Текст книги "Год гиен"

Автор книги: Брэд Гигли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Господин?

Пасер снова засмеялся.

– Ты видел, как разозлился Старый Кошмар? Хи-хи-хи! Да только ради этого дело стоило начать! – Но почти сразу на его лице промелькнула тень дурного предчувствия. – И все-таки я считаю, есть причина, по которой Паверо хочет руководить этим разбирательством. Я не доверяю ему. Никогда не доверял… Твой пьяница-брат, возможно, то, что нам нужно. И я собираюсь помочь ему всем, чем смогу.

Градоправитель живо повернулся и вышел.

Только после того, как он исчез, Ненри понял, хотя и смутно, что градоправитель Пасер назвал Семеркета «твой пьяница-брат». Откуда градоправитель мог знать? Если только не…

Но не успели мысли писца сделать следующий круг, как его кликнули к паланкину – пора вернуться в центр города и начать поиски Семеркета. Одни боги знают, в каких грязных местах он может находиться.

* * *

Он был в спальне, точно такой, какой она ему помнилась. Семеркет громко рассмеялся, поняв, что он – дома, и восхищенно огляделся по сторонам. Побеленные стены из простых слепленных из ила кирпичей, в стене – маленькое окошко, затянутое толстой прозрачной слюдой. Он купил слюду по высокой цене у купца из зашедшего в город каравана несколько лет назад, чтобы Найя могла смотреть на свой садик с финиковыми деревьями и папирусами.

Свет лился через окно в комнату, и жена заботливо склонялась над мужем, лежащим на тюфяке.

Семеркет с наслаждением вздохнул. Он всегда знал, что Найя к нему вернется. Они слишком любили друг друга, чтобы случилось иначе.

Потом на полях вдалеке он увидел птиц.

– Найя! – счастливо крикнул он и показал на них, не вставая с постели. – Найя, посмотри! Там, в бороздах, птенцы ибиса!

Он знал, как жена любит этих маленьких птиц, тычущих в борозды своими длинными черными клювами.

Семеркет отвел взгляд от залитого солнцем окна, и уголки его рта опустились.

Кто-то другой… Не Найя… Кто-то склонился над ним.

Когда эта женщина увидела, что Семеркет открыл глаза, она окликнула его по имени. Он услышал ее голос, словно бы пришедший из огромной дали. И это – не голос Найи.

Семеркет заморгал, пытаясь вернуться в залитую солнцем комнату со слюдяным окошком. Он просто должен закрыть глаза – и они с женой снова окажутся в кирпичном доме, и зайцы будут воровать с полей пшеницу…

Нет, не зайцы… А кто?

– Птенцы ибиса, – прошептал он и улыбнулся.

Женщина встала на полу на колени рядом с ним и потрогала его лоб.

– Птенцы ибиса? Семеркет, вы меня пугаете. Пожалуйста, не говорите так!

Он испытал немалое потрясение, когда странная незнакомка снова нагнулась и погладила его стриженные черные волосы, но едва осознал, что его так потрясло. Семеркет стряхнул ее руку.

– Ты не Найя, – пробормотал он себе негромко.

– Пожалуйста, вставайте, Семеркет. Если в вашем кушаке нет меди на добавочную выпивку, вас заставят уйти домой. Вы в любом случае должны уйти домой.

О чем она толкует? Он уже дома.

Занавеску в дверном проеме откинул внезапный порыв влажного ветра. Сирийский евнух проводил к тюфяку еще одного человека – худого, с бритой головой. Его лицо было пиршеством тиков и подергиваний, он держал у носа платок, чтобы спастись от запаха прокисшего вина и рвоты.

– Да, – сказал нервный человек. – Да. Это мой брат.

Семеркет услышал звяканье, когда медь перешла из рук в руки.

– Ненри?

Он хотел спросить, почему его брат здесь, у него в доме, но нарастающая паника заглушила его любопытство. Семеркет сел. Где Найя? Где слюдяное оконце? Что случилось с его маленьким домом со стенами из слепленных из ила кирпичей?

Откуда-то издалека до Семеркета донеслись тонкие крики. Он потряс головой, заставляя свое сознание закрыться от ужасных звуков. Но вопли, пронзающие голову, были теперь слишком громкими, чтобы их можно было заглушить прижатыми к ушам руками.

Лысый человек продолжал в ужасе смотреть на него.

– И давно с ним такое творится? – спросил он женщину.

– С раннего утра. Он не может перестать кричать, что бы я с ним ни делала.

Слезы покатились по ее лицу. Женщина раздраженно смахнула их.

– Ваш брат так исстрадался! Никогда не видела человека печальней. Я бы сделала для него все, что он попросит, – но он вообще не замечает меня. Я всего лишь шлюха с постоялого двора, та, которой он время от времени плачется о своей жене…

Глаза Семеркета распахнулись. Лысый говорил с лекарем, сидевшим рядом с ним на кушетке. Хорошенькая женщина держала голову Семеркета у себя на коленях.

– Вы ручаетесь за это лекарство? – спросил брат у лекаря.

Тот кивнул и сказал служанке из таверны:

– Принеси финикового вина.

– Еще вина? – переспросил Ненри. – Новая порция вина наверняка его убьет!

– Он не брал в рот ничего другого длительное время. Если его внезапно лишить вина, это будет слишком большой встряской для тела.

Лекарь быстро написал молитву на клочке папируса красными и черными чернилами. Женщина поставила перед ним чашу с вином. Врачеватель вытащил из своей рабочей коробки закупоренную бутылочку. Когда он ее открыл, комнату наполнил едкий запах.

– Что это? – подозрительно спросил Ненри.

– Перебродившая сосновая смола, – сказал лекарь, наливая ее в чашу. – А это, – добавил он, открыв другой флакон, – опиум из страны хеттов, из Хаттушаша.

– Это дорого обойдется?

– Вам хочется, чтобы он жил?

Ненри кивнул.

Лекарь добавил пять капель настойки в пальмовое вино, потом разбил туда же перепелиное яйцо и перемешал. Он бросил в чашу папирус, и чернила, которыми были написаны чары, растворились в жидкости.

Врачеватель сунул между зубами Семеркета палочку из слоновой кости и ложкой влил вино в его глотку.

Вопли прекратились почти сразу.

Семеркет увидел, что красивая комната со слюдяным окном снова стала безмятежно-спокойной. Поскольку меж зубов его была вставлена слоновая кость, он не мог говорить, хотя сейчас забросал бы людей в темнеющей комнате вопросами. Например, спросил бы лекаря, знает ли тот, почему его прекрасной Найи здесь нет, и когда она вернется…

Внезапно к нему пришли ответы на все эти вопросы.

Впервые за много дней Семеркет лежал тихо, и его беспокойный разум не вызывал в воображении уютные комнаты и милые пастбища, где жила тень прекрасной жены. И, может, именно поэтому из-под его подрагивающих потемневших век время от времени капали слезы.

Он проснулся от плеска воды и от других звуков – как будто кто-то что-то оттирал. Когда Семеркет открыл глаза, то увидел стену из слепленных из ила кирпичей, а в стене – затянутое слюдой окно. На мгновение он поверил, что вернулся в свою мечту. Но окно полыхнуло красным – позднее солнце озарило кровавым светом все детали убогой маленькой комнаты. Он понял голову и осмотрелся, вздрагивая от лязга внутри тяжелого черепа.

Семеркет лежал на грязном скомканном постельном белье. Вокруг валялись черепки разбитой глиняной посуды. Повсюду виднелся мышиный помет, на стропилах из пальмового дерева поблескивала паутина.

Человек с ошпаренными ногами, с которых слезла кожа, прибирался в комнате, вяло отскребая пол щеткой из свиной щетины. Семеркет сглотнул, попробовал, работает ли голос, – и смог прохрипеть:

– Ты кто?

Человек резко обернулся, плюхнул щетку в таз с водой и позвал:

– Господин! Господин! Он проснулся!

В дверях появился Ненри.

– Да, так и есть, – неодобрительно проговорил брат. – Не бойся его. Это всего лишь мой младший брат, ничего особенного.

Семеркет с удивлением рассматривал старшего в семье.

– Ненри, что ты тут делаешь?

Потом на него нахлынули воспоминания о последних нескольких днях. Череп чесался изнутри так, будто его жгло, а горло, похоже, забил песок. Семеркет жалобно посмотрел на брата.

– Вина? Пива?

– Ты получишь только воду.

Ненри налил немного воды в чашу и протянул ему. Чаша полетела на другой конец комнаты.

– Вина! – снова выдохнул Семеркет.

Искоса посмотрев на слугу, Ненри вытащил из кушака пару медных колец.

– Ступай в таверну на углу и принеси кувшин вина. Если я увижу, что печать на кувшине сломана, то поколочу тебя палкой.

Человек суетливо покинул комнату, семеня, как навозный жук. Семеркет заметил, что слуга хромает, что ожог его еще свежий, и в памяти немедленно возник образ кошмарной жены Ненри.

– Твой слуга? – спросил он.

– Да, – ответил Ненри. – Мне пришлось приказать ему помочь. Твой дом воняет хуже, чем гнездо речных уток. Ведь нельзя ожидать, чтобы человек моего положения прибирался сам.

Семеркет снова опустил голову на подушку. Одно только упоминание о вине успокоило его.

– Какого положения?

– Ну как же, я ведь старший писец господина градоправителя Восточных Фив! Я послал тебе извещение о том, что мне дали эту должность. Ты что, его не получил?

На лице Ненри читалось печальное разочарование. Оказывается, его брат ничего не знал о его успехе! В глубине души писец верил, что все люди завидуют ему, даже надеялся на это.

Семеркет с трудом проговорил:

– Я думал, ты служишь в храме Сехмет.

– Я счастлив сообщить, что мои навыки и прилежание замечены в этом храме, – на губах старшего брата появилась дурацкая улыбка. – Слава богам, моя жена и я отныне входим в число первых людей Фив.

– Ах, да, теперь я вспомнил. И все, что тебе для этого понадобилось – продать сына.

Семеркет выпалил эту фразу, как хирург, рассекающий рану, торопясь закончить прежде, чем начнется кровотечение.

Ненри вздрогнул, в ярости встал и негодующе навис над братом.

– Как ты можешь так говорить? Мой сын теперь будет великим! И это – благодаря тому, что я не ставлю свои интересы превыше всего. Я отдал его дяде жены, потому что это дало бы ему так много. Я сделал это ради мальчика, слышишь?

Семеркет заговорил ровным успокаивающим тоном:

– Ты меня неправильно понял, Ненри. Ты хорошо поступил. «Старший писец господина градоправителя» – это стоит, по крайней мере, двух сыновей.

Старший брат смотрел на него, уронив руки.

– Почему я все время тебе помогаю? Ты никогда не чувствуешь благодарности, всегда глумишься надо мной. Почему? Что плохого я тебе сделал?

Семеркет глядел теперь на него так твердо, что Ненри невольно опустил глаза.

– Ты продал сына, чтобы стать писцом. Писцом, брат! Если бы ты знал, как мы с Найей мечтали иметь ребенка. А ты отдал своего так небрежно, как женщина одалживает платок.

Подергивания и тики перекинулись на рот Ненри.

– Мне следовало бы оставить тебя умирать. Всем было бы лучше, если бы я так поступил.

– Да, – голос Семеркета был усталым и невыразительным. – Особенно – мне.

Слуга вернулся с вином, и Ненри сломал печать на кувшине. Он налил вино в чашу, протянул ее Семеркету, и тот выпил все одним глотком, а потом молча протянул чашу, чтобы ему налили еще. На этот раз он пил медленнее, а затем вздохнул. К нему явно вернулись силы. Семеркет обратил черные глаза к брату и слуге.

– Присоединяйтесь, – сказал он.

– Ты очень щедр с вином, за которое я плачу.

Ненри все еще злился, но, тем не менее, налил себе вина. Некоторое время все трое молча прихлебывали. Семеркет поднял голову и оглядел маленький дом.

– Я не собирался сюда возвращаться, – почти удивленно сказал он.

– Почему?

– Разве это не ясно? Я собирался умереть.

Старший брат не шевельнулся.

– Ты имеешь в виду, что устал колотить целыми часами в ворота дома Найи, позоря себя и свою семью?

Он ожидал, что его Семеркетом овладеет один из обычных приступов темной ярости, и со страхом ожидал взрыва. Но тот просто ответил:

– Да. Теперь с этим покончено.

Ненри саркастически хмыкнул.

– И какому чуду мы обязаны этой перемене?

Семеркет медленно выдохнул, и слова его прозвучали тоже, как долгий вздох.

– Она беременна ребенком Накхта. Ты это знал?

Ненри потрясенно повернулся к брату. Вся враждебность была забыта, его немедленно охватило раскаяние.

– Ох, Кетти!

Писец придвинулся к брату. Теперь его лицо было всего в нескольких дюймах от лица Семеркета.

– Как ты узнал? Кто тебе рассказал?

– Она сказала сама.

– Когда?

– Не помню. Во время праздника Осириса, думаю. Она взяла меня за руку. И я почувствовал, как он шевельнулся…

– Когда это должно произойти?

– Не знаю. Через три месяца? Через четыре?

– Кетти, мне так жаль. И вправду жаль.

Семеркет повернулся лицом к стене.

– Мне не надо жалости. Только не от тебя.

– Тебя жалеет тот, кто знает, каково это – потерять сына.

Еще никогда Семеркет не слышал от брата слов, настолько похожих на признание своей ошибки. Глаза его начали жечь слезы, он сморгнул их и резко вытер лицо тыльной стороной руки.

– Почему ты пришел именно сегодня? – простонал он. – Почему не дал мне просто умереть?

Ненри поднял голову.

– Я пришел потому, что нашел для тебя работу. Мы с женой подумали, что если бы тебе было чем себя занять, ты бы про все забыл.

Семеркет мрачно вздохнул.

– Про все?!.

Писец настойчиво и все более возбужденно продолжал:

– Вообще-то, готов поспорить: когда ты услышишь, что это за работа, ты оставишь ужасную идею загнать себя пьянством в ближайшую гробницу. А самое лучшее – ты единственный, кто годится для этой работы.

Слуга принес второй кувшин вина. То ли благодаря этому второму кувшину, то ли оттого, что Семеркет достиг в своей жизни самой низшей точки, когда больше нечего терять, он без жалоб выслушал рассказ брата.

Ненри рассказал об убийстве жрицы, о том, как дело случайно подпало в ведение сразу двух градоправителей, о том, что сам министр отдал предпочтение Семеркету перед всеми остальными, поручив ему расследование убийства – благодаря заступничеству Ненри, конечно. А самое лучшее, заверил писец, – это то, что министр Тох выбрал Семеркета из-за его упорного характера. Тем более, он не состоит ни у кого в подчинении. Младший брат – единственный, кто мог расследовать дело, потому что всех презирает.

Когда старший брат умолк, Семеркет лежал так тихо, что Ненри испугался – не умер ли он во время речи. Но тут же увидел, как младший моргнул, после чего произнес слова, в которых заключался именно тот ответ, который был нужен:

– Так ты говоришь, что жрицу нашли на берегу реки?..

* * *

– Нет! – закричала Меритра на десятника работников. – Самое важное – в том, что тростник уравновешивает лотос. Ты что, такой тупой, что сам не видишь?

Десятник стоял по пояс в пруду с лотосами, сжимая пучок папируса, с которого капала вода. За последние дни пруд тщательно очистили от мочи и наполнили водой заново. Меритра потратила много меди на базарах, покупая растения, привезенные из дельты Нила, а заодно – и новых рыбок.

Медленно зашагав по пруду с тростником в руке, десятник остановился, поколебался и вопросительно посмотрел на госпожу.

– Да… Вот именно тут его и посади!

Ее мужа уже две ночи не было дома. Ненри сказал только, что его миссия имеет какое-то отношение к его пьянице-брату. С тех пор не пришло никакой весточки. Это устраивало Меритру: ее не интересовало, ни где находится муж, ни когда он вернется.

Ее служанка, Кеея, стояла рядом с ней во дворе. Она была некрасивой девушкой (Меритра терпеть не могла хорошеньких), и сонно вздыхала и зевала, держа горшок с дорогими рыбками, похожими на самоцветы. Поскольку она была родом из города, где по религиозным причинам запрещалось есть рыбу, ее не на шутку пугали задыхающиеся и разевающие рты создания.

Меритра заметила: несмотря на ранний час, девушка ухитрилась нарумянить щеки, подвести глаза краской и привесить к ушам длинные мерцающие сережки с голубыми фаянсовыми бусинами. Кеея знала, что некрасива, но всеми силами старалась поправить дело косметикой и украшениями, какими бы дешевыми они ни были.

Мерцание бусин Кееи в переливающемся свете беспрестанно раздражало и отвлекало Меритру. Стиснув зубы, госпожа заставила себя не обращать внимания на голубые вспышки, которые видела краем глаза.

Десятник нагнулся, чтобы посадить еще один пучок зеленых ростков. К несчастью, он стукнулся задом о каменный край пруда, и нырнул вперед, из-за чего Кеею с головой окатила вода. Девушка уронила горшок на камни двора. Он разбился, рыбки заскользили по плитам, корчась, трепыхаясь и быстро угасая прямо у ног жены Ненри. Уже второй раз за неделю рыбки погибали по вине слуг!

– Меня окружают слабоумные, – сказала Меритра сквозь стиснутые зубы.

Ее заглушил пронзительный вопль Кееи.

– Посмотрите на мое платье! – завизжала она. – Оно пропало!

– Твое платье?! – вскипела Меритра. – А как насчет моих рыбок, маленькая шлюха?! Ты их всех погубила!!!

– Я не виновата, госпожа! Вы же видели, что он сделал!

– Клянусь, ты за них заплатишь. Я вычту их стоимость из твоего жалованья.

– Но вы не можете винить меня в том, что случилось!

Меритра быстро подошла к девушке и сильно ударила ее по лицу. Служанка взвыла еще громче.

– Я не буду за них платить! Не буду! – упрямо кричала Кеея в паузах между пощечинами, решительно мотая головой. Голубые бусины мерцали на солнце, как крылышки жуков.

Госпожа хотела всего лишь оттаскать девушку за волосы – и только-то. Но, потянувшись к ней, почувствовала под пальцами что-то холодное и металлическое. Потом услышала утешительный звук рвущейся плоти.

Кеея внезапно прекратила вопить, тупо уставившись на руку хозяйки, в которой были теперь зажаты смятые голубые бусины. Потом нерешительно прикоснулась к мочке уха и увидела, что пальцы ее залиты кровью. Платье тоже оказалось запачкано красным.

Все соседи услышали пронзительные вопли девушки. Люди бросали свои дела и прислушивались, карабкались на плоские крыши и глядели в чужой двор. Они цокали языками, став свидетелями того, как их соседка Меритра мучает еще одну служанку.

Именно тут ворота распахнулись – их открыл тупоумный слуга Ненри. Кеея резко замолчала и вместе с госпожой уставилась в ту сторону.

Ненри стоял рядом с большим паланкином и моргал, пытаясь понять, что перед ним за сцена. Кровь на плитах двора, плачущая служанка, повсюду трепыхаются рыбки… Что тут могло случиться?

Жена подошла к воротам и развела руками в преувеличенно гостеприимном жесте:

– Да будет благословен тот день, когда мой господин вернулся домой!

Ненри, насторожившийся из-за насмешливого тона жены, попытался заговорить.

– Любовь моя… – начал было он.

Но его перебили обличительные речи, полившиеся из ее уст.

– Итак, ты жив и здоров. Какой же я была дурой, что беспокоилась, не погиб ли ты, не ранен ли разбойниками! Почему ты не мог послать ко мне своего человека с весточкой?

– Он был мне нужен. Мой брат был… И до сих пор… Он очень болен – ты сама видишь.

С этими словами муж повернулся и показал на человека в паланкине. Шерстяное одеяло, укрывавшее Семеркета, едва вздымалось от его дыхания.

– Да я вижу, его доставили четыре носильщика. Ты за ним присматриваешь лучше, чем когда-либо присматривал за мной. И во сколько тебе это обошлось?

– В тридцать медных колец.

– В тридцать? Услышь его, бог воров и странников! Это кресло что, умеет летать?

Меритра бросила обвиняющий взгляд на наемных носильщиков. Те невольно шагнули назад, на улицу.

– Других носилок я не нашел, любовь моя. Я же тебе сказал – он болен. Очень болен.

Женщина сдернула с Семеркета одеяло.

– Ты имеешь в виду – у него похмелье!

Человек в кресле слегка шевельнулся.

Потемневшие веки Семеркета дрогнули, он медленно открыл глаза, и агатовые блики в них слегка замерцали при виде незнакомой обстановки вокруг. Он увидел слишком пышно разукрашенный двор, своего съежившегося брата, перепачканную кровью служанку – и сразу понял, где находится. С легким стоном пришлось снова закрыть глаза, почти не интересуясь нескончаемой обвинительной речью Меритры.

– …Такие деньги выброшены на ветер!

– Моя любовь, пожалуйста… Он же наш гость… Он тебя услышит.

– Гость?!

– Я подумал – правильней будет доставить его сюда, чтобы о нем было легче заботиться.

– Не спросив меня?

– А что еще мне было делать? Он – мой брат.

– А я – твоя жена.

– Ты сама сказала, чтобы я что-нибудь с ним сделал!

– А я говорила, чтобы ты притащил его сюда, в наш дом? Он наверняка снова запьет и всех нас опозорит. Будет вопить ночью, как бешеный бабуин, взывая к этой шлюхе, на которой был женат, так что услышат все!

Поток упреков оборвался внезапным вскриком. Рука Семеркета протянулась с носилок и схватила ее за запястье. Меритра задохнулась от боли, слезы брызнули у нее из глаз.

Семеркет заставил Меритру медленно опуститься на колени, так что ее лицо очутилось напротив его лица. Его голос был тихим и неумолимым:

– Чувствуешь эту руку? Ее силу?

– Отпусти меня, – прошептала она, широко распахнув глаза.

– Еще одно слово о Найе – и я сломаю тебе шею, как тростник.

Женщина уставилась в его черные глаза – и поняла, что это и впрямь человек Сета, сеющий везде, где бы ни появился, хаос, смятение… и насилие. Она не сможет крутить им благодаря своему скверному нраву или переменчивым настроениям, как крутит своим запуганным и уступчивым мужем.

– Говори обо мне все, что хочешь, – продолжал Семеркет все тем же ровным тоном. – Но ни слова – о Найе, поняла?

Меритра кивнула.

Он выпустил ее запястье так внезапно, что она упала и шлепнулась на землю. Меритра перевела взгляд со своего смущенного молчаливого мужа на слуг. Кеея забыла про свое ухо и с раскрытым ртом глазела на госпожу, растянувшуюся на плитах двора. Десятник в пруду пялился на нее из-за тростника.

И тут ото всех соседних домов вдруг грянули приветственные крики. Служанки пронзительно завывали, мужчины одобрительно улюлюкали.

Меритра поднялась на ноги и, не встречаясь ни с кем глазами, быстро направилась к дому. Добравшись до дверей, она пустилась бегом. Во двор донеслись ее приглушенные вопли.

Спустя мгновение Ненри повернулся к брату.

– Тебе не следовало этого делать, Кетти, правда… Она не такая уж плохая женщина.

Семеркет молча закрыл глаза и снова лег, поэтому не увидел легкую улыбку, появившуюся на губах старшего брата.

Прошло несколько дней, прежде чем вино выветрилось из Семеркета настолько, что он мог стоять, не испытывая головокружения. Все это время он спал на тюфяке в кладовой во дворе своего брата. Меритра оставалась в своей комнате, заявляя, что не выйдет, пока этот безумец не уберется из ее дома.

В общем, почти все были счастливы сложившимся положением дел, а слуги шептались между собой, что им хотелось бы, чтобы брат хозяина почаще наведывался к ним в дом.

Но жена Ненри вынуждена была нарушить свое обещание, когда к ним явился господин градоправитель Пасер, желая отдать дань уважения новому чиновнику Канцелярии Расследований и Тайн. Стояло утро, и Пасер появился со своей обычной армией обожающих его горожан. Ненри встретил его у ворот и низко склонился перед начальником, протянув вперед руки. Меритра оставалась на заднем плане, поджав губы от ярости – высокий гость не известил о своем приходе.

– Нет, нет, – запротестовал Пасер, – я пришел только для того, чтобы повидать твоего брата, и через минуту ухожу. Но если у тебя найдется кусок мяса… И какая-нибудь речная дичь тоже оказалась бы кстати. Жареные финики… Если похлопочешь, потому что этим утром я слегка проголодался. Ничего замысловатого, если не возражаешь – пожалуйста, не нарушай своих привычек.

С этими словами Пасер вошел в гостиную, в то время как Ненри, его жена и слуги бегали, готовя легкую закуску для своего почтенного гостя. А тот устроился в самом большом кресле в комнате, и Меритра закусила губу, увидев, как тонкие ножки эбенового дерева протестующе скрипнули под тушей градоправителя. Семеркет, торопливо облачившись в лучшие одежды Ненри, вскоре присоединился к прибывшему.

– Так, так! Наконец-то сюда пришел герой, которого мы все ждем. Семеркет, не так ли?

Тот согнулся, протянув вперед руки на уровне колен. Толстяк Пасер улыбнулся.

– Ненри перед всеми бахвалится твоими талантами. Мы ожидаем от тебя многого в этом плачевном деле.

Семеркет с сомнением уставился на брата. Пасер поймал этот взгляд и засмеялся.

– Это правда. Тебя бы не было здесь сегодня, если бы твой брат не осмелился замолвить за тебя словечко. А позволь сказать, когда поблизости находится Старый Кошмар, даже мне трудно бывает подать голос!

Градоправитель добродушно посмотрел на писца, который застенчиво стоял в дальнем конце комнаты.

– Старый Кошмар? – переспросил Семеркет.

– Это всего лишь прозвище, которое я дал моему собрату с западного берега, Паверо.

– Ах, да…

– Мне сказали, что ты разделяешь мое мнение о нем. Как ты там его назвал, по словам Ненри? «Старый кляузник с засранными мозгами», так? Здорово!

Семеркет ужаснулся:

– Мой брат не должен был этого говорить.

– А почему бы и нет? Все равно все так думают. Вообще-то, эти твои слова убедили меня, что министр правильно сделал, что поручил тебе данный случай.

Градоправитель заговорщицки понизил голос, наклонившись к Семеркету:

– Между нами говоря, я подозреваю, что Паверо знает об этом деле больше, чем признается. А вот и еда!

Кеея с перевязанным ухом внесла большое деревянное блюдо с мясом и хлебом, а слуга писца налил вино в серебряные чаши. Хотя с лица Пасера не сходила улыбка, глаза его не отрывались от Семеркета.

– Пожалуйста, – сказал он, протягивая чашу вина, – выпей. Я настаиваю.

Лицо стоящего в тени Ненри тревожно дернулось. Семеркет не обратил внимания на гримасы брата и принял чашу душистого белого мареотийского вина из рук градоправителя. Писцу вина не предложили, он мог только беспомощно наблюдать, как младший брат выпил, хотя это могло свести его исцеление на нет.

– Почему господин подозревает своего собрата? – спросил Семеркет.

Пасер поднес ко рту баранье ребро и задумчиво обглодал его, прежде чем ответить. Видя, что чаша собеседника пуста, он вновь наполнил ее.

– Просто заговорило мое старое недоверие к знати. Они непохожи на нас, Семеркет, на тебя и на меня. Мы всю жизнь должны следовать правилам, тогда как они делают, что хотят.

Ненри кашлянул от дверей. Градоправитель ошибался, думая, что Семеркет когда-либо играл по иным правилам, чем свои собственные. Все же писец не спешил поправлять господина – и заметил, что брат его тоже с этим не спешил.

– Хуже всего южные семьи, – продолжал Пасер. – Они такие высокомерные, так гордятся своими привилегиями! Не мог бы ты передать мне утку? Великолепно. И я тебе еще кое-что скажу – теперь, когда южное царство почти уничтожено, эти семьи вынуждены терпеть лишения – впервые на протяжении многих поколений. Теперь все богатство сосредоточено на севере, а не здесь, в Фивах. Им это не нравится. Я подозреваю их, Семеркет… А прежде всего – Паверо.

– Подозреваете… А в чем?

Семеркет принял из рук Пасера третью чашу вина.

– Во всем… и ни в чем. У меня просто чутье, вот и все. Не больше – но и не меньше. И я совершенно убежден, что Паверо скрывает что-то дурное. А теперь…

Пасер принялся высасывать из кости мозг, и его сияющее лицо стало хитрым и сосредоточенным.

– Если ты что-нибудь выяснишь – что угодно, это все равно, – способное подтвердить мои подозрения, тогда я мог бы… Ну, об этом необязательно говорить, верно?

Он позволил невысказанному обещанию повиснуть в воздухе.

Лицо Семеркета осталось неподвижным, словно маска. Пасер, рассеянно вытерев пальцы о подушку на кресле эбенового дерева, отвязал от пояса кожаный кошель и бросил бывшему чиновнику. Мешочек был полон серебра.

– Я знаю, ты многообещающий человек, – сказал градоправитель. С этими словами он встал, закончив беседу и громко рыгнув.

– Рассчитывай на меня, Семеркет. Я твой друг, всецело.

– Я запомню это, господин градоначальник.

Семеркет не присоединился к брату и его жене, проводившим Пасера и попрощавшимся с ним у ворот. Вместо этого Ненри нашел младшего несколько минут спустя у сортира – тот выблевывал выпитое вино.

* * *

На следующий день Ненри договорился о том, что представит брата министру. Но незадолго до рассвета из пустыни на Фивы налетела песчаная буря. Песок забивался в морщины стариков, сушил щеки плачущих детей, крутился маленькими смерчами и врывался в хижины бедняков, в храмы и во дворцы, бежал ручейками из незаделаиных трещин кирпичных стен.

Закутавшись в отличные туники из легкой ткани, специально предназначенные для таких дней, Семеркет и Ненри, взявшись за руки, пробрались по опустевшим улицам к храму Маат. Они не разговаривали, чтобы в рот не забился песок. Хотя утро было в разгаре, в южной столице стало темно, почти как ночью.

Когда они добрались до храма, пришедших немедленно впустили к министру.

– Я навел о тебе справки, – сказал Семеркету старый Тох, пристально глядя на него со своего маленького трона на возвышении. – Тебя тут помнят.

Семеркет склонил голову.

– Но не с любовью.

Бывший чиновник, скрестивший на груди руки, просто продолжал глядеть на министра, сидя на низком стуле без спинки у подножия возвышения с троном.

Вместо брата заговорил Ненри:

– Великий господин, – сказал он (лицо писца вновь кривилось тиком), – заверяю, что мой браг был прямым человеком, несклонным к лести и сладким речам.

– Прямым? – перебил министр. – Мне сказали, что он груб. Не подчинялся начальству. Обладал плохими манерами и плохим нравом. Некоторые даже назвали его вульгарным.

Ненри попытался переменить тактику.

– Мой брат все-таки имеет одно достоинство, великий господин – он говорит правду.

Тох со вздохом откинулся на спинку трона:

– Об этом я тоже слышал.

Он застонал (когда разразилась буря, начали болеть суставы) и раздраженно посмотрел из-под парика на Семеркета.

– Слышал, что твой брат использует правду, как дровосек использует свой топор.

Тох крикнул, чтобы принесли пива, подслащенного медом. Его писец, сидя рядом с ним на полу, отложил свои кисти и налил пива из кувшина рядом с собой.

– Итак, – сказал министр, – продемонстрируй мне пример этой своей правдивости. Скажи что-нибудь, чего никто не осмеливается сказать мне в лицо.

Ненри немедленно встревожился.

– Великий господин!.. – брызгая слюной, начал он.

Писца испугали последствия такого требования. В тусклом свете храма Тох поднял руку, веля ему замолчать.

– Говори, – продолжал министр, устремляя на Семеркета пронзительный взгляд. – Удиви меня.

Бывший чиновник, казалось, прикидывал, какие бы подобрать слова.

– Кости великого господина – его сегодняшнее несчастье.

– Айя, – согласился Тох с подозрительным вздохом. – Мои кости и в самом деле причиняют мне сильную боль. Я стар… Стар.

Голос Семеркета был ясен и четок.

– Тогда почему бы вам не подать в отставку и не передать управление молодому, более сильному человеку?

Выражение, появившееся в этот миг на лице министра, заставило Ненри дрожа, броситься с кресла на пол.

– Что? – прорычал Тох низким, опасным голосом.

– Вы совершили ошибку, которую делает любой долго живущий деспот, – продолжал Семеркет. – Вы верите – то, что хорошо вас, хорошо и для страны.

Губы старика задрожали:

– Какая наглость! Мне следовало бы тебя отлупить!