Текст книги "Ангел возмездия (СИ)"

Автор книги: Борис Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 34 страниц)

– Николай…. Присаживайся.

– Валентина, – ответила Чернова. – А по отчеству?

– Николай, – повторился он, закрывая папки, лежавшие на столе.

– Скажите, Николай, а почему вы так негативно настроены к журналистам?

Ее несколько покоробила манера общения. Эта показухость осмотра, раздевание взглядом… как будто сотрудник изначально старался настроить ее против себя.

– Негативно? – переспросил он с каким-то сарказмом и вытащил откуда-то снизу литровую банку с водой. Сунул в нее кипятильник и уставился, без зазрения совести, прямо ей в глаза.

Чернова удивилась – кипятильник представлял собой обыкновенный эбонитовый цилиндрик с намотанной спиралью. Один конец в воду, другой в розетку. «Сейчас замкнет», – подумала она и даже отстранилась немного. Но ничего не произошло.

– Конечно, негативно. Что я вам плохого сделала? – попыталась взять разговор в свои руки Валентина.

Опер усмехнулся, на мгновение отвел глаза в сторону, потом ответил:

– Вы – ничего.

Он заметил небольшой испуг журналистки, вызванный применением самодельного кипятильника. И непонятно чему усмехнулся.

Валентину начала бесить эта его краткая сухость и манера общения. Попыталась найти нужные слова, но сразу не получилось, и она тоже уставилась ему прямо в лицо. Потом произнесла с вызовом:

– Но я же чувствую…

– Кому нужны ваши чувства? – мгновенно перебил ее опер. – Читателям? Так им чувства не нужны. Слова? Может быть… но вы их словами и дурачите. Приходите сюда – слышите одно, а пишите другое. Разве вам правда нужна? Статейка, которая бы выглядела получше, погорячее. А правда в ней или кривда – вам наплевать.

Вода в банке своеобразно забулькала, забурлила, и Николай вытащил кипятильник, насыпал заварки и закрыл листом бумаги, придавив сверху обычной ложкой, что бы лист не сворачивался от температуры и влажности. Валентина узнала еще одну деталь быта оперативников – такие кипятильники называли они бульбуляторами за своеобразные звуки и делали их зэки на зоне.

– Понятно, – произнесла Чернова, – но нельзя судить по паршивым овцам обо всем стаде. Это и нас, и вас касается. Вас же то же частенько незаслуженно обвиняют по поступкам отдельных милицейских личностей. И если я напишу что-то стоящее, то вы первый это прочтете, отредактируйте содержание. Публикация после этого.

Опер хмыкнул неопределенно.

– Слыхали мы и такое… Без обид только – ничего личного.

– Да-а, видно сильно вас пресса задела, если всех под одну гребенку чешите.

Николай сразу ничего не ответил. Взял два стакана, налил из банки чай, пододвинул один Валентине.

– Пейте, – помолчал немного, отхлебывая горячий напиток, – за то вы другого не чешите, – продолжил он. – Система не даст вам написать желаемого, написать правду. Правду, которую скрывают от народа.

– У нас свободная пресса и загнули вы через чур…

– Ничего я не загнул, девочка, – перебил Чернову Николай. – Где вы видели свободную прессу или демократию в России? Не мелите чепухи. Если вы этого не понимаете – какой мне смысл с вами общаться? Одному с системой бороться бесполезно, а значит, и печататься будут те статьи, которые выгодны, нужны системе. А не те, которые хотите вы. Да, немного демократии у нас есть – вас никто не посадит, не расстреляет, как в 37-ом. Вас просто уберут с журналистики, с работы выгонят и не возьмут более никуда. Пожалуйста – идите работать продавцом, уборщицей, открывайте свой бизнес, бичуйте, жируйте, делайте, что хотите. У нас де-мок-ра-тия. Так что чем раньше вы снимите свои розовые очки, тем лучше для вас.

– Вас просто обидели, Николай, вот вы и злитесь теперь на общество, на журналистов и, полагаю, на других людей то же.

– Обидели, говорите… Я вам расскажу один случай. В Грозном, в январе 1995-го, в один день вышел из строя почти весь отряд Кемеровского СОБРа – кто-то погиб, кто-то был ранен. Случай неординарный для кемеровчан и в Грозный приехал их журналист. Приехал написать правду о происходящих событиях, написать о своих земляках. То, что он там увидел – потрясло журналиста до глубины души. Смерть всегда вызывает определенные чувства, но более всего его поразило вранье. Та журналистская ложь, которая выплескивалась на народ. Он уехал обратно с чувством яростного возмущения и абсолютным желанием написать правду. И был уверен, что напишет все, что народ узнает правду. Где его правда, кто ее прочитал? Ни строчки нигде. О Первой Чечне и сейчас правды не пишут. А вы мне тут пытаетесь за истину голосовать…

– Но, это все слова и рассуждения…

– Рассуждения… слова… Извините – не получится у нас с вами разговора. Слишком молоды вы… Вот, когда щелкнут по носу вас несколько раз, когда откажутся печатать вашу правду, а вы не согласитесь на кривду – вот и приходите тогда: поговорим. А сейчас еще раз извините – зэка одного из СИЗО привезут, так что всего вам доброго.

– А можно я на допросе побуду?

– Нет, простите – тайна следствия.

– Он что – бандит, убийца?

Опер усмехнулся.

– Нет – обыкновенный банкир, вымогатель и взяточник. Как говорили раньше – расхититель социалистической собственности.

Черновой все же удалось узнать позднее некоторые детали по этому уголовному делу и даже побеседовать с самим обвиняемым. Жалкий тип, который признавал свою вину, раскаивался и все списывал на незнание закона и стечение обстоятельств. В искренность таковых Валентина верила слабо, такие, по ее мнению, не раскаивались, а лишь говорили об этом, поджидая момент, когда все можно будет вывернуть наизнанку.

Статью про милицию она так и не написала. Потом в руки попал материал, за который пришлось отсидеть или, правильнее сказать, отлежать пять лет в психушке.

Сейчас она кушала и стыдилась своего поведения с Николаем, не понимала его тогда совсем. Да и не могла понять в то время, как он тогда выразился, еще не стуканная по носу. Сейчас понимала… Не просто понимала – каждой клеточкой все прочувствовала. И свободу, и демократию.

Мысли в голове роились и перемешивались.

– Кэт, я сегодня одного человека случайно встретила, – начала издалека разговор Чернова. – Когда-то беседовала с ним, он тогда в СИЗО сидел. Вину признавал, не отпирался и должны были дать ему лет десять или пятнадцать, но вообще не сел. Конечно, время прошло и никто сейчас его делом из прокуратуры заниматься не станет, но ведь можно написать об этом.

– А стоит?

– Стоит, Кэт, стоит. Я просто уверена, что он преступник и что его отмазали. Пока не знаю как, но уверена. Почему он не понес наказание, вернулся на свое прежнее место работы – заместителем начальника ГУ ЦБ?

– Должность слишком высокая, Валентина. Значит, начальству было не выгодно, вот и не сел он. В то время лиц такого уровня не только не садили, даже к уголовной ответственности не привлекали. Закон же не для всех писан и ты в этом сама убедилась, на собственной шкуре.

Кэтвар пожалел, что напомнил Черновой о злоключениях, но это только подзадорило ее.

– Вот именно! Посадят его или не посадят – я не знаю. Но пусть все знают, что он гад и преступник, – убежденно констатировала Валентина.

– И что ты собираешься делать?

– Напишу статью, расскажу правду людям. Но для этого мне его дело нужно почитать, а сама я его вряд ли смогу добыть. Поможешь, Кэт?

– Постараюсь, ради тебя постараюсь. Верю, что напишешь правду, и что напишешь так, что бы самой не досталось. Где-то вместо утверждения – вопрос, где-то рассуждения вслух. Народ поймет все, а ты не подсудна. Старый журналистский трюк… Впрочем, сейчас ты все сама понимаешь.

– Значит все осталось по-прежнему, – тяжело вздохнула Чернова.

– Что по-прежнему?.. Было и есть… Закон – есть закон и он один для всех. Но, что не позволено быку, позволено юпитеру. И, кроме того, сейчас ты стала умной, наученной своим горьким опытом. Такова жизнь, Валентина.

Прошел, пролетел целый месяц. Кэтвар, конечно же, сразу достал материалы уголовного дела, правда не оригиналы, а копии, но и этого было достаточно Черновой. Слава Богу, связи имелись, а в России это главное, где все секрет и ничего не тайна. Он не мешал ей заниматься делом, не помогал, не подсказывал. Знал одно – у финиша посоветуется Валентина с ним. А пока наблюдал, как с интересом она просматривала копию уголовного дела, читала обвинительное заключение, которое само по себе составляло целый том.

Чернова еще раз обратилась к Кэтвару с просьбой.

– Кэт, это уголовное дело возбуждала не прокуратура, его возбуждало РУБОП, конкретный сотрудник по имени Николай. Я бы хотела с ним встретиться, но не знаю где он сейчас. Видимо на пенсии уже, да и РУБОПа нет, как подразделения. Единственное управление, как выяснилось, которого боялся преступный мир. Ни КГБ – ФСБ, ни уголовный розыск – боялись и уважали шестой отдел. Так мафия называла РУБОП.

– Хочешь уточнить детали или взять интервью?

Валентина задумалась на минуту.

– Нет, Кэт. Хочу просто пообщаться, поговорить. Может быть, даже реабилитироваться в какой-то степени. Я тогда не поняла его, в 95-ом, молодая была, неопытная, многих вещей действительно не разумела. А он видел дальше и шире. Он и сейчас не старый – в МВД ведь не по возрасту на пенсию уходят – по стажу. Полагаю, что сейчас у нас есть о чем поговорить.

– Хорошо, я постараюсь добыть тебе адресок.

Кэтвара радовала занятость Валентины. Не просто то, что она устроилась на работу, перешагнула черту своей отрешенности, а то, что сумела найти себя. И сейчас не думала о своих злоключениях, вернее не так часто думала, отключалась от кровоточащих мыслей, с интересом переключаясь на действительность. Раны затянутся постепенно, и жизнь потечет своим чередом.

Чернова волновалась очень сильно, прямо сердце выскакивало из груди, хотя на восьмой этаж она поднялась не пешком, а на лифте. Встала на площадке, тупо разглядывая металлическую дверь, обшитую сверху шпоном. Долго стояла, не решаясь позвонить, вспоминала последнюю встречу и старалась предугадать, как к ней отнесется Николай. Иногда даже возникали мысли – уйти, но она гнала их от себя, понимая, что это нерешительность скептика, что ей в принципе не присуще.

Валентина нажала на кнопку и, не услышав звонка, переключилась на другое. «Может нет дома, может звонок отключен и надо постучать, может не слышно из-за двух дверей»? Но вот послышался шум открываемой дальней двери, потом пожелтел зрачок дверного глазка из-за включенного света в коридоре и почернел – кто-то разглядывал уже ее. Вопроса не последовало – дверь отворилась. Чернова сразу узнала Николая, хотя он и постарел немного. В принципе, морщин немного прибавилось, а вот волосы посеребрились. Николай принадлежал к тому типу людей, которые лысеют мало, за то седеют неплохо. И сразу возникли мысли: «А как же я за пятнадцать лет – постарела? Но он открыл дверь, не спросив, кто – значит узнал».

Николай то же разглядывал ее и произнес не сразу:

– Вот так встреча… Вы ко мне? – почему-то спросил Николай, как будто кто-то другой жил в этой квартире.

Чернова просто кивнула головой, слова как-то и где-то застряли, а он отодвинулся в сторону, освобождая проход.

Николай провел Валентину в комнату, показал рукой на кресло.

Присаживайтесь. Чай, кофе, может чего покрепче?

Валентине сразу вспомнился тот бульбулятор, которым он кипятил воду и она улыбнулась.

– Давайте начнем с чая…

– Давайте начнем, – в ответ улыбнулся Николай.

Его позабавило слово «начнем». Включив телевизор, что бы гостья не скучала, он удалился на кухню. Через пару минут вернулся, расставляя на журнальном столике чайник, заварник, кружки и печенье с сахаром. Потом еще раз ушел и почти сразу вернулся, но уже с бутылкой мартини и рюмками. Провел рукой над столиком, как бы показывая жестом – выбирай.

– А я все вспоминаю тот ваш кипятильник, бульбулятор, кажется, – улыбнулась Чернова, – но, давайте начнем с мартини. Так будет легче.

Волнение у Черновой улеглось после первых фраз, и она с удовольствием почувствовала, что нет у Николая той прежней отчужденной напряженности, как в первую встречу.

– Да-а, иногда приятно вспоминать старое. Хотя в девяностые годы уже появились нормальные чайники, но мы еще пользовались по старинке проверенным методом. – Он разлил мартини. – Я часто вспоминаю те времена, и вы знаете – вспоминаю хорошее. Хороших парней, интересные или смешные, прикольные случаи. – Он поднял рюмку. – Давайте выпьем за встречу. Честно говоря, никак не ожидал вашего появления.

Они выпили и Валентина попросила:

– Расскажите какой-нибудь интересный или смешной случай.

Так сразу – даже и не знаю… – он задумался на минутку. – Они как-то сами собой приходят на ум, по ситуации… Но, вот хотя бы этот… Давно это было, не ОБЭП, а ОБХСС тогда называлось подразделение. Подъезжаем мы к одному заводику, там коньяк разливали, таскали, конечно, спиртное работники, а мы, как могли, боролись с этим. Машину ОБХССную, естественно, знали все заинтересованные личности. Вот, едем и видим – мужичок один от проходной с двумя 20-литровыми канистрами топает. Увидел машину, заметался. Куда бежать – не успеет. Поставил канистры, встал рядышком, закурил. Мы подъехали, спрашиваем: «Ну, что? Попался с поличным. Бери канистры и в машину». Куда там – такую бурную деятельность проявил, что хоть медаль давай. И что канистры эти злополучные давно здесь стоят, и что шел он нам позвонить, и не его они вовсе, и не притрагивался он к ним никогда, и что в них не знает, естественно. А мы и говорим: «Так отпечатки же твои на канистре остались». «Какие отпечатки? Остались, конечно, – быстро сообразил он, – потому и остались, что вам помогаю – вон сколько свидетелей подтвердят». Тут народ стал собираться, а тип этот действительно канистры схватил и сует их нам в машину. Так и не доказали мы ничего.

– А канистры?

– А что канистры? Оформили, как положено, составили акт на всякий случай и уничтожили коньячное содержимое путем выливания на землю.

– Так на землю и вылили на самом деле? – удивленно переспросила Чернова.

– Зачем же на землю – в желудок вылили.

– В какой желудок? – сначала не поняла, а потом расхохоталась Валентина.

– Вот… имел место такой случай. Кто-то посмеется, кто-то упрекнет злоупотреблением, а кто-то вообще никак не отреагирует. Случай один, а интерпретация разная.

Николай снова разлил мартини, давая понять своей последней фразой, что пора переходить к более серьезному разговору.

– Я часто, Николай, вспоминаю нашу тогдашнюю встречу. Особенно последний месяц. Так я и не написала ничего, а вот теперь хочется, – начала переходить к делу Валентина.

– И что же случилось за этот последний месяц?

– То, что было со мной – вы наверняка знаете, – Николай кивнул утвердительно. – Тогда я не написала никакой статьи, естественно ошибалась во многом, например, в восприятии действительности. И хотелось бы извиниться…

– Вы же не за этим ко мне пришли, – перебил ее Николай.

– Не за этим, – согласилась Чернова. – Помните, вы возбуждали уголовное дело в отношении некоего Поповича?

– Попович… банкир этот… Конечно, помню, как не помнить.

– Так вот, я выяснила, что он и не осужден вовсе. Почему?

– Почему? – вздохнул Николай. – Да просто потому, что прокуратура, в лице своего обвинителя, отказалась в суде от обвинения. Вот и все.

– А вы что?

– А я что? Ничего. Что я могу сделать?

– Разве он не виновен?

– По закону – выходит так.

– А по совести?

– А по совести – это гад, каких мало. Я вообще ошарашен таким результатом. Многоэпизодные железобетонные доказательства… И на тебе – отказ от обвинения. Но зачем вам это? Даже если представить невозможное – вновь вернуться к делу – пятнадцать лет прошло, все сроки давности истекли и он сейчас действительно не подсуден.

Николай налил мартини и выпил. Чернова поняла, что он переживает. И не потому, что большой труд ушел насмарку, а потому, что преступник, настоящий преступник, ушел от наказания. И не просто ушел, а при этом совершил и еще одно – дал взятку, очень большую взятку, которую сейчас невозможно доказать, но в существовании которой сомнений нет.

– Не знаю, может там и есть какие-то нюансы, позволяющие возобновить дело, не знаю. Но я не об этом. Я так и не написала тогда статью – почему бы не написать сейчас? Пусть узнают об этом все, пусть знают, что живет здесь и дышит, коптит небо этот поддонок Попович.

– Вы опять за старое, кто же вам разрешит? – махнул рукой Николай.

– А вот здесь вы не угадали, вернее ошиблись. Я же не собираюсь юридически его обвинять в чем-то. Многие забыли, а многие и не знают, что такой факт имел место. Нет ничего опаснее, чем заронить сомнение в души людей. Я напишу без юридических обвинений, но напишу так, что каждый будет считать его преступником, ушедшим от наказания. Очень и очень не комфортно станет ему находиться в обществе. Пусть хоть такое наказание, но он понесет. Он же королем себя тогда чувствовал – оправдали без вины виноватого, многие приходили с сочувствием. А с чем сейчас придут – пусть петушком себя почувствует.

– А вы знаете, что на зоне это слово означает?

– Знаю, поэтому и говорю. Пусть, может быть, он и не петух, но пусть ощущения его будут сродни петушиным.

Николай засмеялся.

– Крепко вы его хотите опустить.

– Вот именно – опустить. Не в зоновском смысле, но опустить. Пусть походит, поживет опущенным. – Чернова опрокинула по-мужски рюмку мартини в рот. – Я ознакомилась со всеми материалами уголовного дела, – продолжила она, – Попович давал много показаний, признавая свою вину, писал явки с повинной, рассказывал и при адвокатах, как брал взятки и все это зафиксировано не только протоколами, но и видеозаписью. Как же он сумел отвертеться?

– Как сумел отвертеться? Деньги, большие деньги решили вопрос. В суде он отказался от всех своих показаний, заявив, что они добыты под давлением. Умные адвокаты понимали, что если суд, в обычном порядке, все равно вряд ли поверит в то, что показания из Поповича получены с применением давления, значит нужно применить необычный порядок. Слишком много раз он повторял свои показания, слишком много фактов добыто следствием. Вот и отказалась прокуратура от обвинения. А суду пришлось согласиться. Если бы, как обычно после прений сторон, суд удалился принимать решение, то приговор бы был железно обвинительным, а так суд ушел рассматривать отказ прокуратуры от обвинения. Вот и решилось все само собой. Очень умный ход адвокатов, конечно, и цена его, полагаю, не малая. Что ж, свобода того стоит.

Николаю даже показалось, что Чернова поморщилась.

– Вы как будто восхищаетесь, что преступник по существу оправдан, – уколола его Валентина.

– Что оправдан – не восхищаюсь. И что он виновен – сто процентов уверен в этом. А вот действиями адвокатов, даже не знаю какое слово подобрать, горжусь, восхищаюсь… Нет, не то… Короче – хорошо поработали. Прокуратура, ее служба обвинения – вызывает презрение.

Николай вновь налил мартини, они выпили молча, без тоста.

– Вы знаете, Валентина, – разговорился он, – я же остался прежним. И по-прежнему не уважаю журналистов и адвокатов. Вы – исключение, Валентина. Журналистов, я уже объяснял, в погоне за сенсацией они не видят живых людей, не чувствуют их боли или неудобства от самих себя, не осознают, что героям статей часто бывает стыдно или обидно, или крайне неуютно от их печатного слова. А зачастую вообще пишут фальсификат на основе реальностей. А адвокаты? Вот, к примеру, адвокаты Поповича. Разве они не понимали, что он преступник? Ни капельки не сомневаюсь – прекрасно понимали. Но ведь они юристы и должны стоять на страже закона! А они на чем стоят? Да на баксах они стоят и ни на чем больше. Деньги только одни на уме и все. Совесть и честь – нет таких понятий для адвокатов, есть одно понятие – сколько? Сколько заплатят. Но и здесь есть исключения, а правило – всегда правило. Вот такая моя позиция. Вы не согласны?

– Вы знаете, Николай, с адвокатами мне согласиться легче, – она улыбнулась, – но, пожалуй, сейчас соглашусь и с журналистами.

– Вот видите, а когда-то не соглашались… Можно вопрос? – Чернова утвердительно кивнула головой. – Сейчас много говорят о взятках в правоохранительной системе. Как вы считаете, где больше взяток берут – в милиции, прокуратуре, ФСБ или в судах?

Николай хитро прищурился, и Чернова подспудно ощутила какой-то подвох в его вопросе.

– Так сразу и не ответишь… Наверное, все-таки в милиции. – Она вопросительно посмотрела на Николая, ожидая пояснений.

– В милиции говорите… А я бы изначально поделил вопрос на количество и качество. Если брать количественный вариант, то схема такова – милиция, прокуратура, суды, ФСБ. А если качественный вариант, то есть по сумме денег, то картина совершенно другая получится. На первое место, конечно, суды выплывут, а за ними прокуратура, потом ФСБэшники приютятся и менты последними окажутся. В виде таких щипачей – берут часто, но по малому. Народ, конечно, больше всего ментов хает, потому что уровень образованности и сознания здесь самый низкий в процентном отношении. Но и здесь однозначно подходить к вопросу нельзя. Ведь именно в милиции во много раз больше уголовных дел, именно в милиции гораздо больше задержаний преступников. У каждого следователя в райотделе милиции – многие десятки уголовных дел, а в прокуратуре несколько штук всего. Нагрузка вообще несопоставимая. Разве этого не знают наверху? Все знают. Следак в ментовке – замотанная личность. В прокуратуре – холеная и вальяжная. В ментовке он пшик получает, а в прокуратуре на несколько порядков больше. Вот конкретные факты и почему так получается, Валентина?

Чернова посмотрела на Николая несколько по-другому. Прошла, испарилась своеобразная сдержанность общения. То ли от выпитой рюмки, то ли от темы разговора и понимания главного. Ей захотелось этого общения, захотелось, что бы оно продолжалось не один день или вечер.

– Понимаете, Николай, – начала издалека Валентина, – одни и те же события люди воспринимают по-разному. И даже с истечением нескольких лет видение вопроса может измениться у одного и того же человека. С приходом опыта и знаний. Не все и не всегда говорят правду – думают одно, говорят другое. Не знаю, может это какой-то политический трюк, но, например, ходят слухи, что многие молодые американцы сейчас считают, что Россия далеко не главный фигурант, если можно так выразиться, во второй мировой войне. И эту войну с Гитлером выиграли именно они – американцы, а мы, практически, ни причем. Жизненного опыта у меня, конечно же, прибавилось, но и оторвана от общества я была некоторое время. Поэтому, наверное, сейчас все воспринимаю острее. Мне больно видеть, как гибнет наша молодежь, она живет в своем мирке, оторванном от политики, социологии, культурологии. Не ходит на выборы, например, не читает книг. Ее интересуют только деньги… семья, работа. Катиться, как класс, молодежь вниз. Государство не хочет или не может, или не получается пока заняться воспитанием молодых в социально-политическом аспекте. – Чернова помолчала немного, потом продолжила: – Но, не об этом я хотела сейчас поговорить и не о том, кто больше берет в правоохранительной системе. Почему так получилось с Поповичем? Я читала копии материалов уголовного дела. Он на следствии признавал все, признавал в присутствии собственных адвокатов, признавал под видеозапись. А на суде от всего отказался. Почему? Там же есть неоспоримые факты, которые скрыть невозможно. Например, обучение дочери в Англии, за которое заплатил банк, где она никогда не работала и не числилась, а банк, и это доказано, поимел определенные льготы впоследствии. Получение квартиры от другого уже банка, за которую Попович не заплатил ни копейки, и это тоже доказано следствием. Допустим, можно выбросить из дела некоторые эпизоды получения взяток в долларах и иенах, которые он на следствии все признал, но с поличным его не взяли, а заявителю и свидетелям не поверили. Как же так, как это могло случиться?

Николай вздохнул тяжело, вытащил из пачки сигарету, прикурил. Несколько раз глубоко затянулся дымом и только потом ответил.

– Меня этот вопрос и самого мучает. Это я допустил ошибку, будучи уверенным, что он не открутиться.

Опер в отставке замолчал ненадолго, наливая чай, отхлебнул несколько глотков и продолжил:

– Когда Поповичу я предъявил неоспоримые факты, он признал все. И это было еще до ИВС и СИЗО. Потом восемь месяцев следственного изолятора. В этот период собиралась доказательная база, факты, так сказать, неоспоримые факты, показания свидетелей. Его допрашивали, допросы записывались на видеопленку, как раз с той целью, что бы он впоследствии не мог отказаться и заявить, что дал показания под каким-либо психологическим давлением. На всех проведенных очных ставках Попович не отрицал ничего. А я вот расслабился, посчитал, как и вы сейчас, что существуют неоспоримые, железобетонные, титановые доказательства. И выпустил его из СИЗО под подписку о невыезде. Это и была моя ошибка. А на суде он отказался от всего, заявив, что из него показания выбили. Банкир, который откатил ему квартиру, вдруг вспомнил, что деньги получил, но не оформил, как положено. Другой банкир заявил, что хотел впоследствии взять дочку на работу. Понимая, что все это зыбко, не доказательно, прокуратура, в лице обвинения, просто от оного отказалась. Она очень хорошо понимала, что проверки таких показаний допустить нельзя – рассыплются враз. А раз нет обвинения, то и дело закрыли. И никаких проверок, а ведь они должны были быть. Если из Поповича выбили показания – то кто и почему не наказан. Почему никто не пострадал за ложные показания, а заявители за ложный донос. Видите, у меня тоже много – почему? Вот… примерно так все и произошло. Мы в России живем, Валентина, где возможно все.

Николай закурил снова, а Чернова сидела молча с опустошенным видом. Ее повидавший виды мозг с трудом переваривал услышанное.

– Видите, Валентина, – вдруг вновь заговорил он, – мы живем в демократическом обществе, где можно говорить о чем угодно. Нас же не накажут за нашу беседу, не 37-ой год. И, кстати, о взятках. За сколько времени и за сколько эпизодов весь штат городских ГАИшников, например, наберет сумму, которую взяли в суде и прокуратуре. Сотни или тысячи раз им придется брать понемногу, а здесь раз – и в дамки. Мы и суммы то не знаем, поэтому весь наш разговор предположительный. Если хотите, посидели мы с вами, пофантазировали, и стало нам легче, а значит и разговор оправдан.

Николай улыбнулся и, как показалось Валентине, немного заерзал на стуле, видимо, давая понять, что пора и честь знать.

– Вы испугались? – удивленно и одновременно огорченно спросила журналистка.

– Испугался? Нет. Почему вы так решили?.. Просто доказать мы ничего не сможем. А поболтать – поболтали. Да и старое ворошить, может быть, иногда надо, но не всегда полезно.

Чернова поднялась со стула.

– Извините, Николай, спасибо, что поговорили со мной. Многое узнала, но не думала, что так все закончится. И все равно спасибо.

Уже дома Валентина, неоднократно перебрав в памяти разговор, поняла, почему он так поступил. Наверное, действительно сейчас ничего нельзя изменить, доказать. Все сроки давности вышли. И не хочет опер ворошить старое официально. Поговорить в частной беседе – пожалуйста, но не открыто и публично. Он мыслил другими категориями – преступление, преступник, тюрьма. Но есть общественное мнение, где соринка сомнения может вызвать элементарную бурю. Не получит она и бури, но хоть на пенсию его отправить пораньше, вернее уйдет сам и не с почетом в душе. С сомнением и страданием, пусть этот гад сам себя сгложет. А если у таких совесть – возникал подспудно вопрос? Может и нет. Но на фоне современного благополучия – это будет удар. И она ударит его прошлым, не высказывая конкретики, фактов и доказательств.

* * *

Кэтвар прикрыл веки. Почему-то внезапно захотелось полежать молча, что бы никто не мешал и подумать, поразмышлять, вспомнить прошлое и, может быть, что-то наметить на будущее. Мысленно пронеслась перед глазами вся осознанная жизнь, лица друзей и недругов. Остались почему-то два – Михась и Чернова. Умница Михась и, хлебнувшая горя, Чернова. Разные люди…

Вспомнилась внезапно сенсация, всколыхнувшая Россию. Политик областного масштаба на пресс-конференции резко сменил тему. Стал рассказывать в подробностях, как использовал служебное положение в целях личного обогащения, как обкрадывал бюджет, налогоплательщиков. С истинным раскаянием выкладывал всю правду-матку о своих махинациях и заверял, что никогда более не станет делать подобного, а будет истым служителем народа и Отечества. Политик вернул украденное народу, области. И его не сняли с должности, он стал популярен и уважаем. Потянулась цепочка и к другим политикам-прихватизаторам…

Кэт улыбнулся. «Нет, масштабнее надо мыслить, шире и глубже»… Мысли были уже далеко, проносились над Москвой, вызывая шквал сенсаций и бурю эмоций. Он представлял лица журналистов, захлебывавшихся от потоков ошеломительной информации. «Да-а-а, потрясет Россию… Но она переварит и успокоится. А как быть с Америкой, Европой? Там принято нашкодившим политикам подавать в отставку»…

Кэтвар встал с дивана. Пора собираться в дорогу – великие дела ждут героя и великие перемены…