Текст книги "Заговор красного бонапарта"

Автор книги: Борис Солоневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Негромко загудел кремлевский телефон. Ягода не сразу взял трубку. Несколько секунд неподвижным взглядом смотрел на никель аппарата, видимо, собирая разбросанные мысли и сжимая волю в кулак. Сегодня нервы ему были нужны в полном блеске их выдержки и силы. – Да?..

_Ты, Генрих? Говорит Ежов. Загляни-ка, пожалуйста, немедленно сюда ко мне.

– А что – есть что-либо срочное?

_Найдется, Генрих. Но не телефоном. Так приезжай в Кремль немедленно.

Голос Ежова был как будто спокоен и ровен. Правда и то, что люди Кремля не слабонервные девицы.

– Ладно. Буду через 20 минут.

В мозгу Ягоды проносились неясные мысли и догадки. В чем там дело? Вызов его в Кремль ничего необычного не представлял. Но форма этого вызова и именно теперь, когда «Максим Горький» несся в ясном небе навстречу… навстречу чьей-то судьбе… А может быть… уже?

Как-то внезапно зазвонил внутренний телефон.

– Да…

– Вы, товарищ начальник? Вы?.. Только что наш пост в Кускове донес, что «Максим Горький» сбит на землю ударом истребителя, делавшего мертвую петлю.

– Та-а-а-ак, – холодно прозвучал голос Ягоды. – Есть жертвы?

– Машина упала с высоты около 2 000 метров, – докладывал взволнованный голос. – С отломанным крылом. Взорвалась и горит. Насчет жертв точных сведений пока еще нет, а только надо думать, что все погибли. Отломанное крыло и 2 000 метров…

– Хорошо, – Ягода помолчал. – После получения дополнительных сведений, телефонируйте мне в Кремль, в кабинет Ежова. – Есть, товарищ начальник…

С бледным, решительным лицом вошел Ягода в кабинет Ежова. Тухачевский сидел, глубоко погрузившись в мягкое кресло, в каком-то подавленном раздумьи. Ежов нервно ходил по диагонали кабинета и при появлении Ягоды резко остановился. Его глаза остро взглянули на всемогущего начальника политической полиции. – Ты уже знаешь?

Сухое лицо Ягоды передернулось. В минуты волнения его щека непроизвольно дергалась, придавая еще более мрачное выражение каменному лицу с ястребиными глазами.

– Да, – медленно и глухо ответил он. – Какая трагедия!..

Глаза обоих встретились, стремясь прочесть что-либо в душе другого. Но оба были старыми, травлеными, матерыми партийными волками и привыкли к борьбе и выдержке. Несколько секунд длилось молчание. Ежов первый отвел глаза.

– Ну, что ж, – вздохнув, проговорил он. – Не будем медлить. Надо срочно выходить из положения. Пойдем в кабинет Сталина. Туда я уже кое-кого из Политбюро успел вызвать.

Тухачевский удивленно поднял на него глаза, но ничего не спросил. Молча маршал и нарком последовали за Ежовым. Пройдя по нескольким низким кремлевским коридорам, все трое вошли в кабинет личного секретаря Сталина и начальника его личной охраны. Там, по заведенному порядку, все оставляли оружие. Тухачевский секунду помедлил, отстегивая свой наган. «Все равно – ведь Сталина уже нет в живых», подумал он. Но привычка к военному порядку и упорный взгляд вытянувшегося Петерса, – коменданта Кремля, – заставили его молча положить оружие и последовать по коридору за Ежовым. Только один Ягода знал, что в стены этого коридора вделаны громадной силы рентгеновские аппараты, проверяющие, нет ли у проходящих к Сталину спрятанного оружия. Но теперь Ягоде не до мыслей о правильном функционировании охранительного аппарата. Ведь скоро охранять нужно будет кого-то другого. Того, кто еще станет на пути к власти самого Ягоды. Ведь борьба за эту власть не прекращалась ни на секунду…

Ежов открыл дверь кабинета и пропустил туда сперва Тухачевского, а потом Ягоду. В небольшой простой комнате, за широким письменным столом сидел и спокойно улыбался. сам Сталин. Тухачевский, зная, что Сталин иногда заменяет себя своими двойниками, пытливо взглянул ему в лицо и нервно спросил: —Слушай, Иосиф… Это ты… Или?..

– Я… Я сам, собственной персоной, – усмехаясь ответил Сталин, пожимая руку маршала. – Без ошибки. Факт.

Теперь сомнений уже не было. Глухой спокойный голос с грузинским акцентом был единственным и неподдающимся подделке. Тухачевский медленно провел рукой по лбу, кивнул головой сидевшему в кабинете Кагановичу и, словно в бессилии, опустился в кресло. Между тем, в это время между Ягодой и Сталиным происходил секундный поединок глаз. Несмотря на всю свою выдержку, Ягода был взволнован… Еще накануне он лично говорил со Сталиным и убедил его полететь на «Максиме». Но до последнего момента никто не должен был знать, что Сталин будет на прогулке, и было решено никаких подмен двойниками не устраивать. Что, в самом деле, могло случиться в тихий день с громадной машиной в простом полете над Москвой? На самолете того типа, который мог свободно пересечь Ледовитый океан над полюсом и снизиться в Сан-Франциско? Какая авария могла быть с самолетом, который даже на половине своих моторов спокойно мог опуститься в любом месте? На самолете, построенном самим Туполевым, управляемом первоклассным летчиком и уже испытанном в пробных полетах?.. Именно на твердом расчете, что Сталин лично будет участвовать в полете, был построен весь план Ягоды. А тут… Сомнения не было, что за столом сидит Сталин, а не его двойник. Что это – случайность или… недоверие? Неужели его игра разгадана?

Ягода, впившись глазами в лицо Сталина, не видел, с какой торжествующей усмешкой смотрел на него самого Ежов. Но секунды проходили. И какие секунды!.. Ягода, наконец, опомнившись, бросился к Сталину.

– Ну, слава Богу, Иосиф, что ты остался здесь.

Голос Ягоды звучал уже почти спокойно и непринужденно. Радость его была инсценирована прекрасно. Он был подлинно стальным человеком и ничто не могло надолго вывести его из равновесия.

– Ха-ха-ха, – рассмеялся Сталин, добродушно пожимая руку наркома. – Это, вероятно, в первый раз наш милейший Генрих Бога вспомнил. Ха-ха-ха… Вот что значит, когда человек волнуется, увидев своего любимого вождя живым и здоровым, вместо котлеты. Мне мой ангел-хранитель шепнул, что лучше не лететь… А вот ты, Генрих, как ты мог это проворонить?

В голосе Сталина, несмотря на мягкую шутливость тона, прозвучало что-то грозное. Ягода деланно спокойно пожал плечами.

– А чорт его знает. Я немедленно подниму всех на ноги, чтобы раскопать эту историю до самых корней. Всего никогда учесть невозможно. Все было проверено до точки. Кстати и все семеро летчиков были вне всяких подозрений. А враг пробрался, все-таки.

– Да, конечно, конечно, – с чуть заметной насмешливостью поддакнул изящный Каганович, стремясь рассеять грозовое напряжение. – За всем не усмотришь! Это, как у меня недавне в Нижнем был «один вредительский процесс». Вызвали туда, как эксперта, одного ста-а-а-рого профессора. Тот бубнил, бубнил… Председателю надоело, он и спрашивает прямо: «Да вы мне, товарищ профессор, прямо скажите – можно считать, что сюда контрреволюция влезла?» А тот пожал плечами и покачал лысой головой. «Ничего не могу вам сказать, товарищ председатель. Пути контрреволюции неисповедимы…»

Сталин опять рассмеялся.

– Неисповедимы, говоришь? Ну, ну… Но только для нас, марксистов, это никак не объяснение. У нас случайностей и мистики быть не должно… Вот что. Генрих, – обратился он к Ягоде и голос его стал сухим и твердым. – Мы тут налету обсудили создавшееся положение и считаем, что ты, к сожалению, начал выпускать вожжи из рук. Оно и понятно – столько лет без отдыха ведешь громадную работу. Не мог не устать. Заработался. Вот мы и решили дать тебе немного отдыха. Так что я пока перевожу тебя на должность Наркомсвязи. А свой наркомат передашь Ежову.

После этих слов воцарилось напряженнейшее молчание. Ягода смотрел в черные непроницаемые глаза Сталина и кровь отливала от его сердца. Какие-то змейки не то ужаса, не то озлобления поползли по нервам. Лихорадочно заработал мозг. Момент был решающий. Ни своих опасений, ни своих мыслей высказать здесь было нельзя.

– Ну, что ж, Иосиф, – так же спокойно ответил он. – Я, пожалуй, и сам бы не прочь отдохнуть. Тебе виднее, что и как лучше для страны и революции.

Острые глаза Ежова не заметили в своем противнике никаких внешних следов волнения и растерянности. Он с некоторым удивлением взглянул на Сталина, который одобрительно крякнул, как бы невольно хваля стальную выдержку Ягоды.

– Ну, вот и отлично, Генрих. Так и решим… Пока что будем держать это решение в секрете. Ты пока строго обследуй аварию «Максима» и потом потихоньку подготовь Наркомат и дела к сдаче Николаю.

– Есть, товарищ Сталин. Во всяком случае, командира звена истребителей и начальника летного отряда я сейчас же расстреляю.

– Ну, это дело твое, – пожал плечами Сталин. – Для острастки неплохо. Пусть другие внимательнее будут. Да и приготовь, кстати, данные для официальной версии причин аварии. Лучше всего, думаю, сказать о внезапном помешательстве пилота. Всем, кто был при отлете, дай срочное приказание молчать, что я был в «Максиме». Те, на машине, никому уже не скажут… А теперь, Генрих, иди двигай свои дела…

Ягода пожал протянутую ему Сталиным руку, кивком головы попрощался с молчаливо смотревшими на него Тухачевским, Кагановичем и Ежовым и направился к дверям. Сталин встал проводить его и дружески потрепал отставленного наркома по плечу.

Сохранивший все свое самообладание, Ягода прекрасно понял, что означало присутствие маршала Красной армии в этой комнате. В возможном бою за власть Сталин хочет использовать против него силу армии. Ну, что ж, может быть, еще поборемся.

Когда Ягода взялся уже за ручку двери, его остановил голос Сталина.

– Генрих. Вот что еще я хотел тебе этак, по-дружески, сказать: пожалуйста, без глупостей… Понимаешь?

Фраза была сказана тихо и спокойно, но в голосе Сталина Ягоде послышался лязг металла. Он понял, что его планы разгаданы, что проницательный грузин читает его мысли. «Глупости»?.. Нет, не в глупостях дело. Пусть его блестящий шахматный ход с Благиным оказался ловко отпарированным. Но проиграна ли только одна эта комбинация или вся жизненная партия? Пока эту игру необходимо срочно свести к ничьей. А потом, потом? Там будет видно!

И Ягода спокойно, пожав плечами, уверенно вышел из кабинета.

Обращение Николая Благина к народам России [19]19
  Примечание издательства. Мы нашли нужным напечатать письмо летчика Н. Благина к народам России, как исторический документ. Ведь сам Благин пожертвовал своей молодой жизнью в борьбе с коммунистическими насильниками.


[Закрыть]

«Братья и сестры! Вам выпало нести тяжелый крест, живя в стране коммунистической заразы, где на троне царствует красный кровавый империализм, где эти бандиты, каторжники и убийцы, самозванцы и авантюристы, жулики и негодяи, идиоты, сумасшедшие, кретины и дегенераты, именуют себя маркой ВКП(б). Пусть каждый из вас не забывает, что это ВКП(б) означает: Второе Крепостное Право (бандитов).

Запомните же имена и те лица самозванцев, которые восхваляют себя, называя любимыми, мудрыми вождями народа. Пусть каждый из вас не забывает голода 1921–1933 годов, когда ели не только собак и кошек, но и людей. А в это время бандиты-коммунисты устраивали торгсины для Николай Благин приезжей дряни из-за границы, чтобы замазать ей глаза. Дескать, как вы хорошо живете! В этих торгсинах на золото и иностранную валюту можно было купить, что душе угодно, только не вам, братья и сестры. В то время, как вы голодали, бандиты-коммунисты экспортировали по грошевым ценам за границу продукты лучшего качества. Якобы здесь в стране советов все хорошо, все благополучно-

Не забывайте, братья и сестры, как было все „хорошо“ и „благополучно“. В то время, когда из вас тянули последние жилы принудительными займами и т. п., когда вы действительно своим потом и кровью зарабатывали себе на кусок хлеба, килограмм гнилых овощей и тухлую рыбу, в это время бандиты-коммунисты закатывали попойки, балы и дикие оргии с проститутками, растрачивая миллионы народных денег. Не забывайте этого никогда, братья и сестры! Не забывайте за что был убит бандит Киров. Вам слишком примелькались рожи бандитов-самозванцев: Сталина, Кагановича, Димитрова и других коммунистов-авантюристов. Помните кого надо бить первого в случае войны. Война должна быть обязательно, чтобы освободить вас от цепей рабства, тяжелого крепостничества, кровавого большевизма, сумасшедших коммунистов. Никогда нигде во всем мире не будет спокойно до тех пор, пока не будет до конца уничтожен, – с корнем, до последнего бандита-коммуниста, – коммунизм, эта тифозная вошь на теле всего человечества. И как бы эти бандиты ни заверяли всех, что они не хотят войны, это наглая ложь! Коммунисты, при удобном случае, сеют везде смуту, разруху, нищету и голод. И если они не хотят войны, так это потому, что знают, что это будет их последняя битва, в которой коммунизм сотрут с лица земли, словно заразную бациллу.

Братья и сестры! Помните и мстите до последней капли крови тем, кто хвалит и в восторге от советской власти, где царствует бандитизм коммунистов.

Братья и сестры! Завтра я своим самолетом врежусь в самолет имени „босяка Максима Горького“. Это произойдет не случайно. Я убью не один десяток лодырей-бандитов, коммунистов, которые именуют себя ударниками и катаются на вашей шее. Этот самолет, который построен на ваши кровные деньги, по принуждению, я знаю, что он упадет на вашу шею. Но терпите, братья и сестры, всякому терпению бывает конец. Перед смертью я объявляю вне закона всех коммунистов и тех, кто сочувствует им. Я умираю, но вы – вечно помните Николая Благина, который отомстил и умер за русский народ. Летчик Николай Благин. Москва, 17 мая 1935 г.»

Глава 4
Среди молодежи

На мягком войлоке тира тело стрелка лежало по всем правилам искусства – как можно плотнее к земле и как можно тверже на локтях. Широкий ремень плотно обвивал руку Тани и крепко вжимал приклад в плечо. Мушка медленно поднималась к черному яблоку мишени. Ровно-ровно… Вот между черным яблоком и мушкой осталась только тоненькая белая ниточка. Дыхание совсем замерло и палец стал мягко давить на спуск. Винтовка лежала неподвижно. Еще немножко… Главное ведь, чтобы выстрел всегда был неожиданным даже для самого стрелка!.. Еще… Есть!

От уменьшенного заряда тяжелая военная винтовка не давала отдачи. Таня мигом щелкнула затвором, меняя патрон, и в голове мелькнуло:

– Хорошо ли?

– Прекрасно, Таня, – ответил на немой вопрос чей-то спокойный голос сзади. – Девять!

Девушка живо обернулась. В метре сзади нее лежал человек в положении для стрельбы. В руках его была складная подзорная труба.

– Это вы, Миша?

В голосе Тани прозвучала искренняя радость. – Нет, это не я. Это мой дух…

– Ну-да! Конечно, только одни духи да индейцы могут так бесшумно подбираться к людям. Вот удивили!

Рабочий дружелюбно улыбнулся, глядя на радостно порозовевшее лицо девушки.

– Что ж тут удивительного? Разве я не обещал придти? Разве вы мне не поверили?

– Нет, нет… Вам я верю всегда, – и смутившись от горячности тона, Таня опять повернулась к мишеням.

– У меня еще два патрона, Миша. Смотрите, куда я попаду. Девушка целилась с особенной старательностью, желая заслужить одобрение своего нового друга. И когда раздалось сзади спокойное: «Десять. Молодец, Таня!» она опять вспыхнула радостным румянцем. Последний выстрел дал еще девятку.

– Ну, пойдем, поглядим, – заорал Ведмедик после отбоя. – Неужели, Полмаркса, Танька нас с тобой обставила? Вот девки пошли – прямо пальца в рот не клади. У Таньки столько талантов, что просто ущипнуть некуда.

Опасения снайпера были напрасными… Он уверенно выиграл товарищеское состязание: 92 очка из 100 возможных. Таня выбила 86, а комсомолец – 80.

– Что ж это вы? – благодушно спросил Пенза. – Не в ударе?

– Вроде этого, – не без сумрачности отозвался Полмаркса. – В мозгах кавардак и полное завихрение: завтра диамат [20]20
  Диамат – диалектический материализм, основной закон марксизма, метод рассмотрения событий и явлений под углом зрения крайнего материализма.


[Закрыть]сдавать нужно. Боюсь, что по текущим политическим событиям гонять будут. А я насчет ереси Зиновьева да Каменева – ни в зуб ногой… Почему такое: вдруг вчерашние герои и вожди сегодня враги и предатели? Своих мозгов на объяснение не хватает. Нужно заучить официальное объяснение. А это, думаете, легко?.. А насчет стрельбы – это не так и важно. Я ведь комиссаром буду, а не снайпером. Мне не 100 очков давать, а указывать, куда, когда да по кому стрелять нужно

– Ну, конечно, – с насмешкой отозвался Ведмедик. – Ты по врагу «Капиталами» Маркса стрелять будешь. 105 процентов из 100 возможных. Политстахановец!..

Тем временем друзья вернулись на линию огня. Таня удобно примостилась с подзорной трубой Пензы и приготовилась следить за его стрельбой.

Длинный, стометровый тир «Парка Культуры и Отдыха» был покрыт нежно-зеленой травкой. Вдали стояли щиты с белыми круглыми мишенями; за ними поднималась высокая стенка, а дальше, за деревьями под обрывом, лениво текла Москва-река. Где-то сбоку, за густыми липами, слышались музыка и шум многоголосой толпы… На линии огня расположилось уже десятка два новых стрелков. За низкой оградой нетерпеливо теснились группы посетителей парка, ждавших очереди пострелять. Тут были школьники и спортивная молодежь, военные и старики. Было много девушек [21]21
  В советской России стрелковые тиры широкой сетью раскинуты по всему лицу страны, от столицы до деревень. Стрельба доступна всем, так как государство субсидирует стрелковую подготовку и цена патрона минимальна. Постоянные соревнования с призами подогревают спортивный интерес к стрельбе и увлекают к более серьезному изучению трудного искусства пулевой стрельбы. Поэтому-то в праздники стрелковые тиры везде полны. Массовая военная подготовка населения СССР – один из характернейших штрихов жизни страны.


[Закрыть].

Пенза положил на край войлока свою неразлучную потухшую трубку и небольшой стэк, усеянный монограммами, с неторопливостью старого опытного стрелка взял только что испытанную Ведмедиком винтовку, тщательно осмотрел ее и удобно улегся на войлоке.

– Ну-ка, ну-ка, дядя Миша, – весело подзадорила его Таня. – Не осрамитесь!

Пенза вполоборота поглядел на нее. В своей коричневой широкой юбке, белой спортивной майке с короткими рукавчиками, загорелая и веселая, с коротко подстриженными волосами, с оживленным подвижным лицом, на котором то и дело от улыбки показывались, словно вспыхивали, милые ямочки у уголков рта, она была воплощением свежести, здоровья и молодого задора. Особенно нравился Пензе контраст между умными, широко расставленными ясными глазами и детским, румяным, круто изогнутым ртом. И, – странное дело, – не было в этой девушке ни капли кокетливости; она была проста и естественна, как живой ветерок цветущего поля или улыбка солнечного луча.

– Да я, ведь, столько времени не стрелял, – отозвался Пенза. – Где же мне за вами угнаться? Стрельба постоянной тренировки требует.

– Рассказывайте кому другому, – отпарировал стоящий сзади Ведмедик. – И по выправке сразу видно и по тому, как винт держите, что старый вояка. Скромничаете. Сколько, вероятно, лет по живым целям стреляли?.. Ох, Танька, скрипит, кажется, наша с тобой слава!..

Через полминуты раздался первый выстрел и вслед за ним восторженное Танино – «десять»!

– Вот чорт, – не без беспокойства пробормотал Ведмедик. – Случайно, может быть?

Пенза опять тщательно прицелился.

– «Десять», – в голосе Тани были и восторг и беспокойство. А вдруг и в самом деле этот простой рабочий их, призовую стрелковую молодежь, обставит вчистую? Позор…

– Десять, десять, десять, десять, – раздалось от подзорной трубы, и голос Тани все ослабевал в своем оживлении. Пенза опять мельком поглядел на девушку и незаметно усмехнулся.

– «Шесть», – голос Тани невольно прозвучал радостью.

– Ах, чорт, – пробормотал Пенза с досадой. – Сорвал. Вот что значит давно не стрелять. Ну, ничего…

– Десять, десять… Ну, пропали мы с тобой, Ведмедик. Еще одна десятка – и аминь…

Наступило напряженное молчание. Пенза опять замер со своей винтовкой. День был ясный, и в стекле подзорной трубы белая мишень была видна четко, со всеми кругами, цифрами, пробоинами. Легкий ветерок весело шевелил оборванными краями бумаги… Куда-то войдет десятая пуля?.. И вдруг! Девушка ясно увидала, как на белом фоне слева, далеко от центра, появилась черная точка.

– Два… Два! – радостно воскликнула она. – Пропала вся ваша сумма очков, Миша! Все испортили. Эх, вы!

Несмотря на внезапное сожаление, Таня сияла. Ведмедик тоже не скрывал своей радости. Они, стрелковая молодежь, все-таки остались впереди. Пенза поглядел на их молодые радостные лица и со скрытым вздохом подумал, как, собственно, немного нужно, чтобы доставить молодым сердцам громадную радость. Нужно только «нечаянно» проиграть состязание. То, что для него представляло такой очевидный пустяк, для этих юных человеческих зверят – такая радость… Все в мире относительно и все несоизмеримо. Может быть, эта радость субъективно больше, чем его радость, когда, скажем, он разгромил Колчака?.. «Что есть истина»? – вспомнил он высокомерные и презрительные слова Пилата, сказанные Христу после бичевания. Что есть мерило счастья и радости?..

В конце концов, он и сам был рад радости молодежи. Но, сделав раздосадованный вид, проворчал:

– Да, конечно… Дайте мне вашу тренировку, я вас в чистом виде обставлю.

– Возможно, что последний патрон бракованный попался, – великодушно заметил снайпер. – Это частенько бывает,

– Вероятно… Но, впрочем, как же я могу нашу прекрасную королеву обставить? Это было бы совсем даже не по-рыцарски.

Таня, с каким-то внезапно вспыхнувшим подозрением, поглядела на смеющееся лицо рабочего, но взгляд того был ясным и непроницаемым.

– А где ваш четвертый мушкетер? – переменил он тему разговора. – Я думал – вы всегда вчетвером.

– Д'Артаньяшка-то? – переспросил Ведмедик, переминавшийся с ноги на ногу и горевший желанием поскорее посмотреть мишень своего соперника. – Да он что-то в театре малюет. Занят больно – не подступись!

Пенза и Таня продолжали лежать на войлоке – до команды отбой вставать с линии огня запрещалось – и оживленно обменивались замечаниями об их маленьком стрелковом матче. Внезапно Ведмедик, топтавшийся сзади, обернулся к Полмарксу и нечаянно наступил своим подкованным военным башмаком на ногу лежавшей Тани. Та вскрикнула.

– Ах, Танюшенька, прости за ради Бога! – испуганно воскликнул снайпер и его розовое юношеское лицо даже побледнело. – Ей же Богу, нечаянно!

– Нечаянно, – сердито заметил Пенза, глядя на капли крови, выступившие на ноге, покрытой ссадинами. – Право, вы даже не медведик, а просто слон.

– Вот чортова шляпа, мать твою, – с неожиданной яростью воскликнул Полмаркса, наклоняясь над раненой девушкой. – Ты даже не слон, а хуже… Или, марксически говоря, если, тезис – человек, антитезис – обезьяна, то синтез – как раз ты… Дубина!

Глаза Тани были полны слез. Нога ее покрылась кровью. Видимо, тяжелый ботинок повредил также и сухожилия ступни.

– Очень больно? – заботливо спросил Пенза, помогая девушке подняться после звука трубы.

– Не-е-ет, – слабо ответила она, улыбаясь через силу. И, увидя испуганное лицо Ведмедика, добавила: —Ничего…

Провинившийся снайпер мигом слетал в аптеку тира, и рабочий с ловкостью старого солдата перевязал пораненную ногу. Завязывая концы бинта, он лукаво усмехнулся, взглянув на сморщенное от боли лицо девушки, сделавшееся совсем детским, и ласково погладил ее по ноге.

– Ничего, Танюша. До свадьбы заживет. Надо бы подуть на «ваву» и поцеловать – это детишкам очень помогает. Но вы ведь взрослая снайпериха.

Потом неожиданно он поднял девушку своими сильными руками и поставил ее на землю. У Тани даже дух захватило от нового ощущения полета в мужских руках. Раскрасневшись от смущения, она, опустив голову, поправила свои значки «Ворошиловского стрелка» и ТТО [22]22
  «Ворошиловский стрелок» – сдавший стрелковые нормы на 50 метров из мелкокалиберной и на 300 метров из боевой винтовки. Значок «Готов к труду и обороне» дается за сдачу испытаний по физической подготовленности и отчасти по политзнаниям.


[Закрыть]и невнятно поблагодарила Пензу за помощь.

Через несколько минут все они группой выходили из тира. Таня приняла предложенную ей руку Пензы, а уже забывший о своей провинности, Ведмедик с азартом рассказывал рабочему, что, по имеющимся сведениям, в СССР скоро появятся новые автоматические винтовки.

– Вот тогда постреляем! – с восторгом воскликнул он. – Это ведь сплошная конфетка, а не винтовка! Какая она там будет – никто пока толком не знает, но мы, снайперы, уже. кое-что пронюхали. Только вы, Миша, смотрите – никому ни гу-гу!

– Почему так?

– Да ведь это до поры до времени строгий государственный секрет, – отозвался Ведмедик. Его, еще пухлые, губы были серьезны и полны важности.

– Неужели? – невинным тоном отозвался Пенза. – А я и не знал! Но не беспокойтесь, Ведмедик, ей Богу, никому не скажу. Могила… Но почему, собственно, вы в таком восторге? Разве наша теперешняя винтовка так уж плоха?

– Нет, не то, что плоха, – пожалуй, лучше других иностранных, но ведь какая разница? Небо и земля. Вот, вы были на фронте, вам должно быть понятно. Лежу я, скажем, в каком-нибудь хорошем укрытии, может быть, даже за этаким стальным щитком. Закамуфлирован, как… ну, как воробей на навозе. Партизан, одно слово! И вот в руках у меня такой вот автомат с телескопом. Мои глаза, слава Богу, и так словно бинокли, а тут шестикратный телескоп – на тысячу метров воробья вижу. И что бы впереди ни пошевелилось, ни появилось, хотя бы мышь – сейчас же ее на крестик паутинок телескопа. Раз – и аминь. Пишите домой письма… Да ведь я с таким винтом на 800 метров любую голову продырявлю. И ведь рук от него отрывать не нужно – только нажимай. 15 пуль – это верных 15 смертей… И скорость-то какая!

– Но ведь пулемет скорость еще большую дает?

– Ну, что пулемет, – презрительно скривились молодые губы. – Пулемет – громоздкая машина. Ее не упрячешь. Тяжесть, два человека, патронные коробки и все такое. Только вслепую все свинцом заливать. Грубая работа для плохо стреляющих дураков. А от отдельного винта-автомата никому нигде спасу нет. Против нескольких хороших снайперов всякая атака – гиблое дело.

В голосе Ведмедика был непритворный восторг.

– Ну, а в кого стрелять, Ведмедик – вам все равно? – не без лукавства спросил Пенза.

Простодушное лицо юноши выразило удивление.

– Как это «в кого»? Во врагов нашей Родины. Очень даже просто.

– Ну, а кто враги Родины?

Ведмедик удивился еще больше.

– Ну и вопросы вы задаете, Миша… Несообразно даже. Враги те, кто на нас нападает.

– Вот и сел в калошу, – вмешался молчаливый Полмаркса, мрачно шагавший позади. – Враги те, что не только на нас нападают, но и те, кто внутри строительству нашему мешают. Вредители всякие, диверсанты, фашисты, социалпредатели…

– Иди ты к дьяволу! – зло огрызнулся Ведмедик. – И вечно у тебя партийная точка зрения. Я, брат, не милицейский и не чекист. Я – простой русский солдат…

– «А мы – простые русские ребята И любим Родину свою», – пропела Таня

– Вот именно, – обрадовался поддержке Ведмедик. – Именно простые русские ребята. И по своим русским я не стрелок.

– Ну, вот и видать, что ты политически совсем не подкован. Классовая борьба вовсе, брат, не кончилась.

– Как же так? – лукаво спросил с самым невинным видом Пенза. – Ведь социализма мы уже в основном добились. Так откуда классовая борьба, если классов уже нет?

Все с любопытством поглядели на нахмуренное лицо веснушчатого комсомольца. Но тот не смутился.

– Да… Все это так, но насчет конца классовой борьбы Сталин сказал: это – «гнилая теория». Именно потому, что социализм победил, классовая борьба стала еще острее.

Взорвался веселый хохот.

– Да, да, не ржите, черти. Это ведь не я, а сам Сталин сказал. В «Комсомольской правде» черным по белому было пропечатано. Так что, может, внутренний враг порой опаснее даже внешнего.

– Ну и воюй с ним, – уже злобно оборвал его молодой снайпер. – А для меня наши русские никогда не враги.

– Ну, а как же в гражданскую войну? – прямо спросил Пенза. – Я вот в свое время воевал с русскими…

– Тогда другое дело было. Там на нашу народную власть интервенты шли, чтобы все старое, гнилое вернуть. С той стороны не русские шли, а просто наемники капитала, реакционеры да помещики…

– Здорово, Ведмедик, – одобрительно крякнул Полмаркса. – Ты иногда не очень балдой бываешь. Молодец.

– Иди к чорту, – опять огрызнулся снайпер. – Думаешь, как «КИМ» надел, так у тебя и в мозгах что прибавилось? Политик тоже нашелся. Это словно про тебя Есенин сказал: «За твоим комсомольским билетом Пустота, пустота, пустота?..» Таня весело засмеялась и подхватила Пензу под руку. – Да бросьте, ребята, ссориться. В такой день?.. Довольно вам.

Приказания Тани, как всегда, были законом. Полмаркса, все-таки, втихомолку огрызнулся:

– «Довольно»?.. Ишь какая шустрая? Прицепилась на буксир и рада покомандовать…

Таня, действительно, наслаждалась ощущением мужской опоры. Ей впервые смутно понравилась сила мужских рук, так легко поднявших ее с земли, и теперь она беззастенчиво пользовалась своим положением «хромоножки».

– А тебе что – завидно?

– Вот еще что? А только это ведь эксплуатация человека человеком. И это в советской-то стране! Таня расхохоталась.

– А если человек не возражает? Верно, дядя Миша? Наша власть, братишка! Триста лет нашу бабью кровь вы, мужчины, сосали, дайте и нам пососать…

Веселая компания, шутя и пререкаясь, неторопливо шла по многолюдным аллеям парка, мимо американских гор, спортивных площадок, кегельбанов, театров, беседок, кино, мелких тиров, танцевальных уголков, качелей, гигантских шагов и прочих аттракционов парка. Незаметно друзья подошли к парашютной вышке. У ее ограды стояла возбужденная толпа, шевелящаяся и шумливая.

– Что там, – прервала разговор чуткая Таня. – Что там такое случилось?

Они подошли ближе. Какой-то серьезного вида пионер в очках солидно рассказывал своим друзьям, что тут только что «в лепешку, в дым» разбился один парень, парашют которого почему-то вовремя не раскрылся. Труп сейчас же был увезен каретой скорой помощи, но инструкторы напрасно зазывали молодежь продолжать прыжки. Зловещий глухой шум падения тела, казалось, еще звучал у площадки. Засыпанная песком кровь еще пугала впечатлительные молодые души.

– Как же, держи карман шире, – ворчливо говорил какой-то молодой рабочий, стоя в передних рядах. – Там еще та кровь, почитай, не просохши, а тут опять лети? А, может, я тоже сковырнусь к чортовой бабушке? Стедова, братцы, 60 метров. Чистая костоломка. Нет, братки, теперя дураков нету. Ежели раз осечка – никто больше не поверит…

Таню вдруг что-то взмыло. Она освободила свои руки и решительно шагнула вперед.

– Эй, товарищ инструктор! Давай я скачусь с неба, если мужчины труса празднуют. Герои тоже…

Молодой рабочий окинул ее презрительным взглядом.

– Храбрюга тоже нашлась тута… Треплешься, верно. Неужто полетишь?

– Полечу! – Голос Тани звучал звонко и решительно.

 
Эх, живи, не тужи,
Помрешь – не убыток! —
 

пропел насмешливо какой-то подпивший парень, ухарски подмигивая девушке.

– Ну, ну. Лети, лети, девка, пятки только не растеряй…

Угрюмый высокий инструктор парашютного дела просиял.

– Давайте, давайте, товарищ… А то, что ж такое выходит? Из-за какой-то глупой случайности все забастовали? А ежели на фронте?..

Но прежде, чем Таня и инструктор направились к вышке, к ним подошел рассерженный Пенза.

– Куда это вы собрались, Таня? – сурово спросил он. – Что за блажь?

– А почему бы нет? – вызывающе ответила Таня. – у вас разрешения должна спросить? Что ж, если мужчины на попятный пошли, может быть, советские девушки им пример показать смогут?

Ясные голубые глаза смотрели смело и прямо. Крутые губы сложились в уверенную, чуть презрительную усмешку.