Текст книги "Заговор красного бонапарта"

Автор книги: Борис Солоневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

– Н-д-а-а-а, – протянул он, наконец, поднимая голову. – Трудную задачу даешь ты своим политработникам, Ян Борисович. Сочувствую им…

По старой партийной традиции, все коммунисты были друг с другом на «ты». Старые боевые товарищи обычно называли друг друга по именам и даже прозвищам, и лишь в официальные минуты переходили на более формальный тон – обращение по фамилиям или чинам.

Гамарник, смакуя старый ароматный коньяк, тоже усмехнулся.

– Ну, а что же делать, Михаил. Николаевич? Надо же изворачиваться? Расстрелянных с того света не вернешь, а в умы красноармейцев вносить путаницу никак не годится. Я всегда был против таких скандальных процессов, но Политбюро…

Тухачевский хмыкнул.

– А ты прикинь по памяти, кто из первого состава Политбюро, ленинского Политбюро, остался в живых?

Гамарник наморщил лоб, вспоминая имена. Ленин умер. Троцкий выслан за границу. Томский застрелился. Рыков умер в ссылке. Бухарин, Зиновьев, Каменев расстреляны, как «предатели»… Тухачевский внимательно следил за морщинами на высоком чистом лбу Гамарника и когда те дрогнули в удивлении, подсказал своему собеседнику:

– Сталин?

Гамарник несколько растерянно поставил рюмку на поднос.

– Да, выходит так… Действительно, один Сталин.

– Арифметика, что и говорить, несложная. Объяснение гораздо сложнее. Но я не хочу вдаваться в вопрос, насколько полезны или вредны для страны такие процессы. Это дело Политбюро. Но в отношении нашей армии, – а ведь мы поставлены руководить ею и охранять ее, – мне давно уже хотелось с тобой поговорить. Ты хотя не профессионал-военный, но, конечно, понимаешь, что армия совершенно особый организм. В ней авторитет и доверие к командиру – первый залог боевого успеха. Что станется с этим доверием, спайкой, авторитетом, если, скажем, и в нашей Красной армии начнутся такие же политические процессы с расстрелами и клеймением предателей и шпионов. Это старая истина, что дух армии – функция, производное от духа всего народа. Если население страны поражено и недоумевает – это уже не может не отразиться на армии. Помнишь знаменитое «головокружение от успехов» во время коллективизации? Сколько волнений и даже бунтов прошло в армии! Хорошо еще, что наши внешние враги не были готовы к удару… А что, если такой период духовной слабости повторится? Что, если такая волна зальет Красную армию теперь? Ведь наше внешнее положение теперь много сложнее и опаснее, и сейчас такая духовная слабость армии может оказаться роковой. Мы, брат, с тобой призваны к командованию, – медленно продолжал маршал, глядя пристально на начальника ПУР. – Нам доверено строительство обороны. Как отнестись нам к таким процессам, если Ягода захочет устроить их у нас, в нашей среде? Как нам реагировать в этом случае?

Тухачевский замолк и налил еще по рюмке коньяку своему гостю и себе.

– Ты чувствуешь, Ян Борисович, всю сложность вопроса? Кое-какие аресты среди высшего комсостава уже были. Недавно НКВД арестовал в Киеве командира танкового корпуса Шмидта и начальников танковых управлений киевского и московского округов – Халепского и Никитина. Дело еще в следствии, но я категорически буду возражать против гласного процесса. Если Ягода имеет обвинительный материал, пусть предъявит его в Реввоенсовет. Он обязан это сделать. Но трепать имена наших высших командиров в процессе и на суде мы не должны позволить. Ты согласен с этим?

Вопрос был поставлен ясно и прямо. Прежде чем ответить, Гамарник долго думал, не поднимая глаз.

– Трудно ответить точно, Михаил Николаевич, – промямлил он нерешительно. – Это зависит от того, какие обвинения…

– Вот как раз от этого нисколько и не зависит! – твердо прервал его Тухачевский. – Чем сильнее и даже позорнее обвинение, тем больше усилий мы обязаны сделать, чтобы это дело не появлялось на поверхности, не. привлекло бы внимания армии. Обнаружить и наказать виновных – право Ягоды. А наше право – потребовать, чтобы ничто не колебало единства армии и ее веры в своих командиров. Посеять сомнение и неуверенность легко, но жатва может быть страшная… Мне тебе не нужно говорить о том, как близко мы стоим от войны… И война будет никак не пустяковая: не восточно-китайский инцидент и не Эстония с Латвией. Перед нами Германия и, возможно, что даже в союзе с Польшей. Ты, как еврей, сам знаешь, как и чем накаляет Гитлер немцев против СССР. И нам надо наш душевный порох держать сухим… А что будет, если Ягода станет хозяйничать среди нашего комсостава, да еще со своими декоративными показательными процессами?

Упоминание о Гитлере подействовало. Гамарник понял, что Красная армия защищает его не только как начальника ПУР, но и просто, как еврея, и что слабость Красной армии – это, прежде всего, опасность для его собственной шкуры.

– Да-а-а, – в раздумьи проговорил он. – Пожалуй, я с тобой согласен. Командиры армии не должны фигурировать на судах в качестве обвиняемых.

– Ну, конечно. Знаешь, построить 1 000 самолетов куда легче, чем подготовить 1 000 хороших командиров. Наш Осоавиахим готовит нам теперь в год по полмиллиона военнообученной молодежи. ВУЗ'ы дают до 20 000 готовых командиров, наш военный бюджет за третью пятилетку возрос с 60 до 118 миллиардов рублей, техника и моторизация уже превосходят все европейские армии, твой ПУР блестяще поставил обработку душ наших красноармейцев… Наша военная машина налажена и представляет собой грозную и готовую к удару и к обороне силу. Так неужели мы, отдавшие столько сил на подготовку нашей армии, позволим штатскому Ягоде подрывать ее мощь? Ты вот сейчас пишешь инструкцию относительно политических процессов штатских людей. А как ты будешь извиваться, чтобы объяснить расстрел высших командиров? По-моему, трепать известные всей армии и всей стране военные имена – преступление перед партией и страной.

Несколько минут Тухачевский молчал. Брови его были сурово нахмурены и пальцы крепко сжимали трубку.

– Помнишь, может быть, Ян Борисович, слова Наполеона: «За лишнюю красивую пуговицу человек пойдет на смерть»… Пусть это поверхностно сказано, для красного словца, но по существу, психологически это недалеко от истины. Только Наполеон не договорил, что такой человек пойдет из-за пуговицы на смерть только тогда, когда его душа спокойна, когда у него есть вера в тех, кто дает красивые пуговицы, кто ведет его… Все это относится к сфере военной психологии, а она очень сложна. Ты уже двольно потерся в военных рядах, чтобы понимать, что рисковать душой, доверием армии к ее командирам, ведущим или посылающим ее на смерть, – мы не имеем никакого права перед страной!

Гамарник, в свою очередь, помолчал, опустив глаза и задумчиво гладя выхоленную черную бороду.

– Да, я понимаю тебя, Михаил Николаевич. Так что же ты от меня хочешь?

– А это очень просто, дружище. Для того, чтоб армия была сильна, – нужно, чтобы она стояла в условиях нормального существования внутри и во вне. Мы это нормальное существование ей обеспечили. И теперь всякие эксперименты, политические и психологические, при наличии на наших границах опасного и смертельного врага, являются громадным риском. Если на каком-либо заседании Реввоенсовета мне придется резко поставить вопрос о невмешательстве НКВД в наши дела, – поддержи меня своим авторитетом. После ликвидации комиссаров, введения единоначалия и подчинения политотделов не НКВД, а непосредственно армии – тебе, ПУР, наша армия уже стоит в первом ряду лучших армий мира. И мы не имеем права позволить подрывать ее мощь… А ты ведь знаешь ведомственные самолюбия. Между нами говоря, у Ягоды оно немножко гипертрофировано. Вот почему я опасаюсь, что без стычки не обойтись… Он что ж – мелкий фармацевт, выдвинувшийся в революционной буре. Что понимает он в военном деле?.. А ты, Ян Борисович, уже не первый год носишь военный мундир. Военная косточка в тебе окрепла. Ты понимаешь психологию красноармейца. Конечно и в нашей среде, несомненно, есть шпионы и предатели, но орать о них на всю страну мы не дадим. Есть данные для расстрела – ну, что ж: мы не слабонервные институтки. Расстреливай, но дух армии угашать не позволим. Нам нужно защищать интересы армии в целом, ее боеспособность, ее покой… Присматривайся к окружающим тебя товарищам, которые искренно разделяют такие точки зрения, и группируй их для нужного момента. А если доведется выступать в защиту армии, нашей армии, – помоги мне в решительную минуту, Ян Борисович! Я ведь не один в армии так думаю!

Голос Тухачевского был решителен и звонок. Лицо его было полно скрытого огня. Глаза блестели. Гамарник, увлеченный этим огнем, поднялся и молча протянул руку маршалу…

Когда Тухачевский остался один, он торжествующе усмехнулся. Помощь начальника ПУР была особенно ценной. Ну, пусть теперь попробует маленький желчный еврей со злыми глазами вмешаться в жизнь армии. Он получит такой отпор, что… Власти над реорганизованной им армией Тухачевский никому не отдаст…

Негромко звякнул внутренний телефон.

– Товарищ маршал. Машина на Ходынский аэродром ждет > подъезда номер семь.

Глава 3
«Максим Горький»

Ходынский аэродром занимал только небольшую часть огромного поля, имя которого было связано с тяжелыми воспоминаниями русской истории конца XIX века. Именно здесь, в день коронования трагически несчастливого императора Николая II, погибло до 2.ООО человек, задавленных толпой, жадной до праздничных подарков.

На ярко-зеленом поле аэропорта, невдалеке от белых ангаров и зданий, гордо стоял «Максим Горький» – краса и гордость советского авиастроения, величайший самолет мира. Его серебристые крылья с красными звездами раскинулись на 60 метров. Шесть мощных моторов блестели металлом под лучами летнего солнца. Механики и инженеры, как пчелы на цветке, хлопотливо лазили по плоскости, у моторов, в кабинах, проверяя последние мелочи к большому праздничному полету. Сегодня 56 лучших ударников столицы должны были покружиться над Матушкой-Москвой в сияющем безоблачном небе. Они где-то уже собирались в ВЦСПС [16]16
  Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов.


[Закрыть]и должны были через несколько минут все вместе приехать на автобусах в аэропорт.

Ходынский аэропорт был гражданским и поэтому маршала Тухачевского не встретили ни рапортом, ни военным церемониалом. Поздоровавшись с дежурным по аэропорту и пройдя мимо нескольких специальных застав охраны НКВД, молча ему козырявших, он направился к воздушному гиганту, около которого его острые глаза сразу же заметили небольшую, коренастую фигуру инженера Туполева.

Маршал и конструктор встретились очень сердечно. Оба они были творцами-организаторами каждый в своей области, людьми неукротимой энергии и смелости, горевшими желанием видеть свое дело выполненным как можно лучше, как можно отчетливее. И у каждого из них на душе с каждым годом росло гордое чувство удовлетворения результатами своей работы, вливавшейся в общий поток народного стремления видеть свою страну сильнее, здоровее и счастливее. Им обоим судьба дала редкое счастье совместить в одной сфере деятельности профессию, долг и любимое дело. Их обоих кормила их должность, они на своей работе исполняли свой долг перед страной, и творчество давало им личное душевное удовлетворение. И маршал и конструктор чувствовали, что они недаром живут на белом свете…

Протянув маршалу для пожатия локоть, Туполев извинился за свои замаранные руки.

– Я через минуту буду в вашем распоряжении, Михаил Николаевич. Только вот компрессор левого крыла проверю. Как это говорят: «свой глаз – алмаз, чужой – стеклышко»… Еще, не дай Бог, чего-нибудь не доглядят.

– Ну, чего уж там «не доглядят», – добродушно проворчал седой механик. – Да все, почитай, прямо, как на свадьбу. Зря вы, Александр Николаевич, тревожитесь.

– Эх, старик, – засмеялся Туполев и его широкое, загорелое, чисто выбритое лицо покрылось добродушными морщинами. – Думаешь, к свадьбе что-нибудь особое проверять нужно? Нет, брат, там, – проверяй не проверяй, – уже поздно. Перед самой свадьбой брачного мотора уже не исправишь. Закапризничает и баста… Хоть разводись… А мы тут еще кое-что можем сделать…

Механики тоже засмеялись и Туполев, сам хохоча во весь рот, полез на ось колеса и стал там что-то осматривать… Тухачевский с гордым удовлетворением смотрел машину. Поднимавшееся перед ним колесо, было высотой в два человеческих роста. Под тенью широко распростертых крыльев казалось, что все находится вообще под какой-то крышей. И не верилось, что вся эта гигантская тяжелая машина может с 70 людьми легко подняться в прозрачный, такой «пустой», наполненный только солнечными лучами, воздух… Туполев, наконец, слез. Ему подали новый комбинезон и, тщательно вытерев чем-то руки, он направился к маршалу. В этот момент к нему подошел стройный, высокий человек в костюме летчика. Это был Волков, командир воздушного корабля.

– Ну, как, Александр Николаевич? – спросил он дружелюбно, улыбаясь заботливости инженера. – Все «на ять»?

– «На ять» с твердым знаком, фитой и ижицей, – засмеялся в ответ Туполев. – Принимайте команду, дорогой. Ни пера вам, ни пуха.

– Да, уж тут действительно не до пуха, – усмехнулся командир. – Тут сталью и многими тоннами пахнет…

– Позвольте вас представить, – повернулся Туполев. – Маршал Тухачевский, командир «Максима» Волков.

Летчик вытянулся и откозырял по-военному.

– Рад познакомиться, товарищ маршал. Вы меня, конечно, не помните, а когда-то вместе летывали.

– Да? А когда, это?

– В гражданскую войну. В 1919-ом. Вы тогда, после разгрома Колчака, добивать Деникина брошены были. Я вас тогда с фронта на фронт доставил.

– Значит, вы бывший военный?

– Да, как сказать? – спокойно пожал плечами Волков.

– Разве можно быть «бывшим военным»? Уж ежели солдат – так солдат на всю жизнь и в любой форме… Перебросили меня теперь гражданские самолеты водить, но, товарищ маршал, как только нужно будет, – еще и над врагом полетаем, поклюем. На таких вот птичках, что Александр Николаевич Высиживает. Орлы…

– Ладно, ладно, – озабоченно прервал Туполев. – Будет вам тут о птичках болтать. Идите – свой персонал еще раз проверьте. Как бы в чем не осрамиться.

Командир корабля беспечно махнул рукой.

– Чего там! Ведь мое дело легче легкого. Право, любому московскому извозчику или шоферу труднее, чем мне: сигналы, вело, авто, прохожие, трамы, маршрут… Да и я, – летчик весело засмеялся, – да, впрочем, и я – чем не извозчик? Только что воздушный и ломовой. Маршрут известен, телега в порядке, седоки вот-вот прибудут, не моя о них забота, что ж тут сложного? Как ковер-самолет, – нажал кнопку и полетел…

– Ну, ну, – опять прервал его Туполев. – Если бы так просто было… Нашелся тут тоже Иван Царевич с ковром-самолетом. «Извозчик»?.. Если бы все так просто и безопасно было… Ну, идите поскорее на место. Я свое дело сделал – теперь вы командир.

Волков, улыбаясь, откозырял, пожал руки своим собеседникам и направился к лестнице у борта своего корабля.

– А мы, если не возражаете, Михаил Николаевич, пройдем вперед на место отрыва машины. Я сам лично хочу проверить свои расчеты.

Маршал и инженер направились вперед по бетонной дорожке для разбега. Туполев сообщал своему спутнику технические данные о «Максиме Горьком»: его грузоподъемности, дальности полета, характерных качествах. Главное, конечно, что интересовало собеседника, – это возможности военного использования таких гигантов и серийного производства для целей бомбежки и снабжения армии. Маршал слушал с большим интересом и не сразу оглянулся на какой-то оклик сзади. Их догоняли двое людей в военной форме. Тухачевский не сразу узнал догонявших и удивленно посмотрел на изменившееся лицо Туполева. Раньше оживленное, почти счастливое, оно теперь сморщилось в гримасе, словно он увидел что-то отвратительное. Маршал перевел глаза на военных и в одном из них узнал Ягоду, всемогущего наркома НКВД. Рядом с ним шел низенький, коренастый Агранов, начальник Гугобез'а [17]17
  Главное управление государственной безопасности, собственно старое ГПУ-ВЧК.


[Закрыть].

– Куда это вы, товарищи! – кричал Ягода. – Все ведь у самолета собираются.

– А мы решили вперед пройти, – ответил Тухачевский, пожимая руки подошедшим. – Александр Николаевич хочет еще проверить.

– Ну, что теперь проверять, – небрежно, как Волков, ответил Ягода. – Идемте лучше, Михаил Николаевич, к самолету – надо на других посмотреть, да и себя показать. А то, может быть, – добавил он значительно, вглядываясь своими рысьими глазами в спокойное и уверенное лицо маршала, – а, может быть, вы сами полететь бы не прочь?

– Ну, ну, – вмешался Туполев – Вы мне, товарищ Ягода, моих расчетов не сбивайте, у меня все рассчитано на определенную нагрузку – ровно 71 человек. Учтен даже уменьшенный Еес женского сословия. Хотя наш маршал не чемпион тяжелого веса, но все же – сверх нормы.

– Это – то препятствие пустяковое. Я кого-либо из своих людей ссажу для такого парадного случая.

– Каких «своих людей»? – удивился Туполев. – Там ведь только команда корабля и ударники. Какие же там «ваши люди»?

Ягода насмешливо и пренебрежительно прищурился. Орден «Красного знамени», недавно данный ему ЦИК'ом за подвиги на подвальном фронте, блестел, как новая игрушка. Казалось, что начальник НКВД даже ходит, выпячивая левую сторону груди. Его худое, сухое лицо с маленькими черными усиками под самым носом было полно снисходительности к наивности инженера.

– Ну, если хорошенько поискать, «мои люди» (эти два слова он произнес с особым ударением) везде найдутся, товарищ Туполев. Даже… на вашем корабле. Такая уж моя обязанность – везде свои глаза и уши иметь. Ну, так как, Михаил Николаевич, полетите?

Глаза Ягоды смотрели с холодным напряжением.

– Нет уж, большое спасибо, Генрих Григорьевич. Куда мне прогулки делать? Хотя бы даже по воздуху… А как долго будет длиться полет? – обратился маршал к Туполеву.

– Порядочно – часа три. Это ведь праздничный увеселительный полет.

– Ну, вот видите! Куда же мне? Сами знаете, Ворошилов теперь в отпуску и у меня уйма добавочной работы. Весь мой день уже по минутам расписан.

– Так, значит, не хотите? – в тоне Ягоды послышалось словно разочарование. Стоявший рядом молчаливый Агранов внимательно поглядел на своего начальника. Какое-то удивление мелькнуло в его черных еврейских глазах.

– Нет, к сожалению, никак не могу, Генрих Григорьевич, – решительно ответил Тухачевский. – Спасибо за предложение. «Рада бы душа в небо, да дела не пускают», – усмехнулся он, повторив фразу Уборевича.

– Ну что ж… А жаль! Надо бы вам в гуще ударников посидеть, побалагурить, ближе к массе стать… Отрыв от рабочих масс – небезопасное дело… В полете лучшие ударники и стахановцы Москвы будут. И знаете, этак по секрету (Ягода понизил голос). – возможно, что сам Иосиф Виссарионович захочет прокатиться при такой чудной погоде.

– Сам Сталин? – воскликнули в один голос маршал и инженер.

– Да… Возможно. Так что видите сами, Михаил Николаевич, вам лучше бы полететь!

Опять сверлящий взор впился в лицо маршала. Но тот только отрицательно покачал головой…

Когда чекисты ушли, Тухачевский и Туполев молча пошли вперед.

– Гадина!.. Кровососная банка, – вырвалось у Туполева. Его обычно мягкое, спокойное лицо опять перекосилось в гримасе отвращения. Тухачевский с удивлением посмотрел на него.

– Что это вы, Александр Николаевич?

– Руку хочется вытереть после рукопожатия с такой сволочью, – нервно продолжал инженер. – Говорят, больше двух миллионов жизней погибли из-за этого зверя. Наших русских жизней. И не плохих, не преступников… Эх! Лучшая часть русского крестьянства! Самая энергичная, инициативная, деятельная… Как-то при мне умного человека спросили: что такое большевизм? Он и рассказал такую басню. Был, мол, мужик ленивый, никудышный, который завидовал своему дельному соседу и все просил у Бога, чтобы тот послал этому соседу какое-нибудь горе. Богу надоели, наконец, эти просьбы. «Ладно, – говорит. – Пошлю ему несчастье. Но половину такого же тебе!.. Что ты выбираешь?» Подумал завистливый мужик: «Выколи мне, Боже, один глаз. Мне, правда, хуже, будет. Но зато врагу – вдвое». Глубокая по смыслу сказочка! Я часто думаю, что большевизм во всем мире основан только на зависти ленивых и глупых к способным и прилежным… Ведь у нас явная «ставка на сволочь».

– А как же мы с вами? – смеясь, прервал Тухачевский. – Вы работаете на Советский Союз и Красную армию. А я ведь даже большевик, член партии.

Туполев остро и пристально посмотрел на маршала своими маленькими глазами-щелками.

– Коммунист коммунисту рознь. Коммунисты Швеции снимают цилиндры перед своим королем. А у нас этот Ягода, «жаба в манжетах», выбросил лозунг: «каждый коммунист должен быть чекистом»… Сволочь!.. Но я знаю – вы не такой. Разве я пожимал бы так сердечно вашу руку, если бы считал вас таким, как Ягода? Очень я боюсь, что мы с вами оба не вполне «в струе генеральной линии партии». И нас может залить волна зависти и злобы. Разве ГПУ служит интересам России или Гестапо – интересам Германии? Все отсевки, мразь, подонки народа… Но, к сожалению, в их руках власть и пулеметы… Эх… Невольно вспомнишь горькое пушкинское: «Чорт догадал меня родиться в России с умом и талантом»!.. Внезапно Туполев спохватился.

– Простите, Михаил Николаевич, за такое «лирическое отступление». Сорвалось… Ненавижу я эту мясорубку. «Хруст костей – лучшая музыка революции», передразнил он с ненавистью знаменитую фразу Ягоды. Сволочь!.. Возьмите только закон о расстреле малолетних, начиная с 12-летнего возраста. И это в XX веке, в стране счастливого социализма… Эх… – потом, взяв себя в руки, продолжал, как будто ни встречи, ни сорвавшихся слов не было:

– Вот здесь.

Он поставил ногу на белую отметку на бетоне дорожки. – Что «здесь»?

– Именно здесь, по моим расчетам, «Максим» должен оторваться от земли.

Тухачевский с удивлением посмотрел на инженера.

– «Должен»? – переспросил он. – Как вы можете с такой точностью это сказать? Ведь столько привходящих влияний: и ветер, и нагрузка, и шесть моторов, и воля командира корабля, и…

– Нет, – упрямо повторил Туполев. – Колеса отделятся

от дорожки именно здесь!

И он уверенно стукнул ногой по белой отметке на бетоне.

* * *

Веселая, говорливая, пестрая людская струя лилась из автобусов к самолету. Несколько десятков рабочих и работниц, награжденных за свою работу честью участвовать в первом большом полете гигантского воздушного корабля над Москвой, медленно наполняли двухэтажный корпус самолета. Присутствовать при отлете прибыло много советских сановников и иностранных дипломатов. Весело шутил с рабочими маршал Буденный, коренастый человек с простым лицом, украшенным известными во всем мире «буденновскими» черными усами. Тут же благодушно усмехался маленький скромный Молотов в сером европейском костюмчике, с дрожащими стеклами пенсне на маленьком носике. Рядом с ним стояли представители советской «знати» – два настоящих графа царского времени – Игнатьев, теперь комдив, и Толстой, писатель, оба переметнувшиеся к Советам из эмиграции. Оба графа были веселы, толсты и беззаботны. Стройный, изящный Каганович, – нарком-путь, – в белом железнодорожном кителе и с умопомрачительной, известной по всей России, складкой брюк, весело приветствовал «своих» ударников. Рядом с ним, нежно прижавшись к его руке, стояла его сестра Роза, жгучая черноглазая красавица в светлом летнем платье.

Когда посадка была окончена, неожиданно из станционного здания вышел в своем обычном костюме, полувоенном кителе и высоких сапогах, – Сталин. Рядом с ним шел, семеня на кривых ножках, сутулый, маленький Ежов, секретарь ЦК партии. Все зашевелились и двинулись навстречу красному диктатору. Но тот только благодушно отмахнулся от приветствий и, ни с кем не здороваясь, решительно полез в кабину самолета. Ягода что-то сказал и один из рабочих мигом уступил свое место новому пассажиру. Когда улыбающееся лицо Сталина показалось в окне каюты, отдельно стоявший Каганович приветливо махнул ему белой фуражкой. Его сестра кокетливо подняла руку, обтянутую белоснежной перчаткой, словно для того, чтобы послать Сталину воздушный поцелуй, но, видимо, не решилась, а только послала жест привета и бросила на улетающего пламенный кокетливый взгляд.

Ягода с напряженным вниманием осматривал машину, как будто бы именно он был ответственным за безопасность полета. Потом он спросил о чем-то у главного механика и, подойдя к кабине управления, махнул рукой вперед. Моторы разом загудели и покрыли своим рокотом шум разговоров. Сухой вихрь пролетел внизу. Зрители поспешно отошли подальше от машины и гул моторов перешел в ураган рева. «Максим Горький» медленно, величественно шевельнулся и, постепенно набирая скорость, покатил туда, где стояли Тухачевский и Туполев.

* * *

В это время, метрах в трехстах в стороне, у ровно выстроенного звена военных истребителей, начальник военно-воздушных сил РККА, третий заместитель Ворошилова, автор знаменитой теории парашютных десантов, латышь Алкснис, давал свои последние наставления пилотам, назначенным сопровождать «Максима» в его праздничном полете.

– Итак, товарищи, еще раз повторяю: лететь сзади, в двухстах метрах выше, обычным треугольником. Особенно внимательно следить за сигналами командира звена. Под страхом самой строгой ответственности, категорически запрещаю всякие фигуры высшего пилотажа. Вы – почетный эскорт, а не воздушные акробаты. Все понятно, товарищи?

– Понятно, товарищ начальник, – негромко, но уверенно ответили семь пилотов, похожих на неуклюжих медведей в своих летных комбинезонах и с парашютами за плечами.

– Товарищ Шильский, – обратился Алкснис к командиру звена. – Вы несете всю ответственность. Не забудьте – на вас вся Москва, иностранцы, все население смотреть будут. Не осрамитесь! Лететь на малом газу, получая директивы от Волнова. А теперь можете идти в самолеты, товарищи. Отрыв от земли ровно через 5 минут после подъема «Горького».

Летчики откозыряли и, весело балагуря, не спеша отправились к своим машинам. Они были немного удивлены таким строгим внушением. Дело было так просто – сопровождать «Максима». Спокойненько лететь над гигантом. Что тут сложного для них, первоклассных пилотов?.. В эту минуту к начальнику ВВС, треща, подъехал военный мотоциклист. Не слезая с седла, он отдал честь и торопливо отрапортовал:

– Товарищ начальник. Товарищ Ежов приказал вам срочно передать, что на «Максиме» вылетает сам товарищ Сталин.

– Хорошо, – спокойно отозвался Алкснис. – Что еще?

– И еще приказал товарищ Ежов предупредить пилотов, чтобы были поаккуратнее, чтоб, мол, там ни сучка, ни задоринки. Так товарищ Ежов и сказал. Обязательно, мол, передать пилотам обо всем этом.

Запыленное загорелое лицо связиста было взволнованно. Алкснис чуть усмехнулся.

– Ну, насчет пилотов – мое дело. Им ничего этого знать не нужно. Они получили свой приказ. Спасибо, товарищ. Можете отправляться на место…

Пилоты в это время веселой гурьбой подходили к своим машинам.

– Тю, – весело пробасил один из них. – И чего начальника так разобрало? Экая невидаль – треугольничком в такую погодку пролететь!..

– А как все-таки жаль, что покрутиться в воздухе нельзя! Верно, Благин?

Летчик, к которому обратился товарищ, был небольшого роста молодой человек, прекрасно выправленный, с смелым открытым лицом. Он отстал от своих товарищей, сделав вид, что поправляет ремни комбинезона, подслушал разговор связиста с Алкснисом и теперь его лицо было напряженным и суровым.

– Что «верно»? – переспросил он. – Прости, дружище…

– А что там за новости начальнику моторист привез?

Молодой летчик неохотно пожал плечами.

– Не знаю… Не расслышал, – неохотно ответил он. – Что-то, вероятно, служебное.

– Эх, в такую бы погодку да сделать бы да парочку бы меррррррртвых петель, да штопор, да полдюжины всяких скольжений! Ведь вся Москва глазеть будет. Эхма! Зря солнышко только сияет, – а нам радости от этого нет ни которой… А ты, что-то малость бледноватый. Болен, что ли?

– Ясно, болен. У него как раз месячные подошли.

Здоровый, грубый смех взорвался в группе летчиков. Благин с усилием прогнал с лица нервно-решительные складки и заставил себя улыбаться.

– А ну вас к чорту, ребята. Эк, разыгрывать стали! – огрызнулся он, не глядя на товарищей. – Все в порядке. Лезем по местам.

С помощью механиков летчики, неуклюжие и громоздкие, начали втискиваться на свои сиденья. Через несколько минут все было готово и глаза всех устремились на громадный корабль, от которого уже доносился мягкий гул работавших моторов.

– Готово?.. Заводи.

Тонкий высокий звук быстроходных моторов заглушил низкий рев поднимавшегося ввысь «Максима Горького».

* * *

Огромные колеса, промчавшиеся по бетонной дорожке, коснулись белой отметки и оторвались от почвы.

– Ara, ara! – сияя, воскликнул Туполев. – Что я говорил? Как раз на 180 метрах… Молодец мой «Максимка».

Лицо Тухачевского, обычно такое спокойное и невозмутимое, на этот раз тоже было более оживленным. Он с искренним восхищением смотрел на коренастую фигурку гениального конструктора, сумевшего с такой необычайной точностью вычислить, где именно громадная, тяжко нагруженная машина оторвется от бренной земли и уйдет ввысь, в напоенный светом и сиянием воздух. Он невольно протянул руку конструктору и горячо ее пожал. Тот, почувствовав искренность поздравления, растроганно улыбнулся.

– Эх, Михаил Николаевич, если даст нам Бог сил и здоровья, да подальше от всяких там Ягодок, – много мы с вами еще делов наделаем! Только бы другие не мешали!..

– Да, это что и говорить… Какие бомбовозы!..

Инженер удивленно поглядел на маршала. Его светлые глаза-щелки на широком загорелом лице сощурились еще больше.

– Ну, во-о-от, – разочарованно протянул он. – Все-то у вас военная точка зрения. Бомбовозы – разрушители. Ей Богу, Михаил Николаевич, довольно этого бесовского разрушения. Обороняться мы, конечно, будем и обороняться зло. Но мечтать о том, что мои птицы будут тонны бомб на города, на детей и женщин бросать, – это, знаете, не по мне. Меня творчество жизни интересует…

– Так мы, военные, вот это самое творчество и должны оборонять, – усмехнулся Тухачевский.

– Даа-а-а… Только каждый, – по-советски выражаясь, – «спец» всегда немножко односторонен. Вы, военные, если войны нет – не прочь бы ее и вызвать, чтобы оружие попробовать… Знаю я мужскую психологию: сперва по мишеням пострелять, потом по зверям на охоте, а потом – давай и человека… Инстинкт борьбы, риска и разрушения… Нет, дорогой, для «красной атаки» на Европу я своих сил и своей души не дам. То ли дело вот теперь – наша подготовка к завоеванию полюса! Шутка сказать – первые жители на мертвой точке земли, принесенные туда нашими стальными птицами! Для этого стоит душу отдать. Это – красивое и чистое дело. Победа человеческой мысли и воли над враждебной стихией… А вы – бом-бо-возы…