Текст книги "Посланник (СИ)"

Автор книги: Борис Мишарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

  – Понимаешь, Ирина, – Николай на секунду задумался и продолжил: – С какой стороны на это смотреть и что понимать под этим термином. – Он удобно устроился в кресле, закурил. – Позволю себе порассуждать на эту тему, ты не против?

  Ирина взяла пилочку для ногтей и присела в кресло напротив.

  – С удовольствием тебя послушаю, – ответила она, разглядывая свои пальцы, ино-гда наводя штрихи пилочкой.

  – Преступность была во все времена, – продолжил Николай, – но термин "органи-зованная" возник не так давно, гораздо раньше возникла сама организованная преступ-ность. Что под этим подразумевается, исходя из смысла? Что есть какая-то организован-ность, что это не один человек. Робинсон во многом прав, что-то, конечно, передергивает, что-то недопонимает или целенаправленно политизирует в интересах США или капстран, как было принято говорить ранее. Я знаком с его книгой, она вышла еще в 2000 году. Вот, например, он пишет, что "Михаил Горбачев не смог контролировать преступность, а Борис Ельцин и не пытался это сделать". Смешно – как будто их Президент ее контролирует. А Борис Ельцин – именно он создал Управления по организованной преступности, в название которых позднее добавилось слово борьба. Не помню точно, но, по-моему, еще при Горбачеве появились так называемые шестые отделы при областных УВД. Они получали зарплату в регионе, а подчинялись Москве. Это давало возможность не петь под местную дудку. Именно они потом преобразовались в РУБОПы. О них ходили легенды, а РУБОП, особенно поначалу, так и называли шестым отделом. Ничего тогда не боялся преступный мир – ни УВД, ни ФСБ, а шестой отдел боялись. Рассказывал мне один знакомый майор из УВД, ехал он с ребенком на машине, остановился на обочине, а сзади, не справившись с управлением, в его машину въехал джип. Понятно – виноват водитель джипа. Но из джипа выскочили пять братков, переставили его машину так, как будто виноват этот майор, он, кстати, в форме был. И потребовали возместить ущерб – купить им новый джип и еще, якобы за беспокойство, которое он нарушил, забрали и его машину. Сроку дали три дня на покупку джипа. Майор обратился к своему руководству – никакой реакции, сам, дескать, виноват, не там ездишь. Пришел тогда майор в РУБОП, рассказал все, как есть и поехал на встречу с одним из сотрудников. Очень тогда братки перед майором извинялись, машину отремонтированной вернули. Сетовали, почему сразу не сказал, что шестой отдел знает. Сейчас нет в области РУБОПа, извели его дерьмократы, всем мешал. Конечно, и его сотрудники были не безгрешны, но гораздо и еще раз гораздо в меньшей степени.

  – А как же он один ехать не побоялся, этот, из шестого отдела? – Удивилась Ири-на. – Бандиты же, могли и избить, убить даже.

  – Ты знаешь, родная, – Михайлов улыбнулся, – как-то раз бандиты, как ты гово-ришь, оскорбили сотрудника словесно. Он вернулся в Управление и там сразу приняли решение – нельзя потакать преступникам, сегодня оскорбят, завтра стукнут. Прокатились толпой по адресочкам, собрали человек двадцать из этой группировки, а главное – главаря взяли. Привезли в Управление, повесили его в спортзале вместо груши и начали тренировку. А членов его группировки вместо зрителей держали. Потренировались, попинали немного, сняли с крюка и сказали, что если кто-то из твоих будет оскорблять сотрудников, то ты постоянно сам лично на этом крюке висеть будешь. Пнули под зад и отпустили всех. С тех пор никто никогда из РУБОПа бранного слова от мафии не слышал. Да, не по закону, но никаких жалоб или обид не было. Обиделся главарь на своего, который оскорбил сотрудника.

  – И что он с ним сделал?

  – Не знаю, его больше никто не видел и не слышал о нем. Никаких адвокатов, де-путатов, дерьмократов, никакой шумихи – люди поняли друг друга. У преступности тоже есть свои правила – кого доить, кого грабить, кого уважать, а кого презирать. Правда все это условно, но все-таки есть.

  – Как интересно ты говоришь, Коля. А организованную преступность можно со-всем изничтожить?

  – Конечно, есть очень простой и надежный способ разобраться, только как вне-дрить этот способ в жизнь, никто не знает.

  Ирина поджала под себя ноги в кресле и с удовольствием слушала. Ранее она да-же не думала, что ее могут заинтересовать рассуждения о преступности. То ли Николай увлеченно рассказывал, то ли ей стало это действительно интересно.

  – Необходимо внедрить в организованную преступность элементы демократии, всего лишь. И она сразу лопнет, перестанет быть организованной и развалится сама по себе. Преступники, как отдельные личности, останутся и их, в большей части, изловят. Это аксиома – если механизм работает, четко, слаженно и продуктивно, то в нем нет никакой демократии. Пробовали же в армии и внедряли демократию, институт комиссаров, но отказались от него. Какие тут могут быть дискуссии, когда надо вести войска в бой?

  Ирина задумалась.

  – Значит, демократия может быть не только созидательной, но и разрушительной?

  На Михайлова нахлынула волна уважения к жене, она впервые заговорила с ним на такие темы, которые в принципе считаются мужскими.

  – Понимаешь, Ирина, еще Черчиль говорил, что демократия – самый худший вид правления, не считая всех прочих, что человечество испробовало за свою историю. А в природе в чистом виде не существует ни чего. Возьмем того же вора в законе – собирают-ся несколько воров и коронуют одного из авторитетов. Именно коронуют, потому что он теперь король в определенной среде. Они коронуют не просто так любого, они выбрали того, кто доказал своими действиями, что может вершить и управлять. Теперь он своеоб-разный король, ему не перечат, на него не покушаются, это запрещено воровским зако-ном, все его указания выполняются быстро и четко, даже армии есть чему поучиться в этом плане.

  Это монархическая форма управления и монархом над определенной группой лиц, в определенный регион ставят лицо, заслужившее этот пост. Это не выборы, где мо-жет пройти черт знает кто. Ставят такие же монархи, обладающие опытом и знаниями, а не крикуны из толпы.

  В этой своеобразной республике есть свой, воровской закон, и его создатели, не побоюсь этого слова, были гениями преступности. В этом законе есть очень неплохие мо-менты, которые бы и нам в реалии перенять не мешало. Все воры рассматриваются как члены одной семьи, имеют право на заботу и защиту, они должны обучать правилам поведения молодых воров, которые должны подчиняться старшим. Они должны исполнять обещания, данные другим ворам. В случае разногласий, другие воры должны приглашаться для их разрешения, решение арбитров окончательно и наказание, которым обычно бывает смерть, должно быть исполнено немедленно.

  А демократия внесла свою лепту и в воровской кодекс. Сейчас корону можно ку-пить, что запрещено их же законом. Вор не должен иметь семьи и собственности, а они имеют такие коттеджи, виллы и пароходы, что только позавидовать можно.

   Я уже говорил, что в природе в чистом виде не существует ничего и, на мой взгляд, самая лучшая из форм правления – это монархия. Не важно, как называется мо-нарх – король, царь, генеральный секретарь или президент. Монархия с элементами демо-кратии, с вертикалью власти. Руководители на малые, средние и высокие посты не долж-ны выбираться толпой, они должны назначаться опытными, знающими патронами по своим профессиональным способностям и моральным качествам. Монарх – это абсолютная власть, например, монарх Горбачев развалил же нерушимый Союз без всяких военных действий. Нельзя ошибиться в выборе, а демократия и дает право ошибки такого выбора.

  – Коля, я тебя понимаю, но ты так смело высказываешься, что мне становится не-много страшно, – ее глаза уже смотрели на него с обеспокоенной чуткостью.

  – Дорогая моя, – постарался утешить ее Николай, – у нас же демократия. И я рус-ский человек, Россия моя Родина и я за нее горло любому перегрызу. И мои мысли, вы-сказывания, рассуждения не стоит воспринимать, как ругательство или того хуже, как подстрекательство к чему либо. Это критика, где-то, может, советы. А вот тех, кто хвалит власть, Россию, демократию, при этом, махинируя и уводя капитал за рубеж, играя на не-совершенстве закона, таким петушкам, кукарекающим и срущим, где попало – надо ру-бить головы без всякого диссидентства и ссылки. Демократия им мать родная.

  У Американцев, например, своя демократия в политике – подогнали авианосцы, нанесли ракетный удар, потом собрали корреспондентов и заставили похвалить.

  И почему бы мне не порассуждать? Главное в своих рассуждениях не делать лож-ных выводов, а еще главнее – не убеждать в таких выводах других. Ошибочные выводы чаше возникают не из-за дурости, а из-за недостатка достоверной информации. Например, совсем недавно по телевизору показывали Путина, передача к его 60-летию. Журналист задал вопрос о том, что народ не верит судьям, в интернете даже опубликованы расценки их взяток. Я не помню точно вопрос, но смысл этот. И что ответил Путин? А он не отве-тил, ушел от ответа, пояснив, что средняя зарплата за последнее время многократно вы-росла. Это важнее. Не буду спорить – благосостояние народа важнее судейских взяток. Но он не сказал, насколько выросла инфляция, на сколько выросли цены за тот же период. И кто бы что там не болтал, какие бы цифры не приводил, а народ действительно стал жить в целом лучше. Это факт.

  Конечно, мне не понравилось, что он не ответил прямо. А как бы он ответил пря-мо? Что знает и ни хрена не делает, извини за выражение, что надо решать в первую оче-редь более масштабные задачи? Так он так и сказал, что благосостояние важнее. Это мы, сидя в кресле, хорошо рассуждаем и каждый лучше другого. Что так надо сделать и этак, такой закон издать и этакий. А ты сядь в его кресло и поуправляй – очень я сомневаюсь, что станет лучше. Каждый на своем месте должен быть. Строитель – строить, врач – ле-чить, артист – народ веселить, а не лезть в губернаторы. Но и это все относительно. Ведь Горбачев из комбайнеров, а Путин из чекистов.

  – Да-а, Коля, начали мы с книги Джеффри Робинсона, а укатились к президентст-ву. Но интересно.

  – Вообще-то мы начали с любви, – Ирина сразу покраснела, и Николай решил ис-править положение. – Но мы легко вернемся к книге. Организованная преступность – это же змей о четырех головах. Одну голову, воров в законе, мы уже обсудили.

  С развалом Союза пришел капитализм. Бывшие руководители партии и прави-тельства умело использовали свои позиции для создания личного капитала. Например, когда русские войска покидали Восточную Германию, как утверждает тот же Робинсон, Бундестаг выделил средства для постройки советским военнослужащим в России на пять-сот тысяч квартир. Построено, примерно, три тысячи квартир. Деньги на строительство остальных исчезли. Бывшие функционеры и сейчас занимают решающие посты. А сколь-ко денег вбухано в Чечню, куда они делись? Не помню, кто из классиков говорил, что ве-личайшее поощрение преступления – это безнаказанность. Поэтому до сих пор выделяе-мые громадные суммы продолжают исчезать в неизвестности. Это так называемая легаль-ная организованная преступность, до которой ворам в законе никогда не дотянуться по капиталу. Эта голова самая важная и большая, центральная. До нее пытаются дотянуться и все остальные.

  Третья голова – это этнические, национальные преступные группировки. Они могут быть как в форме первой головы, так и в форме ОПГ.

  И, наконец, четвертая голова – ОПГ, организованные преступные группировки. Робинсон утверждает, что у русских ОПГ нет пирамидальной организационной структу-ры. Это, конечно, чушь полная. Все там есть – и бойцы, и бригадиры, и элита: в смысле руководители, руководитель.

  Демократия хороша лишь тогда, Ирина, когда общество развито. В политическом, экономическом, социальном плане. Это как бы высшая ступень. Например, сейчас в России более полезной бы стала монархия с элементами демократии, но монархия, подчеркиваю, пусть и демократичного правителя. А вот когда улучшится социально-экономическое положение граждан, тогда и демократия не помешает. А сейчас она лишь на руку бизнесменам, обирающим тех же граждан, на руку тем, у кого капитал есть и не малый. Эту аксиому все понимают. Понимают, но не все воспринимают, естественно. Журналюги – вроде бы передовой класс, глас народа. Но, разве это глас народа? Это обычные проститутки сенсации.

  Ирина расхохоталась от души и долго не могла успокоиться от смеха.

  – Да-а, Коля, ну ты даешь! Я такого выражения еще нигде не слышала. Это же на-до придумать – проститутки сенсации! Но, верно-то как! Здорово сказано! Журналисты – народ дотошный. Недавно они какого-то нефтяника допекли, он от них к нам на работу заскочил. Мы пошли навстречу, выпустили его через запасной выход.

  Михайлов нахмурился.

  – А я бы не пошел на встречу. К вам же не простой работяга заскочил, журнали-стам он не нужен. Кто-то из руководства или хозяев, а я их не очень уважаю.

  – Почему, Коля? – Удивилась Ирина.

  – Да потому, что все природные богатства должны принадлежать России, ее наро-ду. Тебе, мне – всем. Государство должно владеть недрами, а не кучка олигархов. Госу-дарство, конечно, с этого имеет, пусть половину, положим. А вторая половина, почему принадлежит нескольким лицам, а не всему народу и в лице его правительству? Если они добывают нефть, газ, то пусть им зарплату платят. Большую, но зарплату. А они здесь еще и воруют... такие суммы, что представить себе трудно. Лес воруют. Китайцы скоро всю Сибирь вывезут. – Михайлов махнул рукой. – Не хочу даже продолжать.

  – Коленька, извини. Разве я хотела тебя расстроить? – Она подошла, обняла мужа.

  – Ирочка, моя Ирочка, ты-то здесь причем? За страну обидно. Я, конечно, тоже не бедный, но я пользу приношу. Я – создатель, производитель, а не перекупщик. А они? Они народ грабят. Мы с тобой сколько за эту нефть на заправках переплачиваем? Много. Хорошо, пусть много. Но где наши денежки оседают, в основном? Вот! – Он поднял палец вверх. – Не в государстве. Сейчас по телевизору муссируется хищение трех миллиардов и где? В министерстве обороны, в одной из ее дочек. Следствие ведется, а чем закончится? Обыкновенным забвением для народа – сейчас с экрана данный факт не сходит, а через месяц забудется все. Заворовалась элита и поощряется безнаказанностью. Если не работают законы государства – должен работать закон справедливости. Правильно говорил Жеглов – вор должен сидеть. И если не сидит – пусть наказание будет другим. Но! Наказание быть обязано!

  Михайлов замолчал и задумался. Мысли его витали уже далеко где-то...

  ХХХVII глава

  Сосновский проснулся в недурном настроении. Часто на ощущения наслаивалась погода, а она походила немного на питерскую своей мокротой. Он еще не выглядывал в окно, но кожей ощущал относительную сухость вместо промозглого тумана. Включил компьютер посмотреть прогноз – и на сей раз, как обычно, ни то, ни сё. Переменная об-лачность с прояснениями, временами дождь. И солнце, и дождь оправдать этим прогнозом можно. В любое время – не ошибешься. Что за долбанутые эти синоптики – ничего толком сказать не могут. Вот уж поистине, как политики, хрен поймешь. Что в России, что здесь, в Лондоне – одна песня.

  Вошел секретарь.

  – Что тебе, Костя, – спросил Сосновский.

  – К вам Дипломатская.

  – Странно, что ей надо?

  Секретарь пожал плечами.

  – Ладно, зови.

  Настроение испортилось. Он презирал эту русскую журналистку с украинским происхождением, хоть и встречался с ней уже несколько раз. Но тогда он был инициато-ром встреч. Когда стерва по характеру и образу действий является журналисткой – это становится опасным для общества.

  Дипломатская вошла, поздоровалась. Сосновский не ответил, но сделал, пригла-шающий присесть, жест рукой. Она знала, что ей здесь рады не будут, и удивилась бы скорее обратному. Устроилась в кресле, приняв вульгарную позу, и скривила рот в ус-мешке, давая понять, что тоже не лыком шита. Начала без обиняков:

  – Не плохо было бы доплатить мне соточку...

  Сосновский внешне ни как не отреагировал, нажал кнопку вызова секретаря.

  – Дама уже уходит, – объявил он.

  Дипломатская встала, так и не сбрасывая с губ презрение.

  – А вы подумайте, сэ-эрр...

  " Вот, сука, – злобно прошептал Сосновский, когда она ушла.

  В "своей" газетенке она опубликовала несколько скандальных статеек. Такой от-кровенной лжи не ожидал никто. Дипломатской пришлось потом давать опровержение. Но своим коллегам объяснила все просто – в запарке перепутала федералов с бандитами. Хотела описать, как бандиты держат пленников, по сути рабов, в зинданах, а получилось, что это делают федеральные войска. Извините – описка. Рейтинг популярности она зара-батывала не литературным талантом, а скандальными статейками. Умела манипулировать сторонами. Одну и ту же ситуацию могла обосрать по-разному и ловко этим пользовалась, то обвиняя федералов, то чеченские бандформирования. Конечно, российские воины иногда пускали в ход кулаки, находя отрезанные головы или вспоротые животы. Она описывала, например, избиение чеченского бандита, но ни слова о том – за что. Потом очередь менялась и на ее подленьких статейках уже "красовались" бандиты. Она не проверяла сообщенную информацию, как это делали другие журналисты, писала со слов, разбавляя свою поганую статейку на семьдесят процентов водой. Иногда усмехалась – а человек и состоит на семьдесят процентов из воды. Обычная проститутка сенсации, пишущая на заказ и поднятие своего рейтинга подонскими способами.

  Несколько статеек обошлись Сосновскому в двести тысяч долларов, но ей этого показалось маловато. Понимала ли она, что ее недолюбливают все – и менты, и прокуро-ры, и бандиты, и солдаты?

  Через некоторое время Дипломатскую нашли застреленной у собственного дома. Слишком много желающих – теперь усмехнулся Сосновский.

  "Вот дура-баба, работала бы в своей паршивой газетенке... Нет, ей все деньги по-давай, сенсации, на виду чтобы была, на слуху. Сейчас коллеги раздуют скандал и никто не вспомнит, какой стервой была. Одним словом – проститутки все. Только и отличаются клановостью, да на смерти новую сенсацию делают".

  Сосновский отогнал неприятно-навязчивые мысли. Надо бы и поработать, да только настроение изгажено. Нет, не смертью Дипломатской, а что вообще приходится вспоминать о ней. Он отвернулся от окна, вздрогнул – за столом сидел незнакомый муж-чина. Странно, как это не услышал доклад секретаря о нем, задумался, видимо.

  – Извините, не расслышал кто вы и цель вашего визита? – спросил хозяин кабине-та.

  – Кто я – не важно. А цель проста – вернуть награбленное, уворованное тобой имущество. Вернуть деньги России и ее народу.

  Низкий металлический голос незнакомца вселял страх, но Сосновский и не такое видывал, быстро взял себя в руки. Заговорил, наклонившись вперед и раздражаясь:

  – Русский... еще один воздыхатель денег. Вали отсюда, придурок, – Сосновский сорвался на крик.

  Незнакомец внешне никак не среагировал, только губы слегка покривились в еле заметной усмешке.

  – Пошел вон, – продолжал кричать Сосновский, одновременно нажимая на кнопку вызова секретаря. – Костя, гони этого в шею. Костя, черт возьми, куда ты пропал?

  Незнакомец наблюдал с легкой усмешкой, как заметался Сосновский. Он подско-чил к двери, пытаясь открыть ее и позвать секретаря, охрану. Но, дверь, почему-то, не от-крывалась.

  – Да что это такое, что, черт подери, – он продолжал дергать дверь. – Весь день на-смарку...

  – Это правда – день будет непростым и длинным. Не надо хвататься за телефон. Он не работает, как не работают кнопки вызова секретаря и охраны. Кабинет закрыт, есть только я и ты.

  – Да как ты смеешь?..

  – Стукнуть тебя что ли, Сосновский, или сам задницу прижмешь? Надоел уже своим зудом. Сядь, – повысил голос незнакомец. – Вот так, хорошо, а теперь слушай. Ты сегодня умрешь, но у тебя есть два варианта. Первый...

  – Да пошел ты... много вас тут таких было, – Сосновский искал глазами – чем бы стукнуть незнакомца. На удивление: он не испугался, по крайней мере, по нему видно не было.

  – Первый, – продолжил незнакомец, – умрешь быстро. Второй – умрешь мучитель-но, очень мучительно и долго, очень долго подыхать станешь. Можешь орать сколько угодно – в здании никого нет, кроме нас.

  Нервозность Сосновского изменила качество, она перешла из раздражительности в обеспокоенность. Но страха, страха еще не было.

  – Значит, если что-то сделаю, то умру быстро. Не сделаю – умру болезненно и длительно. Старый трюк шантажистов. На-ка, выкуси.

  Сосновский сложил пальцы в фигу и с удовольствием вертел ею в сторону незна-комца. Уверовав за многие годы в свою безнаказанность, он и сейчас не чувствовал, не ощущал кожей реальной опасности.

  – Что ж, видимо надо показать, а потом уже продолжить разговор.

  Незнакомец встал, подошел к креслу Сосновского, крутанул резко, обматывая ту-ловище и руки скотчем.

  – Вот, теперь можно и дальше общаться, а то одно недопонимание. – Он взял пальцами левый мизинец Сосновского. – Правая рука нам еще пригодится. – Сжал с такой силой мизинец, что кости захрустели, словно под прессом.

   Сосновский дико взвыл, его глаза округлились, наполненные ужасом и болью. Он не ожидал, никак не ожидал, что такая участь может постигнуть и его. Через некоторое время крики перешли в стоны и всхлипывания.

  – Окей, теперь можно и продолжить разговор. Любой твой неверный ответ, любая ложь будет стоить очередного пальца. Собственно мне нужен твой один глаз, одно ухо, правая рука и, может быть, рот, чтобы мог сказать что-нибудь. А остальные части тела мне не нужны. Буду ломать, крушить... или ты готов к первому варианту?

  Сосновский закивал головой, вымолвил с хрипотцой, все еще морщась от боли:

  – Я согласен, – он снова закивал головой.

  – Хорошо. Я приехал забрать наворованное тобой, украденное у российского на-рода. Все, что ты смошенничал, стащил, выбил рэкетом, убийствами и террором – надо вернуть.

  – Я никого не убивал, не рэкетировал, а терроризм – это вообще смешно.

  Незнакомец подошел и размозжил Сосновскому следующий палец. Когда он не-много успокоился от крика, продолжил.

  – Да, своими руками ты не убивал ни кого. Но по твоему приказу, от жадности твоей, погибло много людей. Ты лично не занимался рэкетом и террором, ты руководил, приказывал, даже Президентов тасовать пытался. Но пришло и твое время. Зло, совер-шенное тобой, не вернется сторицей – лишь мелкой крупицей. Просто его слишком много – твоего зла. – Незнакомец закурил, пододвинул какое-то блюдце вместо пепельницы к себе. – Однако, продолжим. Какая у тебя сумма на счетах, на всех счетах?

  Сосновский завозился в кресле, заерзал. Видимо, раздумывал – может ли действительно незнакомец знать все? Пальцы ведь тоже жалко. Потом спросил:

  – Скажи – кто ты? Что тебе надо – я уже понял.

  Незнакомец ухмыльнулся.

  – Кто я? Зачем тебе это? Считай, что совесть людская. Совесть тех, кого ты обоб-рал и убил. И сужу я тебя не по закону – по совести, по их совести и праву.

  – Но, ты же сам приступаешь закон. Кто дал тебе право судить?

  – Верно, – незнакомец снова ухмыльнулся, – приступаю закон, как ты выразился. Но сужу я тебя по закону большинства, по закону совести и чести людской. По государст-венному закону тебя все равно не казнят и украденные деньги не вернут, а такие, как ты, гниды, жить не должны. Не рассчитывай на поблажку, не тяни время – я задал тебе во-прос.

   – А что у меня на счетах – крохи. Точно не помню, тысяч семьдесят наберется.

  Незнакомец встал.

  – Сто, сто семьдесят, – заголосил Сосновский, поняв, что сейчас может лишиться еще одного пальца.

  Крики сотрясали комнату.

  – Двести, двести семьдесят, – всхлипывал Сосновский.

  – Дурак, – с сожалением бросил незнакомец. – Неужели деньги важнее здоровья? Какой же ты гад все-таки. Да, ты лишился недавно пяти миллиардов, был уверен в обрат-ном, но лишился. Крохи, как ты выразился, составляют сейчас восемнадцать миллиардов долларов. И ты переведешь их в Россию немедленно. Потом продолжим разговор дальше.

  Сосновский раскис и всхлипывал. Названная сумма ударила его сильнее боли в пальцах. А незнакомец глядел на него и поражался алчностью. Это каким же надо быть нелюдем, чтобы из-за денег отдавать собственную жизнь? Не чужую – собственную. Или он все-таки надеялся лишь на мелкие травмы, которые заживут, зарубцуются временем? Сосновский плакал – поистине крокодиловы слезы.

  Незнакомец смотрел на это жалкое создание и поражался – насколько плотно въе-лась в кровь привычка обирать людей, выбивать деньги любым путем. Наверное из-за жадности и в венах текла не кровь, а деньги. Он даже хмыкнул от такого сравнения.

  Сосновский начинал рано. Пытался махинировать комбикормами, кормом для птиц, но колхозники чуть не посадили его на вилы. Пришлось сменить специализацию на сирийские тряпки – наволочки, простыни и прочее постельное белье. В 1981 году он по-пался на спекуляции в Махачкале. Но ОБХСС обошелся тогда с ним слишком мягко. По-крутили, повертели – ученый все-таки, математик, успел уже кандидатскую защитить. Ограничились внушением без уголовного наказания, пошли на встречу. Но эта мягкость, как раз, и сыграла роковую роль. Сосновский понял обратное – можно обманывать и уходить от реальной ответственности. А мораль, совесть – эта штука никогда его не тревожила. Осуди тогда его по 154-ой за спекуляцию и сохранился бы он человеком. Вот ведь как бывает – хотели менты, как лучше, а получилось, как всегда.

  Сосновский взрослел, написал докторскую. И даже на этом делал деньги – писал диссертации кавказцам. С одним из них, кавказцев, сошелся близко и надолго. Он стал его правой рукой, рукой рэкета, убийств, вымогательств. Они даже дружили, но пришлось убрать и его, так распорядилось время, а Сосновский его ценил, это денежное время.

  Горбачев... начало его расцвета и падения России. Ельцин... пик могущества и власти Сосновского. Россия на коленях и он над ней. Властитель – по сути, второе лицо. Ох, как он упивался этой властью... Даже кандидата в Президенты на время выкрасть су-мел.

  Бедная матушка-Россия... кто только ее не имел... и татаро-монголы, и тщеслав-ные поляки, и немцы-фашисты, и французы, и высокомерные англичане, всегда подстав-ляющие ножку. Но никто не имел ее так безнравственно и безразлично, как собственные олигархи. И никто, никто не задумывался над обыкновенной прописной истиной – приходили и уходили завоеватели, цари, генсеки... а народ, Россия-матушка оставалась и остается. Уйдут или трансформируются и олигархи. А Россия останется.

  Незнакомец вздохнул, глядя на жалкое существо перед ним. Сбежал, да – он сбе-жал из России и уже второй десяток лет живет в Англии. Живет, жирует и продолжает обирать не только Россию. Но постоянная константа лишь время. Оно течет, идет, бежит, но всегда остается. Исчезают планеты, а оно остается. Остается и приходит к каждому. Пришло и его время.

  – Осталось совсем немного, – продолжил незнакомец, – перепишем бизнес и не-движимость – вот необходимые бумаги.

  Он пододвинул их под правую руку Сосновского. Тот глянул мельком. Понял, что здесь все и заплакал.

  – Что же ты, гнида, слезами-то заливаешься? Что же ты не смотрел на народные слезы, когда чистил "АвтоВАЗ", "Логоваз", "Аэрофлот", бразильский футбол, что же ты не плакал, сука, когда совращал несовершеннолетних девочек? Сволочь крокодилья, да простят меня крокодилы. Подписывай!

  Сосновский внезапно перестал плакать, глянул зло, с ненавистью лютой, попро-бовал разорвать скотч и сник. Боль терпеть не хотелось и внутри жила надежда, что все скоро пройдет – подпишет он бумаги, освободится и вернет все назад. Другой вариант даже не обдумывался. Сознательная жизнь, прожитая по одному принципу: брать – не по-зволяла считать по-другому.

  Константин, секретарь Сосновского, потянулся в кресле. Славно вздремнул не-много, глянул на часы: "Ого"! Проспал часа полтора. Хотел заглянуть к шефу – не решил-ся, с утра у него настроение дрянное, не хотелось попадать под горячую руку. Внезапно услышал выстрел, кинулся в кабинет: "Ох ты, боже ты мой"... Голова Сосновского, про-битая пулей, покоилась на столе, напротив стояла работающая видеокамера.

  ХХХVIII глава

  Бортовой внимательно изучил видеозапись в интеренете. "И чего его это на лю-бовь к России растащило? – стал рассуждать он. – Таился, скрывался, обирал Россию и на тебе – воспылал любовью перед смертью, все деньги вернул и недвижимость завещал. Нет, Сосновский не из тех фруктов, кто просто так что-то делает. Что-то или кто-то его заставил. И этот кто-то сделал предложение, от которого он не смог отказаться. Перевел все деньги в Россию, заявил публично, что виноват и застрелился. Англичане сейчас в ярости, особенно на его секретаря, который и выложил все в интернет. Что теперь руками махать – деньги-то все равно в России".

  Долго думал Бортовой, так сопоставлял и этак. Много лиц и фамилий перебрал, много врагов перешерстил и недругов. Естественно, доказательств нет, а мысль осталась всего одна. И вовсе не из врагов. Он набрал номер телефона.

  – Добрый день, Николай Петрович, вернее у вас уже вечер. Как самочувствие, ус-пехи?

  – И вам доброго здоровьица, Александр Васильевич. Самочувствие хорошее, а ус-пехи по плану, как при социализме – с перевыполнением.

  Они рассмеялись оба.

  – Нужда какая, – продолжил Михайлов, – или необходимость? Вы же не просто так звоните, – перешел он ближе к делу, отбрасывая ненужные никому комплименты и стандартные заготовки предисловий.

  – Ну, что вы сегодня такой колючий, Николай Петрович? – ласково заговорил Бортовой. – Я же просто позвонил поинтересоваться: как погода в Лондоне?

  – Я не метеоуслуги. Есть конкретные вопросы – задавайте.

  С директором ФСБ так давно никто не разговаривал, но он сдержал себя, хотя оп-ределенные интонации в голосе не смог скрыть или не захотел.

  – Хотел с вами увидеться – переговорить. Завтра с утреца и вылетайте ко мне.

  – А я что – подчиненный ваш? – Не стал скрывать раздражения Михайлов. – Вам надо – вы с утреца и подъезжайте. Приму, не переживайте.

  – Товарищ генерал...

  – Генерал, да не ваш, – перебил его Михайлов, – и к министру обороны тоже не поеду. Можете звание назад забрать. Я свою работу делаю и буду делать – для Родины, для России. Вот так и точка.

  Михайлов бросил трубку. "Какая муха укусила, чего я так с ним? Чего, чего? Жо-пу только мять в креслах могут. Я им деньги вернул, а он поговорить захотел. Делами бы лучше разговаривал. Воспитатель хренов. Доказательств не имеет, но понимает, кто это сделал. Морали читать собрался... А где ты был, когда Сосновский страну, народ обворо-вывал? Моралист хренов... таких олигархов еще тьма – вот и занимайся ими".