Текст книги "Море для смелых"

Автор книги: Борис Изюмский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Однажды мама Улыбышева нагрянула в школу, когда Валерик мыл пол. Увидев это, Улыбышева пришла в ярость.

– Что я, отдала Валерика вам в прислуги?! – кричала она. – Я пойду в горком, напишу в обком…

Глядя на Улыбышеву, Юрасова думала: «Где я встречала ее?.. – Потом поняла: – Да нет же, просто такие лица у всех женщин с сильно подведенными тушью глазами».

Позже она разговаривала с отчимом Валерика – скромным, несколько потерянным человеком, – деликатно просила его:

– Вы, пожалуйста, внушите своей супруге, что неразумно и даже вредно так вмешиваться в школьные дела. Да и баян, пожалуй, ни к чему…

Отчим Валерика беспомощно развел руками, но баян унес.

Или другой экземпляр – Лиза Пальчикова. Мама ее работает буфетчицей на пристани, ведет довольно рассеянный образ жизни, любит вовлекать дочь в «женские разговоры»: «Ты, Лизок, кавалеров-то води за нос. Все они одной масти…»

Не мудрено, что Лиза часами крутится перед зеркалом, что дежурные обнаружили в спальне под Лизиной кроватью целую авоську с какими-то белилами, кремами, что учительница отняла в классе записочку, посланную Лизой Валерику: «Я тебя люблю, а ты не замечаешь. Приходи во двор, в ^;темноту». Улыбышев недоумевал: «Почему в темноту? Я же не увижу ее?»

Однако больше всех доставлял хлопот Рындин.

Ни отца, ни матери у Рындина нет. До интерната жил он у восьмидесятилетней бабушки, целыми днями пропадал на улице.

Бывает так: едет в трамвае спокойная, веселая кондукторша, и весело, дружелюбно в трамвае. Но вот попадается злая, недоверчивая кондукторша, и поездка превращается в оскорбление, и пассажиры взвинчены, раздражены, недовольны.

А в классе, да еще интерната, где дети все время вместе, один человек тоже может «делать погоду».

Ее в меру сил своих и делал Рындин: насаждал драчливость, грубость, всеобщее недоверие. С виду он – старичок-боровичок. Верхние веки больших глаз – в складках-пленках, как у старой мыши. Тонкие вьющиеся волосы взмокшей, спутанной пряжей лежат на лбу.

Но в минуты, когда лицо его оживляется, оно становится энергичным. Резкий короткий разрез рта, угловатый подбородок придают лицу выражение мужественности. Невозможно представить его плачущим, раскисшим. Чем-то напоминал он Лешке отчаянного друга юности – Шеремета. Удалью, что ли, или повадками хулиганишки?

Трудно было предугадать, какая очередная идея осенит его буйную голову. Он прыгнул, например, с железнодорожного моста в реку, а когда спасатели подплыли к нему на лодке, показал им кукиш и, скрывшись под водой, вынырнул далеко от них.

Говорят, в прошлом году в лагере он до полусмерти напутал пионервожатую: войдя в палату, она увидела Рындина, лежавшего на койке в одних трусах, с… ножом, всаженным в живот.

Как выяснилось, Рындин воткнул нож в большое яблоко и держал его ладонями на животе.

Это была «месть испугом». Рындин невзлюбил пионервожатую за вздорную крикливость. При встречах с ней он прикладывал ладонь тыльной стороной к своему подбородку и шевелил пальцами. По его уверению, у глухонемых этот жест означает: «дурочка».

Рындин был неистощим в проделках. Через окно в раздевалке убегал к морю и там «пичеровал бычков» – выдирал рыбешек, угнездившихся между шпал; спящему Валерику наклеил усы из бумаги; когда все засыпали, лез под кровати и спиной поднимал сетки. В общем – «золотце»!

ЧАДА МОИ, ЧАДА…

Недели летят, как дни. Подумать только, совсем скоро – Новый: год. Школа, да особенно если она интернат, держит тебя от зари до зари. Но Леокадия иной жизни и не хочет и с головой ушла в этот интересный, удивительный мир.

Она любит даже просто пройтись по школьным коридорам, заглянуть в классы.

В кабинете литературы висят портреты писателей. Может быть, оттого, что нарисованы они детской рукой, исчезла привычная хрестоматийность, и они стали земными, хотя глаза кое у кого разной величины, а носы немного свернуты.

В вестибюле, сразу у входа, юные метеорологи вывесили календарь погоды и барометр. А рядом примостился плакатик, извещающий, что сегодня – день рождения Пети Шрамко и Вали Скобликовой, На огромной черной доске возле кастелянской острыми буквами выведено:

МОЛНИЯ!

ВОСЬМОЙ КЛАСС «А» ЗАДЕРЖАЛ ВЫГРУЗКУ ХЛЕБА

И ОТСТРАНЕН ОТ ДЕЖУРСТВА.

Сколько сейчас? Уже девятый час вечера. Можно, пожалуй, отправляться домой. Еще предстоит подготовиться к завтрашним урокам и написать Саше Захаровой. Она вышла замуж за «юрфакуса» заработала на Белгородщине в лаборатории рудника. По обыкновению людей, редко пишущих, Саша нет-нет да присылала длиннющие, обстоятельные письма.

…Леокадия пересекла площадь и вошла в сквер, заваленный снегом. Казалось, зима старательно подготовила его к Новому году. Меж веток, покрытых толстым слоем снега, мелькают городские огни. Так приятно подышать свежим воздухом. Замуровала себя в четырех стенах интерната! Надо будет повести ребят на лыжную прогулку. До сих пор этого нельзя было сделать – зима приходила по-чудному. До декабря лили дожди, почти ливни, и в небо из моря взметывалась нарядная, как праздник, радуга. Море словно радовалось, что на время, отодвинут неизбежный час скованности.

Но вот ударил мороз, подул свежий ветер. Море пыталось сопротивляться, било плотину немеющей волной, хотя на шандорах уже повисла бахрома сосулек. А позавчера повалил снег. И в школьном саду беспомощно увязли в снегу яблоньки, а молодая береза у порога, казалось, бежала от зимы в легком платье и, застигнутая врасплох, застыла с белой накидкой, наброшенной на голову.

Возле сквера Леокадия повстречалась с Генирозовым.

Он очень обрадовался:

– О, какая приятность! А я, откровенно говоря, иду и думаю о вас.

– Даже?

На Генирозове – короткое светло-коричневое пальто из ратина, темная шляпа.

– Я не помешаю вам, если продолжу – путь рядом?

Леокадия подумала, что, конечно же, помешает, «если продолжит», но укротила себя:

– Ну что вы, коллега.

Самое непонятное для Юрасовой в Генирозове было то, что преподавал русский язык он неплохо, до педантичности старательно. Ее удивила та ярость, с какой он обрушился на проект новых правил орфографии, словно с их введением он утрачивал свое какое-то чрезвычайно важное превосходство над остальными.

Приободренный ее ответом, Виталий Яковлевич стал долго и обстоятельно рассказывать о своей летней поездке на теплоходе «Россия».

– Больше всего мне понравился, откровенно говоря, тот сервис без которого я не признаю отдыха…

– А я признаю вещмешок за плечами и туристские тропы…

Он посмотрел на нее искоса: так и поверил!

Ему очень нравилась эта невеличка с темно-зелеными глазами маленькими ненакрашенными губами. Она, видно, вовсе не пользуется косметикой, может быть, поэтому лицо ее такое свежее.

– Кому что, кому что, – снисходительно улыбнулся Генирозов. Вы, наверное, и в быту непритязательны. Будете выгодной женой.

– Это в каком же смысле?

– Ну, не расточительницей.

Леокадия фыркнула:

– Пущу мужа по миру! Мечтаю о мотоцикле «Ява» в шестнадцать лошадиных сил.

– Ну-у, – опять снисходительно улыбнулся Генирозов. Так старший обычно улыбается, услышав о детских прихотях. – Открою вам секрет… – Он понизил голос до шепота. – Сколачиваю, откровенно говоря, энную сумму для приобретения мотора…

Что-то знакомое послышалось Леокадии в этом слове. А-а-а, Гарик Кодинец называл мотором легковую машину.

– Успеха в предприятии, – с непонятой Генирозовым иронии пожелала она. – Вы что же, один живете или с родителями?

– Абсолютно один! – с радостной готовностью сообщил Генирозов. – Изолированная квартира со всеми удобствами.

– Газ есть? – серьезно поинтересовалась Леокадия.

– Откровенно говоря, скоро будет, пока – на баллонах… Да мы почти у моего дома. Не сочтите просьбу неприличной… Может быть, вы украсите своим визитом?..

Леокадии Алексеевне стало смешно: «Украсить визитом». А почему бы и не украсить, не посмотреть сей экземпляр человеческой породы в быту? Возможно, после этого я стану о нем лучше думать… Но позвольте, товарищ Юрасова, это же нарушение приличий. Как может благовоспитанная девица зайти к холостяку вечером…

– Нет, почему же, я не считаю это неприличным.

Он, видно, не надеялся на такой ответ, суетливо повел по лестнице на третий этаж.

В небольшой передней Леокадия сняла белую шубку. Он, подхватив ее, повесил.

– Проходите, проходите…

Она вошла в комнату, обставленную не без вкуса, но скорее похожую на женскую обитель, с торшером возле тахты, безделушками на полке, цветком в фиолетовой вазе на низком полированном столе.

Генирозов из передней посмотрел в спицу гостье. Плотненькая, но не полная, с той женственной гибкостью, что особенно ему нравилась, с короткой, идущей ей стрижкой, Леокадия стояла посреди комнаты, оглядывая ее. Генирозову очень хотелось бы знать, о чем думает она сейчас.

– Ну, вот и мои апартаменты! – картинно появился он в дверях. – Может быть, магнитофон? У меня есть песни битлов и студенческого джаз-банда Ала Эрли.

«Что ж, магнитофон – так магнитофон…» Неистово кричали саксофон и труба. Максимум звуков!

– Не прочитать ли вам «Поэму сатурналии» Поля Верлена?

«Это что еще за диво?»

– С удовольствием послушаю, – светским тоном согласилась она.

 
На голос сладостный,
На взор ее тревожный
Я молча отвечал
Улыбкой осторожной
И руку белую
Смиренно целовал.
 

Он читал неплохо, но тоже, пожалуй, с переизбытком шума, с ложным пафосом, и Леокадия, слушая, удивлялась, что вот молодой, а выкопал такое старомодное. Неужели это нафталинишное и есть его любимое? Или выпускник Ленинградского университета пытается поразить провинциалочку?

А вот книг у товарища Генирозова явно скудновато: один небольшой шкаф у письменного стола. Как же это он умудряется обходиться такой малостью?

И разговор не получался интересным, все какие-то пустяки, вроде этих безделиц на полочке и «сладостного голоса». Хотя нет, вот сверкнуло что-то интересное:

– Я иногда задумываюсь: почему у нас сейчас в драматурги почти нет трагедий шекспировского накала?

Это он сказал вдумчиво, и она тоже спросила себя, а почему действительно нет? Ведь в жизни есть. Но соглашаться не хотелось, Юрасова стала перечислять:

– А «Молодая гвардия» на сцене? А «Иркутская история»?

– Ну и что же… раз, два – и обчелся…

И вдруг, подсев на тахту, предложил:

– Может быть, мы поужинаем? У меня есть заветная бутылочка совершенно невинного вина – «Черные глаза»: почти «Вдова Клико».

Ну, уж без вина, товарищ Юрасова, пожалуй, можно и обойтись Вы достаточно доказали свою независимость, современность и непричастность к ханжеству.

– Спасибо, меня ждут дома.

Он попытался шутливо обнять ее за талию.

Леокадия поднялась, посмотрела насмешливо:

– Это входит в сервис гостеприимства?

В общем, визитом она, кажется, дом его не очень «украсила». И от хозяина осталось впечатление не в его пользу: молод годами, а не молодой. Или она слишком строга?

Во всяком случае, ей он не нужен.

ЕЩЕ ОДИН НОВОГОДНИЙ ВЕЧЕР

На следующее утро, после уроков, Леокадия вышла на крыльцо школы. Снегу намело столько, что ветки деревьев во дворе не выдержали и надломились. На спортивной площадке мальчишки залепил снежками баскетбольный щит.

Выглянуло солнце – и засверкал снег, и забелело, похрустывало белье на веревках в дальних дворах, и зазеленели в ожидании своего праздника елки, притаившиеся до времени на бесчисленных балкона домов.

На тротуарах центральной улицы снег успели счистить, и стал легче идти. Вдруг Леокадия остолбенела: прямо на нее павой шла Нелька Прозоровская, величественно неся соломенную башню волос под горностаевой шапочкой. Казалось, мутоновая шубка ее оставлю за собой волну духов, а длинные сережки высекали искры.

Вот встреча!

И Прозоровская мгновенно узнала Юрасову, утратив величавость, бросилась к ней, словно собираясь сбить с ног.

– Лешка, чертушка, ты?!

– Нелька!

– Я! Я! В натуральную величину. А ты такая же, как пять лет назад. Старая дева?

– Старая-старая… Как ты сюда попала?

– У моего Саньчика родители здесь живут.

– Ну, как ты с ним?

– Он у меня соткан из чистого золота! Это, знаешь, пожизненно!

Леокадия вспомнила давний разговор с Нелькой, «Нашелся бы человек, который перевернул меня с изнанки на лицевую сторону», – сказала тогда Прозоровская. Значит, нашелся.

– А дети?

– Есть! Аж два. OH ₂Сашка и Машка. Близнята. Вожу в коляске на два плацкартных места… Люблю до посинения!

– Ну, Нелька, ты молодец!

Лицо у нее теперь, как это ни странно, моложе, чем в студенческие годы. Может быть, потому, что почти не раскрашено? Разве что совсем немного природа подправлена хной и прикосновением карандаша.

– Нель, а у тебя какая фамилия?

– Исконно русская – Пе-тро-ва. Нелли Константиновна.

– Слушай, Нелли Константиновна, пойдем ко мне, – потянула Леокадия Нелли за варежку. – Ну пойдем! Посидим, досыта наговоримся!

– Нет, старая дева, тебе не понять материнских эмоций. Зайдем-ка лучше купим манки, молока и отправимся к Сашке и Машке. Они наверняка уже разевают рты, как галчата.

По дороге к Петровым – они жили недалеко, у театра – Леокадия рассказала о себе и своей работе.

– Усохнешь, – сожалеюще посмотрела на нее Нелли и тыльной частью ладони потерла маленький нос. – Да, между прочим, – воскликнула она, – где-то в Пятиморске живет первая любовь моего придворного художника Иржанова.

Леокадии неприятно было бы вести разговор на эту тему, и она отвела его:.

– Ты помнишь Павлика Громакова из нашей группы?

– А как же! Воин, сменивший меч на орало!

– Так он здесь, на комбинате, инженером…

– Интересно бы увидеть… хотя это мой обер-проработчик.

Леокадия хитренько прищурилась:

– Но ведь было за что?

– Но не до бесчувствия, – возразила Нелли, – уж больно он уставной.

– Ты Иржанова с тех пор не встречала? – словно отплачивая Нелли за бестактный вопрос о подруге Вере, спросила Леокадия.

– Ведать не ведаю, знать не знаю! – возмущенно воскликнула Нелли.

…Сашка и Машка оказались упитанными малышами с круглыми ярко-синими глазами и Нелькиными губами бантиком.

Нелли приготовила им кашу и, кормя, без умолку тараторила, причем чаще всего слышалось: «Саньчик приедет через неделю» «Саньчик любит», «Саньчику предстоит…» Ее холеное лицо разрумянилось, круто завитые локоны отливали бронзой. Вспоминая свою недолгую студенческую жизнь, Нелли даже озорно пропела, притопывая ногой:

 
В первые минуты
Бог создал институты,
И Адам студентом
Первым был.
Направо и налево
Ухаживал за Евой,
И бог его стипендии
Лишил.
 

Потом стала рассказывать о жизни военного городка и опять о своем муже:

– Единственный недостаток Саньчика – дико ревнив. Как-то командир корабля, смазливенький кавторанг, подвез меня на своей машине из города до нашего дома – молчаливая драма. Замполит помог мне ведро воды пронести через двор – молчаливая трагедия: пошел кортик точить. А при чем я, если они поклоняются всеми видами поклонения? Нужны они мне, как рыбке зонтик!

Дальше выяснилось, что Нелли выбрали «по всем швам» в женсовет, и она помогала организовывать детский сад, что она староста драмкружка, окончила курсы кройки и шитья, даже шьет Саньчику кителя, что вся городская торговая сеть – хотя Саньчик бунтует – в ее руках, и если появится хотя бы одна пара туфель новейшего фасона, можно быть спокойной – туфли эти попадут именно на Нелькины ноги.

– В модах век шагает за мной, а не я за ним…

Нелли вызывала у Юрасовой двойственное чувство. Леокадии нравились ее жизнерадостность, смешливость, то, что Нелли обожает своего Саньчика, прямо светится, говоря о нем.

– Вымою Саньчику голову – волосы у него становятся мягкими, пушистыми. Я ему говорю: «Привела тебя к виду, удобному для логарифмирования».

А вот поглощенность Нелли пустяками не находила в Леокадии отклика. Но что сделаешь, если она создана именно из подобно сплава? И все равно с ней, даже вот такой, легко и любопытно.

– Ты где Новый год встречаешь? – поинтересовалась Нелли.

Леокадия очень устала за эти дни и думала посидеть вечером с отцом. Ее приглашали к себе и Верочка Сибирцева, и Громаковы, Лобунцы, но она решила остаться дома.

– И не надейся! – категорически отвергла этот план Нелли. – Пойдешь со мной!

– Куда-а? – испуганно спросила Леокадия.

– Куда поведу! В свет! Со мной не пропадешь!

– Нет, нет, я буду дома…

– Ты где живешь?

– На Морской, семнадцать.

– Ясно. Я не прощаюсь.

В девять тридцать вечера Нелли разыскала квартиру Юрасовых. Алексей Павлович, с недоумением поглядев на молодую красивую даму, сказал, что дочка в интернате.

Нелли решительно зашагала туда, извлекла Леокадию из зала, где та была с детьми у елки, и сердито заявила, что это черт знает что, и в конце концов имеет Лешка право на кусочек личной жизни, хотя бы в новогоднюю ночь.

– Я с родителями Саньчика иду встречать Новый год к директору комбината, он – товарищ свекра… Уже звонила к Альзиным, они будут рады тебя видеть…

– Да, Альзиных я очень люблю, – заколебалась Леокадия.

– Тем более! Пошли.

Если бы знала Юрасова, как повернет ее жизнь этот вечер, может быть, она и не пошла бы к Альзиным. А может, помчалась стремглав. Кто ведает? Но сейчас она ответила, что надо сначала заглянуть домой, и пусть папа решит – каково ему сидеть в одиночестве.

Алексей Павлович даже повеселел, услышав о предложении Нелли:

– Ты пойди, доченька. Не стариковать же тебе с нами. А я посижу у Самсоныча – там собирается кое-кто из партизан…

Леокадия все так же неохотно надела черное шерстяное платье, нитку белых бус. Нелли чуть не силой подвела ей своим карандашом брови, своей помадой – губы и торжественно «повела в свет».

У Альзиных Леокадию встретили радостными возгласами. Изабелла Семеновна расцеловала ее:

– Вот хорошо, что пришла.

Здесь уже были Валентина Ивановна с мужем; еще более похорошевший, с густыми, почти сросшимися на переносице бровями Мигун; Аллочка, сидевшая нахохлившись, поодаль от него, как видно, пребывала в дурном настроении.

Они уже года четыре как поженились. Алла работала лаборанткой в научно-исследовательском институте у Валентины Ивановны.

Андрей Дмитриевич Мигун – главным инженером комбината… Дом Мигунов – полная чаша, но какой-то холодный, без души.

Леокадия старалась реже бывать у них: тяжело приходить туда где в воздухе висят отчужденность и ссора. Алла что-то недоговаривает, смотрит на подругу жалкими, виноватыми глазами.

Вот тебе и «догнала счастье», как проповедовала когда-то! Все на свете затмили высокий рост и соболиные брови.

В углу дивана Леокадия увидела смуглолицего мужчину лет тридцати пяти, с огромными глазами под бровями вразлет, отчего взгляд казался диковатым. Темные жесткие волосы слегка серебрились на висках.

Мужчина поднялся навстречу Леокадии: высокий, спортивного склада, в черном, подступающем к самому подбородку свитере. «Что за пуританский наряд?» – иронически подумала Юрасова.

Он протянул Леокадии руку с сильными, но щадящими пальцами.

– Куприянов…

Леокадия, торопливо отобрав руку, забыла назвать себя и отошла к Альзину; он стал рассказывать ей о теплицах комбината – новом своем увлечении.

– Вы еще узнаете, Лешенька, силу гидропоники! Уже сейчас она дает рабочим круглый год помидоры и огурцы…

Когда все уселись за праздничный стол, то по правую руку от Леокадии оказался Куприянов, по левую – Григорий Захарович, Нелли – напротив. Леокадия, немного отодвинувшись от Куприянова; мысленно взмолилась, чтобы этот человек не оказался тривиальным ухажером с дежурным набором комплиментов и любезностей. Но он видно, вовсе не был предрасположен к ним, сидел, спокойно поглядывая на всех, и только спросил, как ее величать.

Она вспыхнула, решив, что это намек на недавнюю ее неловкость, хотела ответить колкостью, но сдержалась и назвала имя.

– Львиное сердце? – удивленно произнес Куприянов.

Она поглядела, не понимая.

– По латыни Леокадия – «Львиное сердце».

– Да что вы?

– Оно у вас действительно такое? – добро улыбнувшись, спросил он.

– Правду сказать, я его совсем не знаю. – Леокадия тут же пс досадовала на себя за такой ответ незнакомому человеку.

– Алексей Михайлович, – обратился Альзин к Куприянову, интересно, что советовал ваш Гиппократ по поводу проблемы нянечек?

– А что советовал ваш академик Вернадский, – в тон ему ответил Куприянов, – по поводу необходимости химику строить самом себе корпуса?

Альзин вздохнул притворно:

– Тяжкая доля… Но зато сделаешь уже все как надо!

– О! Какие великатесы и заисканные блюда! – воскликнула Нелли, оглядев стол. И уже с напускным ужасом: – Такое обилие может любого вогнать в инфаркт!

Альзин сочувственно закивал головой, но здесь же, словно успокаивая, заметил:

– Химики, Нелли Константиновна, кажется, научились синтетически получать гормон, контролирующий отложение жировых веществ в организме.

– Ну, тогда я спокойна. Прошу зачислить на довольствие! – величественно кивнула белокурой головкой Нелли. – И… да исчезнут толстяки и толстухи!

Отец и мать Петровы запротестовали:

– Ну, а нам как быть?

Леокадия, глядя на Петровых, совершенно отчетливо вспомнила лицо их сына: крутой подбородок, добрые глаза. Он походил и на отца и на мать, а они – друг на друга.

Нелли, немного подвыпив, развлекала своего соседа, Мигуна.

– Представляете, одна женщина познакомилась на курорте с инженером. Ну, начался тяжелейший флирт. Вспыхнула душераздирающая любовь до потери сознательности. Пришла пора расставаться. Слезы, вздохи, обмен адресами. И выясняется, что они живут в одном городе, на одной улице и даже в одном доме. Только подъезды разные.

Нелька прямо переполнена подобными историями. И не поймешь, где кончается истина, а где начинается фантазия.

Аллочке рассказ нисколько не понравился. Она презрительно передернула плечиком, сняла очки и маленьким платком протерла золотой извив оправы. Мигун же довольно расхохотался, словно ему напомнили о чем-то приятном.

– Пути неисповедимы! – Он провел короткопалой рукой по своей каштановой гриве над высоким светлым лбом.

Нелли бесцеремонно обратилась к Леокадии:

– Ну, а как поживает твой Нагибов-Шеремет?

Вот вредная, нарочно, что ли, вспомнила о юношеской привязанности Лешки? Совсем не умеет вести себя за столом.

– Вполне благополучно – спокойно ответила Леокадия, заметив почему-то напрягшийся взгляд Куприянова, – женился, как и у тебя – двое ребят…

– Шеремет по-чувашски – достойный сожаления, – сказал Куприянов и рассмеялся. – Я сегодня в переводчики записался!

– А кто вы по профессии? – тихо спросила Леокадия.

Куприянов посмотрел лукаво:

– Как вы думаете?

Собственно, ей это, конечно, было все равно: шофер или геодезист, учитель или аппаратчик. Важно, что он, кажется, хороший. Такой, как есть – хороший, с седеющими висками, вовсе не с диковатым, а смелым взглядом больших глаз, с широкими ногтями осторожных пальцев.

– Не угадаете? – по-своему объяснил заминку с ответом Куприянов.

– Я думаю, вы – врач.

Куприянов поразился:

– Как вы узнали?

– По Гиппократу. – Она хитренько прищурила зеленоватые глаза.

Хотя разговаривали они тихо, Нелли, видно, все слышала и вмешалась:

– Он, подружка, пятиморское светило: главврач городской больницы и проницательнейший рентгенолог. А на общественных началах – председатель общества психотерапевтов Галактики и созвездия Гончих Псов.

Куприянов терпеливо выслушал тираду, хотя по тому, как заиграл желвак на его смуглой щеке, видно было, что аттестация удовольствия ему не доставила.

– О неотразимая чужеземка! – сказал он. – Уверен, что в коре вашего головного мозга не четырнадцать миллиардов нервных клеток, как у каждого из присутствующих здесь, а двадцать восемь, и все – воинственные.

– Не так страшен черт, как его малютка! – рассмеялась Нелли. – Не устраивайте мне вечер сатиры и юмора.

– Нелечка Константиновна, – вкрадчиво обратился к ней Мигун – и поглядел нежно, – не пойти ли нам потанцевать?

Взгляд Нелли сразу стал холодным, отчужденным:

– Не пойти.

Аллочка недобро посмотрела на мужа: «Получил?»

Леокадия с огорчением подумала о Мигунах: «Скверно им». По всему чувствовалось – там канун разрыва. Они уже не в состоянии были даже от людей скрыть ни своей раздражительности, ни взаимной неприязни.

Есть такие несчастные семьи, в которых, ни на один день не ослабевая, идет изнуряющая борьба самолюбий, характеров, какое-то нелепое состязание в независимости, пренебрежении друг к другу когда прямо об этом не говорится, но все время дается понять: «Обойдусь без тебя», «Свет не только в окне». И уже трудно сказать, чем эти люди не подходят друг другу, и странно, что они еще вместе.

– Почему вы ничего не едите? – спросил Куприянов у Леокадии.

Он не сказал: «Почему не пьете?» И это тоже было ей приятно. Терпеть не могла непременных уговаривателей выпить, которые смысл вечера словно видят в том, чтобы опоить соседку, и придумывают тосты пообязательнее, и все подливают, подливают в твою рюмку, и делают вид, что обижаются, если ты не хочешь пить, и вконец портят тебе вечер.

– Стыдно вам признаться, – впервые за вечер бесстрашно посмотрела в глаза Куприянову Леокадия. – Но мне так захотелось сейчас… каши с рахманками. С детства люблю!

Они посмеялись: странное желание, когда на столе сардины и крабы.

Часы пробили двенадцать. Альзин поднялся с бокалом шампанского.

– Друзья! Жизнь человека – ожидание: счастья, радости, открытий… Пусть в грядущем году ожидание каждого станет свершением!

Куприянов своим бокалом притронулся к бокалу Леокадии:

– Пусть!

И она, повторив, как заклинание: «Пусть!» – осушила бокал до дна.

…Расходились по домам поздней ночью. В лунном свете море походило на бескрайнюю степь, укрытую снегом. Лицо пощипывал мороз.

Мигун, подхватив под руку упирающуюся Нелли, вырвался вперед. Петровы, Валентина Ивановна с мужем и нахохлившаяся Аллочка шли за ними. Куприянов и Леокадия замыкали шествие. Выяснилось, что Леокадия второпях забыла дома перчатки. Алексей Михайлович предложил ей свои – кожаные, на байковой подкладке. Она не стала отказываться, охотно сунула в них маленькие руки, и они утонули в тепле.

Куприянов и Леокадия вошли в густую тень от козырька-навеса над деревянным тротуаром – здесь днем бригада Потапа Лобунца строила музыкальную школу. Каблуки Леокадии задорно застучали по настилу из досок.

– Я знаю, вы – учительница, – сказал Куприянов. – Мне об этом уже успела шепнуть ваша воинственная подруга. И химик.

– Вот болтушка! – засмеялась Леокадия.

Ей вдруг очень захотелось поделиться с ним своими заботами, и, торопясь, доверчиво поглядывая на Куприянова, она стала рассказывать, конечно же, прежде всего о Рындине.

– На той неделе посмотрел фильм «Полосатый рейс», добыл люминал, чтобы уснуть на уроке географии, а проспал весь день. Невозможно предусмотреть его художества!

И еще: о Валерике, Лизе, учителях, о просчетах и маленьких победах.

– Понимаете, я еще так мало умею! Полный несмышленыш. Все на поводу у событий, а ими надо научиться управлять.

– Нет, вы смышленыш, – очень серьезно сказал Алексей Михайлович. – И в чем-то наша работа необычайно схожа: избрать правильный способ лечения, вовремя прийти на помощь человеку…

– Правда! – поражаясь неожиданному сравнению, обрадовалась воскликнула Леокадия. – И еще: для людей надо не щадить свое время, здоровье… Ничего от них не припрятывать.

Он посмотрел на нее внимательно. Нет, она не рисуется. Это действительно и ее вера.

– А что вы больше всего на свете ненавидите? – спросил Куприянов.

– Нечестность! – ни секунды не задумываясь, сказала она. – Даже самую малую. Ведь отсюда идет все зло на свете.

– Отсюда, – все с той же серьезностью согласился Куприянов.

– А вам не жаль, что вы не занимаетесь химией, так сказать, производящей?

– Нет. Очень важно знать, что ты делаешь именно свое дело.

– Так-то оно так… Но для меня химики – это все же Альзин, Валентина Ивановна. Я вас не обидел?

– Нет, потому что заблуждаетесь.

– Может быть. Помните великолепный образ одержимого химика Бальтасара Клааса в бальзаковском романе «Поиски абсолюта»?

– Ну еще бы! Даже его слова когда-то выписывала: «Я буду творить, как сама природа»! А «Русские ночи» князя Одоевского?

– Признаться, не знаю… Недавно в журнале «Новый мир» я прочел роман, тоже о химиках, и подумал: теперь писателю, чтобы дать образ инженера Иванова, наверно, не надо изучать сто инженеров Ивановых. Время сгустило характеры, наделило их огромным внутренним богатством…

– Ну, может быть, одного и мало, – усомнилась Леокадия. – Вы чувствуете, химия все решительней вторгается и в вашу область?

– Еще бы! Даже я немного влез в биогеохимию. Любопытнейшие вещи: залежи молибдена влияют на пуриновый обмен и вызывают подагру: где много бора, там больше кишечных заболеваний; недостаток йода порождает зоб… Во всем этом надо основательно разобраться. Подправить природу… профилактикой.

– А как вам нравится крохотная разборная рентгеноустановка для просвечивания легких сплавов? Всего полграмма редкоземельного элемента, а работает без зарядки год.

Их беседу неожиданно прервала Нелли. Остановившись на углу у площадки и подождав всех, она объявила:

– Ну, мы почти дома. Лешку доведем сами.

Нелли строго посмотрела на Куприянова.

Они распрощались. У ворот Юрасовых Нелли с сожалением шепнула подруге:

– Мировой парень! Но у него жена и сын лет шестнадцати…

ПИСЬМО САШЕ

Вот не знаешь человека, и все, касающееся его, проходит вроде бы стороной, не задевая твоего сознания. Но появилась заинтересованность этим человеком, и теперь, словно специально для тебя, говорят о нем, и ты узнаешь какие-то подробности, относящиеся к нему, на которые прежде не обратил бы ровно никакого внимания, а сейчас, будто локатор, настроенный на определенную волну.

Как-то за обедом отец сказал, что в городе хвалят главного врача больницы, а Севка добавил, что сын этого Куприянова – Володька – мировой волейболист.

Математик Архип Фомич вдруг заявил в учительской, что доктор Куприянов талантлив. А в пятиморской газете среди фотографий кандидатов в депутаты горсовета Леокадия увидела Куприянова и статью о нем.

Узнать его на фотографии было почти невозможно. Статья же, написанная шаблонными фразами, представляла его в ореоле медицинского подвижничества, и ей немного неловко было читать такое о несомненно скромном Алексее Михайловиче. Зато Леокадия узнала из статьи, что он окончил Ростовский мединститут двенадцать лет назад, работал в тяжелых условиях на Крайнем Севере, что он – автор ряда статей по рентгенологии.

Уже прошли две недели нового года, а Леокадия все была в каком-то странном состоянии встревоженной радости, вызванной новогодней ночью.

Но когда вспоминала о последней фразе Нельки, мрачнела, замыкалась, сердилась на себя, что слишком много думает о Куприянове, и Генирозов с подчеркнутой озабоченностью справлялся о ее здоровье.