Текст книги "Ангел возмездия (СИ)"

Автор книги: Борис Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

– Я готов хоть сегодня в Москву вылететь, переговорить с директором ФСБ и начальником главного управления охраны. Это разные ведомства…

– Да, Коля, надо лететь и прямо сейчас. Это что же творится? Я прямо сейчас вертолет вызову.

– Спасибо, Таня, – перебил ее Кэтвар, – лететь никуда не надо. Дослушайте меня сначала.

– Извини, Кэт. Говори, мы тебя слушаем.

– Так вот, я еще раз повторяю – лететь никуда и никому не надо. Мы сделаем все по-другому и намного эффективнее.

Кэтвар вкратце объяснил суть предлагаемых мероприятий, которые все приняли на ура.

Компания наконец-то смогла вздохнуть от дум и заняться собой. События теперь уже развивались самостоятельно и по плану.

Михась улегся прямо на траву, сорвал лепесточек черники, взял в рот, всматриваясь в небо. Голубое, оно казалось безмерным, глубоким и необъятным. Потихоньку, почти незаметно, плывут в вышине или даже парят перистые облака, выделяясь белизной на бездонной сини. Казалось, никто не дотянется до макушки этого неба – ни самолет, ни ракета. И самая быстрая на свете мысль не долетит до глубин этой бездны, потому что никто не знает, где она начинается и где заканчивается.

Михась почувствовал себя маленьким, никчемным и беспомощным существом среди огромнейшего пространства, подвластного только времени, измеряемого миллионами и миллиардами лет. Его жизнь даже не проблеск, а его микронная доля в сравнении с временами вселенной, но и она тянется долго, а заканчивается почти мгновенно.

Он перевел взгляд на землю. Здесь все казалось реальным, объемным и близким. Маленькие муравьи бежали по свои делам, сновали туда и сюда, но он знал, что здесь все по правилам и нет никакого хаоса. У каждого свое место в жизни, а значит и надо занимать именно это место.

От мыслей его отвлек Кэтвар.

– Извини, Кэт, задумался немного. Так что ты говоришь?

– Мы так и не договорили… про мою идейку.

– А-а-а… мы с Татьяной посоветовались, решили кроме тебя и Марины никого в это больше не посвящать. Понимаешь, Кэт, не созрели еще люди для этого, не созрели. Сейчас в обществе есть финансовая дискриминация, пропасть между богатыми и бедными, которая день ото дня растет. А с твоей идейкой появятся и другие пропасти. Кто-то захватит идею в свои руки и начнет лепить суперсолдат, музыкантов, трактористов, поэтов, каменщиков, ученых… И все они станут работягами различных рангов. Все! А на «олимпе» воссядет малая кучка, которая и будет править. И на нее уже не будут распространяться общие законы, они сами и будут законы.

– Я так понял, что ты здорово продвинулся в этом вопросе, практически завершил теоретический курс. – Восхищенно уточнил Кэт.

– Да, это так.

– Ну вот, на мне Стас все и проверит. На Марине еще можно. А потом и у Стаса все заберешь. Прибор лучше уничтожить, а чертежи и формулы спрятать в надежное место. И не говорить об этом никогда более в ближайшие десятилетия.

Забеспокоился Шарик, вскоре и люди услышали приближающийся шум вертолета. Прилетевших журналистов переправили с островка на материк и дали первое интервью. Потом засняли всех сотрудников охраны и оставили капитана наедине с журналистами.

Кэтвар с Мариной и Михаси ушли в домик.

– Я, честно говоря, не понимаю тебя, Кэт. Зачем ты позволил им беседовать с капитаном наедине? А вдруг он наплетет им что-нибудь такое…

– Не переживай, Коля, он же не совсем глуп и понимает, что засветился. Если он не расскажет сейчас все, как есть, то его просто напросто уберут в камере. Организуют что-нибудь в виде инфаркта или повесится он, якобы сам. Такие свидетели или обвиняемые не нужны. А не будет его – и расследовать нечего. Он все понимает и сделает выбор. Или рассказать и получить срок, или промолчать и получить смерть от своих. Но, думаю, он не назовет конкретного лица, отдавшего приказ – за это тоже можно внезапно скончаться в камере. А так – он дает показания, и изменить уже ничего нельзя, и убирать его нет смысла. Он остается жить. Отсидит свое и выйдет. Я поэтому и пригласил журналистов первыми, что бы могли улететь и обнародовать все. Прокуратура с «фэйсами» позже прибудут. И все это разные ведомства – не сговорятся они.

Кэтвар закурил сигарету, подошел к окну.

– Вон, смотрите, как его журналюги обступили, все свои микрофоны готовы прямо в рот запихать. Колется, капитан, вовсю колется. Это же сенсация. Сейчас журналисты обратно побыстрее запросятся, что бы вечером в эфир весь материал пустить. Газеты разными заголовками запестрят, в новостях неделю эти события показывать будут. Сейчас с капитаном закончат – за спецназ примутся. С ними быстрее управятся, скопом всех снимать станут.

– Да-а-а, – Татьяна отошла от окна. – Варит у тебя, Кэт, голова в таких вопросах. Я бы к директору полетела – и в результате толку бы не было. Так, затишье на некоторое время.

– Вот именно, затишье, – поддакнул Михась.

– Все, ребята, нормально, дело сделано, – облегченно вздохнул Кэтвар. – Пойду, намекну журналистам, что скоро ФСБ с прокуратурой прибудут, а они могут и изъять все пленки в интересах дела. Если бы лодку не дали – вплавь до вертолета добрались бы, но улетели. – Кэт рассмеялся.

* * *

Лазареву повезли в суд. Прошло два месяца, как ее посадили на нары и дело, на удивление, не затянулось, не продлялось ни разу. Кто-то железной рукой вел его по намеченному пути, не сбиваясь.

Она ехала в автозаке, вспоминала свой первый день в камере, как было не просто все…

Девушка, молодая девушка впервые переступила порог камеры СИЗО. В глазах слезы, на сердце боль и в душе отчаяние – почему ее поместили сюда, почему перевернули все с ног на голову и посадили невинную, почему на свободе остался настоящий преступник, который хотел надругаться, да еще и оговорил ее? Почему никто не верит ей, не видит ее страданий и боли? И кто ответит за все?

Часто, лежа на тюремной койке, она задумывалась над этим и всегда внутренний голос утверждал: «Ответят, за все ответят». Она не знала и не понимала, откуда он приходил, этот голос. Иногда отдаленный, иногда почти явный, он пугал ее своим убежденным напором, неоспоримостью и уверенностью. Рождался внутри и реже подсказывал, как бы извне, тогда она вздрагивала и озиралась.

Наталья улыбнулась, вспоминая свой первый день в камере, первые часы и минуты.

Зашла, слыша, как захлопнулась за ней дверь, лязгнули металлические задвижки. Двуярусные кровати, женщины разных возрастов и запах, этот ничем не передаваемый спертый запах немытого тела, курева и параши. Она не знала, что делать и чувствовала, почти физически ощущала любопытные взгляды сокамерниц. Стояла так долго, как ей показалось, очень долго. Потом голос из дальнего угла позвал ее безапелляционно:

– Иди сюда, рядом со мной будешь.

Она подошла, видя, как собирает со злостью свои монатки молодая женщина, которая спала здесь ранее. Сдвинутые кровати рядом и в самом углу здоровая мужиковатая баба средних лет.

– Как зовут-то тебя, девочка? – спросила она.

– Наташа.

– Наташа… это хорошо! Устраивайся поудобнее, вечерком на гитаре сыграем.

– А я не умею, – оправдывалась Наталья.

– Это ничего, научим. Главное, что бы нравилось.

– Конечно, мне нравится гитара.

– А то… еще бы… – баба захохотала, и ее поддержали все в камере. Потом властно бросила. – Цыц все, – и все враз смолкли.

– А вас как зовут? – в свою очередь спросила Наталья.

– Сашей будешь звать.

Лазарева не знала тогда фени, зоновского языка, и не ботала на нем. Она не знала, что гитара – это женский половой орган, что Саша – кобёл, женщина, выполняющая роль мужика. В этой камере она была же еще и паханшей.

Вечером Саша пододвинулась ближе, гладя ножки и тиская грудь новенькой.

– Что вы делаете? – возмутилась Наталья, соскакивая с койки.

– Не кочевряжься, девочка, тебе понравится. Иди сюда, моя милая.

– Я вам не милая, – огрызалась Наталья, пятясь потихоньку на середину камеры.

Там ее уже поджидали. Двое схватили за руки, что бы силой притащить к Саше и держать, пока она не насытится, не получит удовольствие. Перепадет и им кое-что. Скольких девчонок таким образом портили в камерах и на зонах? Кто подсчитывал, вел такой счет?

Наталья чуть согнулась и сильно ударила локтем по печени одной из шестерок. Освободившейся рукой врезала под дых другой.

– Ах, ты паскуда, – заматерилась Саша, вскакивая с кровати. Всей своей массой ринулась к Наталье, что бы раздавить, растоптать и унизить. Раз и навсегда поставить на место.

Наталья перенесла вес тела на одну ногу, ударила резко с поворотом пяткой в челюсть. Саша рухнула, как подкошенная, а Наталья подтащила ее за волосы к параше, ткнула мордой в унитаз и с остервенением спросила всех:

– Ну-у… кто еще хочет попробовать моего тела?

Пошла в угол, не дожидаясь ответа, скинула на пол все Сашино с кровати и разместилась там. Раз и навсегда. Приказала, начинающим приходить в себя шестеркам, отодвинуть вторую кровать подальше и замолчала.

Голос, внутренний голос твердил: «Правильно, все правильно сделала». Наталья никогда не дралась ранее, но не она – голос руководил ее действиями.

Коблиху увезли на больничку со сломанной челюстью. Еще раз и последний пришлось Наталье руководствоваться голосом. Саша, решив отыграться, подослала ночью убийцу. Сквозь сон Наталья ударила пальцами в горло, нож выпал из рук шестерки и она рухнула почти замертво. Врачей не вызывали, с трудом, но откачали шестерку сами. С тех пор Наталью не трогали, никто не соглашался на нее покушаться – себе дороже.

Наталью везли в суд и, наверное, в последний раз. Прошло уже несколько судебных заседаний, и она поняла, что ее осудят. Представитель обвинения из кожи вон лез, доказывая ее вину, фальсифицируя материалы, а ее адвокат смотрел сквозь пальцы на происходящее в суде и заинтересованно только на ее ножки. Сегодня последнее заседание. Объявят окончание судебного следствия, прения сторон, ее последнее слово и все… дальше зона и наверняка на большой срок.

Что-то ойкнуло внутри… Голос, вернулся внутренний голос, и появилась уверенность – ее оправдают.

Началось судебное заседание. Наталья не узнавала своего адвоката. Он не выглядел безразличным, не смотрел сально на ее ножки и как-то внутренне был собран и сосредоточен.

– У обвинения есть еще свидетели, ходатайства, – обратился судья к прокурору.

– Нет, ваша честь. Со стороны обвинения все свидетели допрошены и доказательства представлены в полном объеме.

Прокурор с самодовольной ухмылкой глянул на адвоката.

– Со стороны защиты?

– Ваша честь, настоящее судебное заседание не объявлено закрытым, и я заявляю ходатайство о возврате прессы в зал заседания, которую по неизвестным причинам судебные приставы удалили.

В зале повисла тишина. Никто не ожидал такого хода от адвоката.

– Принимается, – судья стукнул молоточком.

В зал возвращалась пресса, судья и прокурор поморщились от присутствия телекамер.

– И еще, ваша честь, я бы хотел задать несколько вопросов потерпевшему, уточнить некоторые детали.

– Потерпевший, встаньте, пожалуйста, ответьте на вопросы защиты.

– Скажите, господин Смортковский, когда вы познакомились с обвиняемой?

– Я протестую, ваша честь, – вскочил прокурор, – потерпевший никогда не был знаком с обвиняемой.

– И я выражаю протест, ваша честь, обвинение отвечает за свидетеля, в частности за потерпевшего, оказывает давление…

– Протест адвоката принимается. Стороне обвинения делаю замечание. Потерпевший, ответьте на вопрос защиты.

Пресса, сидевшая до этого в скуке, засуетилась, предвкушая что-то необычное.

– Я действительно никогда не был знаком с обвиняемой, – начал Смортковский, – узнал ее имя только на следствии, – прокурор самодовольно улыбался, – но давно присматривался к ней, не знакомясь и не подходя близко. А когда в тот злополучный день она поравнялась случайно с моей машиной, я толкнул ее и силой затащил в салон. Увез в тот самый подвальчик, где и пытался ее изнасиловать. Вот все, как было на самом деле.

Зал загудел, судья стучал молотком и требовал тишины. Адвокат продолжал:

– Значит, вы утверждаете, Смортковский, что силой похитили гражданку Лазареву, увезли ее в подвал и там пытались изнасиловать.

– Да, именно это я хочу сказать, – добавил потерпевший.

– Я протестую, ваша честь, – вскочил прокурор, но так и не выразил суть протеста.

– Ваша честь, – заявил адвокат с иронией, – позвольте и мне выразить протест, обвинение уже не первый раз вмешивается в ход допроса, пытаясь своими действиями сбить с толку потерпевшего.

– Принимается, – судья нервно стукнул молотком. – Прокурор, вам еще раз делается замечание.

– Господин Смортковский, – продолжил адвокат, – прошу уточнить, а кто вам тогда, простите, отрезал яйца?

В зале снова воцарилась небывалая тишина.

– Никто не отрезал. Она, – он указал пальцем на Лазареву, – точно не отрезала. Я ее связал и хотел изнасиловать. Разорвал блузку, ножом разрезал бюстгальтер, снял трусики, сам разделся полностью. А тут в дверном проеме какой-то тип появился в балахоне. Я кинулся на него, голый был, хотел хозяйство свое руками прикрыть, а нож в руке был, острый нож. Вот и отрезал случайно сам.

– А тот тип в дверном проеме?

– Не знаю, – Смортковский пожал плечами, – появился и исчез внезапно. В подвал даже не заходил.

– Значит, вы утверждаете, что яйца отрезали себе сами?

– Да, именно так все и было. Случайно отрезал, сам.

– Тогда еще один вопрос, – продолжал адвокат. – Почему вы оговорили госпожу Лазареву, написали на нее неправдоподобное заявление?

– Я тогда сильно расстроился, вне себя был от ярости. И девчонку не поимел, и яиц лишился по собственной дурости. А тут мне еще подсказали, что ее наказать можно. Вот я и написал это заявление.

– Кто подсказал?

– Мой папа. Я все ему рассказал, а он мне посоветовал по-другому сделать, что бы бабам неповадно было.

– Значит, вы рассказали отцу, что пытались изнасиловать Лазареву и яйца себе сами отрезали.

– Может не совсем так. – Задумался Смортковский. – Я рассказал, что хотел трахнуть ее, а яйца случайно ножичком зацепил. Отец убедил меня, что если свалить всю вину на нее, на Лазареву, она не сможет оправдаться, а следователя он заставит вести дело в нужном русле. Он тоже считал, что виновата она, Лазарева.

– Простите, – перебил его адвокат, – вы же сами себе отрезали.

– Да, сам отрезал. Но из-за нее же. Если бы я ее трахать не повез – и яйца бы были целы.

Зал словно очнулся и загудел.

– А вы циник, оказывается, Смортковский, – адвокат криво усмехнулся.

– Я протестую, – заверещал прокурор, – это оскорбление потерпевшего.

– Протест отклоняется, – судья стукнул молотком. И тихо, почти про себя, прошептал: – Да пошел ты… мудак.

– И последний вопрос, Смортковский. Кто ваш отец?

Он ухмыльнулся во вновь повисшей тишине.

– Я ожидал этого вопроса и не стану скрывать. У нас фамилии разные, но мой родной отец – председатель суда.

Зал просто взорвался… журналисты выбегали пачками, что бы донести первыми эту сенсацию до своих читателей, слушателей и телезрителей. И судья уже не владел залом, вынужденно объявив перерыв на полтора часа.

* * *

В этот тихий августовский вечер областной городок Н-ск кипел своими страстями. Это был день, скорее вечер, журналистов, их взрывных сенсаций. Заголовки газет, вышедших тиражом, превышающим обычный в несколько раз, и раскупленных очень быстро, пестрели особенными заголовками. «Коррупция в третьей власти», «Невиновную освободили в зале суда», «Насильник-евнух сел за решетку», «Покушение на жизнь Михася», «Убийство по приказу», «Председатель суда – может ли судить других?», «Спецназу приказано убивать». Все новости на телеэкранах – только об этом.

Еще неделю не утихал журналистский бум, потом все стало стихать, вернувшись на круги своя. И только отдельные всплески появлялись на страницах газет и телевидении.

Наталья Лазарева осталась довольна, она получила компенсацию за незаконный арест и содержание под стражей, стала другим человеком – уверенным и сильным. А вместе с ней радовался и человек в капюшоне, оставшийся за кадром событий. Одного только не могла она понять и осознать – как, почему изменил в последний момент свои показания Смортковский? В проснувшуюся совесть почему-то не верилось… Где-то наверху решали вопрос с его папой, но пока преступник продолжал судить других людей и тянулось это практически год.

* * *

Старая кочегарка советских времен… Котлы и оборудование недавно поменяли, и теперь она зажила своей новой жизнью, отапливая деревянные двухэтажки вокруг и давая горячую воду.

Зуб отсидел свой положенный срок в другой области еще год назад. Устроился на работу, стал законопослушным гражданином и когда менты перестали его проверять периодически, переехал сюда.

Здесь ему купили квартирку в соседней двухэтажке, и устроили на работу в кочегарку. Он был доволен. Никто не знал его прошлого, как и клички Зуб, уважительно называли Михалычем и были довольны. Не пьющий кочегар – редкость для таких небольших заведений, которые еще и находятся на окраине города.

Михалыч не то, что бы не пил совсем, пил и бывало изрядно, но на работе никогда не употреблял даже пиво, смены не пропускал, готовый всегда подменить других. Его ценили и за него держались.

Сегодня его смена и он опять ждал посетителей за полночь. Приехали около трех ночи, быстро затащили целлофановый мешок, бросив его у топки, оставили десять курей и укатили. Без куриц больше Михалыч мешков не принимал.

Оставшись один, он закрылся изнутри, раскачегарил посильнее топку и бросил мешок целиком. Зуб уже не смотрел, что делается за дверцей топки, знал и не один раз наблюдал, как корежится в огне человеческое тело. Разжег паяльную лампу и стал ждать, периодически подкидывая в топку уголь.

Через час забарабанили в дверь. Он усмехнулся и пошел открывать.

– А-а, это ты, сосед, опять со своим бредом. Я же тебе уже говорил – ничего я здесь не жгу, отстань и не ходи сюда больше. По-человечески прошу – не ходи, не мешай работать.

Зуб собрался закрыть дверь, но другой голос властно остановил его.

– Подожди, Михалыч, не суетись.

– А-а, участковый, заходи – гостем будешь. А ты куда прешься? – остановил он старичка соседа. – Нельзя сюда посторонним. Чего приперся?

– Да подожди ты, Михалыч, не суетись, – урезонил его участковый. – Тут вот какое дело… Гражданин утверждает, что вы трупы ночами сжигаете. Приходит машина, что-то выгружает, а потом запах на всю округу, запах паленого мяса. Постой, Михалыч, да я и сам этот запах чувствую.

– Э-э-э-э, – покачал головой Михалыч, – гнида ты, а не сосед. Не спится тебе, вот ты и ходишь, вынюхиваешь, а потом сочиняешь разные басни. Из-за таких, как ты, в 37-ом порядочных людей расстреливали. Пойдем, покажу тебе, что я здесь жгу, – обратился он к участковому, – а ты, гнида, здесь стой, еще раз сунешься – лично в топку брошу. Шутка, – засмеялся Михалыч.

Запах стал действительно нестерпимым, Михалыч ойкнул и побежал бегом. За ним участковый и старичок-сосед.

Картина предстала неприглядная – работающая паяльная лампа, а перед ней горящая курица. Рядом девять уже опаленных. Михалыч заматерился, потушил огонь, бросил соседу с неподдельной злостью:

– Видишь, какие я здесь трупы жгу. Из-за тебя, блин, точно один труп сгорел. Иди отсюда – что б я тебя больше не видел.

– Ты извини, Михалыч, – оправдывался участковый. – Я просто обязан реагировать на сообщения граждан.

– Да какой он гражданин – стукач поганый, – все еще возмущался Михалыч. – Ладно, майор, я зла не держу. Все нормально. Но где-то мне надо этих курей палить. Почитай каждую смену из деревни знакомые привозят – две себе за работу оставляю, восемь утром отдаю. Вот так и живу, подрабатываю на курях. – засмеялся Михалыч.

Посмеялся и майор, потом встал, протянул руку.

– Добро, Михалыч, пали курей дальше – никто тебя больше трогать не будет. Я и не верил этому, задолбал он своими жалобами уже всех. Не спится старому, бродит по ночам, вынюхивает все, а потом придумывает свои версии. Завтра расскажу в участке – с хохоту помрут.

Майор ушел, Зуб присел на лавку, вздохнул, вытирая со лба испарину – пронесло. Подкинул еще угля в топку, а утром разбил молотком крупные, не успевшие сгореть кости, и следов не осталось. Запах – так он улетучился.

Зуб налил себе в кружку чай, крепкий, как любил пить в зоне, но не чифир. Смаковал потихоньку, обдумывая последние события, взвешивал все за и против. Заново в тюрьму не хотелось, поэтому «обсасывал» каждую деталь, каждую мелочь. Последние три месяца работал активно. Каждую неделю по трупу, а то и два сжигал. Поработает с годик еще и исчезнет, деньжат подкопит – надо исчезать вовремя.

С курицами он придумал отлично, а вот со старичком надо было что-то решать. Оставлять его здесь нельзя, надо подготовить естественную смерть, не убийство, в крайнем варианте – несчастный случай. Крепкий еще старик, старой закалки, такого пугануть – от инфаркта не помрет. А может, помрет? Зуб почесал пятерней затылок, в голову ничего подходящего не приходило, но и оставлять вопрос не решенным нельзя. Думал, усиленно думал, но пока тщетно. Мог бы и живого в топку сунуть – и нет человека, но станут ходить менты, расспрашивать. Ни к чему это.

Он похрустел новенькими купюрами в кармане, отложил половину на черный день. Оставшейся суммы за глаза хватит нагуляться с девками, сдал смену напарнику и ушел домой.

Ситуация со старичком сама собой разрешилась через два дня. Переключился он с кочегарки на бомжей, те, известное дело, все к рукам приберут, что плохо лежит. А он со своими вопросами – где, когда, да откуда взял? Вот и прибили его по пьянке, утром очухались и заявили сами.

* * *

Людка сидела у зеркала, красилась. Сначала ресницы, потом подвела глаза, наложила тени и в последний момент румяна на щеки. Критически осматривала себя, кое-где поправляя штрихи. Румяна не понравились своим оттенком, знала, что у Надьки есть подходящие, спросила подруг:

– А Надька где?

– Директорша позвала. Что-то долго ходит…

– Тройку сегодня по химии схлопотала. Ее же на медаль тянут, вот, наверное, директорша и вызвала, пропесочит и отпустит, – пояснила другая подружка.

В спальню вошла Пыхтина.

– Где Надежда, почему я должна ее ждать?

– К вам же ушла, – пояснила недоуменно одна из воспитанниц. – Я ей сказала, и она ушла сразу же.

– И что, полчаса ходит где-то? Так, быстро найти и ко мне.

– Быстро найти и ко мне, – передразнила директоршу одна из воспитанниц. – Ладно, девчонки, пойдем, поищем.

Через час одноклассницы все вместе зашли к директорше.

– Людмила Юрьевна, Надьки нигде нет. Все осмотрели – нет нигде.

– Так, что это еще за новости – нет нигде. Сейчас узнаем, – Пыхтина набрала номер телефона проходной. – Степаныч, кто за ворота в последние пару часов выходил? Так… понятно, – она положила трубку, объявила девчонкам: – Никто не выходил, значит здесь она, ищите и через час все у меня в кабинете. Все, – подчеркнула она, – идите.

Но и через час, два и три, и через день Надежда не нашлась.

Пыхтина возмущалась, ее детский дом считался лучшим в области, а тут такой подарочек…

Опрос подружек ничего не дал, в милиции завели розыскное дело, расклеили фотографии, объявили по телевизору и стали ждать.

* * *

Вовка Салацкий сидел расслабившись, потягивал с утра пиво, наворачивал красную икру ложкой, любил именно так поесть, и ни о чем не заботился. Жизнь прекрасна! Трехкомнатная квартира в центре города, дорогая импортная мебель, метровый плоский телевизор в зале и по небольшому в каждой комнате, музыкальный центр, машина… Все было у Вовки в его 25 лет. Квартира от родителей досталась, а мебель и все остальное он приобрел сам. В принципе, он нигде не работал, числился у знакомого в частной фирме, что бы, если понадобится, взять соответствующую справку. Вольный парень на вольных хлебах.

Вчера он дал объявление в газету и ждал звонков. Всегда был уверен, что на его объявление откликнутся, в городе квартирный вопрос стоял остро, а он предлагал жилье. Он не сдавал в аренду комнаты, он пускал на квартиру одиноких молодых женщин, желательно студенток.

Телефон звонил и довольно часто, «грубый» отбор он проводил прямо по телефону, остальных приглашал на дом в разное время. Оставалось потом выбрать кандидатку из имеющихся, и вопрос решен, денежки в кармане.

Первый звонок в дверь застал его врасплох – Вовка думал о бывшей девчонке, которая жила у него прежде, и даже вздрогнул. Подскочил, схватил пиво с икрой, унося на кухню, и пошел открывать. Глянул в глазок – две девушки. Почему две? Спросил:

– Кто?

– Мы насчет квартиры, – ответила одна из них.

Вовка открыл дверь.

– А почему вас двое? Я же одну комнату сдаю.

– Но, может, мы вдвоем как-нибудь уместимся? Но, если нет, то нет.

Вовка подумал немного.

– Ладно, заходите – чего в дверях разговаривать.

Девушки зашли, Вовка пододвинул им тапочки, подождал, пока снимут туфли, и провел в комнату.

– Вот эту я сдаю. Раньше это была спальня родителей, поэтому кровать большая. Шкаф, тумбочки, светильник, телевизор – все сами видите. Обедать можно на кухне, – он провел их туда, – пользоваться холодильником, электроплитой, микроволновкой. А условия пойдемте обсуждать в зал.

Вовка усадил их в кресла, сам устроился на диване, убавил звук телевизора.

– Хотелось бы, что бы вы немного о себе рассказали. Кто, откуда, почему без жилья и так далее. Может чай, кофе? – предложил он.

– Нет, спасибо, – застеснялись девчонки.

– Тогда рассказывайте…

Они еще немного «помялись», видимо первый раз в такой ситуации и не знали с чего начать.

– Я Таня, а это Ирина, мы подружки и из одной деревни. Приехали в институт поступать. Поступили, а вот мест в общежитии нет. Хотелось бы вдвоем, вместе снять комнату, так и дешевле и лучше. Вот… и все, собственно.

Вовка пока молчал, откровенно разглядывая их и, приводя, тем самым, в некоторое смущение. Татьяна – высокая девушка, около 180 сантиметров, как раз была ростом с него. Шатенка с карими глазками, длинными ногами и короткой стрижкой. Грудь второго размера, безошибочно определил он. Ирина – напротив, небольшого ростика, что-то около 164 сантиметров, стройная брюнетка с третьим размером груди.

– А откуда вы приехали, где ваши родители? – наконец спросил он.

– Мы из Мироновки, – ответила Татьяна, – это километров триста отсюда. Мама дояркой работает, личное хозяйство есть – корова, свиньи, утки, гуси, куры. Папа год назад умер, вдвоем мы с мамой остались. Вот еще Ирина с нами живет, как сестра родная. Мы ее из детдома взяли еще маленькой. Теперь вот всегда вместе.

– Понятно, – резюмировал Владимир. – Где-то уже подыскивали квартиру, спрашивали?

– Спрашивали, подыскивали, – вздохнула Татьяна.

– Значит, примерно, цены знаете, – констатировал Вовка.

Татьяна покачала головой.

– Знаем… Неподъемные они для нас. Но мы можем что-то по дому делать, полы мыть, убираться, обед варить. Мясо из деревни привезем, картошки на всю зиму, – затараторила Татьяна.

Вовка заулыбался.

– А со здоровьем у вас как?

– Нормально, здоровые, – удивилась такому вопросу Татьяна.

Владимир рассмеялся.

– Да ты не удивляйся, что я про здоровье спросил. Просто подумал, а может Ирина – глухонемая? Молчит все время.

Теперь рассмеялись уже они обе, но все равно сдержанно и натянуто.

– Не молчи, Иринка, правда, скажи что-нибудь, – подтолкнула ее Татьяна.

– А что говорить, ты же все верно рассказываешь.

– Ну вот, и твой голосок услышали. А парни то у вас есть? Женихи?

– Какие там женихи в деревне – три кола, три двора, а посередине один парень. И тот пьяница.

Вовка снова рассмеялся.

– Я сейчас, – встал он с дивана.

Вернулся через пару минут с кружками чая, поставил печенье, конфеты.

– Угощайтесь. Я тут подумал, – издалека начал он. – Конечно, 15 тысяч вашей маме не потянуть. Да и самим одеться надо, по мелочам подкупить что-то. И мне хозяйка в доме нужна. Можно и вообще с вас денег не брать. Про любовь, я естественно, не говорю, но вот сексом заниматься можно. А вдруг потом полюблю кого или обоих сразу, – он рассмеялся. – Ладно, вы тут подумайте, обсудите вопрос, а я пока на кухне другим делом займусь.

Вовка ушел, оставив их одних. Так он поступал со всеми девчонками, но вот с двумя одновременно он еще ни разу не договаривался. И то, что они не ушли сразу, вселяло надежду на положительный ответ.

Он заглянул в холодильник, продуктов достаточно и если даже не они, Ирина с Татьяной, то кто-то сегодня все равно накроет ему на стол. Он закурил сигарету, достал недопитое пиво и медленно, с удовольствием попивал.

Прошло минут десять, и Владимир вернулся в комнату.

– И что решили, девочки? Остаетесь?

– А как же с двумя сразу-то? – в свою очередь спросила Татьяна, уже оглядывая его по-другому.

– Но почему сразу? – улыбнулся Вовка – Сначала одна у меня в комнате остается, завтра другая. А на кухне мы все вместе. Если кто-то влюбится, тогда по-другому решать вопрос станем. Я полагаю, что вам еще надо немного подумать.

Он снова ушел на кухню, закурил и почему-то занервничал. Вернулся в комнату уже быстрее, чем в прошлый раз.

– И что, что вы решили?

– Мы… мы согласны, – ответила Татьяна и покраснела.

– Вот и славненько, – вздохнул, расслабляясь, Владимир. – Словно камень с души спал. Давайте детали обсудим, не люблю недоговоренностей.

– Мы тоже не заинтересованы в утечке информации, не хотим, что бы подружки по институту и мама, особенно, знала об наших отношениях. Вы об этом хотели поговорить?

– В принципе, да, об этом. Кстати, меня Владимир зовут. И еще… собственно, ничего больше. Будем жить одной семьей, все, что в холодильнике есть, не мое, а наше. Мужские тряпки вам не нужны, как и мне женские, так что делить нам нечего. Все, девочки, осваивайтесь сами и на стол накрывайте, пора обедать. Вы у себя дома.

Они как-то неуверенно переглянулись. Владимир подбодрил их:

– Давайте, девочки, давайте… Смотрите все сами – где посуда, где продукты, не стесняйтесь, вы же у себя дома, две хозяйки. Чего не найдете – спросите.

– Правда что ли? – все еще неуверенно спросила Ирина.

– Нет, кривда. Конечно, правда, – Владимир улыбнулся.

– Ура-а-а! – закричала, подскакивая Татьяна, обняла Ирину и все еще сдержанно поцеловала Владимира в щечку. – Спасибо, – и застеснялась, краснея.

Обе убежали на кухню, просмотрели все шкафы гарнитура, основательно проверили холодильник и остались довольны. Володя понял, что они никогда не пользовались микроволновкой и плохо себе представляли принцип ее работы, какой посудой необходимо пользоваться. Объяснил все и про электроплиту без конфорок.

Хозяйственность в них чувствовалась сразу, лишние продукты на стол не выставлялись – больше, чем требовалось троим, и сервировка была на высоте. Многие городские девчонки так не умели оформить стол, да и вообще не умели готовить.