Текст книги "Море для смелых"
Автор книги: Борис Изюмский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
Паша Грачев с молчаливой нежностью посматривает на нее сверху вниз. Вообще этот Студентус-юрфакус стал длинной тенью Молекулы. Саша увлеклась сейчас учением древних йогов и начала вырабатывать в себе выносливость, выдержку. Первым последователем Саши оказался Грачев. Вот идут они вечерней улицей, и вдруг Молекула командует: «Йоги!» Они вместе замирают, глубоко и сосредоточенно вбирая воздух.
К Багрянцеву зашел декан. Еще хуже!
Директор Бродвея появился в дверях экзаменационной и, озираясь, молча исчез. Сияющая Нелька так поспешно прикрыла за собой дверь, будто избежала погони. Счастливая, объявила:
– Троечка!
Наконец и Лешкин черед. Веер билетов на столе поредел.
Багрянцев посмотрел на Юрасову ободряюще. Она вытянула билет. Пробежала его глазами здесь же, у стола, не садясь. Вздохнула с облегчением. Кажется, знает. Вот только третий вопрос…
Один за другим уходили ответившие, она – последняя. Почему декан смотрит так испытующе? Ей стало не по себе. Словно прочитав ее мысли и не желая смущать, Тураев вышел.
Лешка стала отвечать довольно бойко, но потом что-то немного перепутала, начала на доске писать уравнения ионных реакций и ошиблась.
«Все. Теперь он ясно увидит, какая я непроходимая бестолочь», – .холодея, подумала Лешка и стала отвечать еще сбивчивее.
На дополнительные вопросы ответила кое-как.
Игорь Сергеевич взял в руки зачетку, сказал с сожалением:
– Недоработали, Красная Шапочка… Увы, недоработали…
Лешку поразила не столько тройка, сколько то, что он ее назвал Красной Шапочкой. Откуда мог узнать?
Ей и стыдно было, что отвечала много хуже, чем должна была, и досадно: ну, чего так придираться, давно ли сам был студентом и разве не помнит, что такое волнение? Ну, да для нее не имеет ни малейшего значения оценка, лишь бы она знала предмет.
Обращение «Красная Шапочка» как-то смягчило горечь поражения, даже вызвало, удивительное дело, гордость. Ясно ж: он ждет от нее большего. Если бы относился безразлично, возможно, поставил бы четверку.
Нет, она определенно отвечала плохо. В подготовке не было серьезности и глубины… Отвлекалась многими делами. Теперь стыд-то какой!
Лешка на улице достала зачетную книжку, снова сокрушенно уставилась на тройку и подпись Багрянцева.
Уже успела испортить зачетку! А сколько она должна вобрать на свои узкие страницы бессонных ночей, волнений, тревог…
Сейчас эти страницы чисты, полны ожидания. Но пройдут годы, и множество почерков, подписей соберется здесь. Будет ли она протягивать зачетку с готовностью или неохотно, рассматривать, как сейчас, со вздохом сожаления или с гордостью?
Лешка спрятала зачетную книжку, глубоко задумавшись, побрела дальше. Настроение было явно ниже нуля. Очнулась у носа легковой машины, остановившейся перед ней со скрежетом. Шофер, высунувшись из кабины, что-то кричал о полоумных девицах, от которых нет жизни. К месту происшествия спешил молоденький милиционер-сержант.
– Придется, девушка, платить штраф, – строго сказал он.
Лешка ожесточенно протянула ему деньги.
– Тогда выписывайте сразу две квитанции, мне еще вон там дорогу переходить.
Милиционер деньги не взял, а участливо спросил:
– Что случилось? Почему вы так хотите попасть под машину?
В Лешке заговорил бесенок озорства. Она сделала печальное лицо.
– В университете крупные неприятности.
– Выгнали? – с сочувствием воскликнул милиционер, наверняка заочник Юридического факультета.
Лешка неопределенно мотнула головой.
– Да вы так не волнуйтесь, все еще уладится, – начал успокаивать ее сержант и, бережно взяв под руку, повел к мостовой.
– Мы вам поможем на работу устроиться.
– Регулировщицей?! – невинненько спросила Лешка, а сама еле сдержала смех.
Две пожилые женщины остановились на краю тротуара. Одна из них, посмотрев осуждающе на Лешку, которую вел милиционер, сказала убежденно:
– Аферистку поймали. Ну и молодежь пошла!
Лешка, услышав эту фразу, остановилась неподалеку от женщин, протянув милиционеру руку, мило улыбнулась ему:
– Я подумаю. Спасибо. До свиданья.
Хотела показать язык этим «проницательным» теткам, да воздержалась. С независимым видом проследовала мимо.
В общежитие Лешка пришла с совершенно иным настроением – нечего вешать нос и падать духом при первой же неудаче, высшую математику надо сдать как следует, вот и все!
Саша, натянув на голову дугу наушников, зубрила английский. Наушники не включены в сеть. Для большей звуконепроницаемости Саша подоткнула под них вату.
Узнав о неудаче подруги, Саша не стала утешать, – а именно этого Лешка больше всего боялась, – сказала просто:
– Со всяким может быть!
Внизу, у ребят, кто-то, бренча на гитаре, запел под цыганщину:
Когда гоняет ветер по земле
Снежинки первые и близко время сессии,
Тогда по принципу Ле Шателье
Смещается студенческое равновесие.
– …ррравновесие, – выводит басовитый голос.
Студенты мудрствуют над книгой ночь и день
И бегают толпою за зачетами,
В лабораториях, стряхнув на время лень,
С запущенными возятся работами…
– …рработами, – рокочет бас.
Экзамен сдан… Растаяли во мгле
Переживания минувшей сессии.
И вновь по принципу Ле Шателье
В другую сторону сместилось равновесие.
Саша вытаскивает вату из наушников, сообщает Лешке:
– У меня сегодня любопытный разговор был с Прозоровской, когда мы выходили из университета.
Коротко подстриженные, темные волосы Саши спадают почти на очки.
– Какой разговор? – вежливо осведомляется Лешка, хотя ей сейчас совсем не до этого, мысли заняты иным.
– Да, понимаешь, она заявила, что ей все наше поколение не нравится. И еще: что ей нужен муж, который освободит ее от материальных забот.
– Ну и что ты ответила? – затаив дыхание, уставилась Лешка на подругу, словно боясь услышать не то, что хотела.
Саша, не снимая очков, протерла их стекла пальцем.
– Я сказала: рассуждения эти – беспросветная гниль.
– Правильно! – с облегчением вздохнула Лешка. – Ты понимаешь, она запущена в смысле воспитания, а политически – отсталая.
– Ничего подобного! У нее уже сложилось свое мировоззрение! – не соглашаясь, воскликнула Саша. – Говорит:. «Зачем честность и чистота, если в жизни они только помеха? Я не слепая…»
Я ей доказываю: «Нет, ты слепая! Не видишь, какая борьба за правду идет… Людей невинных реабилитировали… Честно ошибки исправляем. С ложью, жадностью боремся… Разве мы, наше поколение, потерпим несправедливость? А такие взгляды, как твои, не к лицу комсомолке».
Она, видно, перепугалась и на попятную: «Это я, говорит, нарочно. Тебя испытать…»
– Хороши испытания! – возмущается Лешка. – Подожди, радио включу, что там на белом свете делается?
Передавали последние известия. В США к власти пришел Кеннеди. Мы возвратили США сбитых летчиков, американцы обещали прекратить полеты. Вроде бы потепление.
– А Чарли уехал, – посетовала Лешка, – вот бесноватые, поторопились человека отозвать.
Саше что-то не работается. От отца, наконец, пришло письмо – родился сын. Ну, сколько папа получает, работая сцепщиком вагонов? Во время зимних каникул надо подработать в ремонтных мастерских и послать ему посылочку. Саша заходила в мастерские. Им нужны токари не очень высокой квалификации, а в выпускном классе она уже прилично работала на станке. Да и Паша ее никуда не уезжает.
– Лё, ты на каникулах что будешь делать? – спрашивает она подругу.
– Домой поеду, – говорит Лешка. – Айда к нам? Папа и мама знаешь как обрадуются.
– Ну что ты, – говорит Саша и решительно подсовывает ватку под наушники, – только меня там и недоставало. У меня другие планы…
Багрянцев на ходу впрыгнул в троллейбус. Дверь торопливо стиснула его, Игорь Сергеевич освободился от ее створок и прошел вперед. Он настолько хорошо знал свой город, что сейчас по мелькающим фундаментам домов мог безошибочно определить, где они проезжают: Пионердворец, потом магазин… а это Дом книги…
Правильно ли он сделал, не поставив четверку Красной Шапочке? Ведь мог бы… Нет, правильно! Она умница и все поймет. Дело ведь не в отметке. Ему когда-то Тураев поставил пятерку, хотя ответ свой он начал с признания, что в одном из разделов так и не разобрался.
У Юрасовой живой, восприимчивый ум… Но она должна знать: университет требует полной отдачи сил.
Мысль возвратилась к недавним экзаменам. Лентяй Кодинец думал выехать на карандашах, сам же – ни бум-бум. Мастер «цельно-стянутых» работ. Ну, какой смысл держать посредственных ленивцев в университете, тащить их за уши? Их надо сначала на заводе научить уважать труд; сбить шелуху наглости, свойственную бездельникам.
Прозоровская была озабочена одним – выплыть! Память у нее завидная, душу же в учение она совсем не вкладывает. Ясно, что на химфаке оказалась случайно и диплом ей понадобится только как дополнение к приданому. Обучить бы ее ремеслу… Конечно, тройка Прозоровской имеет цену много меньшую, чем тройка Юрасовой.
Вот Павел Громаков – это стоящий парень. Кремневый. На первом и втором курсах ему придется трудновато. А к третьему – наберет высоту и многих оставит позади себя. Упорный, любознательный. Как хорошо выступил он на недавнем партийном собрании… Никаких словесных побрякушек.
Отвечал он сегодня туговато, но чувствовалось, что фундамент складывает прочный.
И Саша Захарова – молодчина. Сейчас, правда, многое воспринимает по-школярски, но трудолюбие, желание стать химиком возьмут свое.
Багрянцев вспомнил свои студенческие годы… Чуть ли не круглые сутки проводил в лабораториях. Гнутов похваливал, но и только… А наставником, подлинным наставником, был Тураев.
Они вечно околачивались то в доме у него, то ждали на улице, чтобы «случайно» пройти рядом хотя бы квартал вместе.
Вся жизнь Тураева, склад его характера, манера держать себя непринужденно и с достоинством, даже одежда, нравилась им. Они охотно приглашали его на свои комсомольские собрания, любили его острые, предельно честные выступления. Без приседания, как перед, детьми, без высокомерия маститого. В Николае Федоровиче всегда чувствовалось уважение к личности и достоинству человека, даже если этот человек еще очень молод и несмышлен.
Помнится, какой неимоверный шум был поднят в университете после того, как в рукописном журнале филологов обнаружили стихи доморощенного поэта: «Я хочу ходить без штанов – у меня красивые ноги».
«Позор! Пошлятина! Наказать!» – кричали самые горячие. А Николай Федорович сказал: «В юности, когда человек стремится во что бы то ни стало утвердить свою личность, он подчас делает это неумно. Вы поверите, что в студенческие годы я был редактором рукописного журнала „Конгломерат нелепостей…“ – органа безумцев? Вы поделом всыпали любителю ходить без штанов, но, право же, большего он не стоит».
Багрянцев улыбнулся, вспомнив несчастное лицо незадачливого поэта. «Да, я неудачно утверждал себя», – признался он.
…Багрянцев стал пробираться ближе к выходу из троллейбуса.
Собственно, Тураев же склонил Игоря пойти в аспирантуру, поддержал выбранную им тему диссертации «Синтез и свойства ферритов металлов», заинтересовал этой темой кафедру физики, завод, изготовляющий счетные машины. Для вещества «память» в запоминающих устройствах этих машин работа Багрянцева была весьма полезна. Месяца через три можно будет, пожалуй, предстать перед ученым советом…
Но не странно ли: уже сделанное кажется давно пройденным, вчерашним днем… Будто кто-то другой тогда мучился, искал.
Теперь, когда человек и полимеры побывали в космосе, приблизилась вплотную космохимия, неудержимо притягивала к себе, звала к новому… Высокие температуры – вот чему бы посвятить поиски…
На тротуаре промелькнула девичья фигурка. Юрасова! Нет, не она. Лешка меньше росточком и быстрее ходит. Странное имя. А ей очень подходит.
ЧЕСТНО И ПРЯМО
Зима выдалась какая-то странная: почти бесснежная, временами похожая на раннюю весну. Когда Лешка после экзаменов, в воскресенье, приехала на каникулы в Пятиморск, он встретил ее ослепительным солнцем и, по своему обыкновению… грязью.
Правда, грязь эта была февральская, слегка прихваченная поверху ночным морозцем, присмиревшая до поры до времени, но все же грязь.
С вокзала Лешка отправилась домой пешком, тем более что этим же поездом, только в другом вагоне, приехал и Панарин, отнявший у нее на вокзале довольно увесистый чемодан (маме – электрический утюг, Севке – коньки, папе – два тома Вилиса Лациса и пуховые носки, имеющие особый вес, так как из-за них она дважды ездили на «барахолку»). Стасик, сгибаясь под бременем двух чемоданов, все же находил в себе силы острить:
– Знаешь, как метеоролог, юрист и химик отвечают на вопрос: «Почему нет снега?»
– Понятия не имею!
– Метеоролог заявляет: «…Я бы объяснил, но мне не поверят». Юрист: «Конечно, в этом кто-то виноват. Минуточку! Посмотрим, по какой статье квалифицировать означенное преступление», А химик, – Стасик хитро скосил глаза на Лешку, – самоуверенно обещает: «Говорите, снега нет? Сделаем!»
Довольная Лешка залилась смехом:
– Сделаем!
Полгода назад покинула она Пятиморск, а был он уже для нее каким-то совсем другим: словно возвращалась она сюда после еще одной, долгой жизни.
Она шла семенящим, но быстрым шагом рядом с Панариным и все примечала. На развилке дорог щит с призывом: «Любите свой молодой город!» Промчалось мимо такси… Появилась вывеска: «Маникюр». А вон тех больших домов возле больничного городка не было… Ага, еще одна десятилетка… Открыли широкоэкранное кино… Из-за здания городского комитета партии, завершая площадь, выглянуло крыло школы-интерната… А что это? Книжный магазин! У нас свой! Да какой здоровенный! С зеркальными окнами.
– Стасик, родненький, зайдем?!
– Зайдем, – покорно соглашается Панарин, незаметно пошевелив онемевшими пальцами руки. Из-под серого каракуля его кубанки вылез взмокший чуб, расквасилась на губе сигарета – курил он по-прежнему много.
Лешка кинулась к полкам, обнаружив «Задачи и упражнения по общей химии», восхитилась:
– Подумай, где можно достать эту книгу!
Купила три: Павлу Громакову, Саше и себе.
Недели две назад она услышала, как Громаков объяснял декану: пропустил занятие потому, что отвозил сына и жену в больницу. О том, что у Павла плохо с деньгами, Лешка догадалась, увидев несколько раз, как скудно он завтракал. Она подговорила группу сделать складчину (Кодинец небрежным жестом внес больше всех) и, вложив деньги в конверт, написала на нем: «От профкома на лечение сына».
Лицо Павла пошло красными пятнами, когда она вручала ему конверт.
– Что за глупости… благотворительность…
– Перестань! – строго сказала ему Лешка. – Это решение коллектива. И потом мы настаиваем, чтобы тебе дали комнату в общежитии.
Он взял конверт, пробормотал, что «отработает». Чудак, конечно, отработает.
…По дороге Панарин вспомнил самую свежую новость:
– Валентину Ивановну назначили директором филиала научно исследовательского института.
– Уехала?! – огорченно воскликнула Лешка.
– Зачем уезжать? – с кавказским акцентом произнес Панарин. При комбинате филиал, совсем свой.
– Дожили!
– Между прочим, стараемся! – в тон ей подтвердил Стась. – Синженерной бригадой автоматизировали отделение первых неомыляемых из автоклавов… Чуешь? Нам за это причиталось две тысячи рубликов в новых деньгах. Решили: внести в копилку строительства заводского клуба. Потап на этой стройке уже часов двадцать отработал.
«Через три года приеду на стажировку непременно сюда, – пообещала самой себе Лешка, – непременно».
Вдали, за лесной полосой, в изморози прошел поезд, протянув белый гребень.
– Алка-то где? – неожиданно строго спросила Лешка.
– Звонарева для меня не существует, – сухо ответил Стась умолк. Видно, и сейчас не хотел говорить об этом.
Они подошли к площади. Внизу серебрилась снежная равнина застывшего моря. Точь-в-точь такая, какую видела с Игорем после музыкального вечера. «С Игорем Сергеевичем», – поправила она себя.
Нет, пожалуй, не такая… Ближе к плотине здесь начинались синие разводы подтаявшего льда вперемежку со снежными волнам. – Ну, Стасик, большое спасибо, теперь я сама… Заходи вечером.
– Зайду…
Дома начался переполох, мама по своему обыкновению прослезилась. Отец, сунув книгу под мышку, ходил вокруг Лешки и приговаривал:
– Все по порядку расскажешь, все.
Ему даже не верилось, что вот эта девушка – его Лешка и что это она, когда ей был годик, вечно потрошила его папиросы.
А она объявила ему сейчас, что узнала отличный способ лечения гастрита. Надо только приготовить «серебряную воду».
– Понимаешь, щепотку соды на баллон дистиллированной воды и двадцать минут пропускать ток через этот раствор… анод – чистое серебро… Церковники так делали свою «святую воду».
Неимоверно вытянувшийся Севка, когда она пыталась поцеловав его в щеку, уклонился от родственных излияний, ломким баском сказал:
– Университетские нежности! – Но не сводил с нее преданных глаз. Волосы у него похожи на желто-коричневый плюш, впереди мысок. О таком говорят: «Корова языком лизнула».
– Мам, ими пахнет, – потянула Лешка носом.
– Верно, доченька, сейчас, – и чуть не бегом принесла целое блюдо пирожков с тыквой.
После обеда к Юрасовым пришли Потап и Надя. На Потапе светлый свитер («Такой у Игоря Сергеевича есть»).
А главное… усы. Топтыга и усы! Рыжеватые, редкие, их так и хотелось пощипать, попробовать – не отклеятся ли? Настоящие? Надя, немного бледнее обычного, выглядела красавицей в своем темном, ладно облегающем ее спортивную фигуру платье. На Потапа она смотрит не отрываясь, будто боится упустить хотя бы слово, сказанное им, и старается держаться все время поближе к нему.
– Мой Топтыга только из Москвы… Был на Выставке достижений, – в первую же минуту сообщила Надя Лешке и нежно притронулась к рукаву мужа, будто проверяя, здесь ли он.
– Был. Все нормально, – густым басом подтвердил Потап, – в павильоне механизации на весь срок увяз…
– Знаешь, – сделала новое сообщение Надя, – к нам приезжал тот корреспондент, что о Вере писал… Будет с Потапчиком брошюру создавать – о его опыте бульдозериста…
– Разбитной дядька, – неопределенно сказал Лобунец. И, вздохнув, мрачно предположил: – Такое создаст – ахнете!
Когда Потап на несколько минут ушел с Севкой в его комнату посмотреть новую модель глиссера, Надя, прильнув к Лешке, доверчиво прошептала:
– Ох, девонька, если бы только знала, как я его люблю! – И совсем на ухо: – Маленький Топтыжка будет. Иногда даже страшно своего счастья – может ли такое долго продолжаться?..
Надя посмотрела на дверь, за которой скрылся Потап.
– Он все рвется куда-то. Теперь вбил себе в голову Африку – далась она ему! Вот так сделает…
Показывая, как именно делает Потап, Надя одним коленом уперлась в сиденье стула, лицом к спинке, обхватила спинку пальцами и стала удивительно походить на Топтыту.
– Глаза уставит в одну точку… совсем чужие… И говорит: «Я б их там научил».. Представляешь? В Африке!
Лешке почему-то смешно и как-то немного неловко за Надю: зачем она так теряет себя? Неужели и ее, Лешку, когда-нибудь обезволит любовь? Ну, любишь, но и сама собой оставайся.
– А что у Стася с Алкой произошло? – настойчиво пытается дознаться она.
– Ой, не говори! Я прямо возмущена до глубины души. Представляешь, она влюбилась в инженера Мигуна и сама в этом призналась Панарину. Ну как можно так переметываться?
«Что бы Надя сказала обо мне, – с ужасом подумала Лешка, – если бы узнала об Игоре Сергеевиче?»
Она ясно увидела: рабочее собрание, прокурора за столом, бледного, с опущенной головой Виктора, выступление с места Нади: «С Виктором дружит одна девушка…» Знала бы она сейчас…
«А, собственно, что произошло? – тут же стала Лешка мысленно защищаться, как делала это в Верин приезд. – Просто содержательный человек…»
«Но ведь обманываешь, – стыдил и обличал ее кто-то, – а почему так часто думаешь о нем?»
На мгновение представила Багрянцева: гладкий зачес почти льняных волос… при улыбке вспыхивающий у глаза серпик… воротничок рубахи поверх пиджака – галстуков не признает. Даже голос его услышала, будто здесь он, в комнате.
Она решительно замотала головой, отгоняя этот образ, продолжила спор: «Мало ли о ком я могу думать! А Виктор мне друг… Самый дорогой. Но почему он перестал писать? Надо во всем разобраться. Честно и прямо…».
Еще когда она училась в восьмом классе и увидела в театре шиллеровскую пьесу «Коварство и любовь», она дала себе зарок: всегда открыто выяснять свои отношения с людьми, не идти на поводу у недомолвок, коварных случайностей, не разрешать им командовать собой. Она завтра же разыщет Виктора, и то ненужное, что пытается разъединить их, что стало между ними, должно исчезнуть.
На лестнице послышались голоса. Это, запыхавшись, прибежала Вера. Ей, как и Лобунцам, о приезде Лешки сообщил Панарин, и дом Юрасовых заполнился Иришкиным лепетом.
…Вера не сводила глаз с подруги. Прямо поразительно, как она изменилась за последние месяцы! Словно бы выше и светлее стал лоб; улыбка, скорее сдержанной нежности, чем озорства, то и дело пробегала по ее порозовевшим губам. Во всем облике Лешки: в посадке головы, завитках потемневших каштановых, коротко подстриженных волос, повороте шеи, тонком овале щек, почти совсем утративших отроческую припухлость, проступало что-то новое. Прежняя резкая угловатость сменилась плавностью, легкостью движений.
Вера подвела подругу к окну, спросила тихо:
– Лё, ты не влюбилась ли?
– В кого? – вспыхнула Лешка и сама поняла нелепость своего вопроса. Конечно, Вера имела в виду Багрянцева. – Нет, ну что ты!
И, словно спасаясь, отгоняя то, чего сама не хотела, сказала:
– Знаешь, я как по Вите соскучилась!
Все-таки какая благодать приехать на каникулы домой! Можно отсыпаться сколько твоей душеньке угодно, ничего не надо сдавать, никуда не надо спешить. Голова отдыхает от формул и задач. Кодинец сказал: «Лекций и книг много, голова же у нас одна». И эта бедная голова до того натрудилась, что Лешке как-то приснилась страшенная каракатица, которая лапами писала неясные формулы. Лешка силилась их разобрать, но так за всю ночь и не смогла.
А какое удовольствие помочь маме по хозяйству, поухаживать за отцом. Что кривить душой, раньше ведь кое от чего и отлынивала. Ну, например, не любила на базар ходить. Теперь же – пожалуйста, с удовольствием. Как приятно, что мама рядом, подкладывает кусочки повкуснее, а отец, зная, что Лешка любит соминый балык, особенно хвост, припас для нее это лакомство.
По дому Лешка – к неудовольствию мамы и восторгу Севки – разгуливает в брюках. Севка присвистнул:
– Стиляжка!
Но, получив подзатыльник, решил, что это не совсем так.
– Севка, ты помнишь, как однажды спросил у меня: а кто был раньше – мамонт или Адам с Евой?
– Ну скажешь! – оскорбился Севка.
– Правда, правда… А в сочинении как-то написал: «Птицы – трудолюбивые животные».
– Лё! – брат переводит разговор на другую тему. – Что ж они, сволочи, Лумумбу убили безнаказанно?
Ишь ты, какие вопросы теперь его интересуют. А получив ответ, удивил новым:
– Ракета-то на Венеру, знаешь, с какой скоростью летит?
Вот тебе и мамонты с Адамом!
…В полдень она пошла на комбинат.
За ночь все вокруг припорошил снежок. Он сверкал на солнце и казался случайным, нехолодным, тоже предвещающим весну. Синели вдали элеватор, фигурки рыбаков у прорубей, портовые краны, очертания мола.
На проходной комбината Лешка задержалась у доски приказов.
«Изменить фамилию… Основание: свидетельство Пятиморского загса о браке…»
А вот: «В соответствии с протоколом заседания БРИЗа приказываю выплатить вознаграждение слесарю В. Нагибову в размере… За рацпредложение с годовой экономической эффективностью…»
Во дворе первое, что бросилось в глаза: на крыше цеха опытных установок шесть башенок громоотводов. Вспомнилось, как закладывали фундамент этого цеха и какую зажигательную речь произнес тогда Стасик.
Возле цистерн она встретила Альзина. В расстегнутой зеленой куртке с капюшоном, в меховой шапке, похожей на голову дикобраза, как всегда, катил он по двору, на ходу отдавая распоряжения. Пожав Лешке руку, обрадованно воскликнул:
– Надежде химии – пятиморский привет!
И, хитро прищурив живые глаза под черными наклейками бровей, спросил:
– Как там поживают ваш симпатичный декан и еще более симпатичный ассистент Багрянцев?
Лешка опешила. Неужели о чем-нибудь догадался? Но в тон ответила:
– Выжимают из несчастных, многострадальных студентов буквально последние соки.
– Не тужите! Когда придет пора, мы возьмем вас на работу худосочной.
Знакомые Лешке озорные чертики заплясали у него в глазах.
– Заявление сейчас писать? – спросила она.
– Хватит и узелочка на платке. Да, вы знаете, что профессор Тураев был разведчиком в отряде Алексея Павловича?
– Тураев? – пораженная этой новостью, переспросила Юрасова.
– Да! Расспросите у папы, как Николай рельсы салом мазал.
– Салом?
– Вот именно. И мне потом расскажите. Для общего развития, Я бы сам привет от Тураева передал, да уезжал в Москву.
Валентина Ивановна окликнула Лешку, когда она подходила лифту. Они вместе вошли в кабину.
– Лешенька, как экзамен?
– Математика – четверка, а неорганику завалила.
– Двойка?
– Нет, но ведь основной предмет. Видно, я изрядная тупица.
– Люблю самокритичность, – рассмеялась Чаругина.
– Нет, я не шучу, – настаивала Лешка, – мне не хватает ума усидчивости…
– Наберетесь… Вы когда назад?
– Через неделю…
– Может быть, вместе поедем… Мне у вас диссертацию защищать.
– О бикатализаторах? – живо спросила Лешка.
– О них, – вздохнула Валентина Ивановна. – Куда мне от них деваться. Знаете, как боюсь! Вот уже две ночи снится, будто не могу вспомнить валентность хрома… Приходите посмотреть на мои чада. Ладно?
Лифт остановился, они вышли из него.
– Подшефный ваш, – сказала Валентина Ивановна, не торопясь расстаться с Лешкой, – любо глядеть, как работает. А вот о чем мечтает – никак не пойму. Есть у него большие желания?
«Это она, конечно, о Викторе. О чем он мечтает?»
– Не знаю…
Что другое она могла ответить?
– Правду сказать, у меня такое впечатление, – не подозревая, что мучает Лешку, продолжала Валентина Ивановна, – в воспитательном кудахтанье он не нуждается… Оно только отталкивает его.
«А что ему надо, что?»
Валентина Ивановна сама же ответила:
– Вероятно, для него очень важно принять твердое внутреннее решение. А тогда сил у него хватит.
Может быть, может быть… Но как помочь Виктору прийти к верному решению, избрать правильный путь?
Она опять неловко промолчала, и Валентина Ивановна, наконец поняв это замешательство, распрощалась с ней.
…В цехе, как и прежде, знакомо попахивает парафином, мирно посапывают аппараты. На этажах новые призывы, которые другому человеку могли бы показаться странными, а Лешку привели в восторг: «Окисленцы! Дадим оксидат с эфирным числом 40–45 мг кон!», «Расщепительщики! Боритесь за экономию серной кислоты!», «Омыленцы! Боритесь…»
Ух, так и ринулась бы в бой вместе с «окисленцами» и «омыленцами». Вот только «расщепительщики» – это они придумали не очень удачно.
Еще новость! В аппарате ТНБ вместо мешалок установлены эжекторы… Производительность увеличилась в два раза.
Вера у пульта управления: хозяйка трех этажей корпуса.
Правее пульта на красном полотнище белыми буквами выведено: «Здесь работает бригада коммунистического труда».
– Верчик, где он? – спрашивает Лешка.
Вера сразу догадалась.
– На втором этаже.
По дороге Лешка встретила Анжелу. Странно, но та сделала вид, что не заметила ее, отвернулась и покраснела. С чего бы это?
Виктор в замасленной кацавейке, с измазанным лицом что-то увлеченно подтачивал напильником и показался Лешке таким близким – сердце радостно дрогнуло. Подойти, взять его руку в свою… но рядом с Виктором какой-то незнакомый парень, и Лешка тихо сказала:
– Здравствуй!
Он поднял голову, темные, диковатые глаза полыхнули неистовой радостью. Все лицо словно, осветило мгновенной зарницей.
– Здравствуй! – И сразу же глаза потухли, будто пеплом подернулись. – Приехали? Надолго?
«Ну и глупо – на „вы“».
– Можно тебя на минутку? – отозвала она его в сторону. – Приходи сегодня к нам вечером. Придешь?
– Не хочу я к вам, – желваки на тугих скулах Нагибова забегали напряженно, губы стали еще тоньше. – Давай у клуба строителей.
– Хорошо, – согласилась она, – часов в семь.
– В восемь, – не объясняя, почему именно в восемь, назначил Виктор.
– Я буду в восемь, – так же покорно согласилась Лешка.
Ушла с обидой в сердце, но старалась как-то оправдать его: «Наверно, у них после работы собрание. А к нам не захотел – папы стесняется. Виктора в жизни столько обижали, что у него самолюбие, как незаживающая рана».
Лешка нетерпеливо ждала прихода отца. Только появился в дверях, бросилась к нему:
– Пап, у тебя в отряде был разведчик Николай?
– Академик? – озадаченно спросил Алексей Павлович.
– Н-н-не знаю, – неуверенно протянула Лешка, – он рельсы салом мазал…
– Академик! – уверенно сказал отец. – Это мы его так прозвали за башковитость;
– Так это наш декан – профессор Тураев! – объявила Лешка.
– Верно, Тураев, – вспомнил фамилию разведчика Юрасов. – Неужели декан?
– Декан!
– Подожди, я тебе одну фотографию покажу, – сказал Алексей Павлович, полез в ящик стола, достал какую-то пухлую папку, извлек из нее выцветшую карточку. На опушке леса сидели несколько партизан: в телогрейках, ушанках. Вот, в центре, отец. Совсем молодой. А рядом смуглый паренек, похож на сына Тураева, он приходил как-то в университет в форме летчика.
– Николай Федорович, – подтверждает Лешка.
За обедом отец предался воспоминаниям:
– Великим мастером на выдумки был наш Николай. Кончился в отряде бикфордов шнур – он делает его из полосок одеяла. Соорудил особую мину, мы ею под водой мост подорвали. Потом шашки изготовил, и отряд под прикрытием дымовой завесы скрылся после операции.
– Чего ж ты нам об этом никогда не рассказывал? – с осуждением спросил Севка.
– Расскажу еще, дай срок, – обещает отец. – Да, так вот надумал Тураев свою мастерскую в отряде открыть. Из неразорвавшихся фрицевских авиабомб извлекал тротил, добавлял селитру, и получалась взрывчатка необыкновенной силы.
– Химик! – почтительно заметил Севка.
– Хватит тебе, комментатор, – толкнула Лешка локтем брата, тот обидчиво умолк.
– Узнали мы как-то – продолжал Алексей Павлович, – что по железнодорожному перегону, недалеко от нас, ночью пройдет фашистский эшелон с боеприпасами. А у нас, как на грех, взрывчатки ни крохи. Ребята ходят мрачные, злые. А Николай зачем-то пополз к полотну железной дороги. Через два часа возвращается веселый. Мурлычет: «По долинам и по взгорьям…» Значит, что-то придумал.
Оказывается, высмотрел он крутой подъем и сказал ребятам, что бы они в темноте смазали рельсы автолом. Да автола у нас нехватка. Тогда Николай говорит: «Собирайте все сало, что есть». И салом тем приказал домазать остаток чистых рельсов на подъеме. Партизаны смеются: «Фриц сало любит, теперь досыта нажрется».
