Текст книги "Заговор красного бонапарта"
Автор книги: Борис Солоневич
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
– А ты тоже, товарищок, шапку бы снял. Видишь сам – горе всенародное.
Какой-то старик с котомкой за плечами произнес эти слова медленно и тихо. Рабочий с удивлением оглянулся и увидел вокруг себя угрюмые и даже угрожающие взгляды. Он чуть пожал плечами, перемигнулся с комсомольцем понимающим взглядом и послушно снял кепку.
Бело-бурое облако ползло на толпу. Та стала медленно отступать назад, к Москворецкому мосту. Другие зрители начали расходиться в стороны. Милиционеры закричали, поддерживая порядок и движение. Все сразу зашумело и заговорило… Когда отступившие в стороны и назад люди обернулись, то над снижавшимися клубами пыли уже не было видно гордого могучего храма. Только две стены наполовину возвышались среди кучи обломков, на которых кое-где блестело золото купола – одного из величайших в мире.
* * *
Группа молодежи, отбежавшая вместе с рабочим к мосту, молча смотрела на развалины, казавшиеся каким-то живым великаном, который упал, но вот-вот поднимется в прежнем величии.
– Ишь ты, – с каким-то уважением сказал веснушчатый комсомолец. – Эк его чебурахнуло. Классически! Словно бомбой с самолета!
– Бомба сверху обязательно развалила бы стены в стороны, – негромко заметил подошедший к группе молодежи рабочий с грязными сапогами. – А тут – специальный заряд: стены внутрь свалились. Никаких никуда осколков. Безопасно, почти бесшумно и очень просто.
– А вы, товарищ, спец какой, что ли? – грубовато спросил комсомолец, поворачиваясь к нему. – Тон-то у вас этакий – профессорский.
– Спец – не спец, – добродушно усмехнулся рабочий, – а всяких взрывов навидался на своем веку по горло!
– Это верно, – подтвердил студент. – Мы с этим товарищем с полчаса толковали. Он действительно много знает. Вероятно и взрывов немало видал.
– А где это? – с любопытством спросила девушка, с интересом присматриваясь к случайному собеседнику.
Рабочий охотно откликнулся на вопрос. Очевидно, ему было скучно одному и он с удовольствием завязал бы знакомство. с группой молодежи.
– Видите ли, гражданочка, в наше время совсем даже не удивительно, если человек много взрывов насмотрелся. Я ведь две войны прошел – империалистическую и гражданскую. Так что всего пришлось повидать. И как раз вспоминаю я, как аккурат в Симбирске чешский тяжелый снаряд в собор попал.
Тоже такое солнышко было. Все ясно, как на ладони. А снаряд в самую точку ахнул – в середку. Ну, все на целый квартал так и брызнуло. Словно дождь каменный прошел. Крест с купола, помню, так и подняло в воздух. Он где-то в небе золотом блеснул и мало-мало в нашу батарею не шарахнул. В землю влез – насилу откопали. А ведь мы-то метрах в двухстах стояли на площади!.. Это вот, действительно, взрыв был. Прямо, как в кино…
Как ни просто были сказаны эти слова, сразу почувствовалось, что автор их – прекрасный рассказчик. По каким-то, едва уловимым интонациям, по скупому жесту, по чуть заметной мимике твердого красивого лица, движению сросшихся черных орлиных бровей – картина взорванного снарядом собора сразу же была ясно нарисована. Другого объяснения разницы между взрывом заложенных специальных шашек и попаданием снаряда уже не было нужно. Молодые люди почувствовали, что действительно этот рабочий сам видел такие картины.
– Ну, а почему здесь все так тихо произошло?
Задавший вопрос, низенький коренастый увалень смотрел на рабочего с откровенным интересом.
– Это, товарищ, уже не так просто объяснить. Прежде всего, собор этот, очевидно, был взорван не динамитом, а просто жидким воздухом. Это первое, что объясняет отсутствие большого гула. Кроме того, направление сил взрыва в данном случае было, так сказать, во внутрь, на разрушение целости стен, а не на внешний эффект – на разброс в стороны. Ну, вроде как… – рабочий усмехнулся мелькнувшему в голове сравнению. – Ну, вроде как – бурчание в животе. Человеку самому еще как здорово слышно – прямо революция. А пять шагов в сторону – ни звука.
Все весело рассмеялись тем здоровым смехом, который у молодежи всегда готов вырваться, как пенье птиц, по любому поводу. Окружающие недовольно оглянулись. Было очевидно, что веселый смех около взорванного собора задевает чувства многих. Девушка первая чутко заметила это.
– Перестаньте, ребята, – тихо сказала она, взяв своих приятелей под руки и оттаскивая их в сторону. – Не стоит религиозное чувство оскорблять. Если нам; может быть, все равно, то другим-то ведь жалко?..
Рабочий, к которому был косвенно обращен этот вопрос, пытливо посмотрел на тонкое оживленное лицо, улыбавшееся ему с откровенным дружелюбием молодости, видящем в каждом человеке, прежде всего, друга.
– Конечно, не стоит раздражать других, – согласился он. – Это понять нужно. Ведь величественный храм был, это что и говорить.
Он повернулся в сторону храма, над которым, освещенные заходящим солнцем, еще спускались клубы пыли, и добавил небрежно:
– А по-вашему – стоило ли взрывать?
Молодой черноволосый студент насторожился при этом вопросе и многозначительно переглянулся с девушкой, как бы приглашая ее промолчать. Но комсомолец откликнулся тотчас же:
– Ну, а конечно! На что он сдался? Наплевать! На этом месте Дворец Советов построен будет – хоть какой-нибудь толк. А то сколько места эта махина занимала и ни к чему. Для нее и верующих-то в Москве теперь достаточно бы не наскреблось. Верно, д'Артаньян?
Названный таким романтическим именем худощавый студент, пришедший вместе с рабочим, покачал головой. Тонкие брови его были сдвинуты в болезненной складке.
– Ну, дорогой мой Полмаркса, тут ты, брат, очень даже ошибаешься. Верующих еще сколько угодно. Не заметил разве, как все шапки сняли? А сколько крестилось? А плакало?.. Да я не к тому, нужно или не нужно было собор взрывать. А только… Как-то бы иначе… Народная душа – дело деликатное… А ведь советская власть – народная власть.
Рабочий посмотрел на говорившего с большим вниманием.
– Так что же по-вашему и взрывать не нужно было совсем?
Худощавый студент замялся.
– Да нет… Не то, что не нужно, – он опять испытующе посмотрел на незнакомца. – Я не с точки зрения религии, а просто целесообразности: нам, скажем, студентам, жить прямо негде, – не то, что учиться. А тут, на месте собора, Дом Советов в 300 метров строить будут!
– «Поднимай, строитель, крыши. Выше, выше – к облакам! Пусть снуют во мраке мыши – Высота нужна орлам!»
Стихотворение в устах комсомольца прозвучало гордо и вызывающе. Но худощавый студент только нахмурился.
– Красивые, но глупые слова!.. Как вот ты, Полмаркса – на Северный полюс лететь собираешься. Сколько народных денег на это уйдет? А лучше бы, может быть, пару хороших больниц или университет на эти деньги выстроить… Глупо же это.
– Сам ты дурак, – вспыхнул комсомолец. – Раз партия и правительство решили, то не тебе критиковать. Балда!
Студент пожал плечами и спокойно усмехнулся.
– Может быть, я дурак, – согласился он. – По сравнению с Эйнштейном – в особенности… Но только настоящие дураки обижаются на слово «дурак». Я, брат, не обижаюсь. Как ни говори, дураки умным нужнее, чем умные дуракам.
Сказано это было так спокойно и едко, что все рассмеялись. Веснушчатый комсомолец не понял этих слов, но почувствовал насмешку своего товарища и, видя на себе смеющийся взгляд девушки, готов был сцепиться с худощавым студентом со странным прозвищем «д'Артаньян». Но тут розовощекий увалень, прислушавшись к далекому звону кремлевских курантов, воскликнул:
– Заткнись, Полмаркса!.. Ах, елки-палки. Да ведь уже 17.45. Потопаем скорее, братва! Сеанс-то ведь в 18.30. А еще ходу минут с двадцать, да, пожалуй, и в очереди постоять надо будет!
– Идем… До свиданья, товарищ!
Комсомолец дружелюбно кивнул головой рабочему и повернулся, собираясь уходить. Девушка, улыбнувшись незнакомцу и взяв приятелей под руки, резко повернула к спуску с моста. Обнаженные загорелые руки напряглись в усилии сдвинуть с места шутливо сопротивлявшихся спутников. Смех и шутки потоком зашумели в группе приятелей. Наконец, все разом, тесно обнявшись, шагнули вперед. Девушка еще раз обернулась к стоявшему рабочему. Милые ямочки сверкнули в приветливой улыбке.
– Счастливо, товарищ. Спасибо за объяснения!
Рабочий в прощальном привете снял свою старую кепку, ко потом внезапно пошел вслед за молодой компанией.
– Можно и мне с вами? – мягко спросил он. – Вы, кажется, в киношку? А я – парень одинокий; сегодня у меня выходной день. Не хочется одному трепаться по городу. Давайте уж вместе.
Тон рабочего был мягок и просителен, но твердые суровые глаза, казалось, приказывали. Чувствовалось, что он ни мало не сомневается в согласии группы молодежи принять его в свою компанию. Девушку удивили и просьба и ее тон. Но рабочий говорил вежливо и просто. Он не был, пьян, скромно, но прилично одет, очевидно, был человеком бывалым и прекрасным рассказчиком.
– Ну, что ж? – посоветовавшись взглядом с товарищами, весело ответила она. – Идем вместе – веселей будет!
Она шутливо отодвинула от себя комсомольца и просунула свою руку под руку рабочего.
– А как вас звать, товарищ-незнакомец?
Рабочий мягко высвободился, церемонно и шутливо снял свою старую кепку и важно поклонился.
– Позвольте уж по всей форме. Михаил Пенза. Мастер авиазавода. Сорок годов без малого. Беспартийный. Потомственный почетный пролетарий. Бабушка тоже признавала бы советскую власть, ежели бы дожила. Холост и никакого снисхождения не заслуживаю. Под судом и следствием не был, но наперед не ручаюсь… Хватит?
Веселые искорки блеснули в его темных глазах, остро смотревших из-под темных же, крылатых, широких бровей. Непокорная прядь черных волос упала на широкий лоб. Твердые, красивые, резкими углами вырезанные губы дрогнули в лукавой усмешке.
Девушке понравилось шутливое представление. Она весело рассмеялась и в свою очередь серьезно сказала мелодичным голосом:
– Хватит ли? Ну, навряд. А что вы, товарищ, делали до Великой французской революции? Ara! В молчанку играете? Так и запишем… Ха-ха-ха!.. Ну, да ладно. Теперь на скорую руку давайте и мы представимся. Это вот (она ткнула пальцем в веснушчатого комсомольца) – Петька Сорокин, наш будущий «генсек», светило марксизма. Из старых беспризорников, а теперь механик – готовится на Северный полюс лететь. По кличке: «товарищ наплевать» – «Полмаркса» – врал, что полтома «Капитала» одолел. Между нами говоря – конечно, врет! И вообще у него мозги малость набекрень – даже вранью «Правды» верит.
Черноволосый студент с усиками недовольно поморщился и тронул девушку за плечо. Та удивленно поглядела на него и поняла.
– Ах, вот что! Тебе, дорогушенька, везде сексоты чудятся? Ничего – не бойся! Наш новый приятель не таков – это я ясно чувствую!
Рабочий молчаливо улыбнулся и кивнул головой. Стараясь загладить неловкость, студент сказал:
– Ну, конечно, конечно! Хотя в наше время… Есть такой анекдот: смотрит один активист на себя в зеркало и сам себе говорит: «Уж я не знаю, кто именно, но кто-то из нас обоих… сексот…»
Приятели засмеялись. Потом девушка продолжала свои характеристики:
– Этот вот (она ласково провела рукой по стриженой голове коренастого паренька, от чего тот мгновенно вспыхнул) Николашенька Гвоздев, по прозванию «Ведмедик», за необычайную ловкость. Студент школы ОАХ [3]3
ОАХ – Общество содействия авиации и химии.
[Закрыть]. Снайпер на ять. А этот(в голосе девушки прозвучало дружелюбное уважение, когда она показала на своего третьего спутника, стройного, задумчивого, смуглого юношу) Женька Полевой, поэт и художник, краса и гордость Вхутемаса [4]4
Высшее художественно-техническое училище.
[Закрыть]. Правдоискатель, за что и прозван – «К-у-у-удавышенебесходященский»… Но это, конечно, длинно, а потому его «д'Артаньяном» зовут – фехтует он, как Бог!
– Почему именно, «как Бог», – мягко запротестовал художник, – словно Бог фехтует? Вечно ты, Таня, что-нибудь преувеличишь!
Рабочий пожал руки своим новым знакомым и улыбаясь повернулся к девушке.
– Прекрасно. Ну, а вас-то кто мне представит?
– А я, – быстро отозвался Ведмедик. – Это наша вроде, как королева, Таня Смолина, из ГЦИФК'а [5]5
Государственный центральный институт физической культуры.
[Закрыть]. Прозвища своего она не имеет, потому как никто не осмеливается. Стрельчиха и певунья: даже такого зверя из бездны, как Полмаркса, и то песенками приводит в лирику. Мы ее зовем по-разному…
– По-разному? – насмешливо прервал его комсомолец. – То-то ты ее «Танюренькой» зовешь. Эх ты, влюбленное рыло!
Багровая краска опять покрыла свежие щеки Ведмедика.
– Как это?.. Откуда ты взял? – А кто во сне проговаривается?
– Ах ты, сукин сын, – рассердился снайпер. – А сам-то ты разве по Тане не вздыхаешь? Нашел чем подзуживать: да у нас все в Таню врезавшись. А чего ты меня срамишь перед чужим человеком? Сволочь ты, а не товарищ после этого!
– Так это же правда!
– Ну, ну, – примирительно вмешался д'Артаньян. – «Не всякая правда, товарищи, правда!» – как ловко сказал Косарев [6]6
Генеральный секретарь (генсек) Комсомола.
[Закрыть]. Так что – не ругайтесь. А греха таить нечего – мы все и верно в нашу Таньку влюблены. Ничего не попишешь – «королева»…
– Да бросьте вы царапаться, ребята. Совсем заклевали бедного моего Ведмедика. Ведь все равно – ни в кого из вас я не влюблена и влюбляться не собираюсь. А так, по-хорошему, всех вас люблю. Хватит с вас и этого.
Девушка ласково улыбнулась смущенному приятелю и опять взяла рабочего под руку.
– Ладно. Официальная часть окончена. И будет вам шпильки пускать. А вы, товарищ… Пенза, называйте нас просто по именам или прозвищам. Идет?
– Добре, – спокойно отозвался рабочий, на суровом лице которого мелькнуло что-то вроде мягкой усмешки. – Только в таком случае и я требую, чтобы меня били тем же самым, по тому же самому месту. Если вы все: Таня, Петя или… А ведь, правда, по прозвищам легче… То и я тоже – просто Миша.
– А прозвища у вас нет? – наивно спросил Ведмедик. – Все засмеялись. Таня опять провела пальцами по его затылку.
– Эх ты – тетеря! Откуда у взрослого человека кличка возьмется?.. Ну, да ладно, не будем торговаться. Миша, так Миша. Пошли скорей.
– Качай ногами!
– Сгибай коленные шарниры, братва! – А куда вы, собственно, идете? – А что – у вас времени нет?
– Нет, не то… Времени у меня целый почти вечер. А на какой фильм?
– О фильм распречудесный! – восторженно воскликнул Ведмедик. – Только что вышел. С времен отечественной войны. «Кутузов». Может слыхали?
– Про Кутузова? Нет, никогда не слыхал, – ответил Пенза таким серьезным тоном, что опять все рассмеялись.
– Да ты, чорт снайперский, сперва подумай, прежде чем спросить!
– Иди ты к Аллаху под рубаху, – огрызнулся Ведмедик. – Пусть конь думает – на то у него и голова большая. Да и что я такого сказал?
– Ах ты, ведмедище неуклюжее. Сам, оболтус, ничего не знает, так и другие, думает… Он у нас, кроме своей стрельбы, ни в зуб ногой. Зато по стрельбе за сборную Москвы выступает. Первый класс. А в голове у него маловато.
– А ну, скажи скорей, стрелок ты разнесчастный, – вдруг сурово спросил Полмаркса, – какие полюсы есть?
– Полюсы? – растерялся Ведмедик. – Да обыкновенно какие…
– Ну, скорей – какие?
– Да… Ну, северный, южный… восточный и западный; Это ж ясно.
Взорвался веселый хохот.
– Ну, вот, сами убедились, товарищ, какие у нас снайперы. Он недавно рассказывал про Евгения Онегина. И выпалил, что тот «каждое утро мочился одеколоном»… Ха-ха-ха!..
На глазах краснощекого стрелка показалось что-то, очень похожее на слезы обиды.
– Ну, вот… Чего ты, Танька, на меня насела? Откуда мне знать? Я бы и сам рад подковаться, да в нашей школе, сама знаешь… А про Кутузова я так только…
Девушка ласково провела ладонью по стриженой голове и смущение крепыша мигом прошло.
– А ты, Ведмедик, не только в школе учись, – поучительно сказал д'Артаньян. – В библиотеку запишись, книги бери… Век живи, век учись…
– А дураком все едино помрешь! – смеясь, подхватил комсомолец. – В особенности ты, Ведмедик. Зачем стрелку мозги? Наплевать. Но все-таки, будя, ребята, трепаться – нажмем. А у вас, кстати, дядя Миша, деньга на киношку найдется? Потому что, откровенно говоря…
– Ничего, ничего, – успокоительно сказала девушка. – Как-нибудь хорошему человеку сообща на билет наскребем, если надо.
Милое оживленное лицо склонилось ближе к плечу рабочего, и его веселый молодой свет словно зажег ответное тепло в суровых чертах. Пенза ответил невольной улыбкой на улыбку, с деликатной благодарностью легонько прижал тонкую руку девушки и уверенно ответил:
– Деньга найдется!
Голос его звучал, как всегда, ровно и спокойно. Молодые люди, сами не зная почему, но словам этого незнакомого человека верили сразу же, без всяких сомнений. Была какая-то уверенная в себе, напряженно-спокойная сила в этом рабочем со старой приплюснутой кепкой на голове. Рядом с ним молодые студенты как-то чувствовали себя желторотыми птенцами, еще не испытавшими своих сил в настоящей жизненной борьбе. А этот мастер авиазавода видал, очевидно, всякие виды. И вышел из этих испытаний закаленным и твердым, как сталь. Но манера рассказывать и все поведение рабочего были деликатны и мягки. И его сила только чувствовалась. В молодую компанию незнакомец вошел, как «свой», простой и понятный человек, старший, но не давящий и не стесняющий молодого задора и свободы.
Смеясь и балагуря, вся компания быстро, весело и дружно, подлаживая ногу в такт, шла по Замоскворечью, направляясь на «Кутузова»… Билеты на сеанс они достали не без труда. Над кассой уже висел аншлаг:
«На второй и третий сеансы все билеты проданы».
– А хорошо, что пораньше приперлись, – удивленным тоном заметил комсомолец. – Гляди-ка – какой успех. Прямо классически. Даже на «Чапаева» [7]7
Чапаев – один из героев гражданской войны, погибший в схватке с белыми на Урале. Его памяти был посвящен героический фильм.
[Закрыть]не было таких очередей.
– Ну, так то – Чапаев, – не без презрительности в тоне откликнулся Ведмедик.
– Что – «Чапаев»? Плохой герой, по-твоему?
– Да не то, что плохой. А только куу-у-уда же ему до Кутузова? Чапаев – что: почти простой партизан. А Кутузов – гляди – всю Россию спас!
На такой крепкий довод комсомолец не нашел, что ответить. Он пробурчал свое любимое «наплевать» и двинулся вперед, проталкивать дорогу приятелям. Скоро все сидели рядом, прижавшись друг к другу и с напряженным вниманием следили за действием на экране.
Началось с отступления союзных войск после Аустерлица. На миг мелькнуло красивое, самодовольное лицо упоенного победами Наполеона и растерянная, представленная в смешном свете, фигура императора Александра. Потом в темноте крестьянской хаты показалось умное, недовольное лицо неуклюжего старика Кутузова, озабоченного спасением остатков армии. И разом по залу прошел какой-то неясный шум.
На экране Кутузов давал указания Багратиону для арьергардного боя под Шенграбеном. Тот, рослый и цветущий молодой генерал, стоял уверенно и беззаботно, выслушивая приказания, как простой солдат. Но когда лицо главнокомандующего, отправлявшего людей почти на верную смерть ради спасения остальных, перекосилось от сдерживаемого волнения и он дрожащей рукой перекрестил своего боевого товарища, – по залу опять прошла какая-то теплая волна. Старик Кутузов, даже на экране, – победил сердца зрителей. Что-то чисто русское, душевное, мелькнуло в неторопливой речи, в спокойном задушевном тоне, в прорвавшемся волнении и движении старческой руки. Было что-то родное, близкое, свое, в этом старом генерале, думавшем не о победах, не о славе, не о далеко ускакавшем от армии императоре, а о своих солдатах, которых нужно было вытащить из клещей наполеоновской армии, о необходимой, кровавой жертве, об этом молодом, красивом, твердом генерале, идущем на смерть так просто, как просто отдавал это жестокое, но необходимое приказание старый главнокомандующий.
Артист, изображавший Кутузова, сумел, незаметно для глаза, но так ощутимо для души, подчеркнуть разницу между обликом самовлюбленного Наполеона, – бездушной военной машиной, – и этим вот, простым, душевным стариком, для которого война и убийство – не путь к славе, власти, карьере,^ кровавая, тягостная неизбежность…
Удача Кутузова. Армия выведена из западни.
– Вот здорово обманул старик Наполеона-то? – прошептал в восторге комсомолец. – Классически! А наши ребята-то под этим… как его Шен… Шентрабеным?..
– Шенграбеном, – поправил Пенза тихо. – Этот военный маневр считался одним из самых блестящих в военной истории. Это в первый раз Наполеона так в дураках оставили. Кутузов этим маневром спас всю армию из, казалось, совершенно безвыходного положения.
– Нуу-у-? Ха-ха-ха… Классически! Знай наших. Вот молодчага!
События фильма развивались дальше. Мелькнули импозантные плоты Тильзита, где лицемерно обнимались Наполеон с Александром, мирное житье в деревне отставленного Кутузова, все растущее напряжение Европы, военные приготовления опьяненного славой Наполеона и, наконец, переход его войск через русскую границу… Как блестка врезалось в память: ^уютный русский берег Немана с зеленой, шелковистой травой. Грубые, иностранного покроя ботинки с гетрами, смявшие и смоловшие эту нежную травку. И отдельно сильные слова императора Александра: «Не положу оружия, доколе хоть один неприятель останется на Земле Русской».
Наблюдавший больше за реакциями своих спутников, чем за ходом картины, Пенза заметил, как все сильнее напрягалось внимание его молодых товарищей, как захвачены они батальными картинами фильма и его глубоким национальным содержанием. Рука девушки, бессознательно просунувшаяся под его руку, сжалась и застыла в волнении. Таня, казалось, не дышала, когда с экрана гремела канонада смоленского сражения, когда русские сами жгли свое имущество, и длинные змеи повозок и жителей тянулись на восток, чтобы не «быть под неприятелем». А этот неприятель широковещательно обещал низовому русскому люду свободу от крепостного права, уничтожение власти помещиков и вхождение «в великую семью свободных европейских народов». Но «рабы» жгли дома и уходили от «свободы» на восток, чтобы остаться под тяжкой, но все-таки своей, русской властью. Потом, под орудийную канонаду, промелькнуло страшное массовое убийство – Бородино и сразу же в тишине простой деревенской хатки в Филях просто и человечно прозвучали ясные слова старого Кутузова:
«С потерей Москвы еще не потеряна Россия. Властью, данной мне Богом и государем, я приказываю отступление…»
Наполеон в сердце России – в Кремле. Багровым отблеском вспыхнули огни московского пожара. Алчная попытка сорвать золотой крест с колокольни Ивана Великого. Неудачный взрыв кремлевских стен. Грабеж города. Армия превращается в мародеров.
Зачем я шел к тебе, Россия,
Европу всю держа в руках?
Теперь с поникшей головою
Стою на кремлевских стенах!..
– думает с горечью Наполеон.
А вне занятой неприятелем Москвы все растет народная волна гнева и сопротивления. Стихийное движение народа против пришельцев. Партизаны. Отступление «Великой армии». Малоярославец, Березина, страшная русская зима. И, наконец, граница освобожденной России. Кутузов склоняет старческие дрожащие колени и осеняет себя крестным знамением. Россия спасена!
Из стиснутых волнением грудей зрителей вырвался общий вздох, и восторг вдруг прорвался в буре рукоплесканий. А на экране знамена победным маршем освободителей шли через Варшаву, Вену, Берлин, Брюссель, Париж. И на фоне колеблющихся складок старых знамен вырисовывалось умное, спокойное, проникнутое глубокой верой в свою Родину, лицо старого главнокомандующего.
В твоем гробу восторг живет,
Он русский глас нам издает.
Он нам твердит о той године,
Когда народной веры глас
Воззвал к святой твоей седине:
«Иди, спасай!..» Ты встал и спас!
И дальше, на этот раз красными буквами, на экране запестрели слова:
«Так будет с каждым захватчиком, который протянет свою грязную лапу к нашей счастливой, советской Родине»…
Вспыхнул свет и каким-то взрывом загудел зал. Везде виднелись оживленные, сияющие лица. Замечания, восклицания, смех, возгласы слились в общий хор.
– Ах, как хорошо, ах, как чудесно! – восторженно трясла руку Пензы девушка. – Ведь правда, Миша? Мне этот фильм просто всю душу перевернул. Ах, какая прелесть этот Кутузов! Вот где чисто русский человек. Да и все русское, как на подбор..
Приятели двинулись к выходу, где уже стоял длинный хвост зрителей на второй сеанс. На улице начало смеркаться.
– Просто домой идти не хочется, – заметил, сияя чистыми серыми глазами, Ведмедик. – Я, право, сегодня спать не смогу. Все мне Бородино сниться будет… Эх, мне бы вот туда; с хорошим пулеметом. Как бы я его, Наполеона, сукина сына, расчесал бы… В то время, надо думать, один пулемет все дело решил бы! Эту мюратовскую атаку, метров этак с 800, хорошей лентой срезать! Эх!
– Кому что, а Ведмедику только бы пострелять, – усмехнулся д'Артаньян. – Пройдемся малость, ребята. А вы вот, товарищ Миша, может быть, нам объясните, как это так может быть, чтобы при Бородине никто не смог разбить. Это в шахматах ничья бывает, но чтобы на поле сражения?
– Объяснить-то можно, – медленно и задумчиво сказал Пенза. – Мы в России почти всегда проигрывали все сражения, кроме последнего. Наши войны – обычно: сначала поражения – помните, может быть, по истории – татары, турки, Литва, поляки, шведы, французы… А потом… Да только – не на улице же объяснять-то? Вношу предложение, друзья: если у вас есть часик времени, зайдем в пивнушку, поболтаем. Ведь вся война, с точки зрения военной истории, была совершенно необычайной.
– А откуда вы все это знаете?
Пенза добродушно усмехнулся, глядя на открытое серьезное лицо девушки.
– Откуда? Да уж если человек семь лет на войне провел, да в военной индустрии работает, – немудрено, что военное дело его интересует. Я много читал по этому вопросу, вот и знаю.
– В пивнушку бы зайти неплохо, – мечтательно протянул комсомолец. – Это бы классически вышло… Да только…
– Что «только»? – опять весело усмехнулся рабочий, дружелюбно оглядывая чуть смутившиеся лица. – Зачем же остановка?
– Да у нас, как это говорится: «финансы поют романсы».
– Ерунда. Идем, товарищи. У меня вечер свободный и я с удовольствием с вами в компании посижу. А пиво – на мой счет.
– Идет, идет, – облегченно воскликнули юноши. Пенза вопросительно поглядел на девушку, решения которой в этой компании были, очевидно, законом. Та молчала, видимо, в нерешительности.
– Пойдемте, Таня, – мягко сказал Пенза и деликатно взял ее под руку. – Я> право, от чистого сердца предлагаю. Я парень одинокий и с милыми людьми очень рад вместе часок посидеть. Честное слово, для меня этот расход на пиво – сущий пустяк. Пожалуйста, не отказывайтесь!
В голосе рабочего промелькнули мягкие просительные нотки. Девушка пытливо взглянула в его черные глаза, но все еще колебалась.
– Я, между прочим, сам на Бородинском поле был, – еще до того, как там, – в начале большевизма, – памятники все взорвали. Так что, есть о чем порассказать: я даже изучал место этого боя. Ведь после Кремля – это самое чудесное место в России. Вместе с Полтавой и Севастополем. А помните, как замечательно поется в старой военной песне:
Ведь были схватки боевые,
Да, говорят, еще какие!
Недаром помнит вся Россия
Про день Бородина!
Сердце певуньи-студентки сдалось. Песня была пропета верно и с большим чувством. Ореол гордого слова «Бородино», про которое этот сильный спокойный человек мог еще многое, видимо, рассказать, сломил нерешительность. Девушка улыбнулась Пензе и кивнула головой.
– Ура, ура! Да здравствует «Трехгорка» [8]8
Знаменитое московское пиво Трехгорного завода.
[Закрыть]! – весело заорал Ведмедик. – Идем! Тут как раз пивнушка «Моссельпрома» есть.
– Ишь ты, как наш чемпион забурлил. Да тебе ведь, чортов снайпер, пива и вовсе даже нельзя пить. Глаза ослабнут. Алкоголь для него первый враг. Вы знаете, товарищ Пенза, он даже курить не. имеет права, – зрение для снайпера первое дело. Вот вам – иное дело…
Пенза с улыбкой поглядел на свою неразлучную трубку, как глядят на старого проверенного друга.
– Да, – как-то, чуть вздохнув, сказал он. – Мне стрелять не нужно: за меня стреляют… Впрочем, – спохватился он, – дело не в стрельбе. А просто я не представляю себе, как это без трубки думать, например, можно… Трубка, радио, бутылка – вот мужчина и не одинок.
– Снайперу вообще думать не нужно, – со смехом воскликнул Полмаркса. – Ведь хорошей стрельбе даже орангутанга выучить можно!.. Ну, значит, Ведмедище, ты мне свои порции уступишь?
– А иди ты, Полмаркса, к подноготному дьяволу! – весело огрызнулся Ведмедик. – Нашелся тоже… классический «помощник». Откуда в пиве алкоголь?.. Ерунда. Ничего из-за пары кружек со мной до самой смерти не будет. Пошли!
– Правильно рассудил снайпер. Ежели мужчина, не ругается, горького не любит, не пьет, не курит, в девочек не влюбляется, – грош ему цена… Даже подозрительно!..
Через полчаса вся компания сидела за большим столом, в полупустой пивной, за кружками пива, и Пенза, с большой изобретательностью использовав кучу спичек, пустые коробки, пепельницы, кружки и пр., изобразил наглядно план Бородинского боя и с увлечением рассказывал о ходе самого сражения. Молодежь с живейшим интересом слушала превосходно знающего о нем рассказчика и опять переживала волнение, только что испытанное в кинозале. Только теперь к эмоциональному восприятию добавилось ясное, рельефное понимание всего хода этого исторического сражения.
Некоторая натянутость в отношении к новому знакомому скоро совсем прошла и молодежь жадно забрасывала Пензу рядом самых разнообразных вопросов. Спрашивали про все: про Кутузова, про гражданскую войну, про историю России, про Кремль, фашизм, военное дело, Америку, троцкизм, Гитлера, жизнь за границей… Рабочий проявил себя широкознающим человеком и охотно, просто и точно отвечал на град вопросов. В свою очередь, он умно и тактично сам ставил темы и побуждал молодежь искать ответы на сложные изгибы и комбинации текущей жизни… Было весело и непринужденно. Пенза заказал уже по четвертой кружке и незаметно передал подавальщику наскоро написанную записку. Через несколько минут, к большому удивлению всех, перед каждым появилась шипящая сковородка яичницы с ветчиной. Лукаво ухмылявшийся подавальщик поставил перед ними по стаканчику и наполнил их какой-то прозрачной жидкостью.
– Лимонад-с, чистый, как ангельская слеза, – тихо, но многозначительно объяснил он молодым парням. И, налив Тане в бокал из другой бутылки, тоже лукаво усмехаясь добавил:
– А гражданочке-с московский квасок-с – экстра!
Удивленный комсомолец первый понял подвох.
– Ах, чорт, – тихо сказал он, сгибаясь над стаканчиком и не скрывая своего восторга. – Убей меня Бог бутылкой водки! Рыковка! [10]10
Государственная продажа водки началась в 1924 году, когда председателем Совета народных комиссаров был Рыков. Отсюда – «рыковка», к которой сам Рыков имел весьма большое пристрастие. Белая головка – водка самой лучшей очистки. В пивных продажа водки не разрешалась, но этот закон широко обходили.
[Закрыть]. Ей Богу… Белая головка! Классически!
Девушка с упреком посмотрела на Пензу. Тот умоляюще положил ладонь на ее пальцы.
– Вы уж, Танечка, голубчик, не сердитесь на меня за маленькую провокацию. Смените гнев на милость. Окажите честь яичнице.
