Текст книги "Посланник (СИ)"

Автор книги: Борис Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

  Владимир сидел на табурете, поджав под себя ноги и накинув на плечи куртку. Сидел нахохлившись, словно индюк, и ничего не хотел делать. Надо бы завтрак пригото-вить, печку протопить, чтобы согреться, прийти в себя. Но он сидел, тупо уставившись в одну точку еще с вечера.

  Организм брал свое – захотелось в туалет. Владимир с трудом распрямил затек-шие ноги. Пошел вначале, словно на ватных ногах. Вернулся через некоторое время с улицы, закрыл дверь на крючок, выпил сырой водицы и плюхнулся на диван, не раздева-ясь. Уснул сразу же, хоть и было уже раннее утро. Проспал до вечера.

  Может быть от голода, холода или от того, что выспался, но не было в глазах ра-нее присутствовавшей тупизны. Взгляд стал осмысленным и колючим, дерзким.

  Владимир встал и впервые осознанно осмотрелся дома. Тот же старенький диван-чик, который еще покупали его родители лет двадцать назад, пара обшарпанных табуре-ток и стол. Куда-то исчезла, испарилась стенка, холодильник... посуда.

  Да-а-а... долго он не был дома... Отец с матерью так и не дождались.

  Пятнадцать лет назад сел за изнасилование, отсидел свои отмеренные семь лет и вернулся. Очень скоро получил новый срок на восемь лет.

  Прошел Владимир Устинов все круги ада на зоне, где его сразу же опустили, но выжил, не сломался внутренне. Лишь стал неразговорчивым. А глаза становились иногда ледяными, в которые смотреть становилось страшно.

  Хоть и не трогали его зэки на втором сроке, как "женщину", но сидеть в положе-нии опущенного очень не сладко. Жизнь продолжалась, жить надо. Денег нет, работы нет...

  Владимир вышел во двор. Все тот же, но уже изрядно сгнивший и покосившийся местами заборчик вокруг участка в пять соток. Дом тоже обветшал и выглядел необжи-тым.

  Еще пять лет назад, когда умерли родители, приезжали к нему на зону какие-то люди, просили, уговаривали и даже пугали, чтобы подписал он документы на продажу дома и земельного участка. Отец с матерью приватизировали все и оставался он единст-венным наследником. Домик, конечно же, никого не интересовал, а вот земля... земля находилась в неплохом месте города и стоила не мало.

  Владимира мало сейчас интересовали покосившийся забор и сам дом, но он обра-тил внимание, что прошлогодней травы на участке не было. Значит кто-то использовал его землю, садил что-то на ней. Лишь земля на его участке выглядела незабытой.

  Надо бы протопить печь, нагреть дом, который, видимо, так и пустовал пять лет. Устинов нашел несколько старых брусков, досок, разломал их ногами – топора тоже не было.

  В калитку вошел мент или, как сейчас они назывались, полицейский.

  – Что – откинулся? Когда на учет ставать будешь?

  Владимир сжал кулаки до боли в пальцах, посмотрел на пришедшего своим ледя-ным взглядом.

  – Ты глазами-то не сверкай – не таких видали. Я твой участковый. Пришел попроведать освободившегося из мест лишения свободы.

  Владимир ничего не ответил. Собрал разломанные бруски и доски в охапку, во-шел в дом, перед носом у участкового закрыв дверь, и набросил крючок. Стал растапли-вать печь, слыша и усмехаясь про себя, как барабанит по двери и бранится полицейский.

  Он ничего не нарушил, мента в дом не звал, на учет ему ставать не надо – не ус-ловно-досрочно, по звонку откинулся. В течение трех дней обязан явиться за паспортом, а прошли только сутки. Так рассуждал Устинов.

  Он растопил печку, присел на табурет. Постепенно дом оживал, наполняясь теп-лом. Думать не хотелось – слишком много о чем надо было подумать.

  В дверь вновь постучали. Первая мысль была снова об участковом. Но прошло некоторое время, вряд ли он продолжал оставаться на крыльце. Да и стук был другой, не напористый. Владимир откинул крючок. На крыльце стояла соседка Татьяна, Устинов с трудом, но узнал ее.

  – Как ты изменился-то, Володя, – она немного помолчала. – В городе бы прошла – не узнала. – Татьяна вновь замешкалась ненадолго. – А я вижу – труба задымила... дай, думаю, схожу, узнаю: кто тут еще повадился. Вот... а это ты. Не ожидала тебя увидеть, честно не ожидала.

  Татьяна что-то еще хотела сказать, но не решилась, так и осталась стоять на крыльце, не зная, что делать дальше.

  – Проходи, раз пришла. Здравствуй соседка.

  Владимир отступил от двери, давая пройти в избу.

  – Ой, здравствуй, Володенька, здравствуй, – враз оживилась Татьяна. – А я с испу-гу-то и не поздоровалась даже.

  – Что – такой страшный пришел?

  – Не страшный... Это я ляпнула не то. – Она снова замешкалась. – И не с испугу вовсе, а...

  – Ладно, – перебил ее Владимир, – присаживайся, раз пришла.

  Татьяна присела на табурет, огляделась демонстративно по сторонам.

  – Я вот еще чего зашла, – она достала сигарету, прикурила, – не только посмотреть на тебя. Года три назад кто-то залез в твою избу – все сперли. Я вызывала участкового, писала заявление, но менты так ничего и не нашли. Посуду всю, топор, лопату я домой к себе унесла, а то бы и это сперли. Пойдем, Володя, поможешь принести все назад.

  Татьяна вздохнула, поднялась с табурета и пошла, не оглядываясь. Она понимала, как тяжело сейчас Владимиру. Вернулся домой, а дома ни отца с матерью, даже ложки с вилкой ни одной нет.

  – Вот, – указала она на несколько кулей в своих сенях, – это все твое. Как собрала тогда, так все и стоит. В этом куле посуда – неси аккуратно. В этих белье, тряпки кой-какие, одежда. Мебель, холодильник, телевизор, извини – не уберегла. Твоих я хоронила, просили они меня перед смертью сберечь дом, тебя встретить, рассказать все, как было. Расскажу, придет время, а сейчас неси. Потом придешь – в стайке там у меня лопаты, ви-лы, ведра, топоры...

  Владимир перенес все. За работой и настроение поднялось немного. По крайней мере глаза уже не смотрели холодной тоской.

  Вновь появилась Татьяна, уже вошла без стука и со своими сумками. Развязала один мешок, достала несколько тарелок, ложки, вилки, ножи. Из сумок вытащила продук-ты – нарезала, накрывала стол. И все молча.

  Владимир тоже молчал, ничего не спрашивал и не мешал Татьяне. Сидел на табу-рете и наблюдал.

  Время изменило и ее. Когда он последний раз видел Татьяну, ей было двадцать два года. Прошло пятнадцать лет. Кто она сейчас... муж, дети?.. Ничего этого Владимир не знал.

  – Садись, Володя, к столу, – она достала бутылку водки, налила четыре рюмки, на две положила по куску хлеба. – Помянем твоих.

  Выпили молча, не чокаясь. Татьяна сразу налила по второй.

  – А теперь за тебя, что ты вернулся. Твои никогда не верили, что ты насильник и убийца.

  – Не надо об этом, – оборвал ее Владимир, – не готов я к разговору сейчас.

  Он чокнулся рюмкой, опрокинул ее в рот, подождал, пока освободится другая, и разлил снова.

  – Давай лучше за тебя выпьем. Никого не осталось у меня на свете, – он грустно усмехнулся, – кроме тебя, соседка.

  Очень давно не пил водки Владимир. Три выпитые подряд рюмки немного ударили в голову. Очень давно не видел он женщин... Комок желания подступал, давил на горло... Татьяна встала.

  – Не бойся... не изнасилую, – прохрипел он.

  – И не получится, Володя... изнасиловать.

  Она практически одним движением скинула платье...

  Через минуту они вернулись со скрипящего дивана к столу. Изголодавшийся – он толком и не сумел ничего сделать.

  – Расскажи о себе, Татьяна, – попросил он.

  – А что рассказывать, Володенька? Особо и нечего. Была замужем, детей не роди-ла, родителей тоже схоронила. Одна я, совсем одна. Завтра, вот, вместе поедем – на одном кладбище лежат твои и мои. Покажу где. Ладно, наливай, чего сидишь?

  В ее глазах блеснули слезы. Татьяна встала, подошла к дивану, вытерла глаза сво-им платьем. Владимир обнял ее сзади... и вернулись они к столу уже через полчаса, вдо-воль насладившись друг другом.

  – А ты-то как, Володя, что делать будешь?

  – Не знаю, Таня, не знаю. Паспорт вначале получить надо, работу искать буду.

  – А с делом твоим что?

  – А что с делом? – Он усмехнулся. – Один раз я уже поискал правды – загремел на восемь лет.

  – Да-а-а, видно простому человеку и правды не видать, и не оправдаться даже. Но ведь та сучонка-то потом родила, якобы от тебя. Ты же можешь сейчас на экспертизу по-дать – явно не твой ребенок. Потом и раскрутиться все, как надо. Хоть судимость снимут, может и накажут кого.

  Татьяна наполнила рюмки, ждала ответа.

  – Давай лучше, Таня, за тебя выпьем. Согрела ты мне душу сегодня, Танечка, ду-шу согрела. Первый раз за пятнадцать долгих лет. И не сексом – своим отношением со-грела. За тебя, моя внезапная радость!

  Они выпили и закурили оба. Татьяна решила сменить тему, будет еще время по-говорить об этом.

  – Сейчас конец мая, Володя, огород надо посадить. Картошку, грядки. У меня се-мена есть. Завтра на кладбище съездим с утра и начинай копать, а я посажу тебе все. У меня и мотоплуг есть, я еще тоже картошку не садила, завтра собиралась.

  ХХII глава

  Жизнь текла своим обыденным чередом. Для кого-то белыми, для кого-то серы-ми, а для кого-то и черными днями. Все, как обычно и для каждого индивидуально.

  Татьяна с Владимиром жили вместе, дома их стояли рядом, по улице друг к другу не ходили – через огород. Совместное проживание не афишировали, да и некому особо было рассказывать. О законном браке никто не заговаривал – рано еще было обсуждать эту тему, но жили вместе и дружно.

  Через недельку вновь наведался участковый. Только на этот раз поздоровался и разговаривал более вежливо.

  – Вот какие дела, Владимир, – начал разговор участковый, – паспорт когда полу-чишь?

  – Так это не от меня зависит, сами знаете. Велели зайти через три недели. А пока справка...

  – А на работу когда?

  – Хотелось бы раньше, но пока паспорта нет – кто же примет?

  – Да-а-а... так вот какие дела, Владимир, – вновь замялся участковый, – заявление на тебя поступило.

  – Да, блин, когда же вы дела-то мне шить перестанете, когда же это все кончится? – Неподдельно возмутился Владимир.

  – Никто тебе, Устинов, дела шить не собирается. А заявление вот о чем – извест-ная тебе гражданочка просит оградить ее от вашего возможного очередного надругатель-ства над ней, как над личностью.

  – Значит, это опять та сучка на меня кляузы строчит. А вы куда смотрите, органы правоохранительные, черт бы вас побрал. Знаешь что, участковый, один раз тебе скажу – больше говорить не стану. Хочешь: верь, а хочешь: не верь. Я не только ее тогда не наси-ловал, но даже не видел никогда и не знал. И сейчас знать не хочу. Забоялась она, занерв-ничала. Знает прекрасно, что срок я получил по оговору, по подставе ментовской. А сей-час боится, что освободился и приду искать правды. А правды она ой как боится – вот и пишет необоснованные заявы. Да, мента того я завалил и отсидел уже за него по полной. Только и здесь себя виновным не считаю.

  Вот так, участковый, больше я тебе говорить ничего не буду. И не приходи боль-ше. Считай, что все необходимые профилактические беседы ты уже со мной провел. И в это дело не лезь, а то самого завалят.

  – Устинов, ты хоть думаешь, что говоришь?

  – Все, участковый, все. На этом разговор наш окончен. И не слышал ты вовсе ни-чего.

  Владимир повернулся и ушел в дом.

  Участковый не стал препятствовать. Да и права не имел – отсидел Владимир свое по полной программе. Однако, все-таки насильник и убийца. За такими нужен глаз да глаз. Все они якобы ни за что сидят или сидели.

  Полицейский не ушел со двора сразу, чем-то зацепил его Устинов, не признавая вину. Многие не признают, но этот как-то по-особому говорил. В глазах не раскаяние, а лед, злость, может и месть. Присев на валявшуюся чурку, участковый задумался, не обра-щая внимания на моросящий дождик и ветер.

  "Преступник – есть преступник... хоть и отсидевший. В глазах ненависть... А ес-ли он невиновен?.. Будет мстить? Эта краля уже написала заявление, вела себя как-то дер-гано. Оно и понятно – боится. Так может больше боится того, что насильник другой, а от-сидел этот? И что делать"?

  И что делать – он не знал. Профилактические беседы, обходы здесь не помогут.

  ХХIII глава

  – Ну и отвратительная погода, черт бы ее побрал. Представляешь – за весь месяц ни одного нормального дня. Привет.

  Подполковник полиции Старовойтов Сергей Павлович, старший оперуполномо-ченный уголовного розыска, с шумом ввалился в квартиру своего друга Горюнова Викто-ра Игоревича, тоже подполковника и старшего опера.

  Привет. – Хозяин усмехнулся. – Погода действительно мерзкая. Наверное, и ста-рожилы такой не помнят. Давай зонтик на ручку привесим и проходи на кухню. Я пивка взял.

  – А чо только пивка?

  – По трезвому надо все обсудить.

  – Чо тут обсуждать – валить его надо и все.

  – Вот и поговорим. Проходи.

  Старовойтов устроился на стуле, Горюнов разлил пиво по кружкам. Выпили не-много.

  – Слушай, Виктор, чего здесь рассуждать? Валить надо падлу, иначе сами спалим-ся. – Возмущенно продолжил Сергей.

  – Не кипятись, Сережа, не кипятись. Что – придешь домой и застрелишь?

  – Ну, почему сразу застрелишь и дома? – Возразил Старовойтов. – Надо обдумать – где, когда и как?

  – Так, а я для чего тебя пригласил?

  – Вот это правильно. Что предлагаешь, какие мысли?

  Бывшие лейтенанты, а сейчас подполковники вновь наполнили кружки.

  – Я уже кое-что начал, Серега, – Горюнов отхлебнул пива, – якобы невзначай встретил Светку. Объяснил ей, что надо заявление на падлу написать, предупредить орга-ны о возможной опасности со стороны Устинова. Она поупиралась, но написала – вот на этом и сыграем.

  – А чо упиралась то, ей-то какого хрена еще надо?

  – Боится она, Сережа, боится. Боится, что за ложный донос сядет, а может и со-весть мучает.

  – А деньги от нас брать не боялась, совесть не мучила?

  – Оставим это, – нахмурился Горюнов.

  – А чо оставим, чо оставим? Деньги взяла, на незнакомца донесла, Петька из-за нее погиб... из-за суки этой. И она еще выколупываться будет? Надо ее еще разок трах-нуть – пусть порадуется, тварь.

  Старовойтов допил пиво со злостью, налил себе полную кружку.

  – Ты совсем рехнулся, Сергей? Не трогай говно – вонять не будет. Или сесть хо-чешь, герой-любовник?

  Горюнов уже давно и многократно пожалел, что связался с этими... Сергеем и Петром. По пьянке позабавились с девчонкой – пятнадцать лет мучаются. Петр погиб – толкнул его неосторожно Устинов, а он оступился и черепом о камень... Удалось поса-дить лоха за убийство. А сейчас что? Сережа этот... тупой амбициозный индюк... Виктор вздохнул тяжело, продолжил:

  – Ты к этой Светке даже близко не подходи. Заяву она написала на Устинова – это нам на руку. Я выманю его к дому Светки, а ты пристрелишь лоха. За нападение на поли-цейского, то есть на меня.

  – А чо это я пристрелить должен?

  – Хорошо, – не стал спорить Виктор, – заманивай Устинова ты, обеспечивай ему орудие нападения, разработай версию о нашем и его неслучайном присутствии около до-ма Светки. А я пристрелю.

  Горюнов понимал, что у Сергея мозгов на разработку операции не хватит. Тупой, а дослужился до подполковника. В милиции-полиции это не редкость.

  – Ладно, сам прикончу. Давай еще по одной и я домой потопаю.

  Старовойтов вышел из подъезда. Дождь все продолжал моросить и бросался в лицо, когда зонтик задирался вверх от порывов ветра. Резко и внезапно зонт наклонился вниз, удар по затылку и... темнота.

  Сергей очнулся, голова, словно чугунная, трещала от боли, особенно ныл заты-лок. Он хотел было потрогать его, но не смог и не сразу сообразил, что связан. Огляды-вался и приходил постепенно в сознание.

  – Очухался, сволочь?

  Старовойтов вздрогнул, сердце заколотилось сильнее – голос прозвучал внезапно из-за спины. Он не узнал его и пока не знал, кому обязан таким положением. Враги действительно были. Особенно, если учесть, что ума не хватало и подполковничьи погоны заработаны физическим выбиванием признания от задержанных. Не сбором и предъявлением фактов, а чаще всего банальными побоями. Были и такие, с кем ему очень и очень не хотелось бы встретиться в подобной ситуации. Он попытался освободиться и внезапно осознал всю тяжесть своего положения. Руки крепко связаны за спиной, а ноги согнуты и привязаны к плечам. И он голый, абсолютно голый лежит в позе рака.

  – Кто ты, что тебе надо?

  Его голос сорвался в испуганном крике.

  – А что надо было тебе, ментяра, или понтяра? Как вас теперь правильно назы-вать? – Устинов вышел из-за спины. – Что надо было тебе, сука, когда ты меня, безвинно-го, засадил на семь, а потом и на восемь лет? Что надо было тебе, мразь, когда ты со дружками насиловал девчонку, а посадил за это меня?

  Старовойтов узнал Устинова и несколько успокоился. Он не принимал его всерьез и выбрал тактику наезда. Впрочем, выбирать ему не приходилось – не ударенная голова, а природная скудоумость не позволяла другого.

  – Так, быстро развязывай и поехали. Я тебя, петушок, в этот раз на пожизненное отправлю, если не хочешь, чтобы пристрелил тебя здесь. Быстро развязывай, шевели граблями, падла.

  Он окончательно пришел в себя, страх исчез, уступая место властной тупой, на-пыщенной важности и осознания незыблемости своего служебного положения.

  Устинов откровенно расхохотался.

  – Ты на себя со стороны посмотри, – все еще продолжая смеяться, говорил Влади-мир. – Лежишь голенький, готовый к порке и командуешь. Хоть ты меня и рассмешил, но снисхождений не будет, не надейся. – Уже серьезно закончил он.

  – Быстро развязывай, я тебе сказал. Меня в детстве и то не пороли... Пороть он собрался... Быстро давай, шевелись, – командовал Старовойтов.

  – Быстро, так быстро, как скажешь на этот раз, – уже угрюмо и зло заговорил Вла-димир. – Только пороть тебя не ремень будет – ишь, размечтался о детстве. Пороть тебя вот эта вот машинка будет. В шопиках продается... кто садо-мазо увлекается, бабам опять же удовольствие... и таким, как ты.

  Устинов показал инструмент – цилиндр с электромоторчиком, внутри металличе-ский шток, на конце которого упругий синтетический член.

  – Ты чо это задумал, падла, чо задумал? Быстро развязывай, а то пристрелю, как собаку.

  Старовойтов так и не понял пока опасности, продолжая в уверенности надеяться на свою неприкосновенность из-за полицейской должности. Вновь попытался освобо-диться и не смог. Постепенно самоуверенность вытеснялась осознанностью. Страх при-шел внезапно, ворвался бурей, когда синтетика прикоснулась к анусу. Он задергался, за-юлил волосатой задницей и уже запричитал умоляюще:

  – Ты чо это задумал то, чо? Отпусти меня, отпусти. Будем считать, что ничего не было, разбежимся по-хорошему. Отпусти.

  – Отпустить? А ты меня отпустил? А ты думал – каково это на зоне сидеть за из-насилование, за твое изнасилование? Ты думал, когда насиловал девчонку, думал – каково ей? Вот и подумай, прочувствуй все сам, всей своей поганой шкурой, жопой своей прочувствуй.

  Его голос отдавал ледяной хрипотцой, глаза сверкали яростью.

  – Нельзя так, Володенька, нельзя. Виноват я, виноват. Давай, по закону все сдела-ем, я признание напишу чистосердечное. Отпусти меня, отпусти...

  Устинов заклеил его рот широким скотчем.

  – Если бы ты чистосердечно признался и действительно раскаялся – я бы тебя от-пустил. Но, такому, как ты, верить нельзя. Ты же убьешь сразу, со злорадством убьешь. Потому, как нету у тебя ни совести, ни чести, ни ума. И бред твой слушать я не хочу.

  Устинов включил инструмент, видя и слыша, как замычал дико и задергался Ста-ровойтов. Бросил напоследок:

  – Лежи, сука, получай заслуженное удовольствие. Я ухожу, утром вернусь. За ночь, надеюсь, до смерти напорешься, подумаешь о многом.

  На следующий день Устинов не стал закапывать или топить труп. Выбросил так, что бы не сразу, но достаточно быстро нашли. Одежду и целлофан, на котором все проис-ходило – сжег. Табельное оружие и секс-интрумент разобрал на части и утопил в разных местах. Следов не осталось никаких. А Горюнова просто зарезал следующим вечером в собственном подъезде, пока еще не нашли первый труп и он не стал опасаться.

  Судье, который его незаконно осудил первый и второй раз, которого явно "под-мазали", который вынес приговор без достаточных доказательств – отправил письмо. Обыкновенное простое письмо по почте: "Ожидание смерти – хуже самой смерти. Жди, падла." Что с судьей делать, Устинов еще конкретно не решил. Он добился справедливо-сти, своей справедливости. И не пошел бы на это, если бы правоохранительные органы были права охранительными. Отсидев семь лет ни за что, он обратился в полицию. Но вместо справедливости получил еще восемь лет тюрьмы. Теперь не верил уже никому.

  ХХIV глава

  Два трупа враз в одном отделе – такого в городе не происходило еще никогда. Одного банально зарезали в собственном подъезде, не взяли деньги, пусть и небольшие, часы, табельное оружие и удостоверение. На грабеж убийство не походило – сотрудник был в форме. Пока рассматривалась одна основная рабочая версия – убийство в связи с профессиональной деятельностью. Пришлось поднимать все дела Горюнова практически за весь срок службы. А их было совсем не мало. В первую очередь отрабатывались осво-бодившиеся недавно зэки. Естественно, в список попал и Володя Устинов.

  Второй... Здесь все обстояло намного сложнее. Сотрудника нашли абсолютно го-лым и изнасилованным. Скончался он от разрывов прямой кишки и возникшего при этом кровотечения. Причем, как утверждают судмедэксперты, насиловали его многократно и после смерти тоже. Вот это – после смерти – наталкивало на иные мысли. Могли изнаси-ловать, могли. Но, насиловать после смерти – это не похоже на обычную расправу, месть. Здесь, как считали специалисты, похоже поработала какая-то новая необычная секта.

  Возбудили два уголовных дела и после горячих споров объединять их все-таки не стали. Совершенно разные способы убийств.

  Участковый хотел было предложить свою версию. Вернее конкретного человека, который отсидел, как раз освободился недавно и считает себя невинно осужденным. Ре-альный мотив у него был.

  Но, что-то остановило его от поспешного шага. Может быть мысли о возможной невиновности Устинова. Но, скорее всего, необычность убийства Старовойтова. Да, Устинов мог изнасиловать и убить. Тем более, что сам познал насилие. Но, у него явно не хватило бы физических сил на многократное действие. И потом – зачем ему насиловать труп? Он же не извращенец. А если извращенец? Нет, все равно тогда должны быть сообщники, а зачем ему лишние свидетели? Вот, Горюнова, возможно, он завалил. Много мыслей приходило в голову. И он решил пока не говорить ничего, провести собственное небольшое расследование.

  Вновь участковый посетил Устинова и снова беседа состоялась на улице, во дворе дома. Но, в этот раз, первым начал разговор Владимир:

  – Что, участковый, что ты ко мне все ходишь и ходишь? Вроде бы я все сказал в прошлый раз. Скоро получу паспорт, устроюсь на работу, антиобщественный образ жизни я не веду, не бомж. Или так положено – раз бывший зэк, значит надо мозги ему парить и после отсидки? Почему вас народ не любит – поэтому и не любит. Прав я или виноват, но я отсидел свое, участковый, отсидел. Не по УДО откинулся, по звонку. И нечего меня тут обхаживать – стукачем не стану, не надейся. Кстати, хоть бы представился, что ли? А то и звать как не знаю.

  – Старший лейтенант полиции Разумный Игорь Львович, ваш участковый. Вот мое удостоверение.

  – Да на хрена мне твое удостоверение, Разумный. И не разумный ты вовсе, если все ко мне ходишь и ходишь. Преступников лови, участок охраняй, покой людской.

  Участковый заметил, что изменился Устинов, сильно изменился. Исчезла ледяная угрюмость в глазах, разговаривать стал хоть и с наездом, но нормальным голосом. Види-мо, ушла куда-то кипящая внутри его ярость. От чего эти изменения? Совершил все-таки месть или пообвык на воле?

  – Не просто я зашел к тебе, Устинов, не просто так. Прошлый раз ты говорил, что не виновен, зря сидел.

  – Ничего я тебе прошлый раз не говорил, – перебил его Владимир, – об этом и ска-зал прямо.

  – Да помню я, все помню.

  – Раз помнишь – не начинай заново.

  – Не начинал бы, но обстоятельства так сложились. Двух оперов у нас убили, как раз тех, кто твое дело вел.

  – Неужели Старовойтова с Горюновым? Так я рад, очень рад, что эти подонки по-лучили по заслугам. Хорошую весть ты мне принес, участковый. Пойдем в дом, отметим это радостное событие, приглашаю.

  – Ты не ёрничай, Устинов, не ёрничай. Не поздравлять я тебя пришел.

  – Не поздравлять... Понятное дело – не поздравлять. – Голос Владимира вновь стал угрюмым и ледяным. – Признанку пришел получить. А вот хрен тебе с маслом. Ду-маешь, что если бывший зэк, то вам все можно?

  – Не все можно, а делаю, что положено, – перебил его Разумный. – Где вы находи-лись в момент убийства, Устинов?

  – Да-а-а, – печально протянул Владимир, – видимо, мне так и предстоит нести свой крест зэка пожизненно. Где что случись – сразу ко мне. Есть ли у вас, гражданин зэк, алиби?

  – Причем здесь зэк?

  – Да притом, участковый, притом. Ты же не пошел в соседний двор спрашивать, ко мне приперся. И говоришь – причем здесь зэк? Ты же разумный или только по фами-лии такой? А алиби?.. Я не спрашиваю, когда были эти убийства. Я никуда не хожу, все-гда дома. Вот и все алиби, которого для вас нет. А то, что этих мерзавцев убили – я дейст-вительно рад. Это не люди – нелюди, подонки.

  – Так говорить – нужны веские основания.

  – Основания тебе нужны, участковый? Есть основания. Когда-то давно трое их приперлись сюда, вот в этот как раз двор. Один стал кулаками махать, я его оттолкнул от себя. А он сделал шаг назад и упал. Упал прямо башкой на этот вот камень здоровенный, расшиб себе затылок и помер. Вот он этот камешек то, до сих пор здесь, его руками с мес-та не сдвинешь. Дальше ничего не помню – очнулся полуживой в СИЗО. Да, может быть я и виновен за убийство по неосторожности – толкнул все-таки я. Но в целях самозащиты. При хорошем адвокате вообще бы никакой статьи не было. А эти два поддонка пришили мне умышленное убийство. На суде совсем другой камень фигурировал, поменьше намного. Якобы я им, другим камнем, и размозжил череп мента. Свидетелей двое – Старовойтов с Горюновым. Они все и подтасовали. И самое главное – ты знаешь, Разумный, зачем они ко мне тогда приходили?

  – Не знаю, откуда мне знать? – пожал плечами участковый.

  – Я как раз по первому сроку тогда откинулся. Семь лет отсидел. Вот они и хоте-ли, что бы я никаких жалоб не писал. Били меня, запугивали. Девчонку эту они втроем изнасиловали. На меня случайно наткнулись, как на прохожего, который шел не в том месте и не в то время. Осудили меня тогда без каких-либо экспертиз, по одному чистосер-дечному признанию, которое сами менты и написали. А я подписал в беспамятстве – сильно они меня тогда били. Вот ты, Разумный, как это объяснить можешь? За что я си-дел?

  – Если ты говоришь правду...

  – Правду? – Перебил его Устинов. – Правда у меня есть, своя правда и единствен-но верная. А вот у вас, ментов, ее нет. Единственно – о чем сейчас жалею – не задавил этих сук, Старовойтова и Горюнова, собственными руками. Повезло кому-то другому. Но я все равно рад. Вот так и доложи своему начальству, что рад, но не убивал.

  И опять Устинов ушел в дом, оставив участкового во дворе со своими мыслями.

  "Если Устинов говорит правду... то надо доказать эту правду". Такое вот резюме мысли получилось у участкового. Он увидел на соседнем огороде женщину. "Надо бы зайти, поговорить".

  – Добрый день, хозяйка. Бог в помощь. – Поздоровался Разумный.

  – А... участковый, проходи. Здравствуй. Все по дворам ходишь, добрым людям покоя не даешь?

  – Это кому я покоя не даю? Добрых людей наоборот от всякого зла охраняю.

  – Да-а, вы наохраняйте... Соседу вот моему покоя не даешь.

  – А он добрый, сосед то твой? – С подоплекой спросил участковый.

  – Да уж не злой, как ты думаешь. Может и злой сейчас – отсиди-ка зазря столько лет. – Протопопова воткнула лопату в землю. – Может и злой на судьбу свою, на вас, мен-тов. А в действительности он добрый и хороший человек.

  – Зазря говоришь... Не зазря – он за убийство сидел. Все как положено – по суду.

  – Это так, все правильно говоришь – по суду, – Протопопова тяжело вздохнула. – Новенький ты здесь, ничего не знаешь. Не убивал он никого – липа все это ментовская. Липа. И все это знают. Все в округе.

  – А чего же ты тогда молчала, соседка, если он не виновен? Почему показаний не дала, если у тебя факты есть, а не домыслы?

  – Я же говорю тебе – новенький ты, ничего не знаешь. Старого участкового быст-ро на пенсию отправили. А ты молодой, тебя на пенсию не отправят – на зону могут, как соседа, на тот свет...

  – Ты что мне здесь говоришь, Протопопова, что несешь, пугать меня вздумала? – Возмутился Разумный.

  – На хрена ты мне сдался – пугать тебя... еще чего не хватало...

  – Зачем тогда чушь всякую мелешь. Почему раньше молчала?

  – Чушь мелю, раньше молчала, – взорвалась вдруг Татьяна. – Это ты здесь чушь мелешь, по дворам к честным людям ходишь... Не молчала я, а как положено дала пока-зания, допросили меня – потому как видела все своими глазами. Не убивал он никого, не убивал. Это они его, менты били. А потом один из них оступился и упал башкой о камень. Все видела, все рассказала. Вот здесь, на этом месте тогда стояла. Смотри – отсюда все видно в соседнем дворе. И где эти мои показания, где? Я тебя спрашиваю, а не чушь несу – где? В деле не оказалось ни свидетелей, ни моих показаний. А добрый человек срок отсидел. Из-за вас, ментов поганых. Чушь несу... иди отсюда... праведник нашелся из преисподней, – все продолжала кипятиться Протопопова.

  – Ты извини, Татьяна, я же не знал ничего, – опешил от такого поворота событий участковый. – Новенький, как ты сказала. Да-а-а, дела... а вчера и позавчера вечером ты соседа видела, может, заходила к нему?

  – Не заходила, но видела. И не раз – он курить часто во двор выходит, а может просто воздухом подышать. На свободе-то и воздух другой. Дышит и курит. А тебе зачем, опять какую-нибудь пакость затеваете?

  – Да нет, просто так спросил. Пока, Татьяна, удачи.

  – И тебе пока, участковый. Ходят тут всякие...

  Последнее Протопопова произнесла уже тихо, только для себя.

  А Разумный понял пока лишь одно – на время убийств у Устинова есть алиби. Но надо проверить еще одно – факт изнасилования. И Разумный пошел к Светлане.

  – Добрый день, Светлана.

  – Добрый день, Игорь Львович. Есть новости по моему заявлению?

  Светлана сильно заволновалась и это было заметно. Сильно заметно.