Текст книги "Ёлка для Ба"

Автор книги: Борис Фальков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Чёрт знает, что! – выпалил отец, увеча вилкой кусок хлеба, лежавший на скатерти рядом с его тарелкой. Отрываемые от него крупные крошки залетали и на чужие территории. Все внимательно смотрели на то, как отец это делает.

– Кто же отец? – выпалил и Ю, и побагровел.

– На этот вопрос трудно ответить, – язвительно сказал отец. – Отцовство никогда не может быть установлено точно. Потому-то многие и считают его, очевидно, отвратительным делом, и не заводят детей.

– Мы заведём, – пробормотал Ю, – когда придёт время. У тебя не спросим.

– Ну-ну, – похлопал ладонью по столу Ди.

– Кто мать, ясно всегда, – продолжил отец. – А отец может быть какой угодно, хоть и все вместе. Нашими методами не установить: кто именно.

– Себя ты, конечно, исключаешь из этого числа, – вставила мать. – Или наоборот?

– С нами мальчик, – напомнил Ди.

– Будто нет других методов, – проворчал Ю. – А тот... мальчик, прошлый? Которого тогда нашли в...

– Нет, – оборвал его отец. – Тот точно не её.

– А это вашему методу доступно, – подхватила мать. – Какой избирательный метод! Но если мать всегда можно установить, по твоим словам, то кто же в том, прошлом случае – мать?

– Я не знаю, – сказал отец. – И какое это теперь имеет значение? Плевать я на это хотел.

– Теперь! – вскричала мать. – Понятно. А работа, а... чувство долга, а служебный порядок? Вчера, значит, это была ещё рабо-ота, установленный порядок, а сегодня уже – какая разница, плевать? Ага, если установлено, что тот ребёнок – не её, то и на работу, и на порядок наплевать. Всё ясно, у тебя трагедия, все светлые надежды лопнули... Ну, так чего ж тебе теперь не наплевать вообще на всё, на всех нас, на весь этот дом с его порядком, что ж тебя ещё останавливает? Чего ж ты тянешь – ты плюнь, плюнь!

Отец и впрямь делал такие движения губами, словно собирал слюну, чтобы посмачней плюнуть прямо на стол.

– Это он может, – мрачно подтвердил Ю.

– Ну ты, Дубровский! – вскричал и отец, но тут же спохватился, продолжил потише и с большим презрением: – И ты, глаза и уши горздрава. Здорово вы, однако, спелись... Прав Вольтер, когда чернь начинает рассуждать, всё пропало.

– Ты пропал, – сказала мать, – только ты. Подцепил, небось, уже заразу, да? И притащил её в дом, чтоб и другие пропали.

– Да-да, – подтвердил отец, – да, притащил! Эта зараза – ты. А ну, вы все, закройте свои варежки.

– Э... нет, прости, но следствие-то ведётся официально! – с явным удовольствием запротестовала мать. – Это не твоё личное дело, а всей общественности. Господи, и этот человек всё время спрашивает, какие у меня основания его подозревать!

Она обвела взглядом всех сидящих за столом, приостанавливаясь на каждом, не исключив и меня.

– Но теперь вы все видите эти основания.

– Немного поспокойней, – посоветовал Ди. – Человеку не пристало снова становиться дикарём, по крайней мере – в такой день.

– Мы сделали всё, что положено, – хмуро сказал отец. – Общественность может быть довольна.

– Ну, и что выяснилось? – спросил Ю. – Доложи и нам, мы тоже общественность.

– Ничего такого, – ткнул вилкой в хлеб отец, – что может тебя заинтересовать. Всё очень буднично, не памятник нерукотворный.

– А ещё какой рукотворный, – привсхлипнула мать.

– Ну почему, почему, – вдруг заговорил Ю, часто дёргая головой направо и чуть наверх, словно перехватив этот тик у Ба, – почему. Зачем она это сделала?

– По-гу-уби-или! – вдруг с готовностью заголосила Валя, словно Ю подал ей долгожданный сигнал, и тоже задёргала головой. – Погубили злые лю-уди!

– Валя, – мягко сказал Ди, – не мелите ересь. И уносите посуду, пора.

– А ты, – чернея, продолжил Ю, – зачем ты прекратил следствие?

– Идиот! – закричал отец. – Причём тут я? Следствие ведут следователи!

– Причём, причём! – закричал и Ю. – Подлеца можно и нужно было найти, имей только желание! Что тут искать, когда есть полный набор: мотоцикл, газы, мешок, эта, как её...

– Кулибка, – нехорошо улыбаясь на одну сторону, помог отец.

– Подлец весь в этом виден, как на ладони! У Достоевского – и то не так ясно...

– Окстись! – прервал Ю отец. – Филолог, да такие связи имеются между всеми в мире вещами. А опровергаются они показаниями, слышь? По-ка-заниями. И в этом случае все, слышь, все свидетели это делают: опровергают. Все тамошние уроды, включая их администратора, опровергают. Ещё бы, они там все в одном гешефте, кругом повязаны. Даже если все они врут, ничего не поделаешь. Так что... дело закрыто, филолог с Бейкер Стрит. С улицы Ильича! Можешь завести своё, конечно, но только – где ты-то найдёшь других свидетелей? Кто ж тебе-то что-нибудь расскажет? Ах, ты, Достоевский-Дубровский, где ж тот человек, который бы и знал всё – и рассказал бы...

А между тем такой человек был у него буквально под рукой, под левой: я сидел слева от него. Но он не знал этого. И никто не знал. Ну и, кроме "знал", было сказано "рассказал". А это – совсем другое дело, номер уже и не шестнадцатый.

– Знал и рассказал, – продолжал распаляться отец. – Да, такой человек есть...

Я весь подобрался.

– То есть, был. Знала и могла рассказать она сама. Ты бы, наконец, бросил свои идиотские игры, братец. Пора и тебе становиться взрослым. Только кур смешишь, а людям нормальным уже и не смешно, их от тебя мутит.

– Глотай слюни, – выдохнул я, переводя дух.

– Мальчики, – выдохнул и Ди, – не ссорьтесь.

– Вот ведь какой настырный, – не смог сразу остановиться отец, и вдруг, будто в этот миг его кто-то ужалил, заорал: – Почём знать, может твоя настырность от того, что отец ребёнка ты! И заодно мать, и заодно и другого ребёнка! Тихоня-одноклассник...

– Ну, ты, герой, – Ю произнёс это совсем тихо, но одновременно поднимаясь из-за стола, – герой... Ты знаешь, знаешь, как ты мне... со всем этим надоел!

Со "всем этим" Ю часто-часто простучал кулаком по столу.

– О, как ты мне надоел, как ты всем тут надоел! Своей работой, порядком, этим... долгом, рассуждениями, надутым превосходством, всезнанием, первенством... Иаков! Иаков! Своей увечной логикой, цари-ицей мысли, всеми своими увечьями, своими фронтовыми заслугами! Своим Ломброзом и парадонтозом, и протезом! Своим голосом...

– Ю-ю-ю! – вроде бы и присвистнула Ба. – Что с тобой случилось, Ю-ю?

– Мальчики, – твёрдо сказал Ди, – немедленно прекратите. Какая-то дикость... так – знаете, до чего можно договориться?

– До ереси, – шепнул я.

– Нет, пусть, пусть говорит! – закричал отец. – Наконец-то всё станет ясно. Пусть тихоня выскажет, что у него там в душе. По-вашему, он ещё не всё сказал, не до всего договорился, отлично. По-вашему, ещё не всё сказано, превосходно. Вы ждёте, что он наговорит куда больше... понятно, вы знаете, что можно наговорить, вы и сами того же мнения. Что ж, послушаем – что вы обо мне думаете на самом деле, все вы. Но сначала... ха-ха...

Он хотел засмеяться, но закашлялся. И пока он кашлял, все терпеливо ждали, когда ему удастся справиться с приступом удушья.

– Ха, виноват, конечно... Каюсь. Я нарушаю приличия, порядок в доме, этот... орднунг. Да, виноват. Заслужил по носу от всего высокого общества, нет, по ноге. Валяйте, я понимаю. Я понимаю, что я среди вас, нормальных, урод.

– Витя, – начала Ба.

– Постой и ты! – махнул вилкой отец. Ди не спускал глаз с её острых зубцов. – Я и тебя понимаю. Я всех вас понимаю. Кретин, я ведь знал, что мне нельзя сюда возвращаться. Шесть лет – они не прошли даром. Разве я этого не знал? После этих шести лет, да разве мне, такому, место тут, за вашим столом, среди вас... ч-ч-чёрт! Я же понимал, так зачем же я, урод, вернулся!

Он поставил локти на стол, подставил ладони и опустил в них лицо.

– Слушай, остались считанные дни, – заговорила мать. – И правда: наплюй, мы вот-вот переедем. Не слушай этого кретина.

– Ты, – совсем задохнулся Ю, – ты, Венера медицинская!

Отец сжал ладонями лицо и прогладил его, от висков до подбродка, как это делают молящиеся арабы. Щёки прискрипнули, мясо или сами кости. Впрочем, ничего странного, просто он забыл побриться.

– Ненавижу, – сквозь зубы прошипел он, не глядя ни на кого. – Всех не-на-ви-жу.

– И Ба? – спокойно спросил Ди.

– О, Господи, чёрт! – завопил отец и вскочил на ноги.

Протез звучно топнул в половицу, раз, другой, и затопал к двери. Скользя по тщательно натёртому мастикой полу, произведение Ю, отец кинулся к выходу. На первой же ступеньке он споткнулся и чуть не загремел, но удержался на здоровой ноге, нелепо изогнув в её сторону корпус, точь-в-точь бегун на треке. Продолжая так же изгибаться, он стал подниматься по ступенькам, кланяясь каждой из них: ставил здоровую ногу первой и потом подтаскивал туда протез. Все внимательно наблюдали за его действиями, и никто не пытался его остановить. Он с грохотом вывалился в тамбур. Хлопнула наружная дверь... Первым опомнился – кто же?

– Папа, – пискнул я, – чё дрыгаться-то?

– Что ты сделал с его отцом, – зловеще прошипела мать, тыча в моё темя пальцем. – Что ты сотворил со своим единоутробным братом, Каин.

Бледный Ю не отвечал. Он по-прежнему стоял у своего стула и постукивал по его спинке пальцами. Всё медленней, медленней... пока не остановился.

– Да, как ты мог это сделать, – сказал Ди.

Преисполненными тоски чёрными глазами Ю глянул на Ба, в её серо-голубые. В этот миг, как никогда, разительное его несходство с нею и такое же сходство с Ди, а, следовательно, – задним числом, – сходство с Ба отца, стало очевидно и тем, кто не замечал этого раньше. Кто не придавал этому раньше значения. Ю очень долгим взглядом посмотрел на Ба. И она... не ответила ему своим, пусть даже и совсем коротким. А только:

– Действительно, так нельзя, – дёрнула она подбородком, чуточку, правда, сильней обычного. – Видимо, мои уроки прошли даром. Я хотела сказать, без особой пользы.

Ю что было сил ударил кулаком в спинку стула, и сразу сморщился, от боли. Но тут же ударил второй раз, уже по столу, для чего ему пришлось изогнуться над ним, подобно отцу на ступеньках. Тарелки разом подпрыгнули и зазвенели.

– Ой, – с удовольствием взвизгнула Валя, – посуду побьёте!

– Да, – заговорил, наконец, Ю, – мне так нельзя. А ему и всем другим можно. Я тащу на себе весь дом, и мне нельзя. А ему всегда можно всё, хотя он в доме и не живёт. Зато, за это я зато получил столько уроков! А ему уроки не нужны, он и так хорош. Он и так любимец, первенец, Каин, сказала ты? Ты спутала: Исав. Он унаследовал всё хорошее, я только плохое. Я ведь чернь, он так сказал. Это так, у него светлые глаза и нос с горбинкой, а у меня чёрные и нос, как у негра. И губы тоже. И мозги. В этих мозгах... кто из вас поинтересовался хоть раз, что в этих мозгах содержится? Не в тех...

Ю ткнул пальцем в сторону двери.

– А в этих! – ткнул он в свой лоб. – Вы думаете, что тут их вообще нет, кот насикал. Иначе, кто-нибудь из вас хоть раз – да поинтересовался бы: о чём я думаю, какое у меня настроение, чего мне, наконец, хочется. Но нет, вас интересовало лишь: что я делаю для дома. Я для вас деталь печки или полотёра, вот что. Я второй сорт, последыш, урод, Золушка. Господи, почему я не на десять лет старше? Столько лет трудов, и всё зря.

– Не зря, – возразил Ди, залезая пальцем под стекло очков, зачем? – А вот твой брат ушёл действительно зря. И совершенно невовремя, такая дикая сцена не должна кончиться вот так, зря.

– Его брат, – торжественно заявила мать, – он же ваш старший сын, хотя это трудно установить и методами самой совершенной судебной экспертизы...

– Ага, это не установлено и никакими международными организациями, злорадно подсказала Валя.

– Ваш первенец! – воздела руки мать. – Неправда, он никогда ничего зря не делает. Просто не в состоянии сделать. И сейчас он поступил так не зря: ему просто некогда заниматься вашими семейными дрязгами. Он не интриган. Я тоже. И потому – я тоже ухожу.

– Все труды напрасны, – cамозабвенно повторил Ю.

Мать поднялась, и не слишком торопливо вышла вслед за отцом. В отличие от него, ступеньки она преодолела с изяществом балерины: неожиданно приобрела там новую, особо холодную стать. Она точно рассчитала время своего ухода: в горздраве как раз кончался обеденный перерыв. Так что и стать могла быть той, которая обычно использовалась ею на работе, просто она заранее вошла в необходимый образ, чтобы выйти на служебную сцену во всеоружии. Таким образом, возможно, то была просто рабочая стать, ничего особенного, и это к ней прилагалась столь жуткая, но вполне ей соответствующая улыбка.

– Нет, – почти восторженно заявил Ди, и глаза его засияли верой в истинность этого слова. – Так это не кончится.

– Но это именно так и кончилось, – возразил Ю совсем чужим голосом.

Махнув рукой, почему-то в сторону "Беккера", возможно – сработала крепко вбитая в него осторожность по отношению к Ба, Ю тоже вышел из столовой. Но не по следам моей матери и отца, не через парадный ход на улицу, а тропинкой, протоптанной им в его хлопотах по хозяйству: через чулан в палисадник, а оттуда в дровяной сарай. Тропинкой, которую использовал для своих побегов и я.

– Вот, – прокомментировала Валя, проводив его взглядом, – так и другим достанется, которые тоже вкалывают, вкалывают... А толку? Кишки им на телефон, да? Что ж удивляться, что он не заводит детей. После такого он и не заведёт, не сможет. У него так всё отшибить можно. С другой стороны, оно так лучше, дети из таких мест происходят, что лучше бы их глаза мои не видели, душу с меня...

– Вон! – заорал Ди. И задрожали не только мы, не только дом или город: весь мир. Краска, почти чёрная, такая же, какая недавно выплеснулась на Ю, залила и его лицо. Теперь уже всеми мельчайшими деталями, а не только общим рисунком надбровных, чуточку собачьих дуг, или формой слишком больших ушей, направлением растительности чрезмерно волосатых рук и груди, он был поразительно схож со своим младшим сыном, как библейский патриарх Исаак с сыном своим Исавом, о, Боже, а руки, руки-то у него Исавовы – а голос, голос-то у него Иакова! Только он пошёл куда дальше того, когда, наконец, раскачался.

– Вон, – повторил он, – гнусная женщина. Подите вон, на кухню. Мне сколько раз повторять?

– Ого! – воскликнула Валя с большим удовлетворением. – Этот дидок тоже головку поднял. Восстание, душу с него... С таким полумерком говорить нет смысла, я и не стану. Как ему-то удалось сотворить деток? Не знаю, не знаю. Не знает никто. Во всех организациях – никто, ни одна душа, кишки с неё... Вон? Э, нет, я свою пачку вафель зарабатываю честно, у всех на виду, не то, что некоторые в своих тайных кабинетах. Что там делается, в тёмных кабинетах, ещё вопрос.

Глаза Ди вылезли из очков, но тут Ба снова поддёрнула подбородок кверху и Ди не стал раскрывать рот. Зато сама Ба, деловито и коротко глянув на меня, вернула подбородок на прежнее место и сказала:

– Нет, ты пойдёшь вон, скверная баба.

Тут ей пришлось напрячь всё тело, чтобы принудить себя к продолжению. Приложив к себе усилие, подобное приложенному к непокорной, не желавшей закрываться крышке "Беккера", она всё же закончила свою мысль:

– Я тебя увольняю.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

– Увольняешь! – Ди уронил свои очки на кончик носа. – Повтори, я не ослышался? Ты её увольняешь?

– Повторит-те, повторит-те, – затараторила Валя. До неё явно ещё не дошёл смысл сказанного. – И я не слышала, повторите.

– Ба, – только и смог выговорить я.

– О, Боже ж ты мой, – с интонацией мученицы взмолилась она. – Что же мне, тысячу раз повторить такое?

Валю, наконец, прошибло: она заголосила во всю глотку и бросилась из столовой, на самом деле вон. Застучала на кухне приставная лестница, зашуршали на антресолях тряпки, что-то зазвякало там... Потом всё стихло.

И эта отравится, подумал я, теперь это модно. В доме было очень тихо. Нас было всего трое за овальным, вдруг ставшим огромным и пустынным, обеденным столом. На огромных пространствах этой пустыни в небывалом беспорядке были разбросаны руины рухнувшей цивилизации, обломки старинных, канувших в прошлое крепостей и металлических орудий, надбитые тарелки, остатки пищи, останки всего прежнего пристойного порядка. Скатерть была усыпана крошками, в формочках таяло позабытое всеми мороженое цвета кофе, сильно разбавленного молоком. Из прихожей доносилось зудение обрадованной мерзостью запустения цикады, это зудел электросчётчик, чей голос был слышен до сих пор лишь по ночам. Правда, так могло звенеть и без всякого счётчика, в моих собственных ушах.

Ди осторожно взял нож и повертел его в пальцах. Вдруг лицо его исказилось гримасой отвращения, он отбросил неприятный инструмент в сторону, открыл рот... Но сказать ничего не успел: дважды квакнул звоночек. Ди склонил голову набок и прислушался.

– Это Валя, – объяснила Ба. – Она собирает вещи и напоследок проверяет, не выкрала ли я деньги из её копилки.

Ди с сомнением наклонил голову в другую сторону, и стал ждать. Звоночек опять квакнул, и снова дважды. Лицо Ди выразило удовлетворение. Он покосился в сторону Ба, нельзя же ему было совсем не отметить своего маленького торжества, и улыбнулся.

– Нет, это дверь. Кто-то из наших вернулся. Я знал, что так будет. Таким диким образом это кончиться не могло. Кто-то из них уже вернулся, а после вернутся все.

Пока Ди всё это произносил, Ба в свою очередь склоняла головку набок, и тоже – с сомнением. А когда Ди закончил свой меморандум, продолжила его:

– А я думаю, что это пришла Изабелла. Подумать только, с таким опозданием! Но сегодня мы можем её извинить, не правда ли. Не хотела бы я быть... сегодня на её месте. Пойди-ка, открой ей.

Я вскочил, на всякий случай, чтобы опередить Ди. Мне и самому было очень интересно, кто бы это мог вернуться первым. Правда, у меня был свой взгляд на этот вопрос: я-то склонялся к мнению, что пришёл милиционер с очередной работой для отца. Я торопился – и совершенно напрасно, Ди и не думал идти открывать. Зато я первым узнал, что мы все ошиблись в предположениях: за дверью стояла вовсе не Изабелла, и никто из наших, и даже не милиционер, хотя в образном отношении он бы стоял ближе всех к истине... Но дело давнее, так что тянуть нечего:

– Привет, малыш! – сказал Сандро, сиятельно улыбаясь. – Как дела? Отлично, позови-ка сюда свою Ба. А вам спасибо.

"Спасибо" было отправлено в спину прохожему, очевидно, помогшему ему прокрутить ключик звоночка и теперь уходящему вниз по переулку. На Сандро была пристойнейшая, отглаженная концертная крылатка, если угодно – пыльник. Ботинки, волосы и глаза блестели в лунных лучах улыбки. Я был просто ослеплён всем этим: захотел ответить "сейчас", и не смог, из моего враз пересохшего горла не вылезло ничего такого, что можно было бы принять за разумное, или какое другое, слово. То, что я произвёл на свет, скорее напоминало клёкот электросчётчика, и я сумел сообразить, что ничего лучшего моему горлу всё равно не произвести, тяни – не тяни. И тогда я просто кивнул, цепляясь за остатки своей приличности. А Сандро подмигнул мне: он всё понял.

Его подмиг вмиг вышиб из меня память о каких бы то ни было приличиях, я помчался назад в столовую, оставив его стоять на улице перед нашей дверью! Я ворвался туда, как... дворовой пацан, поскользнулся на ступеньках, отполированных Ю, загремел на каблуках вниз – была бы там, внизу, ёлка, лежать бы ей поверженной в прах – а приземлился на ягодицы. Этот поступок уже нельзя было расценить как забвение лишь приличий, это было преступление. Тотчас последовало и наказание: бесстрастные судьи окатили меня дважды двумя строгими, как тучи в небесах, стёршими преступника в порошок взорами.

– За тобой гонятся? – вопросил один из судей. – Знай, что и это не причина для дикарского поведения.

– Там... – просипел я, потный, с выпученными глазами, сидя на полу и тыча пальцем за спину, – там... Сандро-о-о...

Тут у меня прорезался фальцет и я пропищал:

– САНДРЕЛЛИ!

У меня вышло ничуть не хуже, чем у конферансье в аттракционе, ей Богу. Мог бы и я неплохо зарабатывать на этом, если б платили по маркам, как бывало прежде. Мог бы и постоять заодно в бочке... В общем, номер вышел стоющий, билеты назад не возвращаются: не объявление о выстреле – а сам выстрел. Услыхав его грохот, побледнела Ба, ещё бы, все её настенные тарелочки разлетелись осколками, поразив, очевидно, и Ди. Ибо это он сказал, а не она:

– И это не причина, чтоб так орать. Ты не в аттракционе.

А Ба – она просто рассматривала пятнышко на скатерти, но с тем же выражением, с каким отец недавно ковырял вилкой кусок хлеба: с ненавистью. Словно это она сама поставила пятнышко, а что? В миг моего впадения в столовую она как раз и подносила ложечку ко рту.

– Надеюсь, – добавил Ди, – ты успел пригласить гостя в дом?

– Зачем, – ляпнул я, – всё равно он просит Ба выйти к нему.

– Твоих дворовых понимают прямо, когда они просят вынести кусок сахару, посмоктать, – холодно объявил Ди, – и это правильно. А взрослого приличного человека нужно понимать иносказательно. Пойди и исправь свою ошибку, в такой последовательности: введи гостя в тамбур, закрой за ним входную дверь, потом извинись и скажи, что... та, которую он желает видеть, сейчас к нему выйдет.

Я понял всё, и прямо, и иносказательно, уроки трека не прошли даром: меня уже не заводило в тупик такое движение по кругу. А Ди снова взял своими блистающими чистотой руками нож и пристукнул им по столу, как молоточком, в знак того, что решение суда окончательно и обжалованию не подлежит. Но я не спешил с исполнением приговора, пока не произнесла заключительного слова Ба, хозяйка дома и, следовательно, апелляционного суда. По-моему, этого же слова ждал и человеколюбивый Ди. Сама Ба ничего не имела против, и вот, наконец, она подняла на меня свои глаза, приветливо улыбнулась – и нежно, как пчёлка, пропела:

– Передай ему, пожалуйста, пусть войдёт сюда.

Потом она поёжилась, словно вдруг озябла, и добавила, переведя взгляд на Ди:

– Было бы просто непристойно... держать человека в тамбуре.

Я вприпрыжку поскакал исполнять поручение.

Сандро послушно стоял там же, где его оставили, на улице. Всё с тем же, праздничным выражением фигуры и лица. Теперь уж я смог членораздельно заявить ему:

– Прошу вас. Вас просят к столу.

Он снова подмигнул мне. Я отступил в сторону, давая ему пройти. От него пахнуло одеколоном и ваксой. И немного горячим утюгом. Я забыл закрыть за ним дверь, поторопившись забежать вперёд, чтобы ввести его в столовую. Когда Сандро ступил на верхнюю ступеньку лесенки, я счёл свои обязанности исполненными, и влез на свой стул, чтобы оказаться лицом ко входу. Усевшись туда, я обнаружил, что остался за столом один. Ба, оказывается, стояла у окна в полоборота к нам, а Ди – в другом конце комнаты, у кафельной печки, точно на том месте, где зимой располагалась ёлка. Таким образом, сошедший со ступенек Сандро оказался в углу третьем. Он оглядел всю столовую, подробно – обеденный стол с руинами, оставшимися после пиршества, со всеми следами разгрома, или погрома, потом коротко глянул на Ди. И только затем – остановил взгляд на Ба. Она стояла прямо, скосив глаза в окно, спина её выражала невозмутимость. Она успела причесаться: в руке у неё ещё была щётка для волос, которую она старалась прикрыть корпусом.

– Добрый день, – сказал Сандро. – Кажется, я немного опоздал.

– Похоже на то, – Ди носом указал на растаявшее мороженое.

– Я имел в виду другое, – возразил Сандро очень вежливым тоном, но не поворачиваясь к Ди. – Я хотел сказать, мне теперь ничего не остаётся, кроме выражения сочувствия. Для этого я пришёл, а не...

Он сделал такое движение ногой, будто отмёл стол и вместе с ним подозрение, что зашёл перекусить.

– Ну да, – согласился Ди. – Теперь-то ничего иного не осталось.

– Это настоящее несчастье, – продолжил Сандро, – для всех нас тоже.

– Для всех нас... – подтвердило ему от окна слабое эхо.

– Кто мог этого ожидать? – глядя в тот угол, спросил Сандро.

– Вы могли, – вдруг выпалила Ба. Спина её по-прежнему выражала лишь прямоту.

– Я ведь не ясновидящий, – извиняющимся тоном сказал Сандро. – У меня другое амплуа.

– Она жутко огорчена, – сказал Ди. – Она очень её любила, больше других.

– Я понимаю, – сказал Сандро. – Это можно понять.

– Можно-можно, – сказала Ба кому-то за окно. – Нельзя только понять, почему, если так все её любили, почему никто не вмешался.

– Но каким образом, дорогая? – спросил Ди. – Тебе следует успокоиться. Сейчас не время...

– Минутку! – поднял подбородок Сандро. – Как раз самое время. Значит, вы считаете, что я мог каким-то образом помешать, но не сделал этого, так?

– Мы так полагаем, – с нажимом сказала Ба.

– Тогда это значит, – несколько холоднее продолжил Сандро, и тоже с небольшим нажимом, – что вы считаете виновником случившегося меня. Это сильное обвинение.

– Это вполне оправданное обвинение, – сказала Ба. – Не то, что само преступление.

– Обвинение не должно быть голословным, – возразил Сандро. – Поэтому вы должны разъяснить мне, почему вы так считаете. Так просто таких обвинений не бросают, этого так просто нельзя делать.

– Вы, вы будете учить меня манерам! – закричала Ба, поворачиваясь к нам лицом. У неё были тёмно-синие, да просто чёрные глаза. – Вы, стрелец! Мне вам, мне вам разъяснять, почему именно я, именно вас полагаю... возлагаю... считаю виновным?

– Позволь-позволь, – вмешался Ди. – Возможно, тебе и не следовало приглашать его к нам, но если уж ты пригласила...

– Позвольте мне, я лучше скажу, – перебил его Сандро. Глядел он по-прежнему: лишь на Ба. – Я должен знать, что вы имели в виду, когда говорили о моей вине. Я должен знать, что именно вы обо мне думаете. Уж на это я имею право. В конце концов, я не напрашивался... на обеды, и не я затеял этот разговор.

– Ага, вам не понятно, – кивнула Ба. – Я так и думала: такому, как вы, ни за что не понять.

– Ну и объясните, – спокойно попросил Сандро. – Какому это именно.

И он снова сделал прежнее движение, только уже обеими ногами поочерёдно, будто исполнил элемент вальсового па.

– Теперь уж так просто мне не уйти, – добавил он. – Поздно.

– Вас не гонят, – сказал Ди, – это всё женские нервы, вы понимаете.

– Нервы, – презрительно усмехнулась Ба. – Нет, я не сумасшедшая, я вполне нормальная. Разве это я выгляжу ненормальной?

– Никто и не говорит, – Ди пустил в ход самый мягкий из своих тембров. Но на Ба он подействовал, почему-то, как удар током.

– Ещё бы! – воскликнула она. – Кто бы это тут мог такое сказать!

– Давайте лучше я разъясню, почему именно вы, – предложил Ди. – Вы ведь давали показания следователю? Давали. Но не назвали имени человека, который был виновником случившегося. Значит, виновником стали вы.

– Что, задним числом? – приподнял крылья своего пыльника Сандро, что значило, наверное: пожал плечами. – Это ничего уже не изменило бы. Да и не в моих это правилах... называть следователям имена.

– А-а! – вскрикнула Ба, и голос её сорвался. Тогда она повторила кратко и хрипло: "а", словно прокашлялась, и затем продолжила:

– А... ты следуешь правилам хорошего тона. Ты, значит, имеешь какие-то правила. У тебя, значит, свои правила? Хорошо, теперь послушай меня, мужчи-ина... Нормальный мужчина имеет другие правила. Если он не называет имени убийцы следователю, то должен взять всё дело в свои... руки.

Сандро улыбнулся и снова взмахнул крылышками.

– Ноги, ноги, раз уж так тебе хочется! Ты не даёшь показаний, хорошо. Но у тебя есть винтовка, значит, у тебя есть мужской выход из положения. Мужские правила хорошего тона, или твоя винтовка простая игрушка для ёлки? Я спрашиваю тебя, стрелец, ты только по тарелочкам способен стрелять? Мой сын, например, когда это было нужно, стрелял в убийц, на фронте, а ты, ты где был тогда?

– Помилуй, что ты несёшь, – смутился Ди. – Какая-то крамола... Простите. Ах, да вы присаживайтесь, присаживайтесь, пожалуйста.

– Простите, но это не объяснения, – у Сандро было каменное лицо. – А винчестер – и правда игрушка, так, номер. У меня такая работа, и всё, никакой... романтики, вы ошиблись. Нет уж, давайте серьёзное объяснение, без него мне не уйти.

– Дам, – с жутким спокойствием согласилась Ба. – Сейчас дам. Мне нужно помочь ему убраться вон, такова моя работа, никакой романтики.

Говоря это, она сделала несколько мелких быстрых шажков по направлению к Сандро, и в конце своей речи оказалась совсем близко к нему. Так что всё последовавшее заняло уже немного времени. А пока она стояла и глядела на Сандро в упор, ожесточённо кусая губы. Они очень неприлично себя вели: извивались, корячились, и не было способа поставить их на место.

– Винтовка, – глаза Ди выкатились из орбит, – ну это уже совсем какой-то анахронизм, просто... американская дикость. Ты б ещё сказала: наган.

Глаза же Ба вспыхнули в ответ на это жёлтыми огнями. Хрипло, но чётко, прямо в лицо Сандро, в крепко слепленное лицо бюстика, в морщины которого набилась состарившая его пыль, она выговорила долгожданное разъяснение, предварив его маленьким вступлением – в чуточку другую сторону:

– Американское, наган, не бойся, я поняла. Что ж, я давно ждала от тебя такого, все тридцать лет. Это мне урок на... Но! Но сейчас не с тобой, сейчас – вот с этим: это ты убил её, устраивает такое разъяснение, оно достаточно серьёзно? Так вот, убил, и всё.

– Нет, – возразил Сандро спокойно, хотя бедренные мышцы его заходили под серым пыльником так, что было видно и снаружи, как они ходят. – Я просто свалял дурака. Я имею в виду, мне не следовало приходить сюда. А я, дурак, пришёл.

– Нет, убил, – словно убеждая его, повторила Ба, приближая своё лицо – к его, вплотную. – Ты убил её, но хотел ведь убить меня, правда? Скажи, правда? А я-то, дура, собиралась отдать этому чудовищу своё...

– Дурак, – повторил своё и Сандро, – теперь уж точно: дурак.

– Дурак? – подхватила Ба. – Ну нет, другой раз меня не проведёшь...

Она прищурилась, словно прицелилась, поджала корячащиеся губы, и точным отработанным движением стукнула щёткой по сиявшему перед ней ослепительному пробору.

– Урод, – чётко выговорила она вместе со звонким стуком щётки. А потом ещё дважды два раза ударила туда же, и под этот аккомпанемент дважды повторила:

– Жалкий урод, жалкий урод.

Ей удалось добиться своего: под ударами щётки, чтоб не сказать – судьбы, пробор развалился. Лаковые волосы упали Сандро на лоб и прилипли. Он прикрыл глаза. И пока он так, с прикрытыми глазами, стоял и покачивался, Ба бросила щётку на пол и яростно топнула по ней подошвой босоножки, раз, другой... Она топтала щётку, и та издавала жалобные писки, похрюкивала фальцетом, и стонала хриплым тенорком. Потом Ба вдруг залилась слезами и бросилась ничком на тахту. Та тоже хрюкнула, и тогда только Сандро открыл глаза.