Текст книги "Год гиен"

Автор книги: Брэд Гигли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Ханро уставилась на него.

– Как же вы глупы! Я могла бы сделать так, чтобы мысли о жене вылетели у вас из головы. Я могла бы превратить вашу кожу в пепел, если бы захотела. И в то же самое время я сумела бы сделать вас богачом.

Она распахнула дверь, оглянулась на чиновника и быстро пошла но улице прочь.

Той ночью, лежа на тюфяке, Семеркет никак не мог забыть ее слова. Но ему не давали спать не призрачные намеки Ханро насчет строителей гробниц. Он вспоминал лишь, как прижималось к нему ее тело, вспоминал изгиб ее живота и ощущение ее грудей. Он долго безутешно метался в темноте на тюфяке и, наконец, нашел спасение в том действии, с помощью которого Атум в одиночку породил целый мир.

* * *

Рассвет был уже близок, когда у дверей дома Хетефры раздался шепот:

– Господин Семеркет!

Квар, ожидавший снаружи, приложил палец к губам. Когда они с Семеркетом вошли в дом, подальше от тех, кто мог их услышать, нубиец тихо проговорил:

– Я только что с секретного совета меджаев.

Чиновник кивнул, ожидая продолжения.

– Я рассказал им о своей сонной болезни. – Квар вовсе не выглядел безутешным, а, напротив, улыбался. Сукис прыгнула меджаю на колени, и он лениво погладил кошку.

– И что вы думаете? Не успел я сознаться, как остальные признались, что страдают той же болезнью. Всегда в одни и те же ночи – когда нет луны.

– Как такое может быть? – спросил Семеркет.

– А вы не догадываетесь? Кто-то подсыпает нам что-то в еду, – злобно проговорил Квар. – Это легко. Наша еда всегда готовится на деревенских кухнях, а потом слуги приносят ее каждому из нас. Кто угодно может туда что-нибудь подсыпать.

Глаза Семеркета широко распахнулись, и, нагнувшись ближе к нубийцу, он прошептал:

– Но зачем?

Тот сделал длинный печальный выдох. Сукис раздраженно спрыгнула с его колен на плиты пола и двинулась к кухне, надеясь поймать там мышь.

– А разве есть время для ограбления гробницы, лучшее, чем то, когда меджаи спят? Разве может быть для этого ночь лучше, чем та, в которую луна не освещает Великое Место?

Семеркет подумал и сказал:

– Здесь делают кожу бога… Пока Хонс прячет свое лицо.

Квар посмотрел на него:

– Что вы говорите?

– Именно это и сказал мне мальчик в Великом Месте, помнишь? Царевич, которого, если верить твоим словам, не существует. Он говорил, что там делают золото, когда нет луны.

Меджай покачал головой:

– Это все-таки не имеет смысла. Ты можешь выкопать золото. Расплющить его. Превратить в пыль, если захочешь. Но ты не можешь его сделать. – Потом он резко вдохнул в темноте. – Но можно его переплавить…

Семеркет непонимающе помотал головой.

– Давным-давно, – быстро объяснил Квар, – несколько могил в Месте Красоты были ограблены. Ворам не пришлось трогать печати на дверях гробниц – они прокопали ходы с поверхности прямо в могилы цариц, а потом все подожгли. Когда пламя погасло, все, что им оставалось сделать, это собрать лужицы расплавленного золота из-под пепла. Так мы их и поймали – когда они плавили в кувшинах самые большие куски.

Семеркет вспомнил о черепках разбитого горшка, завернутых в его плащ, – о почерневших черепках, рассыпанных у огня, вспомнил золотой узор в их трещинах. Он думал, что это некая надпись или орнамент, но если Квар прав, узор мог означать нечто более зловещее.

– Мы решили, что каждой ночью один из нас, меджаев, не будет есть, – говорил между тем Квар. – Он поднимет тревогу, если увидит, как кто-то подозрительный входит в Великое Место. Очевидно, за всем этим стоит кто-то из жителей деревни.

– Кто?

Нубиец покачал головой. Несколько минут они молча размышляли. Потом меджай заговорил.

– Вообще-то я пришел сюда затем, чтобы спросить – можете ли ты сделать так, чтобы человек, о котором вы упоминали, начал обыскивать базары в поисках царских сокровищ?

– Да.

– Хорошо, – проговорил Квар и двинулся к двери, чтобы выйти на окутанную ночыо улицу. – И, Семеркет, будьте осторожны с тем, что вы едите. Вашу еду тоже готовят на здешних кухнях. Меджаи сошлись на том, что осталось всего ничего, чтобы заставить нас уснуть навеки, а не только на несколько ночей.

Чиновник почувствовал, как у него зашевелились волосы на голове.

– И еще одно… – Квар вдруг заколебался и снова вздохнул, прежде чем продолжать. – Нам снятся львы. Всем нам.

Он бесшумно закрыл за собой дверь.

* * *

Снеферу поднял глаза от горшечного колеса. Семеркет заслонял ему свет, стоя в дверях с тяжелым свертком. Потом положил сверток на землю.

Как и многие другие мастера, горшечник работал в самодельной деревянной мастерской у северных ворот деревни. Отсюда было недалеко до цистерны, куда ослики привозили в деревню дневной рацион воды, и это избавляло Снеферу от необходимости таскать тяжелые кувшины от другой бочки, стоявшей возле его дома.

Горшечник замедлил вращение колеса и выжал мокрую губку над наполовину слепленной чашей, которая крутилась на колесе. Он по опыту знал, что визиты Семеркета всегда длинные и нелегкие и что лучше не дать чаше высохнуть.

– Семеркет, добрый друг, – Снеферу попытался заговорить жизнерадостным тоном, – зачем вы сюда пришли? Решили, что это я убил Хетефру?

Чиновник, фыркнув, развязал концы шерстяной ткани и перевернул сверток. На землю кучей высыпались почерневшие черепки, которые он нашел в заброшенном лагере в Великом Месте.

– Я разбил горшок, который принадлежал Хетефре.

– Хетефре? Не припомню, чтобы у нее был такой…

– Ты сможешь его починить? Я не хочу оскорбить ее дух.

Снеферу кивнул:

– Если все куски здесь, тогда я смогу починить его для вас.

– Я подумал, что лучше принести горшок тебе, поскольку ты, вероятно, его и сделал?

Если бы горшечник ответил утвердительно, Семеркет бы понял, что лагерь разбил кто-то из жителей деревни, что костер не был разведен столетия назад.

Но Снеферу покачал головой:

– Может быть, когда горшок снова будет целым, я смогу ответить на этот вопрос.

– А когда он будет готов?

– Здесь так много черепков, а я так занят собственными делами. У меня ведь нет помощников, знаете ли…

– Так когда?

– Через несколько недель.

Семеркет вынул из пояса золото и положил на стол.

– Я дам еще столько же, если ты сможешь починить быстрее.

Но горшечник просто оставил золотое кольцо лежать там, где оно лежало, даже на него не взглянув.

– Я сделаю это, когда смогу, друг Семеркет, – ответил он. – Я уже сказал.

И он снова завертел гончарное колесо.

Когда Семеркет оставил лавку, горшечник положил золото на ладонь и презрительно фыркнул.

* * *

На другой стороне реки, в Восточных Фивах, дым жертвенного огня поднимался к небу из храма Сехмет, шелковисто свиваясь и становясь жидким черным пятном. Было раннее утро, храмовые огни пылали, алкая первые жертвы.

Жена Ненри, Меритра, ждала с краю толпы паломников, сжимая мятый кусок папируса. Она нервно переминалась с ноги на ногу, и при каждом ее движении ее бесчисленные браслеты звенели. Она нашла глазами своего дядю, господина старшего жреца Ироя, который молча молился Сехмет.

Все расступились, когда к алтарю повели первого быка. Животное послушно зашагало по лестнице туда, где его ждали Ирой и жрецы. Там бык потряс головой, показывая, что желает принять смерть. Меритра знала, что это старый трюк – жрецы налили быку в уши святой воды.

Сразу же после того, как один из жрецов оглушил быка ударом молота по черепу, ее дядя проворно вспорол ему горло большим бронзовым ножом. Бык упал на колени, конвульсивно опорожнив кишечник на алтарь, дымящаяся кровь залила руки Ироя. Соленый железистый запах крови и едкий запах дерьма коснулся ноздрей его племянницы.

Ирой у алтаря зачерпнул руками кровь и испятнал ею одеяние богини. Покрасневшая ткань облепила груди Сехмет, обрисовав наготу божества.

Солнце заблестело на беломраморном алтаре, залив храм ярким слепящим светом и на мгновение ошеломив Меритру. Она почувствовала, что теряет сознание. Перед ее глазами задрожали шелковистые гало, пронзительная музыка, которую играли на флейтах жрецы, странно отдавалась в голове. Женщина молча ждала, пока Ирой осыплет мертвого быка зажаренным ячменем, как предписывала традиция. Опытные помощники жреца начали свежевать тушу, потом отрубили ляжки сверкающими серебряными топорами.

Жирные бедренные кости протянули верховному жрецу, тот положил их в жертвенный огонь, и кости, зашипев, стали брызгать жиром, когда пламя взметнулось, чтобы их поглотить. Кровь побежала по мраморному алтарю в специально обустроенный пруд.

Меритра упала в обморок.

Очнулась она в святилище дяди. Ее тошнило, во рту ощущался вкус желчи.

– Что?.. – спросила она.

Ответом ей был долгий тихий рык. Над ней стояла львица, подозрительно принюхиваясь. Меритра завопила. Кошка сделала шаг назад, не понимая, что это за вопящее существо, и укрылась за ногами человека, который держал ее на привязи.

– Тише, тише, Таса, – негромко, успокаивающе сказал человек, почесывая голову зверя. – Это всего лишь моя глупая племянница.

– Убери ее! – умоляюще сказала Меритра.

– Я бы посоветовал прекратить крик, племянница. Таса может подумать, что ты – всего лишь игрушка. А когда у нее на уме озорство, Тасу трудно остановить.

Верховный жрец был похож на свою племянницу – вплоть до широкого носа и узких глаз. Но такие черты делали Меритру нескладной и мужеподобной, а дядю – красивым. Он был все еще прямым и сильным, несмотря на свой возраст, хотя и начал слегка толстеть.

Святилище Ироя представляло собой маленькую комнату позади святая святых, где находилась богиня. На стенах висели туго натянутые львиные шкуры. По периметру комнаты стояло множество принесенных по обету статуй, изображающих львиную богиню. Некоторые из них были отлиты из золота и других драгоценных металлов, иные вырезаны из камня. Это подношения воинов, которым очень хотелось заручиться благоволением богини войны.

– Итак, почему ты сегодня пришла со мной повидаться? – снисходительно спросил дядя Меритры.

Он протянул привязь Тасы младшему жрецу, заботливо приказал покормить львицу, и животное увели из святилища.

– Из-за Ненри! – ответ Меритры прозвучал капризным хныканьем. – Он меня ударил!

Ирой сел на трон, вытирая лезвие жертвенного ножа мягкой тканью, и засмеялся.

– Он молодец. Тебя надо чаще бить, моя дорогая. Я так ему и сказал, когда он на тебе женился.

Меритра спрятала лицо в руках, из глаз ее потекли слезы. В голове у нее стучало.

Ирой вздохнул. Он всегда немного стыдился чада покойного племянника, предпочитая держать Меритру подальше от своих глаз. Жрец поудобней устроился в кресле. Банальные супружеские неурядицы нагоняли на него скуку. Но следующие слова племянницы привлекли его внимание.

– Я знаю, что за этим стоит его брат, Семеркет!

Обычно вялый голос Ироя сразу стал резким:

– А что с ним такое?

– Он расследует убийство жрицы, там, в Восточных Фивах…

– Я слышал об этом. Продолжай.

– Прошлой ночью от него пришло послание… Вот это, – Меритра протянула дяде скомканный лист папируса. – Он пытается втянуть Ненри в нечто такое, куда тот не должен встревать. Когда я попыталась вмешаться, муж меня ударил. Впервые за время нашей женитьбы.

Теперь она плакала уже непритворно.

– Утром, после того, как Ненри ушел, я взяла письмо, чтобы показать тебе. Я хочу, чтобы ты его остановил, дядя! Я знаю – что бы этот безумец ни попросил его сделать, это поставит нас под угрозу.

Ирой быстро пробежал глазами письмо, водя окрашенным хной ногтем по иероглифам. «Моему брагу Ненри, да пребудет с тобой богатство и жизнь, Семеркет, чиновник Канцелярии Расследования и Тайн, шлет приветы. Брат, мне нужна помощь, которую ты обещал. Иди на рынок. Переоденься знатным человеком. Говори, что ищешь царские драгоценности. Заверяй, что тебе нет дела, откуда они. Если тебе их предложат – купи одну или две. Когда ты это сделаешь, доставь их на другую сторону реки. Остальное объясню при встрече. Твой брат Семеркет».

Ирой отложил папирус.

– Ты знаешь, о чем тут говорится? – резко и грубо спросил он.

– Н-нет.

Меритра не умела читать.

– Ненри нарушил свой обычный распорядок дня?

– Да! Да, так и есть! Он послал весточку градоправителю, сказав, что заболел. Потом одолжил богатый плащ и отправился на базар – но я не знаю, зачем.

Грязное ругательство сорвалось с губ Ироя. И, странное дело, когда он снова посмотрел на племянницу, на лице его читалась даже некоторая признательность.

– Это может и ничего не значить. В любом случае, тебе лучше не говорить Ненри, что я видел этот папирус, – Ирой протянул ей письмо. – Положи его обратно, туда, где нашла. Ничего не говори мужу.

– Да, дядя.

Выражение его лица слегка смягчилось:

– Ты хорошо поступила.

Меритра благодарно улыбнулась. Если она, как сказал дядя, хорошо поступила, может, рискнуть задать вопрос…

– Дядя…

– Да?

– Есть какие-нибудь новости о моем сыне? – она сглотнула. – Как он растет?

– О твоем сыне?

Меритра кивнула.

Теперь Ирой дал волю своему раздражению.

– Я усыновил его и сделал своим наследником. Ненри получил взамен выгодный пост. Оставь ребенка в покое. Теперь у него другая жизнь.

Она почувствовала одновременно и жар и холод. Сердце ее затрепетало, в животе все перевернулось. На мгновение показалось, что она снова упадет в обморок. Потом внезапное тепло между ногами объяснило им обоим, почему этим утром она потеряла сознание. Меритра расстроено опустила глаза и увидела маленькое красное пятно, расплывающееся на ее схенти.

Она не смогла скрыть своего стыда, покраснев при виде того, как на нее уставился дядя. Но Ирой разразился хохотом.

– Думаешь, я такой наивный, что меня заботят женские приливы? – он снова рассмеялся. – Тебе повезло, что этого не случилось, когда Таса была здесь. Запах крови заставляет ее вспомнить дикие привычки. А теперь обернись чем-нибудь и ступай со мной.

Вдвоем они прошли в павильон на другой стороне храмового комплекса. Ирой испросил срочной и приватной встречи с храмовой провидицей, и они с Меритрой в знак приветствия вытянули руки вперед на уровне колен, когда та вошла в павильон.

Ирой шепотом пересказал женщине письмо Семеркета. Долгое время провидица молчала. Потом заговорила голосом, который был похож на волшебный инструмент со множеством струн:

– Плохих снов, похоже, больше не хватает. Нам потребуется кое-что посильнее. Придется остричь его волосы.

Потом она посмотрела на Меритру.

– Подойди ближе, моя дорогая. Давай обсудим ситуацию между твоим мужем и его братом. Мы, женщины, знаем, как справляться с такими делами, верно?

Подавленная величием провидицы, но одновременно преисполненная любопытства, Меритра крошечными шажками двинулась вперед.

Глава 4
Открой глаза

– Здесь никто не захотел бы причинить ей зла, – сказал художник Аафат Семеркету, который сидел перед ним, поджав ноги, и делал записи. – Ее тело нашли на другой стороне Нила. Так почему же вы расспрашиваете нас?

– Ее здесь все любили, – тихо вторила его жена Теева.

– Она была добрая, – пробормотала их дочь.

Они все сидели в маленькой гостиной, которую Аафат ярко разукрасил портретами своих соседей за работой. Теснившиеся на стенах фигуры так походили на живых людей, что Семеркет почти ожидал, что они подадут голос, чтобы высказать свое мнение об убийстве.

Аафат встал и показал на портрет самой Хетефры, которую нарисовал приносящей подношения богу луны, Хонсу.

– Скажи – она похожа на женщину, у которой есть враги? – спросил он.

Семеркет внимательно всмотрелся в портрет. Хетефра была в расцвете жизненных сил, когда ее нарисовали. Хотя на картине она носила парик с голубыми крыльями, Семеркет узнал ее по пекторали и по покрою льняного схенти, которое видел смятым и залитым кровью в Доме Очищения.

– Тем не менее, она мертва. Кто-то ее убил, – сказал Семеркет.

– Может, чужестранец или бродяга. Но не кто-нибудь из нашей деревни. Мы ее любили.

Аафат и его жена склонили головы в знак того, что они ничего более не скажут.

Быстрый осмотр мастерской Аафата показал Семеркету, что какие бы инструменты ни использовал художник, они не сделаны из твердого голубого металла, как тот маленький обломок, который Семеркет всегда хранил в своем кушаке. Чиновник ни разу не упомянул об этом обломке строителям гробниц. Если бы он это сделал, от топора бы быстро избавились (коли топор все еще существовал). Но взгляд его старался найти что-нибудь сделанное из такого же темного металла.

В то утро, когда Ханро сказала ему о согласии старейшин, он начал свое расследование. Семеркет шел из дома в дом, всегда без приглашения, задавая вопросы даже детям. Но в какие бы фразы он ни облекал свои слова, как бы глубоко ни прощупывал, жители деревни смотрели на него пустыми глазами и давали одни и те же ответы. Тем не менее, чиновник продолжал расспросы, не сомневаясь, что если кто-нибудь из жителей знает что-нибудь об убийстве, это можно будет выяснить одной только настойчивостью и упорством.

* * *

Скульптор Рамос высекал маленькую статую из диорита, когда Семеркет пришел в его мастерскую па задворках деревни. По характерной форме парика Семеркет сразу понял, что статуэтка изображает Хетефру, и произнес это имя вслух.

– Вы ее узнали? – спросил довольный Рамос, держа статуэтку так, чтобы Семеркет мог видеть, насколько прекрасны детали.

Семеркет кивнул, сделав мысленно заметку себе на память, что Рамос пользуется только медными резцами.

– Это положат в ее могилу, как приношение от соседей. Она была замечательной женщиной.

Позади Рамоса его сыновья, Мос и Харач, и под их наблюдением – множество деревенских слуг, полировали огромный каменный круг из известняка. Круг лежал на земле, занимая большую часть мастерской. Время от времени сыновья скульптора поглядывали на Семеркета из-под припорошенных пылью век.

– У нее были враги? – спросил чиновник. – Она встревала в склоки? Обменивалась с кем-нибудь нелестными словами?

– Нет, – Рамос твердо покачал головой. – Она была доброй.

– Мы ее любили, – сказал Мос с другой стороны двора.

– Если вы спросите моего мнения, убийцей должен быть какой-нибудь чужестранец, – проговорил Рамос таким тихим и заговорщицким голосом, что Семеркету пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать слова. – Или бродяга. Вы зря тратите время в деревне, задавая все эти вопросы. Почему бы вам не отправиться на другую сторону реки? В конце концов, ее нашли именно там.

– Вы согласны с отцом? – внезапно рявкнул чиновник на Моса и Харача.

Оба подпрыгнули.

– Хетефру все любили, – повторил Мое.

– Бродяга или чужестранец, – подтвердил Харач.

Юноши вернулись к своей работе, принявшись полировать колесо. Пемза скребла но кругу, издавая звук, подобный воплю, наполовину застрявшему в женской глотке.

Иунет, женщина, вышивавшая пелены и плащи для царского двора, отвечала Семеркету, работая иглой и скромно опустив глаза.

В приемной рядом с ней сидели три ее племянницы, облаченные в такую же искусно плиссированную одежду, что была и на их тетушке. Платья оказались накрахмаленными так плотно, что походили на крылья белой цапли. Племянницы тоже работали, и Семеркет невольно засмотрелся на их бронзовые иглы, тонкие, как волосок, быстро вышивающие созвездие из остроконечных звезд вдоль края ткани.

– Хетефра? Враги? – прошептала Иунет.

Она была вдовой, хотя молодо выглядела. Ее завязанные во множество узлов косички были скромно стянуты в тяжелый, черный как смоль пучок у основания шеи. Украшений женщина не носила, но черты ее лица были гладкими, а губы – красными.

– Я знала Хетефру с детства. А я была девочкой не так давно, хотя вы, возможно, и не думаете так. Не было никого добрее ее, не было никого, кого здесь любили больше, – голос ее звучал, как нежный ветерок.

– Когда ты видела ее в последний раз?

Иунет внезапно укололась и высосала кровь из пальца. Она в раздумье пристально посмотрела па Семеркета.

– В последний раз… – Вышивальщица огляделась но сторонам в очаровательном замешательстве. – Наверное, на празднике Новой Луны, так?

Все ее племянницы кивнули в знак согласия.

– Всего за день или около того перед ее… исчезновением. Она любила бога луны, Хонса, больше всех остальных богов.

– Ты можешь припомнить, о чем вы с ней разговаривали?

Вдова покачала головой:

– Кажется, не смогу…

Ее племянница Тхая отчетливо проговорила:

– Я помню, тетя. Ты спрашивала ее совета насчет дяди Мемнета.

– Я думал, ты сказала, что ты вдова, – Семеркет сверился со своими записями.

Иунет покраснела до корней волос:

– Да, так и есть.

– Ночами к тетушке Иунет приходит дух дяди Мемнета, – продолжала Тхая тем же убедительным топом. – Он принимает вид… вид…

Она не смогла договорить и торжественно встала с места, чтобы прошептать это Семеркету на ухо. Слово, которое она проронила ему на ухо, вызвало у него внезапный приступ кашля. Одна из племянниц едва подавила хихиканье.

Вышивальщица в замешательстве посмотрела на чиновника.

– Я считаю, после того, как его положили в могилу, он больше не имеет на меня прав. Но, увы, женщины нашей семьи желанны даже для мертвых. – Она подалась вперед и ласково положила ладонь на колено Семеркета, чтобы подчеркнуть серьезность своих слов.

Семеркет быстро поднял голову от записок – и обнаружил, что Иунет и ее племянницы смотрят на него ясными глазами. Никто больше не вышивал звезды. Чиновник быстро свернул папирус и встал с кирпичной скамьи.

– Мы редко видим каких-нибудь других мужчин, кроме здешних, – выдохнула Иунет. – Это очень… волнующе… для нас, бедных деревенских жительниц.

Племянницы с энтузиазмом закивали.

– Как вы думаете, – прохрипел Семеркет, – э-э… Полагаете ли вы, что Хетефра могла стать жертвой какого-нибудь мстительного духа? Разгневанного предка?

Одна из племянниц нерешительно ответила:

– Я слышала, что… То есть, в деревне поговаривают… – тихо начала она.

Дознаватель поднял руку, чтобы ее остановить.

– Да, я знаю – что ее убил бродяга или чужеземец. – Семеркет кивнул в знак благодарности и поспешил выйти из дома, прежде чем женщины успели попросить его попробовать их пива.

На улице его ждала Ханро, которая слушала, что творилось в доме, и засмеялась, увидев его таким встрепанным.

– Теперь вы готовы заплатить запрошенную мною цену? – шепотом спросила она. – Теперь вы поняли, что ничего не сможете узнать у этих людей, что я одна могу вам помочь?

Семеркет ответил более резко, чем намеревался:

– Я мог бы сделать так, чтобы тебя отлупили палками по подошвам ног, если бы думал, что ты и вправду что-то скрываешь. Стоит только приказать!

Ответом ее был издевательский смех, тихий, как шелест свитков папирусов.

* * *

Спустя неделю Семеркет двинулся к северным воротам, шагнул из них на солнечный свет и пошел по тропе вдоль деревенской стены – туда, где стоял крошечный храм строителей гробниц. У него не было причин туда зайти, кроме одной – спастись от давящей атмосферы деревни. Тамошняя теснота начинала действовать на нервы. К тому же, каждый из опрошенных им людей высказывал непоколебимое мнение, что Хетефру зарезал чужестранец или бродяга.

Подойдя к храму, чиновник понял, что к нему присоединилась Сукис. Высоко задрав хвост, она повела его туда, откуда доносился шум, в котором Семеркет узнал шум занимающегося класса.

Влекомый любопытством, он прошел сквозь храм туда, откуда доносились детские голоса. Деревенские дети, скрестив ноги, сидели па открытом воздухе перед молодым жрецом. Каждый ученик сжимал восковую табличку и стилос. Они декламировали знакомый Семеркету текст – историю о Змеином Царе и удачливом крестьянине.

Наблюдая за уроком, Семеркет порадовался, что молодой жрец не слишком усердно прибегает к помощи палки. Тем не менее, как любой хороший учитель, он следовал древней максиме – ученик «учится через зад». Время от времени он слегка ударял ребенка, путавшего урок.

Звук тростниковой палки, со свистом рассекающей воздух, немедленно вернул Семеркета в собственные школьные дни, когда он частенько слышал такой же звук. Однако настал день, когда учитель слишком усердно пустил в ход палку и ударил мальчика по лицу, сломав скулу. Несколько мгновений спустя соседи, привлеченные жалобными криками, вбежали в школьную комнату и обнаружили, что тринадцатилетний подросток забил учителя почти до смерти.

Тогда Семеркета и назвали впервые приверженцем Сета, и его формальному образованию пришел конец. Вскоре после этого он стал помощником Метуфера в Доме Очищения.

– Вам что-нибудь нужно? – спросил молодой жрец деревенской школы.

Семеркет покачал головой и поспешил прочь. Но в храмовых воротах чиновник остановился, услышав знакомый голос писца Неферхотепа.

По тону писца Семеркет понял, что тот ведет с кем-то язвительную беседу, хотя человек, с которым он говорил, не был виден из-за храмовой стены. Медленно двигаясь в глубокой тени, ступая по высоким хохолкам коричневой травы, дознаватель приблизился к большому валуну и спрятался за ним. Оттуда он мог наблюдать за говорившими без риска, что его заметят.

Удивительно, но оказалось, что Неферхотеп беседует с тремя нищими. Их вожак был загорелым и оборванным, и, вглядевшись получше, Семеркет понял: у этого человека отрезаны нос и уши – верные знаки того, что его наказали за какое-то ужасное преступление. Даже с такого расстояния чиновник мог ощутить запах немытого тела нищего.

Он продолжал скрываться в тени, силясь расслышать разговор, но до него донесся только обрывок слова:

– …мес, – сказал Неферхотеп.

Подкравшись ближе в надежде услышать еще что-нибудь, Семеркет разочарованно увидел, что писец и его неприятные собеседники завершили дискуссию, оставшись довольными ее результатом. Вся пестрая компания обменялась улыбками. Потом Неферхотеп вытащил большой мешок из ниши в храмовой стене. Что бы ни было в этом мешке, оно оказалось тяжелым, потому что писец пошатнулся, протягивая мешок нищим.

Безносый заглянул внутрь, сосредоточенно вгляделся в содержимое, и по его лицу с беззубым ртом медленно расползлась улыбка. Нищий кивнул Неферхотепу и крепко завязал веревкой горловину мешка.

С последними прощальными словами писец быстро направился в сторону утесов над деревней. Не больше нескольких шагов отделяли его от того места, где прятался Семеркет. Но Неферхотеп смотрел только себе под ноги, поэтому прошел мимо, даже не подозревая о присутствии постороннего.

Нищие все еще стояли тесной кучкой у храмовой стены, о чем-то негромко разговаривая. Однажды, несколько лет тому назад, Семеркет был своим человеком в мрачном мире фиванского Царя Нищих – и, занимаясь одним расследованием, оказал ему одну услугу. Взамен Царь научил его тайному знаку, который обеспечивал чиновнику защиту в том мире.

Нищие подпрыгнули и отодвинулись друг от друга, когда приблизился Семеркет, и стеной встали перед мешком. Хотя пальцы дознавателя сложились в тайном знаке, глаза этих людей остались жесткими и настороженными, и они не сделали ответного знака.

– Немного меди, мой господин? – умоляюще попросил безносый, выбросив вперед обезьянью лапку, чтобы ухватить Семеркета за плащ. – Амон благословит за толику серебра!

– Подай! Подай! – в унисон закричали двое других нищих.

Чиновник выудил из кушака кусок меди и бросил ее безносому.

– Я не видел вас тут раньше, – сказал он. – Как вы прошли мимо меджаев?

– Не бей меня, господин! – пронзительно заскулил безносый. – Мы всего лишь бедные нищие, ищем медяшки, чуть– чуть медяшек, чтобы поесть.

– Что за дела у вас с главным писцом?

Лицо нищего стало лукавым:

– Я мог бы спросить – а какое тебе до этого дело?

– Я – здешний новый десятник. Так что отвечай, да поживей!

– Прости меня, господин, но ты не десятник. Ты – тот, кто работает на министра. Мы слышали о тебе…

Двое других нищих начали окружать Семеркета, и он прижался к стене храма, чтобы на него не напали сзади. В угасающих лучах солнца чиновник увидел ножи, внезапно блеснувшие в загорелых руках нищих. Они ринулись на него, и, отпрыгнув в сторону, он услышал, как лезвия скрипнули по храмовой стене в том месте, где он только что стоял. Бродяги выругались себе под нос, злясь, что промахнулись.

Подав друг другу сигнал, они разделились, заходя с разных сторон. Семеркет заметил, что безносый все время прикрывает мешок. Два его товарища надвинулись на чиновника слева и справа, чтобы заставить его отойти от стены и оставить без прикрытия спину. Нищий слева тщательно нацелился, готовясь метнуть нож, и Семеркет уже собирался крикнуть и позвать на помощь, когда увидел, как мимо промелькнула пушистая молния. То была Сукис.

Нищие уставились на нее, на миг зачарованные зрелищем непонятно откуда взявшейся кошки. Только знать или служители храма имели кошек дома.

Семеркет воспользовался случаем и бросился бежать.

Ему повезло – за углом храма он повстречался со стайкой детей. Жрец отпустил на сегодня класс, и ученики перекликались на ходу высокими голосами. При виде Семеркета они резко остановились, разинув рты, а он врезался в толпу. Дети шарахнулись от него в разные стороны, но нищие все равно не осмелились его преследовать.

По знаку безносого вся троица растворилась в тенях утесов. Семеркет увидел только, как нищие двинулись по северной тропе, которая вела к Небесным Вратам, а оттуда – к Нилу.

Хотя большая часть класса убежала, несколько детей все еще медлили, тараща глаза на чиновника.

– Скажи, ты видел только что Неферхотепа? – спросил он у одного из мальчиков.

Старшая сестра мальчугана шагнула вперед и ударила брата по плечу.

– Ничего ему не говори! – велела она.

Девчонка была тощей, с такими же торчащими зубами и умным взглядом, как у брата. Мальчик стукнул ее в ответ, но только для порядка, а не для того, чтобы сделать больно, продолжая глазеть на Семеркета. Скорее, ему было любопытно, а не страшно. Обсидиановые глаза мальчишки были такими же черными, как у человека, на которого он смотрел.

– Медяшка говорит, что ты мне все расскажешь, – сказал Семеркет, доставая из кушака кусочек поблескивающего металла.

– Скажи ему! – немедленно велела сестра мальчика.

– Он на кладбище, – ответил мальчик и торопливо взял у Семеркета медь.

Мальчуган поспешил прочь, и чиновник услышал спор между братом и сестрой, которая требовала себе половину добычи.

Семеркет зашагал по короткой крутой тропинке до деревенского кладбища и прошел через бронзовые ворота, собираясь расспросить Неферхотепа насчет нищих (которые были вовсе не нищими, иначе узнали бы тайный знак). Но когда он двинулся по заброшенным дорожкам кладбища, то не увидел ни одного, которого можно допросить.

Все надгробья были обращены на восток, во внутренних двориках были посажены цветущие кусты сикомора – садики, разбитые исключительно для удовольствия мертвых. Статуи покойных смотрели на солнце из дальних ниш внутренних дворов, маленькие своды склепов увенчивались пирамидками кирпичей.