Текст книги "Дуда. В поисках Щепки (СИ)"

Автор книги: Борис Глушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– «Это, от любопытства» – пролетела мысль.

– Добрый день – Поздоровалась она и, отодвинув стул, присела за стол. – Меня зовут Доминика Полянски. Можно просто Ника и можно, на ты. – Улыбнувшись, она взглянула ему в глаза.

И лучше бы, Ника, этого не делала. Глаза у мальчика были удивительными. Неимоверно синие, глубокие, с россыпью микроскопических звёздочек расположенных по радужке и каких-то…, открытых что ли? Ника удивилась, почему она не увидела этого раньше? Может стекло, давало какой-то искажающий эффект? А может шрамы, избороздившие его лицо, отвлекали?

Она тихонечко вздохнула и засмотрелась. Глаза были потрясающие.

Неожиданно, Нике захотелось отодвинуть в сторону все эти подковёрные игры, откинуться на спинку стула и просто наслаждаться их нереальной красотой. Но нет. Мысль, проскользнув летучей мышью, прочертила пространство и тут же затерялась среди других, более насущных. Взяв себя в руки, она встряхнулась и, с силой сжав в руке ручку, дернула подбородок вверх.

– Ну, так как? Скажешь, как к тебе обращаться? – Стараясь, чтобы голос звучал ровно, Ника потеплела взглядом и совсем чуть-чуть растянула уголки губ. Всё точно так, как её и учили, по классике.

– Все, зовут меня Дуда. – С приятной хрипотцой в голосе, произнёс он.

– Красивое имя – Кивнула Ника. И крутанув ручку между пальцев, спросила. – Не расскажешь, как ты к нам попал, Дуда?

– Да тут секретов нет. – Парень качнулся вперёд и, воткнув локти в стол, прошептал. – Меня Лисия попросила.Заскочить.

– Заскочить? – Ника от удивления, забыла удерживать лицо и её брови сошлись на переносице. "Заскочить? К нам? На минус три тысячи семьсот метров от уровня моря. Сквозь орды тварей что обжились в тоннелях? Да уж!" Ей потребовалось несколько секунд, чтобы собраться, и вновь, надеть маску «доброй сестренки». – Если не секрет, а Лисия, это кто?

– Привратница. – И парень, пожал плечами с таким видом, словно бы говорил. – «Как можно не знать кто такая Лисия»?

– Может быть чаю? Или сок? – Механически спросила Ника. Сама же, лихорадочно обдумывая линю поведения и выстраивая цепочку вопросов.

– Чаю. – Согласился парень и добавил с улыбкой, – и сок тоже можно. А ещё бы хорошо, пирожное слопать, а то есть сильно хочется. Мне эклеры нравятся. Знаешь, такие, внутри крем, а сверху всё шоколадом залито?

Ника удивлённо посмотрела на него и решила выбрать вариант, который её учитель Лапов Константин Сергеевич называл «Панибратским».

– Конечно, знаю. Я тоже эклеры люблю. – Наклонившись вперёд сообщила она и, отчаянно взмахнула рукой. – А-аа!Пожалуй, тоже, слопаю парочку. С тобой за компанию. – И спросила. – А Привратница, это кто?

– Хм. – Парень покачал головой. – Понимаешь? Тут в двух словах и не объяснишь.

– Ну, тогда объясни в трех. – И Ника, входя в нужный образ, задорно подмигнула. – Я жуть какая любопытная.

– Почему нет? – В ответ улыбнулся и он. И откинувшись на спинку стула, сложил руки на груди. – Ну, тогда слушай.

Глава 1

Клубившийся над Кривой улицей пар – густой, вязкий, пропитанный острыми специями, горелыми овощами и пронзительным, чуть сладковатым запахом свежих лепёшек из маниоки – лениво растекался по квадратным коробкам старых потрепанных зданий. Он проникал всюду; в квартиры, в комнатки, в чуланы, на чердаки. В маленькие уютные спаленки и огромные промозглые залы. Просачивался везде, где находили себе пристанище уставшие, скрючившиеся под тяжелыми лоскутными одеялами, озябшие люди. Заставляя их заспанных, вялых ещё не отошедших от сладких красивых снов, открывать глаза, принюхиваться, сглатывать набежавшую слюну и медленно возвращаться назад, в этот хмурый, жестокий, и вечно голодный мир.

– Эй, Дуда! – Сидевший в кресле Хопер по прозвищу Толстяк, рявкнул так мощно и настолько раскатисто, что циновка, отделяющая лавку старика Панкина от лавки тётки Чернобровки, нервно взбрыкнула и принялась мелко трястись. Я вздрогнул, тихонечко ругнулся, и притворился глухонемым. – Не делай вид, что ты меня не слышишь, паршивец. – Не унимался Хопер.

Толстяк орал так натужно и с таким надрывом, что его огромные складки, свисавшие с подбородка чуть ли не до груди, раскраснелись и налились бордовым цветом. Будто это и не подбородок вовсе, а гребень задиристого петуха ведьмы Клавдии – того самого, боевого, что гоняет всех собак на Заливной улице. Так мало этого он ещё и ходил ходуном, напоминая студень, что варит по субботам замарашка Кло. В общем, примерзкое зрелище, если не сказать больше.

Несколько долгих секунд я размышлял – обернуться или сделать вид, что не замечаю его яростных воплей?

А от них, между прочим, – мелко подрагивали ставни на низких окнах, вихрился мусор на старой щербатой брусчатке, а оккупировавшие улицу торговцы, вжимали головы в плечи и в страхе отводили глаза. И чем яростней орал Толстяк, чем визгливей становился его голос, тем быстрее суетились разношёрстные продавцы и тем ниже склонялись над своими прилавками. Каждый его выкрик, словно бы накидывал на их плечи по десятку другому килограмм, а на посеревшие лица пяток другой лет.

Что говорить то, Толстяка Хопера на улицах побаивались. И тут надо сказать – было за что. Он хоть и жирный был как бегемот, и весь какой-то нелепый, или как говаривал Щепка – рыхленький, но при этом страсть какой сильный. Если зажмёт где-нибудь в углу и вдарит своим пудовым кулачищем то и всё. Пиши – пропало. Сам видел, как на прошедшей недели, он так отделал двух затоновских парней, что вся брусчатка возле тележки белобрысой вертихвостки Нюськи была залита кровью.

Впрочем, затоновские, сами виноваты.

Во-первых – потому что они затоновские. А во-вторых – потому что те ещё фрукты оказались. Это же надо было до такого додуматься, чтоб на глазах у Хопера хихикать и перебрасываться шуточками с этой самой Нюськой? Видать, мозгов у ребят совсем не было, а теперь уж и не будет никогда.

Зачем спрашивается так нарываться? Ведь каждая дворняга на Колоске знает, что толстяк Хопер в её сторону неровно дышит и пускает вязкие слюни. А сумасбродная булочница и рада тому. Играется с ним как кошка с мышкой и веселится как может. Скучно ей, видите ли, пирожками на пятачке торговать, а тут какое никакое, а развлечение. Плохо только, что в результате этих развлечений, кровища неудачливых сердцеедов бьёт фонтаном, забрызгивая всю округу яркими рубиновыми каплями, а зубы веером разлетаются по мостовой на радость и прибыток, этому мутному крысоеду, зубнику Штэльману.

А всё от того, что чёртова кошка, самая натуральная стерва с маниакальными наклонностями закоренелой психопатки. Да и мышка ей под стать. Весит под сто пятьдесят килограмм и имеет двойное усиление на удар кулаком. А вот с мозгами увы, никаких усилений там не наблюдается.

– Дуда! Сморчок ты недорезанный, – возмущённо орал Хопер. – Ну-ка, бегом сюда. Бегом говорю тебе. Не то я сейчас встану…. Я тебе точно говорю, я встану.… Поймаю тебя и переломаю все твои костлявые ножки.

Забавно, но он проорал это так, словно у меня было не две ноги, как у всех нормальных людей, а три или четыре. Ну, как у тех злобных тварей, что нет-нет да вылезают из заброшенных станций метро.

Втянув голову в плечи, я сгорбатился и, ускорив шаг, совсем уж было собрался прошмыгнуть в неприметный закуток, уходящий в бок в трёх метрах от меня. Ну, в тот самый, в котором, держит свою вонючую лавчонку перекупщик Хлюп. Как мой взгляд скользнул по противоположной стороне улицы.

А там, подставив красивое лицо солнечным лучам и воткнув кулаки в широченные бёдра – стояла и улыбалась – растянув чувственные губы чуть не до ушей, та самая мерзопакостная Нюська, из-за которой запавший на неё Хопер покрошил столько черепов.

Поглядев в её смеющиеся глаза, я в сердцах сплюнул и остановился.

– Все зло на земле от женщин, – говаривал мудрый Щепка. Естественно до того, как безвозвратно сгинул в бастионе под номером двадцать семь. Но неизменно добавлял, – а ещё от тупых мужиков. Жирных, похотливых, тупых мужиков.

А тут, вон оно как всё сошлось. Как говорят хверги, – весь жгучий перец в одной кастрюле.

Бросив свирепый взгляд на Нюську, я нехотя обернулся.

– Ну, что ты орёшь Хопер – буркнул я. – Некогда мне, я в школу опаздываю.

И чтобы он не подумал, что я его обманываю, крутанулся, показывая свой огромный заношенный да дыр рюкзак.

– Если тебе, Дуда, дорога твоя жизнь… – завел старую пластинку Толстяк и, выставив на всеобщее обозрение свои лошадиные зубы, оскалился. Ещё и глаза по киношному сощурил, как это делал сыщик Воронов в картине «Смерть негодяя». Вот же, дурилка картонная.

Таким образом, он пытался изобразить кровожадный звериный оскал. Совсем такой же какой бывает у его босса Свистуна. Того самого, что держит своей железной хваткой весь Нижний город. Вот только ничего у него не вышло. Ничего. Совсем было не страшно, нисколечко. Ну, разве только самую малость.

Свистун-то, он не старался что-то там специально изображать. В определённых случаях у него всё само собой изображалось. Непроизвольно, – как выражался Щепка.

Вот, вроде стоит перед тобой человек, улыбается тебе доброй чернозубой улыбкой и вдруг раз, что-то неуловимым образом меняется в его лице и перед тобой уже не человек вовсе, а неведомая и крайне опасная тварь. Совершенно такая же, как те, что вырываются из тёмных развалин метрополитена, только в человеческом обличии. А может даже и пострашнее будет. И это, я, авторитетно могу утверждать, так как видал её, – рожу эту Свистуновскую, – жуткую. Правда один раз всего видел и довольно давно, но мне и этого хватило.

На Иванов день это было, три года назад. Тогда как раз, ярмарка весенняя была. И вот, на этой самой ярмарке. Свистун, что-то там не поделил с Лесовиками. Видать расстроили его чем-то лесные братья, вот и скорчился у него этот самый оскал.

Я как раз леденцы покупал у знахарки Авдотьи. Все знают, что у неё самые вкусные леденцы на ярмарке, вот я их и покупал. Сами-то леденцы я уже забрал и ждал сдачу в пять копеек, которые старуха пыталась нашарить в своих необъятных карманах. И тут надо ж было – обернулся на возникший шум. И всё. Как я эту рожу увидал, так сразу про сдачу и забыл. Да и про всё, о чём в голове в тот момент думалось, тут же и забыл. Даже про леденцы забыл бы, если бы до этого их за пазуху не сунул. Все мысли у меня тогда из башки вышибло.

Хотя нет, одна мысль всё же осталась. – «Как бы мне так умудриться, чтобы не замочить с перепугу штаны»? Вот такая вот мудрая мысль, вертелась у меня в мозгах и даже не собиралась их покидать. Потому как, такой эпический позор, в тазике с водой не застираешь и на солнышке потом, не высушишь. Навечно приклеится. И будут тебе всю оставшуюся жизнь припоминать, как ты на ярмарке в штаны напрудил. А напрудить, я вам скажу, хотелось сильно. До коликов в печёнках, хотелось.

Да что там я, пацан малолетний, как выражается тётка Глая – детский сад штаны на лямках? Там у бородатых лесовиков, что ходят с рогатинами на порченых медведей, глазёнки забегали и поджилки затряслись. И если бы Свистун икнул например или допустим чихнул нечаянно, то драпанули бы эти самые мужики в разные стороны только пятки засверкали. Но чёртов Свистун не чихнул, и даже ни икнул. Вместо этого он заговорил. Но легче от этого никому не стало. Хуже стало.

Ведь до того его голос был пропитан какой-то замогильной жутью и эманациями близкой смерти, что я всё же чуток пискнул, по-моему. Да и не я один. Все, до кого дотянулась эта леденящая душу жуть, пискнули. Да чего там пискнули? Пару человек и вовсе, на землю без сознания завалились.

– Если тебе, сопляк, дорога твоя никчёмная жизнь, то быстро тащи свою тощую задницу сюда. – Вновь напомнил о себе Толстяк. И видать, чтоб я совершенно точно знал, куда надо тащить свою тощую задницу, указал жирным пальцем на грязную брусчатку рядом со своим креслом.

Я вновь посмотрел на Нюську. А та, в ответ – легонько покачала бёдрами и, растянув свои пухлые губы ещё шире, хотя, казалось бы, шире уже и некуда, подмигнула мне. Представляете, подмигнула?! Лахудра крашеная.

По клятвенным заверениям моей матери, я, конечно, красавчик каких свет не видывал. Высокий, голубоглазый, косая сажень в плечах, черты лица правильные, приятные, почти благородные. Но это, по заверениям моей мамы. Сильно сомневаюсь, что мои кудри цвета спелой пшеницы, так впечатлили бедовую Нюську, что она прониклась ко мне симпатиями. Специально так делает, чтобы Хопера позлить. Стерва потому что.

Я вздохнул, ещё раз плюнул в Нюськину сторону, и медленно поплёлся к Толстяку. Вот, если б не было этой, как выражается наша соседка Харка, – профурсетки. То тогда да, тогда можно было бы от Толстяка слинять. Он хоть и взбалмошный крендель, драчливый, но по сути своей отходчивый. Завтра уже и забыл бы о моём маленьком неповиновении.

Но проигнорировать его на глазах у Нюськи, а тем более, когда она так ехидно улыбается, это совсем другое дело. Это оскорбление Хопер запомнит надолго. И рано или поздно, он меня поймает и изобьёт. Да даже не сам поймает, а даст задание шпане, что трётся на Кривой, мечтая вступить в свистуновскую банду. И те, захлёбываясь слюной от подвалившего к ним счастья, притащат меня к ногам местного бугорка в тот же вечер. Огребутся, конечно, не по-детски, но притащат.

– Что тебе нужно Хопер? Я в школу опаздываю? – Я предусмотрительно, не доходя пару метров до его знаменитого кресла, остановился. Кресло, словно приветствуя меня, протяжно скрипнуло.

Оно, действительно, было знаменитым. Откуда оно появилось, из каких музейных запасников его упёрли, загадка? Но теперь, находясь на шумной Кривой улице, оно олицетворяло собой символ власти. Как шутил Щепка, – место силы. Мол, если ты сидишь в этом кресле, то ты самый сильный бандюган на всём этом блошином рынке, и все окружающие торговцы просто обязаны подкармливать тебя пирожками. Сытенькое в общем местечко, завидное.

До Толстяка Хопера в этом кресле красовался Кабан. Я уж и не помню его настоящего имени, Кабан и всё тут. Отложился он у меня в памяти лишь тем, что был огромен как племенной хряк фермера Буркевича, похотлив, и свиреп до безумия. Нечета добряку Хоперу.

Жутко злой был этот самый Кабан, за что, кстати, и поплатился. Зарезал его, одним туманным утром, худенький парнишка с Затулинки. Говорят, что Кабан, сильно избил его сестренку за то, что та, отказалась с ним гулять, вот он его и зарезал. А кресло и дармовые пирожки к нему прилагающиеся, перешли по наследству к Толстяку.

Переминаясь с ноги на ногу, я искоса взглянул на необъятную Хоперовскую тушу. А тот, словно почувствовав мой любопытный взгляд, заелозил и попытался сесть посолидней, как и подобает самому огромному члену Свистуновской банды. Кресло жалобно застонало, заскрипело, и опасно накренилось.

Я же, подумал о том, – что если оно сейчас развалиться, то стану я, невольным свидетелем колоссального Хоперовского унижения. И он, этого эпического позора, мне до конца своей жизни не простит. А если, ещё и подлая Нюська засмеется…, а она, к бабке не ходи, засмеётся, и даже не засмеётся, а заржёт как старая лошадь начальника стражи Хрумкина. То можно смело покупать тележку с осликом, грузить на неё весь наш нехитрый скарб, садить сверху мать с сестрёнкой и отправляться в Северные пустоши, налаживать отношение с дикими хвергами. Безопасней будет.

Я даже пробормотал тихонько, что-то не сильно разумное типа, – ты уж креслице не подведи, или держись старушка, – и с надеждой на него посмотрел. Оно в ответ, вновь протяжно скрипнуло.

Кресло, в котором сидел Толстяк Хопер, хоть и выглядело старым, как колдун Тераз, что прошлым летом поселился прямо у входа в метро, и было неслабо так пошаркано, но по-прежнему выглядело шикарно. Чёрное, с красноватым отливом, с массивными подлокотниками и высокой резной спинкой. С толстыми загнутыми ножками и забавными вензельками на них. В общем импозантное такое, внушительное.

Но самое главное его достоинство заключалось в том, что было оно огромным. Не одно другое кресло не смогло бы вместить в себя необъятного как гора Толстяка, а вот это смогло. Оно было настолько монументально и величественно, что умудрялось делиться своим величием с простоватым Хопером.

Сидя в нём, он как бы переставал быть заурядным глуповатым бандитом, тиранившим торгашей, продававших на Кривой улице свой нехитрый скарб, а становился похож на какого-нибудь обнищавшего императора. Этакого Василиска, который по рассеянности, профукал всю свою империю и потому, – его бросили все его приспешники и даже гвардия, – и он остался один.

Угрюмо восседая на грациозном, но потрепанном троне. Он скорбно вспоминал канувшее в лета могущество и периодически жрал пироги с крольчатиной.

Правда, восседал брошенный император, почему-то не во дворце, а посреди шумной торговой улицы, но это уже частности.

– Что тебе нужно Хопер? Я в школу тороплюсь. – Передразнил меня Толстяк и вытер свои жирные губы рукой. Ну как вытер, – схватил свои мясистые пельмени огромной лапищей и выжал из них жир, потом всё это обтёр о штаны. Что тут скажешь, истинный самодержец. – А где спрашивается уважение? Где уважение Дуда? Уважение, которого достоин самый сильный боец этого района, а…? Где оно, а…?

– Что тебе нужно, уважаемый Хопер? – Добавив в голос капельку сарказма, пробурчал я. Хотел ещё рукой пируэт изобразить, как это делает актер Эдуард Таврический из нашего местного балагана, но забоялся. Засмеяться пакостная Нюська и догадается Толстяк, что я над ним стебусь. А там и последствия не за горами.

– Вот, вот…, и это правильно, – растёкся в улыбке Хопер. Он даже бросил довольный взгляд влево, на Нюську, мол – посмотри ненаглядная, как меня здесь все любят и уважают. Но отрада Хоперовского сердца не смогла оценить его триумфа. В этот момент, она как раз продавала пироги двум здоровенным старателям и довольство, с лоснящегося жиром лица, как ветром сдуло. Повернувшись ко мне, он хмуро пробурчал. – Вот что Дуда. Кончились твои беззаботные денёчки. Хватит тебе за бесплатно небо коптить, пора на плантацию собираться. Свистун приказал тебя в дерево записать.

«В дерево» – это значит в деревянную лигу, а ещё её называли – «Голожопая когорта», «Каторга» , «Отстойник», «Дно», «Помойка», – у кого на что мозгов хватает, тот так и изгалялся. Числятся в ней те, кто ещё ни разу не сумел улучшить «Источник». А ещё те, кто попросту забил на его развитие, отбывая подёнщину на плантациях.

– У нас же договор, – напомнил я. Хотя и без особой надежды.

– Ага. Свистун прям так и сказал, что ты про этот договор вспомнишь. – Хопер вновь расплылся в улыбке. Толи его пророческие способности Свистуна так обрадовали, толи то, что старатели отвалили от Нюськи и направились по своим старательским делам к ближайшему кабаку? – Договор Дуда, он со Щепкой был заключен. А Щепка, земля ему пухом, преставился уже девять дней как. Ну, ты и сам знаешь. Потому и договору конец. Мы тебе Дуда не беспредельщики какие-нибудь, мы своё слово держим крепко. Да каждой, как её там…, буковки. Но тут, тебе парень, сильно не свезло, чего уж там. Так что готовься…. – Хопер достал платок и высморкался. Звук был настолько оглушительным, что старик с тросточкой, проходящий по тротуару недалеко от нас, судорожно вздрогнул и удивлённо уставился в нашу сторону. Хопер же, вытер этим платком ещё и пот со лба и засунул его назад, в карман кожаной жилетки. Шумно выдохнув, он продолжил. – В память о Щепке, Свистун даёт тебе отсрочку две недели. Ну-у…, там, мешок собрать, дубинку покрепче выстругать... – тут Толстяк прервался ненадолго, видать подзабыл, что там ещё Свистун мне даёт. – А-аа, точно…, ещё позволяет самому выбрать, в какой пятёрке тебе на плантацию бегать. Доступно объясняю?

Это вот, «Доступно объясняю?», было Свистуновское выражение, от простака Хопера его было слышать довольно смешно и странно. А ещё, оно, означало то, что Толстяк эту историю не сам выдумал, а действительно, получил указание от своего босса. Так сказать, из уст в уста. Потому трепыхаться и что-то ему доказывать было совершенно бессмысленно.

Я обречённо кивнул, и уже совсем было, собрался развернуться и отправится в школу. Но тут, словно чёрт меня за язык дёрнул. Решил спросить.

– Ты-то, сам, что мне посоветуешь, какую лучше пятёрку выбрать?

– Чего это, я тебе советовать что-то должен…, я тебе советчик, что ли… бесплатный? – Не взаправду возмутился Хопер, но грудь при этом, попытался горделиво выпятить. Впрочем, у него это не получилось, сало не позволило. Расстроившись, Толстяк достал откуда-то сбоку заляпанный жирными пятнами кулёк, вытащил из него огромный пирог и засунул его в рот.

– Помнишь прошлой весной, ты обещал Щепке, что приглядишь за мной? – И, хотя по глазам Толстяка было ясно, что ничегошеньки он не помнит, да и не мог помнить, потому что я прям сейчас это придумал, он кивнул. Я подбавил ещё, – Щепка уважал тебя и верил, а ты вон как поступаешь?

– Да-аа, Щепка меня уважал, – проглотив пирог, Хопер вновь расплылся в улыбке. – Ладно, только в память о Щепке. – И откинувшись на спинку кресла, он вытянул свои губища трубочкой, словно бы собирался просвистеть какую-нибудь романтическую мелодию, ещё и лоб наморщил. Задумался, значит.

Поморщившись с минуту, он высказался.

– Я за вашей деревянной лигой не сильно наблюдаю. Кому вы, салаги недоразвитые интересны? Так, одним глазком только…, чтоб перед Свистуном отчитываться… но, всё ж кое-что знаю. – Толстяк зачем-то мне подмигнул и поскрёб грязными ногтями о подбородок. – Самый для тебя сладкий вариант эт, попроситься к Ромке Чертополоху, но…. – Толстяк вновь расплылся в улыбке. – Слышал я, что поколачивает он тебя, при всяком удобном случае. – И увидев, как при этих словах у меня отпала челюсть, Хопер радостно хрюкнул. – Не смотри на меня так Дуда. Об этом все на Колоске говорят, а я слышу…. У меня Дуда, везде свои уши.

И Хопер для наглядности, засунул свой жирный палец в огромное золотое кольцо, что болталось у него в ухе. Согнув палец, он подёргал за него и ехидно добавил.

– Я всё слышу….

– Да чёрта лысого, поколачивает! – Я мгновенно взъярился. – С какой это стати поколачивает? Что ты такое несешь Хопер? Если по счёту брать, то у нас – четыре один в мою пользу. А если по зубам выбитым, то и ещё больше. Впрочем, кто у вас тут, считать то умеет?

Я хотел и дальше продолжить свою пылкую защиту, и поведать Толстяку о бесчестных Ромкиных уловках. Таких как; нападение из-за угла, или когда в честную драку раз на раз, вмешивались его подлые дружки. Или когда Чертополох с ножом на меня кинулся, что и вовсе за гранью кодекса подростковых драк. Но взглянув на лоснящуюся от довольства Хоперовскую рожу, заткнулся.

Откинувшись на спинку кресла, Толстяк, чуть в эйфорию не впал, до того его умилило моё яростное возмущение. Как говориться, брякнул гадость и на сердце радость.

– Ладно Дуда, ладно. Не кипятись так, а то несварение заработаешь, будешь потом мучиться и меня проклинать. – Хопер вновь хрюкнул. Потом он покряхтел, посопел, постучал ладошкой по ляжке, и наконец, успокоился. – А если серьёзно Дуда. – Улыбка Толстяка в одно мгновение пропала с его губ. Лицо стало злое, холодное. – То, кому ты на хрен нужен такой сладенький? Кто тебя Дуда возьмёт-то? У тебя же не одной ступени нет. Да, что там ступеней, ходят слухи, что у тебя даже Источник не открыт. Ты же этот, Дуда…, этот… как тебя, чёрт побери…, чёртов уником наоборот… вот, да… совершенно бесполезный, чёртов уникум. – И он смачно сплюнул, прям мне под ноги. – Одна тебе дорожка Дуда, это к отбросам. К отбросам чапай Дуда, сморчок ты недоразвитый…

И Толстяк Хопер захохотал. Вернее закряхтел. Хохотать-то он толком не мог, жирный, потому что.

Не став дожидаться, пока он успокоится и скажет ещё какую-нибудь гадость, я развернулся и двинул вдоль по улице. Не просто, конечно, шёл, а костерил на все лады эту сальную кучу и обещал себе. – «Что, когда я получу Источник и пару крутых навыков в придачу, то приду сюда и сломаю этому гаду нос, а ещё все зубы ему выбью. Чтоб жрал он свои дурацкие пироги голыми дёснами».

Самое обидное было то, что на какое-то короткое мгновение я действительно поверил, что эта вонючая и подлая гора жира, даст мне какой-нибудь дельный совет.

– Эй Дуда! – Еле сдерживая смех, проорал Хопер мне в спину. – На той недели у Козявки, Костяной крот, сожрал двух центровых… представляешь Дуда, крот… держите меня, не то я помру от смеха… Крот.… Вот отбросы так отбросы. Так ты Дуда к ней попросись, может она тебя к себе возьмёт.… Вместо этих двух сожранных. Хотя и это вряд ли… Козявка огонь девка, отбреет она тебя.

Я резко остановился и развернулся. Пускай мне, потом отобьют почки и пересчитают все рёбра, но я решил высказать этому жир-тресту всё, что о нём думаю. Я даже рот открыл, подбирая выражение позаковыристей, но тут мой взгляд упёрся в лицо Хопера. А его соответственно в моё.

– Ну, давай Дуда, вякни, что-нибудь такое, забористое… дай мне повод… – и в заплывших свинячьих глазках Хопера пропали задорные смешинки, а их место заняли заснеженные недобрые льдинки. Лицо Толстяка застыло и превратилось в маску. Оно словно окаменело и лишь жирные губы медленно шевелились. – Когда ты, Дуда, обманываешь людей, то не удивляйся тому, что получаешь то же самое в ответ…. Никогда меня Щепка не уважал…, никогда,… и ты Дуда не уважал, я знаю. А вот теперь будешь уважать… или уважать будешь, или бояться. – Он так себя раззадорился, что даже попытался медленно встать, во всяком случае, вцепился руками в подлокотники. Но передумав, просто наклонился вперёд. – А если вдруг, я увижу хотя бы капельку презрения в твоих глазах…, то я пущу за тебя такой слушок по когорте, ты знаешь, о чём я. Что ты, Дуда, сгниёшь на плантациях. Понимаешь меня? Сгниёшь! И сгниёшь среди отбросов наподобие Слизня или Серой Кваквы. Ни одна мало-мальски путная пятёрка тебя к себе не возьмёт. Там ты и сдохнешь Дуда, среди отбросов. Догадываешься, что тогда станет с твоей красивой сестрёнкой?

Глядя в его свинячьи глазки, я на секунду представил, что может случиться с моей сестрой, если я действительно сдохну на плантациях и перекривился.

После этого, я быстро захлопнул рот, хотя желание объяснить Хоперу кто он есть и из чего он состоит на самом деле, никуда не делось, а даже преумножилось стократно. Затем, вместо тирады из самых грязных ругательств, я лишь кивнул и тихо произнёс.

– Я догадываюсь Хопер.

– А вот это правильно, – хихикнул Толстяк, и его жирное лицо, вновь приняло глуповатое выражение. Откинувшись на спинку кресла, он вновь хихикнул. – И потому, я дам тебе действительно стоящий совет… помогу, так сказать, парню, вставшему на путь исправления.… Присмотрись к Казявке, Дуда. Отбросы они разные бывают.

– Присмотрюсь. – Процедил я, и под мерзкий смех Хопера, развернулся и пошел в сторону школы.