобытное дыхание какой-то огромной твари, такое низкое, что его едва можно было назвать звуком.
Семеркет сел, уставившись в темноту, а гулкое дыхание становилось громче, перебираясь в дом через переднюю дверь.
В ушах чиновника зазвенело от страха, когда в комнату проник запах хищного зверя, а вместе с ним – отвратительная кровавая вонь охоты.
Семеркет молча отбросил шкуры. Три шага – и он очутился возле своей маленькой сумки с пожитками. Распахнув ее, стараясь не шуметь, он пошарил внутри в поисках изогнутого ножа. От такого оружия было бы немного толку, но это все, что у него имелось.
Ножа в сумке не оказалось.
Только тут Семеркет вспомнил, что Найя забрала у него нож в ту праздничную ночь, когда он в пьяной ярости и горе выл у ее дверей. Он попытался позвать на помощь, но горло так сжалось от страха, что он ухитрился выдавить лишь нелепый хрип. Чиновник вгляделся в темноту в поисках оружия, любого оружия, чтобы защититься. Потом увидел ЕЕ – и застыл.
Львица вошла в комнату и потерлась спиной о створку двери, как сделала бы самая обычная кошка. В темноте ее мех излучал золотистый свет. Теперь Семеркет мог ясно ее разглядеть тугие мускулы под шкурой, длинные нити красной слюны, струившейся с клыков.
«Смерть пришла за мной, – подумал он. – Вот на что она похожа».
Хотя он совсем недавно видел смерть так близко, теперь каждая частица его тела вопила о жизни. Не хотелось умирать вот так, разорванным на куски когтями и клыками!
Семеркет медленно попятился от львицы. Желтые глаза заблестели, она припала к полу и стала медленно приближаться.
Он побежал – в дальнюю часть дома, мимо кухни, к лестнице, ведущей на крышу. Львица зарычала и прыгнула за ним.
Семеркет быстро вскарабкался наверх. Он очутился на крыше, погрузившись в самую кромешную темноту, в которую когда-либо погружался. Луны в небе не было.
Спрятавшись за огромной бочкой для сбора дождевой воды, Семеркет ждал. Глаза его начали различать кое-какие детали – далекие факелы у южных ворот деревни, очертания башни меджаев еще дальше, а в самой дали – огни Восточных Фив, пульсирующие на другой стороне реки.
Общая крыша, соединяющая все деревенские дома, походила на лоскутное одеяло и была разных уровней. Время от времени к какому-нибудь дому добавлялся невысокий второй этаж. Чиновник подумал, что если быстро добежать по крыше до одного из таких этажей, можно будет постучать и позвать на помощь.
Но потом Семеркет увидел, что львица каким-то образом сумела бесшумно взобраться по стене и примостилась на невысоком парапете, окружавшем крышу дома Хетефры. Он слышал низкое, ровное дыхание зверя, похожее на шум работы жерновов.
Семеркет медленно выглянул из-за цистерны. Львица увидела человека и упала с парапета на крышу. Потом приготовилась прыгнуть…
С губ человека внезапно сорвалась молитва, которую произносил каждый египетский ребенок, просыпаясь после ночного кошмара:
– Приди ко мне, Мать Исида! Узри, я вижу то, что далеко от моего града!
Львица прыгнула с ужасным ревом. Семеркет вскинул руки над головой, падая на крышу, ожидая поцелуя ее зубов.
Но зверь и человек так и не столкнулись.
В последовавшей за этим тишине Семеркет обнаружил, что выглядывает из-за своих сомкнутых пальцев. Он снова был в доме Хетефры, лежал на тюфяке. Потом услышал рядом легкий звук и, задыхаясь, резко повернулся в ту сторону. То была кошка, очевидно, домашняя, поскольку она не шарахнулась от человека.
Тяжело дыша, Семеркет снова лег на тюфяк. Это был сон. Наверное, винные пары все еще отравляли его кровь. Дыхание выровнялось, он громко рассмеялся.
Львица явилась ему во сне, только и всего.
Кошка подошла, чтобы притулиться рядом с ним на тюфяке. Семеркет уснул под ее мурлыканье.
* * *
Его разбудил стук в дверь. Чиновник сонно помотал головой, чтобы стряхнуть дремотную паутину. Который час?
Взглянув на высоко прорубленные окна, за которыми виднелась полоска неба, он обнаружил, что солнце стоит уже очень высоко. Семеркет взвился на ноги, и кошка отпрыгнула прочь, а потом последовала за ним.
Кхепура ждала на улице и нескольких шагах от дома.
– Я пришла, чтобы сказать вам, что старейшины собрались в доме Неферхотепа, – объявила она. – Они собираются рассмотреть вашу просьбу насчет допроса жителей деревни.
– Просьбу? – повторил Семеркет.
Он до сих пор не полностью вернулся из страны снов. Как это странно, подумал он, что указание министра подлежит рассмотрению, как обычная просьба.
– Вы сказали, что хотите встретиться со старейшинами, – обвиняющим тоном продолжала Кхепура. – Я сама слышала, как вы это сказали.
– Да, но…
Семеркет начал сердиться. Но, наверное, лучше будет не выказывать чрезмерного высокомерия.
В этот миг из двери выскользнула кошка и двинулась к деревенским кухням.
– Сукис! – воскликнула толстуха. – Она вернулась!
Кошка обернулась и посмотрела на женщину с явным презрением.
– Вообще-то она явилась этой ночью и сильно меня испугала.
– Она принадлежала Хетефре. Мы не видели ее с тех пор, как жрица пропала.
Кхепура нагнулась, чтобы почесать у кошки за ушами, но та шарахнулась от ее руки, попятилась и зашипела.
– Сукис! Что с тобой такое? – оскорбленно спросила Кхепура.
Кошка побежала по улице.
Пожав плечами, женщина снова повернулась к Семеркету.
– Вы идете?
– Я приду, – сказал он.
Староста женщин двинулась обратно по узкой главной улице – туда, куда ушла кошка. Семеркет вдруг вспомнил кое-что и закричал ей вслед:
– Кхепура!
Она не обернулась, а только бросила через плечо:
– Пятый дом отсюда, в конце улицы.
Несколько минут спустя Семеркет стоял в полутемной комнате для гостей в доме Неферхотепа. Его ждали там семеро мужчин, и ни один из них не был очень стар, несмотря на то, что их назвали «старейшинами». Все они серьезно сообщили, что они – главы, избранные деревенскими кланами. Кхепура, как староста женщин, тоже имела место в совете, вместе с Неферхотепом, который входил туда, как старший писец. Толстуха заявила, что будет говорить за отсутствующего Панеба, который сейчас находится у царской гробницы. Она сразу приступила к делу:
– Панеб против любого расследования в деревне, – возвестила женщина.
Семеркет приподнял бровь.
– Это почему же?
– Потому что это – оскорбление. Вот почему, – решительно сказала Кхепура.
Ее ноздри негодующе раздувались. Женщина хотела придать своему лицу выражение негодующего достоинства, но в тот момент ей удалось всего лишь изобразить раздражение буйвола, запутавшегося в зарослях.
– Хетефру убил разбойник или какой-нибудь другой преступник. Если ее и взаправду убили… А люди из нашей деревни ни при чем!
– Странно, – проговорил чиновник, обращаясь, скорее, к себе самому, чем к собравшимся. – А я-то думал, Панеб в числе первых потребует расследования.
Один из старейшин – человек, заляпанный пятнами глины – кашлянул и подался вперед.
– Я – Снеферу, горшечник фараона, – негромко представился он. – А почему вы говорите, что Панеб будет жаждать расследования?
Семеркет удивился, что слова эти требуют пояснения.
– Потому что Хетефра была его родственницей. Это – во-первых, – начал он.
Снеферу посмотрел на остальных старейшин. Они неловко поерзали, а потом разразились негромким смехом. Заметив пораженное выражение лица чиновника, старейшины немедленно снова стали серьезными.
– Но все мы – племянники бедной тетушки Хетефры, – сказал Снеферу.
Семеркет заморгал.
Горшечник широко развел руками, пытаясь объяснить.
– О, Панеб и вправду был ее племянником по крови. Но нам, строителям гробниц, редко дозволяется покидать это место, поэтому мы женимся на своих двоюродных сестрах. В этой деревне все мы состоим в том или ином родстве.
Старейшины хмыкнули, подтверждая слова Снеферу.
Солнце достигло середины небес, и вместе с этим пришла жара. Отвернувшись, Семеркет заметил у дверей, ведущих в следующую комнату, Ханро. Она слушала, что говорят на совете. Семеркет украдкой кивнул ей в знак приветствия, и она немедленно шагнула назад, скрывшись в темноте.
– Однако министр послал меня сюда, чтобы провести расследование. И я должен настоять на том, чтобы расследование это состоялось. – Семеркет, встав со скамьи, скрестил руки па груди.
Неферхотеп поспешно вмешался:
– Пожалуйста, пожалуйста, не торопитесь. Мы не запрещаем вам вести расследование. Вовсе нет. – Он быстро огляделся по сторонам, многозначительно задержав острый взгляд на Кхепуре. – Но у нас тоже есть свои традиции. Мы просто говорим, что мы, старейшины, должны все обсудить. Даже министр это поймет.
Семеркет зашел в тупик. Он еще никогда не встречался с такими флегматичными людьми – тем более, что они несколько минут назад выяснили, что их родственница жестоко убита. Обычно родственники жертв изо всех сил вопияли о казни в каком-нибудь публичном месте.
В чиновнике проснулось подозрение.
– И как вы думаете, сколько времени пройдет, прежде чем гневный дух Хетефры начнет выть в деревне, ища мести? – слегка недоверчиво спросил он. – Души убитых – самые злые призраки из всех. Они портят посевы, насылают болезни на детей. Они даже могут заглушить ваши молитвы, чтобы те не коснулись слуха богов. Зачем вам так рисковать?
Снеферу собирался что-то сказать, но Кхепура невозмутимо его опередила:
– Дух Хетефры поймет, что старейшины должны обсудить это дело, даже если вы этого не понимаете! – ее резкий голос словно выносил окончательный приговор. – Да ее не было три дня, прежде чем кто-нибудь из нас понял, что она исчезла! И никаких духов за это время…
Слова толстухи растворились в молчании. Она сказала слишком много, и теперь в отчаянии смотрела на Неферхотепа, ища поддержки.
Глаза Семеркета стали похожими на черную слюду.
– Ее не было три дня, прежде чем вы заметили ее исчезновение?
Никто не ответил.
– Когда вы доложили, что она исчезла?
И снова никто не подал голос.
Чиновник уже знал ответ:
– То есть… никто об этом не доложил?
К Кхепуре первой вернулся дар речи.
– Вам не следует винить нас в том, – заявила она. – Хетефра заботилась о святилищах по всем холмам. Это было в порядке вещей, что она отсутствовала так долго.
Один из старейшин с энтузиазмом заговорил:
– Да, прежде чем боги поразили ее слепотой, мы часто не видели Хетефру целыми неделями!..
Кхепура вздрогнула, услышав эти слова, ее губы сложились в беззвучном ругательстве. Неферхотеп взялся рукой за голову. Увидев их реакцию, старейшина, только что подавший голос, смутился.
– А что? – спросил он. – Что я такого сказал?
– Она была слепа! – черные глаза Семеркета жестко сияли.
– Но это же не секрет, – защищаясь, настаивал старейшина. – Все это знали!
– Я хочу понять следующее, – негромко проговорил Семеркет. – Слепая старая госпожа, ваша тетушка… бродит по холмам три дня, и все об этом знают… И никто из вас даже не подумал справиться о ней, когда она не вернулась домой?
Старейшина захлопнул рот. Внезапно он понял, какую важную вещь только что выболтал.
– Это Рами должен был ее сопровождать, – сказала Кхепура, ни к кому не обращаясь. – Но не вините его. Когда в тот день он появился у ее дома, она уже ушла в горы. Хетефра могла быть очень упрямой, знаете ли.
Неферхотеп заговорил, наконец, с извиняющейся улыбкой:
– Все это очень интересно, но, боюсь, я не могу позволить вам продолжать задавать подобные вопросы, господин Семеркет… До тех пор, пока старейшины все не обсудят.
Чиновник бросил на писца раздраженный взгляд.
– И когда вы все обсудите?
– Завтра, а может быть, к концу недели, – ответил Неферхотеп. – Не позже.
* * *
Семеркет прошел по Месту Правды, как строители гробниц назвали свой поселок. Хотя ему и мешали начать нормальное расследование, кое-что он все-таки мог разведать сам. Строители гробниц вели себя с ним осторожно, но никто не оспаривал его права тут находиться. Тем не менее, чиновник повесил знак министра на грудь так, чтобы все его видели, чтобы не допустить возможных стычек.
Первым делом он мысленно составил карту деревни. Расхаживая из конца в конец, Семеркет прикинул, что здесь живет примерно сотня семей, и у каждого дома есть общие стены с соседними домами. Он заметил также, что некоторые семьи, в том числе семья Ханро, добавили к своим домам второй этаж.
Семеркет попытался представить, на что похоже Место Правды с птичьего полета. Наверное, на единственное здание в виде огромной черепахи, фантазировал он. Суживающееся по краям, с широкой серединой. Кривая главная улица, на которой он стоял – такая узкая, то он мог дотронуться до стен – была черепашьим хребтом, а улочки, тянущиеся на запад и на восток – ее ребрами. Крыши, плоские и неровные, походили на щитки на гигантском панцире твари.
Вернувшись вспять, чиновник понял, что у него появился спутник: кошка Хетефры, Сукис, шла по улицам вслед за ним. Когда Семеркет задержался, чтобы оглядеться, он тоже остановилась, села и стала усердно вылизывать свой желтый мех. Он наклонился, чтобы ее погладить, и кошка с мяуканьем обвилась вокруг его лодыжек. До него из боковой улицы донесся звук работающего ткацкого станка, и он направился туда.
