Текст книги "Ангел возмездия (СИ)"

Автор книги: Борис Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

– Да потому…Где, например, нижнее белье, где джинсы, брюки, капри, где колготки, рейтузы. Куртки осенние, весенние, головные уборы. Все – ставлю вам четверку за выполнение задания. На двоих. Так что, идите и дорабатывайте. Идите, идите и нечего на меня так смотреть. Двоечницы…

Владимир легонько подтолкнул их с дивана.

– Но… это же…

– Что, это же? – Салацкий перебил Ирину. – Стоить будет много?

– Конечно, много, – подтвердила Татьяна.

– Много, не много, а нам хватит. Идите и дописывайте, а я проверю. Вы же теперь городские девчонки и про телогрейки забудьте. Мои жены должны быть одеты в лучшее и отговорки не принимаются. И без сюсюканья.

Владимир, выпроваживая девчонок, как бы предотвратил их слова благодарности и обнимания с поцелуйчиками. Стал дальше смотреть телевизор.

Из магазинов вернулись домой ближе к вечеру. Владимир видел, что девочки немного в шоке от покупок и его это радовало. Деревня деревне рознь и, по крайней мере, в их Мироновке никто о такой одежде и не мечтал.

– Так, девочки, – обратился к ним Владимир, – вы еще разок все примерьте, покрутитесь перед зеркалом и собой, а потом все развесьте в шкаф. К сожалению, вынужден вас покинуть – дело не терпит, надо и поработать немного. Специально на ужин ничего не готовьте – позвоню, как освобожусь. Тогда и придумаете чего-нибудь вкусненькое на скорую руку.

Салацкий ушел, оставив ошарашенных девчонок одних. Надо было возместить потраченные деньги.

Владимир ехал по городу и даже не знал, куда он едет. Ехал и думал – кому позвонить, кого выцепить. Знакомые девчонки проститутки еще были, но сейчас почти вечер и у них начнется работенка. Может кто и взял выходной на этот день, но наверняка определился, как его провести.

Перед глазами мелькнула фигура, в душе екнуло, и педаль тормоза резко ушла в пол. Как, откуда она появилась перед капотом машины, Салацкий так и не понял. Отдышался немного, приходя в себя, потом вышел, что бы отругать девушку, но толком и сказать ничего не мог. Испугался сильно. А она улыбнулась и спросила:

– Подвезете?

Сердце еще бешено колотилось, внутри все дрожало, и он так ничего и не ответил. Махнул рукой, приглашая в машину. Сел за руль и поехал. Через квартал пришел в себя и остановился, не стал ничего говорить о том, что чуть не задавил ее.

– Куда тебя подвезти?

– Не знаю… куда-нибудь, – ответила незнакомка и улыбнулась.

– В смысле? – ничего не понял Владимир.

– Хоть в смысле, хоть без смысла, – она снова улыбнулась, – отвези куда-нибудь.

– Не знаешь, куда тебе надо? – удивился Владимир.

– Не знаю, – она немного помолчала. – Чего же вы такие пугливые? А еще мужики… Ладно, все равно узнаешь – в розыске я и ехать мне некуда. Так что, если хочешь побыть со мной, отвези куда-нибудь. Мужиков давно не видела, соскучилась. А потом я и сама определюсь.

Салацкий смотрел на нее и ничего не понимал. Улыбается все время, ведет себя непринужденно и совсем не похожа на зэчку.

– А за что в розыске?

– На тебе – приехали. Девушка ему себя предлагает, а он вопросы задает глупые. – Она засмеялась. – Да ты не бойся, я не убийца. Я из психушки сбежала, надоела из себя дуру корчить и подстраиваться под их диагноз.

– Еще не лучше, – промямлил Владимир.

Незнакомка откровенно расхохоталась.

– Нет, ты не бойся – я не буйная. Всего лишь политическая коровка. Но божья коровка. Знаешь, какой у меня диагноз?

Салацкий пожал плечами.

– Прыщи на зубах, – она опять рассмеялась. – Поэтому и улыбаюсь всегда, показываю зубы, что бы все видели. А еще у меня перхоть на языке завелась, и зубная паста из груди идет. Не веришь? Помни груди – сам увидишь. – Незнакомка обнажила одну грудь. – Да ты не бойся, потрогай, – и захохотала опять.

– Ну-у-у… попозже потрогаю. Ладно?

Незнакомка откровенно смеялась, глаза блестели хитринкой и Салацкий понял, что его разыгрывают. Но зачем? И, как бы отвечая на его мысли, она произнесла уже более серьезно:

– Ты не думай, что я тебя разыгрываю. Я действительно из психушки и мне надо спрятаться. С диагнозом, конечно, приврала немного, но я его и сама толком не знаю. Журналистка я, вернее была журналисткой, хотела статью одну про губернатора опубликовать – вот и оказалась психованной. Пичкали меня всякими препаратами, чуть на самом деле с ума не сошла. Поняла, что бесполезно доказывать что-то, смирилась, а представился случай – сбежала. Ты поможешь мне? – спросила она серьезно.

Владимир пожал плечами.

– Надо подумать. В психиатрии я не силен, но может быть тебе другая помощь нужна. Не в смысле – спрятаться. Может действительно что-то болит? Почки, сердце, легкие?..

– Здоровая я, как в психическом, так и в соматическом плане, – незнакомка уже улыбнулась грустно. – Так, поможешь?

Салацкий вздохнул, вытащил сотик и набрал номер.

«Алло, это я, привет. У тебя коттедж свободен сегодня, – незнакомка не слышала ответов, но к разговору прислушивалась. – Когда уходишь… Нет, ждать не надо – ключи оставь… Добро».

Владимир убрал трубу, повернулся к девушке.

– Видимо, сама судьба нас свела вместе. Товарищ есть у меня, он сейчас как раз уезжает. До утра побудем там. Ты не против?

– Нет, я не против, – повеселела незнакомка, – хотелось бы на срок подольше определиться. До утра, так до утра.

– А там и определимся – я же тебя не знаю совсем. Если все так, как ты говоришь, помогу тебе, связи есть. Вот и решим все совместно. – Владимир помолчал немного. – Расскажи, что за статья была, о чем?

– Да, так, – с неохотой ответила она, – попался в руки один материальчик. Попался и сгинул в небытие.

– Не хочешь говорить, – подзадорил ее Салацкий, – но ты же из психушки, а кто психичке, извини, поверит? Даже, если я потом растреплюсь.

– Может, ты и прав, – она задумалась. – Хорошо, расскажу немного. Позже.

Она замолчала, глядя в окно на мелькающие мимо машины и дома. Владимир то же помолчал немного, потом спросил:

– И долго ты в психушке находишься?

– Пять лет.

– О-о-о! Может, все-таки, уже можно что-то сделать.

– Глупенький ты, извини, конечно, если бы сейчас только в материальчике все дело было… А врачи… Те, кто мне диагноз пришил, кто незаконно свободы лишил, издевался и насиловал, когда я под воздействием их препаратов была. Сделают укольчик, и крыша у тебя съезжает по-настоящему. Психушка – это не зона, на зоне рай в сравнении с больницей. Ты там ничего не можешь сделать, прав никаких нет. Даже, если на волю что-то переправить сможешь, любую правдивую информацию – ее рассматривать никто не станет. Псих, ведь, может написать все, что угодно. И бьют там, и насилуют – как ты докажешь что-то? Ты же псих и нет, значит, тебе никакой веры.

Нет, эти в тюрьму не захотят, до конца жизни держать станут в психушке. И сейчас в розыск объявят, как особо опасную, буйную, – она усмехнулась, – так что терять мне нечего. Лучше бы было, если менты при задержании пристрелили.

Она снова замолчала и уткнулась в окно. А Салацкий ехал и размышлял. «Кошмар какой-то… Действительно, что может доказать психически ненормальный? Ее там насиловали – пусть поработает передком в другом месте. Потом и документы ей сделают другие, поживет на свободе в свое удовольствие. Спасибо еще скажет».

Владимир подъехал к коттеджу, заглушил двигатель.

– Ну-у, что ненормальная, – он улыбнулся, – извини, конечно. Пойдем – отдохнешь, выспишься до утра. Есть у меня кое-какие мыслишки, как помочь тебе. Потом расскажу, позже.

Они вошли внутрь, и Салацкий по накатанной схеме предложил бокал вина. Незнакомка выпила, а Владимир поднялся наверх – получить свои денежки налом.

* * *

Кэтвар курил, сидя в удобном кресле. Все, наконец-то, срослось воедино, и он может позвонить Гриневу. Когда-то Петр Степанович, будучи еще начальником отдела регионального управления ФСБ, проводил оперативную проверку и по самому Кэтвару, называя его по паспортным данным – Бородин Николай Михайлович. Долго не мог привыкнуть к псевдониму Кэтвар, но, все-таки, стал называть его попозже именно так.

Кэт знал практически всех чекистов области, в свое время ему предложили стать их тренером по рукопашному бою, и он согласился.

Кэтвар набрал номер телефона.

– Алло, Петр Степанович, добрый вечер. Как самочувствие, настроение?

– Все в порядке, Кэт, надеюсь и у тебя тоже. Знаю – просто так звонить не будешь, говори: времени маловато, – ответил Гринев.

– Хорошо, тогда по делу. Тебе необходимо срочно приехать ко мне, разговор серьезный будет.

– Извини, Кэт, но сегодня никак. Мероприятия у нас намечены серьезные. Завтра готов встретиться.

– Петр Степанович, наш разговор отложить нельзя. Мероприятия, которые ты станешь проводить сразу же после встречи со мной, гораздо серьезнее тех, о чем ты хотел сказать. Объяви своему спецназу полную боевую готовность и езжай ко мне. Расческу не забудь взять с собой.

– Все шутишь, Николай Михайлович, расческу то зачем? – недовольно спросил Гринев.

– Волосы причесывать, Петенька, волосы, когда от моих слов они у тебя дыбом встанут. Ты же меня не первый год знаешь. И вот еще что – оперативно следственную группу приготовь. Судмедэксперта обязательно. Все, жду тебя.

– Подожди, Кэт, подожди. Может, все-таки, начальника отдела к тебе отправлю, а завтра и сам подключусь, – попробовал последний аргумент Гринев.

– Нет, Петя, ниже уровня первого зама нельзя. Все.

Кэтвар положил трубку, глянул на часы – приедет через двадцать минут. Успеваем.

* * *

Никанор спустился со второго этажа в зал на первом. На диване, как и всегда в таких случаях, лежала сонная женщина. «Что-то в этот раз Владимир старушку привез, – подумал Степанцов, – лет тридцать, наверное, а то и побольше будет. – Он оглядел ее со всех сторон. – И одежда какая-то старомодная… Но девочка классная – красоты невиданной».

Он уложил ее поудобнее, снял колготки с трусиками, порвал платье, оголяя груди, помял их руками и вздохнул, снимая свои брюки. «Эх, если бы не спала, да еще помогала»… Никанор задышал чаще, входя в ее лоно, задвигал тазом, пока через минуту не кончил, надел свои брюки и понес женщину вниз. Там уложил на стол, раздевая полностью, и еще раз насладился ее плотью. Глянул на часы и остался доволен – минут через пять Реутов подъедет с Дробышевой. Успел свои дела сделать, насладился телом женщины вдоволь.

Никанор собрал ее одежду в пакет и унес на первый этаж – потом сунет все к трупу и сгорит он вместе с тряпками у Михалыча.

Теперь можно и пивка попить. Реутов провозится часа полтора и Никанор упакует труп в мешки из-под сахара, они не протекают, если вдруг просочится кровь.

Реутов с Дробышевой появились чуть позже, чем рассчитал Степанцов, наверное, пробки на дорогах или еще что-то их задержало. Но, собственно, это мало интересовало Никанора, он свое дело сделал. И дальше сделает добросовестно, отвезет мешки ночью по назначению.

– Добрый вечер, Владислав Сергеевич, все готово, пациентка внизу, в операционной.

– Добрый вечер, – Реутов остановился, как бы оглядел Никанора. – Ты вот что, принеси из машины контейнеры-холодильники. Да-а-а, и в туфлях своих не ходи там, – он показал рукой вниз, – есть же у тебя тапочки?

– Есть, Владислав Сергеевич, все сделаю.

– Вот и хорошо. Пойдем, Вероника.

Они спустились в подвал, переоделись и вошли в операционную. Реутов осмотрел спящую на столе женщину.

– Красавица! И где он только таких находит, даже резать жалко, – Реутов вздохнул.

– А мне не жалко, – цинично возразила Дробышева, – чего их жалеть? За тридцать ей – успела хвостом покрутить, наверняка многих мужиков с ума посводила.

Реутов ничего не ответил, только усмехнулся про себя. «Сама-то красотой не блещешь, вот и хаешь всех симпатичных», – подумал он. С Вероникой он не только работал в одной больнице, делал подпольные смертельные операции, по сути, убивал людей, но и спал с ней, был ее любовником и шефом одновременно.

Степанцов занес контейнеры и молча вышел. Дробышева включила кварц – можно выйти и покурить, потом начать мыться. Мылись они тщательно, как и положено при операциях, надевали стерильные халаты, раскладывали инструменты. Все привозили с собой в специальных биксах и еще ни разу клиенты не жаловались, что органы были инфицированы.

– Начнем, Вероника, – Реутов обработал операционное поле и взял скальпель. – С Богом.

Направление и длина разреза определены, Реутов захватил пальцами складку кожи, определяя по ней глубину, поставил скальпель вертикально.

– Стоять, не двигаться, – резкий окрик заставил его вздрогнуть.

В помещение ворвались люди с автоматами и в масках, оттолкнули его от операционного стола, забирая скальпель и ставя лицом к стене. Сняли с лица марлевую повязку.

– Вы понимаете, что творите? Здесь операционная, все стерильно! Вон отсюда, немедленно! – попытался отреагировать Реутов.

– Мы понимаем, – ответил вошедший Гринев, – А вот ты, гад, ничего не понимаешь. Повернись, нелюдь.

Реутов повернулся, увидел Гринева, которого знал лично. Ноги стали какими-то ватными и подогнулись в коленях. Он медленно сполз по стене на пол, понимая, что все, это конец.

Судебный медик отключил аппарат и стал пытаться вывести пациентку из наркоза. Ему это не удавалось, и он пока не понимал почему. Причину подсказала Дробышева.

– Ей перед этим снотворного дали. Так что поспит еще несколько часиков. Потом в себя придет. Вы это в протокол занесите – добровольное содействие следствию.

– Ишь ты, как запела – добровольное содействие следствию. – Гринев усмехнулся. – Раньше петь надо было, пташечка. Все занесем, не переживай, все учтем.

Его так и распирало всего – дать бы им в морду, хоть напряжение снять. Но, приходилось держать себя в рамках дозволенного. Он приказал развести Дробышеву и Реутова по разным комнатам, чтобы они не могли общаться между собой, и поднялся на второй этаж. Решил начать разговор с Никанора.

– Я первый заместитель начальника регионального управления ФСБ генерал-майор Гринев Петр Степанович. Наш разговор с вами будет записываться на аудиокассету. Вы не возражаете?

– Ого, генерал даже… Не возражаю, пишите.

– Представьтесь, пожалуйста.

– Степанцов Никанор Ерофеевич.

– Что вы можете рассказать по поводу происходящих здесь, в вашем доме, событий.

– Чего рассказывать-то? – Никанор пожал плечами. – Пришла какая-то баба, сказала, что ей плохо. Я позвонил Реутову, он приехал. Он же врач, а что там они делают, как – это не мое дело, я не доктор. Вот и все. Больше я ничего не знаю. Хочешь сделать доброе дело, помочь человеку, а тебя еще и чекистам сдают. Не знаю я эту бабу, первый раз вижу. Что, надо было ее турнуть сразу, оставить без помощи?

Вызывающий тон и наглая ухмылка Никанора выводили Гринева из себя.

– Значит, не желаете правду говорить, Никанор Ерофеевич?

– А че сразу не желаете? Я и говорю правду. Плохо бабе стало, я врача вызвал, доброе дело сделал. Реутов хороший доктор, депутат. Да вы спросите у него, он вам объяснит.

Степанцов явно давил на авторитет Реутова и его депутатскую неприкосновенность. Понимал, что по времени еще не успели вырезать какой-либо орган, а значит и не застали с поличным. И это главное. Остальное – мелкие детали, за которые, может быть, и накажут, но в тюрьму не посадят, срок не дадут. Поэтому чувствовал себя уверенно и нагло.

В комнату заглянул Кэтвар.

– Разрешите, Петр Степанович, я на минутку. Хотел пояснить Никанору, что мы все знаем.

– Давай, Николай Михайлович, позже зайдешь. Занят я сейчас, – ответил Гринев, немного раздраженно.

– Все, ухожу, – Кэтвар подмигнул и закрыл дверь.

– Продолжим, Никанор Ерофеевич, – вернулся к начатой теме Гринев и поразился перемене Степанцова. Лицо его побледнело, и он как-то весь сник.

– Так бы и сказали сразу, что все известно. Чего воду мутить? Все расскажу, что знаю. Закурить дай, начальник.

Голос его враз охрип немного, во рту пересохло. Гринев пододвинул ему стакан с водой, дал сигарету. Никанор выпил залпом, закурил и продолжил:

– Два года мы этим занимаемся. Примерно, раз в неделю привозит сюда Вовка Салацкий бабу, иногда и две бывает. В основном, конечно, проститутки, не здешние родом, которых сразу искать не станут, если вообще искать будут. Реутов с Дробышевой вырезают у них почки и глаза, забирают костный мозг, все складывают в контейнеры специальные. Я их сразу же отвожу одному типу. Кто он, не знаю. Знаю в лицо, где ждать будет. Ему сам Реутов звонит. Он забирает контейнеры, отдает мне деньги налом в запечатанном конверте, а я их отвожу Реутову. Получаю свою долю с каждой бабы по четыре тысячи долларов в рублях, для Вовки беру три штуки. Но ему деньги вперед плачу, как только он доставит клиентку. Трупы ночью увожу в кочегарку. Там их Михалыч сжигает в топке. Ему еще штуку даю по курсу в рублях. Трупы с курицами Михалычу отдаю, по десять курей привожу каждый раз.

– А курицы зачем? – поинтересовался Гринев.

– Курицы? – Степанцов усмехнулся, закурил новую сигарету. – Там, по соседству, старичок один завелся, бессонница у него. Все ходил, вынюхивал, а когда трупы горят – запах же не спрячешь. Вот он и накапал участковому, пришли с ним вместе разбираться. Пришли, а Михалыч мужик хитрый, не раз срок тянул, Зубом его кличут. Так вот, он, якобы, курей палит и запах отсюда. Участковый тогда даже извинился, а в топку не заглянул. Старичок от кочегарки отстал, к бомжам приноровился, а они его и хлопнули по пьяни, сняли нашу проблему. Да-а, вот еще что забыл сказать. Три девицы нам Пыхтина поставила, директор детдома. Я сказал ей, что в противном случае ее дочку заберу. Она не знала, зачем нужны девочки, предполагала наверняка, что мы их проституцией заниматься заставим. И Вовка Салацкий не знал, думал, что в другой офис баб определим или за границу. Поэтому и работал спокойно – какая разница, где проституцией заниматься. Ехали они сюда добровольно, сексом позаниматься. Вовка давал им бокал вина со снотворным, я заранее подмешивал его в вино. Они засыпали и все. Никто не страдал даже.

– И сколько девушек прошло через ваши руки, сколько трупов на вашей совести? – решил уточнить Гринев.

– Не знаю, начальник, точную цифру, правда, не знаю. Что-то около сотни, может чуть больше, может чуть меньше. Статистику не вели.

Гринева всего покоробило от таких слов, особенно от безразличного тона – словно дрова сжигали.

– Значит, вы сегодня должны отвезти контейнеры и обменять их на деньги. Где назначена встреча?

– Не знаю, начальник. Реутов всегда говорил мне о месте, когда все закончит.

– Места разные? – спросил Гринев.

– Разные. Но, в основном, три места. Два в городе, одно в начале Московского тракта. У дворца спорта, на набережной и на тракте, – уточнил Степанцов. – Все, больше, правда, ничего не знаю.

Гринев выключил магнитофон. Приказал увести Степанцова, а сам задумался, потирая лоб рукой. Вошел Кэтвар.

– Что, загрустил, Петр Степанович?

– Ты-то хоть, Кэт, не подколупывай. И так тошно… От этой мрази, от того, что цепочку всю проследить не удастся. Напиться бы и не видеть этого ничего. Представляешь – сто человек убить… Это же кошмар какой-то.

– А ты еще ехать не хотел, – поддел его Кэтвар, – ладно, ладно, не кипятись. Помогу, чем смогу. Зови сюда этого Реутова, пусть позвонит, договорится о встрече.

– Так он тебе и позвонит – губу раскатал. Ему вышак светит, пожизненное заключение. Какой смысл сотрудничать?

– Я же все-таки состою у тебя в штате, правда ваша фирма мне платит деньги, как тренеру. Значит, и спросить твоего Реутова имею полное право. Я хочу его попросить – позвонить. Тебе, может быть, и откажет, а мне – нет.

– А-а, черт с тобой, – махнул рукой Гринев, – тащите этого отморозка сюда, – приказал он операм. – И телефон его захватите.

Реутова привели, Кэтвар взял телефон, протянул ему.

– Позвони, договорись о встрече.

Реутов набрал номер.

– Это я, один комплект. Через час напротив больницы.

Кэтвар забрал сотовый, махнул рукой, что бы увели задержанного.

– Вот, а ты думал, не получится. Контейнеры они вскрывать здесь не будут, повезут так. Дальше уже твоя оперразработка, Петенька, – Кэтвар улыбнулся.

– Все у тебя, как по сценарию, Кэт. Но, этот гад не назвал больницу. Их же в городе масса.

– На набережной, Петенька, одна больница. Детская. Так что работайте.

– Откуда ты про набережную узнал? Подслушивал?

– Не надо мне детских грешков приписывать, – улыбнулся Кэтвар, – у тебя же времени нет со мной разбираться. Еще кое-что хочу сказать тебе лично, – он глянул на стоящих рядом оперов, Гринев кивнул и они вышли из комнаты. – Попросить об этой женщине, которая на операционном столе спит. Ты ее отпусти со мной и никому об этом не говори. Нет, я не знаю ее, а завтра, как только маленький просветик в делах наступит. Приезжай один ко мне домой. Еще раз твои уши в трубочку заверну. Еще одну историю, не хуже этой, услышишь. Не надо вопросов – некогда тебе сейчас. Женщина эта в розыске сейчас за ментами, как особо буйная из психушки. Но, если кто-то узнает, где она, даже в твоем управлении я за ее жизнь и ломаного гроша не поставлю. Особенно, что бы твой шеф не знал. Да подожди ты, не перебивай, завтра лично во всем убедишься – некогда сейчас рассказывать, дело тебе надо организовывать. Не терпится, в жопе свербит, приезжай ночью ко мне – все расскажу. Но сделай так, как я сказал. Все, Петя, я пошел, – Кэтвар постучал пальцем по часам. – Не знаешь ты, где она, не знаешь. Пусть тебя хоть директор ФСБ спрашивает, крутись, как хочешь, скажи, что сбежала, – бросил он напоследок.

Кэтвар спустился в подвал, достал одежду из мешка и быстро натянул ее на женщину. Взвалил ее на плечо, глянул на судебного медика, который был рядом, и хотел выйти. Но положил ее обратно на стол, снял колготки с трусиками.

– Ты вот что сделай, – обратился он к врачу, – возьми мазки, или как там у вас называется, анализы. Ее изнасиловали здесь два раза спящую.

* * *

Первый снег всегда вызывал радость или некоторую необычность чувств. В безветренную погоду снежинки тихо и плавно падали на землю, таяли на асфальте и других, еще не остывших местах. Но снег шел и шел, постепенно покрывая все. И тишина гипертрофировала ощущения, иногда превращаясь в ностальгию по лету, по его теплу и зелени.

Таймер включал дворники каждые 15 секунд, и они очищали лобовое стекло от снежинок и воды, а новые продолжали падать и таять.

Кэтвар, везя незнакомку к себе домой, подумал, что снег – это хорошо. Первый снег и незнакомка то же, как бы, заново родилась. Теперь ее уже никто не сможет тронуть, никто не посадит обратно в психушку, а злопыхатели получат все по полной программе.

Он занес ее к себе в коттедж, положил на диван и прикрыл пледом, что бы не светились груди из разорванной одежды. Подошла жена Марина.

– Ты подбери ей какое-нибудь платьишко из своих. Вы телосложением похожи и размерчик ей подойдет. Она скоро проснется, поживет у нас немного. Судьба ее очень тяжелая, про такую в романах не пишут и в кино не показывают.

Кэт включил телевизор. На экране как раз было фото этой девушки, и ведущий читал информацию. «Сегодня в 14 часов дня совершила побег из областной психиатрической больницы Чернова Валентина Борисовна, рост 172 сантиметра, стройного телосложения, брюнетка, на вид чуть старше 30 лет. Может выдавать себя за журналистку, якобы незаконно содержащуюся в психиатрической больнице. Женщина с маниакальным синдромом, очень опасна, склонна к убийствам и сексуальному насилию. Всех граждан, видевших больную, что-либо знающих о ней и ее местонахождении, просим позвонить по телефону 02».

– Видишь, – Кэтвар показал рукой на спящую, – кого я тебе привез?

Марина подошла к нему, провела рукой по щеке.

– У тебя усталый вид, Кэт.

– Да, есть немного. Ты сделаешь мне кофе?

– Сейчас ужинать будем.

– Нет, Мариночка. Она скоро проснется – вместе и поедим.

– Хорошо, пойду варить кофе. – Она сделала несколько шагов и приостановилась. – Раз эта женщина здесь, значит, диктор что-то напутал?

Кэтвар улыбнулся, подошел и обнял Марину.

– Ты у меня умница. Нет, диктор ничего не напутал, зачитал все правильно. Врачи напутали. Она действительно журналистка, которую незаконно держали в психушке пять лет. Вот и пытаются сейчас вернуть все на круги своя, что бы самим в тюрьму не сесть. И не опасна она вовсе.

– Я знаю, Кэт. Ты же кого попало в дом не притащишь, а, значит, врачи и с их слов диктор, все врут.

Марина ушла варить кофе, а Кэтвар сел в кресло и закурил, разглядывая лицо спящей женщины. «Сколько же ей пришлось выстрадать за эту гребаную правду, сколько перетерпеть насилия и мук»?

Марина принесла кофе, присела на боковинку кресла рядом с мужем, тоже разглядывая спящую. А она, словно чувствуя взгляд на себе, заворочалась и открыла глаза. Видимо, по старой привычке не поднялась сразу, а огляделась насколько возможно, потом уже выпрямилась, оставаясь сидеть на диване. Заметила разорванное платье и прикрылась пледом, не понимая ничего из происходящего вокруг.

– Меня зовут Кэтвар, а это моя жена Марина. Ты у меня дома и в полной безопасности. Сейчас ты переоденешься, мы поужинаем, и я тебе расскажу все, что ты должна знать. Тебе рассказывать ничего не надо, я знаю о тебе все. Все – то есть не ту ерунду, которую по телевизору передают, объявляя тебя в розыск, а все настоящее, что происходило с тобой. Переодевайся.

Кэт встал и вышел из комнаты. «Да-а-а, поехала с парнем в один коттедж, а очутилась в другом. Так и правда с ума сойти можно». Он мотнул головой и усмехнулся. Покурил и вернулся обратно.

– Вот, совсем другой вид. Сейчас Марина на стол накроет, а пока она это делает, я расскажу тебе немного, что бы ты успокоилась. Видок у тебя, конечно, необычный. – Кэтвар улыбнулся. – Нет, нет, внешне все нормально, но ты сейчас похожа на кошку, которая не знает, что делать. То ли в окно выброситься, то ли хозяев послушать. По телевизору уже передали, что ты сбежала, поэтому я знаю, Валя, как тебя зовут. Ты сегодня с одним парнем поехала, выпила бокал вина и уснула – там снотворное было, поэтому и не понимаешь, как оказалась здесь.

Чернова подошла к окну и вся напряглась. Кэтвар это почувствовал сразу.

– Да, ты мне не веришь, но, прежде чем в окно прыгать или попытаться убежать, посмотри на монитор. – Кэтвар включил компьютер. – Видишь, в правом нижнем углу та же дата, когда ты из больницы сбежала. И никто тебя здесь несколько месяцев не держал. Просто пошел снег, сейчас конец сентября и это вполне возможно. Ты уходила из психушки – тепло, бабье лето. Так что снег на улице не означает ничего и не спала ты несколько недель или месяцев. Вся милиция города ищет тебя, ищут, как буйную, склонную к убийствам и насилию. И врачи уже жалеют, что не устроили, не инсценировали тебе раньше суицид. Хотя им это настойчиво рекомендовали. Ты красива, доктор заставлял тебя спать с ним, поэтому и осталась жива. А сейчас, если бы тебя поймали, шансов остаться в живых нет. Но ты у меня дома и я помогу вернуть тебе доброе имя, работу и жилье. Только верь мне и не занимайся самодеятельностью. Судьба у тебя жуткая – в психушке пять лет держали за правду, а сегодня вообще убить пытались.

Он рассказал ей события, произошедшие в другом коттедже. И она, повидавшая много горя, ужаснулась от услышанного. Впервые заговорила:

– Неужели это все правда?

– Правда, Валя, все чистая правда. Завтра, полагаю ближе к вечеру, приедет сюда один мой товарищ, чекист, генерал. Он один знает, что ты здесь и вместе станем решать твои проблемы.

– Их уже не решить, – Чернова тяжело вздохнула.

– Зря ты так думаешь. Вот ты сидела в одиночке, и держали тебя одну, потому, что врачу так было удобнее. Когда захотел, пришел, потрахал и ушел. Извини, конечно, но ведь так было? – Чернова кивнула головой в знак согласия. – Но ты нашла выход из, казалось бы, безвыходной ситуации. Пожертвовала своим телом, соблазнила санитара и выбралась.

– Откуда вы знаете? – Чернова насторожилась опять.

– Я же тебе сказал, Валя, что я знаю все, – ответил немного раздраженно Кэтвар. – Ты понимаешь слово все?

Чернова очень внимательно посмотрела на него, потом спросила:

– Вы сказали, что вас зовут Кэтвар. Это тот…

– Да, тот самый, который по фамилии Бородин, – перебил ее он, – который владелец Престижа и прочее. Я тебе, между прочим, Валя, сегодня жизнь спас. А ты все в игрушки играешь – верю, не верю.

Чернова вздохнула облегченно и расслабилась.

– Верю, Николай Михайлович, вам верю. Я же пять лет назад и о вас собиралась писать. Вы же не человек – легенда ходячая. Марина Ивановна, у вас же не муж – действительно легенда!

– Ладно тебе, не преувеличивай, – отмахнулся Кэтвар, – хоть поверила – и то хорошо. А вот поцелуйчиков и обнимашек не надо, – предотвратил ее порыв он.

Чернова взглянула на Марину и покраснела.

– Вы прямо мысли мои читаете…

– Да что ты, Валя, какие мысли? Просто предположил. – Он улыбнулся вместе с Мариной. – Давайте ужинать будем. Ситуацию прояснили, наконец-то, а все оставшиеся разговоры – завтра.

* * *

Гринев устал, психологическая напряженность изматывала, и он восполнял силы кофе и сигаретами.

Оперативники доставили Степанцова на набережную, а к месту встречи он подъезжал один на своей машине. Пришлось перекрыть все пути возможного побега на случай, если Никанор вдруг решит исчезнуть. Но все обошлось и он передал контейнеры курьеру, при этом не говоря ни слова. Забрал пакет с деньгами и вернулся к условленному месту.

Ребята из службы наружного наблюдения сработали достойно, вели курьера аккуратно, не выпуская из вида не на минуту. Вся сложность состояла в том, что подготовиться не успели, не было времени изучить местность и отработать детали операции. Курьер с тремя контейнерами-холодильниками подъехал к дому, где, видимо, проживал или снимал квартиру. Личность его пока установить не удалось, и Гринев приказал разрабатывать все версии – поиск по лицам в картотеке, по отпечаткам пальцев, которые он оставил на пакете с деньгами, по месту жительства. Кто прописан в этой квартире, сдавали ли они ее в аренду и так далее.

Телефон его был известен, но он никуда не звонил и сидел дома тихо. Это особенно беспокоило Гринева, ведь товар скоропортящийся и он должен был отправить его немедленно адресату, про который чекисты так же ничего не знали.

Значит, здесь действует хорошо отлаженная схема, решил Гринев, и курьер действует не один. Он наверняка сообщил, что едет на встречу за товаром и сейчас ждал назначенного времени, что бы отправить груз самолетом. То, что человеческие органы улетят самолетом, никто не сомневался. Но куда? Рейс мог быть прямой за границу, если задействованы ближневосточные страны, Китай, Япония. Или через Москву в Европу.

Оставалось только ждать, и Гринев курил сигарету за сигаретой, пил крепкий кофе, прокручивая в голове всевозможные варианты. К тому же, всевозможными вопросами и назидательными речами мешало начальство. Он и так получил втык от прямого шефа, что упустили Чернову, но стрелочником сделали судебного медика, который фактически проворонил ее, был в одной комнате с ней и не видел, как она ушла. Объяснить то же ничего не мог, пожимал плечами и недоуменно разводил руками, сам ни черта не понимая.