Текст книги "Ермак"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

– Сколько до них ходу? – спросил глуховатый Сарын.

– Говорит, неделя. Можно и быстрее.

Атаманы примолкли, боясь поддаться соблазну

легкого решения.

– Спать айда! – сказал Ермак. – Пусть каждый утром скажет, что надумал и решил. Заутре соберемся.

Последний поход

Стало быть, так! – Ермак оглядел построившихся у стругов товарищей. – Поход будет тяжким. Не таким, как раньше. Куда мы идем – татар больше. Тамо гнезда их. Тамо они не в чужих стойбищах, а в своих улусах. А нас – всего ничего. Огненного припасу нет. Силенки у нас – аховые. Подмоги ниоткуда не придет. Потому – дойдем до каравана – свинцом, и порохом, и зерном разживемся. А до того – каждый выстрел на счету. Ночевать станем опасно. Рядом со стругами. Каждый – свое место должен с закрытыми глазами на струге находить. Как весла разобрали – на воду и отходить. Отставших не ждать! Прикрывать отставших нечем!

До вечера казаки отходили от стругов и по команде бросались к ним.

Получалось так: пологи ставили около стругов. Дозоры на полета сажен, на выстрел стрелы, вперед выносили. Еще дале – на семьдесят пять – сто сажен секреты. Как раз получалось, когда секреты тревогу дают и бегут к дозорам, дозоры их прикрывают и держат первый заслон. За это время казаки из пологов успевают в струги вскочить и прикрыть дозоры огнем и стрелами. Как только дозоры через борта повалились, все струги разом весла на воду – и выгребать на стремнину!

Струги ставили друг от друга неблизко, чтобы веслами не перепутаться.

Весь вечер и полночи бегали по берегу от леса – учились. Под утро поспали маленько, молитву прочитали и погрузились. Съестных припасов взяли на десять ден, а огненный разделили на три части. Две в Кашлыке оставили – затем, что осталось казаков, обезножевших и опухлых, цинготных да немощных, всего два десятка человек. Им без огненного боя – враз конец. А если падет Кашлык – куда ворочаться?

Отслужили короткий молебен. Стали прощаться.

Оставшиеся, не таясь, слезы ронили – ослабели, да и сомневались...

– Целуйте крест, что не бросите нас, возвернетесь.

А глазами-то прямо в душу глядят.

Ермак первым шапку скинул, к кресту подошел:

– Не сомневайтесь. Дожидайте нас да держитесь!

И видя, что и крестному-то целованию не верят,

крикнул:

– Московская рать подойдет! Господь нас не оставит!

Обнялись, стиснулись бородами – а там через борт, кто – за весла, кто – к пищали, кто – парус ставить.

– С Богом!

Пали весла на воду, привычно уперлись ногами гребцы. Запел-зазвенел на передовом струге, помогая держать такт гребцам, высокий голос:

 
Как по морюшку, морю синему,
ай Морю д’синему, ай, по Хвалынскому, да!
Выплывали, да, ой, выбегали ой, да,
Тридцать кораблей, да и три кораблика...
 

Было время – были кораблики, как в песне – тридцать три струга, а теперь вот пять... да и те порассохлись, только смолой воду и держат. Дрянь струги – гнильё!

Вышли на стремнину Иртыша, стали на веслах меняться чаще. Выгребать против течения и под парусом было тяжеловато. Растянулись в редкую цепочку. Поплыли мимо берега с темными лесами да осыпями, с безымянными речками да ручьями, впадавшими в Иртыш.

Потянули за стругами рыболовную снасть, стали таскать серебряных рыбин – вроде и войны нет, вроде не боевые струги плывут с воинскими людьми, а рыбаки вышли на путину. Но торчали над низкими бортами черные стволы пищалей, глядела вперед курносая пушка, да завалены были струги боевыми доспехами.

– А давно ли, батька, мы с тобой из Чусовского городка вот так-то выплывали! – сказал вдруг Ермаку глуховатый и потому молчаливый его станичник Сарын.

– Да, – ответил после долгого молчания атаман. – Помыслить страшно. Навроде вчера – ан третье лето на исходе.

– Так-то, да не так... – сказал совершенно обеззубевший казак Шантара. – Выплывали-то мы ране как войско. А сейчас и сотни нет, да и те – калеки, не воисты!

– Ране-то мы неведомо куды шли! – возразил Ермак, чтобы подбодрить казаков. – А теперь нам все знаемо.

– И теперь неведомо куды! Мы ж на энту сторону николи не гребли! – прошамкал Шантара.

– Чего ты заныл? – хлопнул его шутливо по шапке атаман. – Ишь, нуда какой!

– Да! – вздохнул Шантара. – Попов нет! Перемерли все. Так на душе тяжко, и поисповедоваться некому!

– Зубов нет! – передразнил его Якуня-булат. -В животе пусто, и пожевать нечего.

– И нечем! – беззлобно ответил Шантара.

Казаки засмеялись.

– Именно что нечем... – вздохнул глуховатый Сарын. – Пороху-то кот начихал, как у калмыка бороды – на одну драку!

Струги медленно поднимались по Иртышу. Течение было сильным, и даже поставленные прямые паруса помогали плохо. Двигались со скоростью улитки. Мимо ползли леса, прогалины лугов. Лес был помельче -начиналось подстепье.

– Слышь, Ермак Тимофеич, а чего табе шаман нагадал, когда мы в Пелымском походе были?

– Да кто поймет! Он там бормотал Бог знает чего... – ответил Ермак. – Меня потом за это Старец чуть не убил! Ты, кричит, христианин али нет? Раз христианин – ничего с тобой не будет, окромя воли Божьей. И неча к волшебникам всяким ходить да на сатанинские их волхвования пялиться.

– Так ведь они же и лечат, и предсказывают...

– Старец говорил – это от сатаны все! Сатанинские предсказания! А они и говорят-то все сумнительно. Я спытал что с нами дальше будет? Он – шалты-балты... Домой вернетесь! А куды домой? В Кашлык, дак это мы и без него знали...

Ермаку припомнилась густая чаща на Пелыме, куда привели его лесные люди. Поляна, уставленная странными идолами: доски, смутно напоминающие человеческую фигуру, нарисованные руки, стыдные места, вместо носа – труба берестяная, а животы у всех позолоченные.

Все деревья вокруг тряпочками увешанные – пожелания да просьбы всякие. Посреди поляны камень жертвенный со стоком – жертвенных животных резать, кровь собирать да идолам губы мазать.

Шаман был старый-старый и такой, что не понять: мужчина это или женщина. Говорил разными голосами – лицо мелкими косичками закрыто, рубаха женская, а штаны как у мужика. Сапоги с бубенцами. Разжег огонь малый, что-то туда покидал, на таганец. Пошел дым желтоватый. Лесные люди укутали шамана с головой, прямо над этим дымом, шкурами оленьими. Он оттуда говорить начал; толмач переводил, как мог.

– Шаман говорит: ты – человек нездешний, твои предки жили, где совсем леса нет. Много коней имели, много воинов водили... Твой отец под землю полез, на небо забрался! Твоя мать в лесу тебя родила. Ты – высокое дерево. Тебя в лодке качали, тебя в лодку сажали, а на небо по воде без лодки пойдешь...

Ты не лесной человек, а в лесу родился. Ты не из холодных краев, а на снегу жил. Скоро домой пойдешь...

Ермак тогда не все понял, но подивился: как это шаман узнал, что отца в подкопе под Казанью задавило. А мать из Старого Поля отец на север привез, и родила она Ермака в лесной деревне. В лодке качали – это понятно, в люльке, в лодку сажали – и то верно, полжизни на стругах проплавал. Без лодки по воде домой пойдешь... Без гроба похоронят, что ли? А через чего по воде?..

На переднем струге грохнула пищаль.

– Готовсь! – крикнул атаман, хватая пищаль и, едва не опалив бороду, раздувая фитиль.

Струги, развернувшись, пошли к берегу. С передового уже прыгали в воду казаки. В селении народу было мало. Появление стругов вызвало настоящий шок! Несколько мужчин покорно присягнули на верность московскому Царю, глядя на Ермака и казаков, как на выходцев с того света.

Точно так же было и на следующий день, и на третий. В этих не тронутых войной краях люди жили слухами. Отсюда забирали молодых мужчин воевать против неведомых и непонятных казаков, против Се-ид-хана, против Кучума, против Карачи... Оставшиеся в селе уже не могли сосчитать, куда и зачем уводили годных к войне мужиков. Но само село не трогали, ни один из ханов его не разорял. И вдруг – казаки! Здесь, в краях, почти полностью населенных тобольскими татарами. Собравшиеся сельчане только хлопали глазами от неожиданности, даже молиться не могли.

Ермак смотрел на до смерти перепуганных женщин, бритоголовых детишек, худущих стариков и морщинистых старушек, иногда среди них попадался какой-нибудь молодой парень, как правило с культей вместо руки или ноги, кривой или вовсе слепой.

– Наша работа! – говорил Ермак. И наказывал сельчанам убогого не забижать. За то Бог накажет!

В селах не ночевали. А взяв немного припасов, в основном – хлеба, плыли дальше, оставляя татар в полном недоумении – уж не сон ли это был?

– Впору не с них ясак брать, а самим им помощь давать! – вздыхали казаки. – У этих татаровей ничегошеньки нет. Одни юрты дырявые! Вот те и войско!

– Вояки они изрядные! Не скажи! Шутка – Москве грозят.

– Грозили...

– Вот их войско-то и разоряет. Всех гожих воевать волокут – кому работать? Вон и пашни завести не могут, и отары – одни слезы! Только от реки рыбой и живут! Вот те и супостаты-изверги! Нищие – хуже нас.

Но села начинали следовать одно за другим – чаще, чем на Тоболе или Пелыме. Стали попадаться ставки выходцев из Бухары, которые поглядывали на местных татар надменно, как на черную кость. Правда, за оружие хвататься они не торопились, предпочитая разбежаться, отсидеться подальше от казаков в лесу и снарядить гонца к ханам с вестью: «Казаки идут!»

Это известие вызвало в стане Кучума и в стане Карачи полную растерянность. Ничего, кроме как и три года назад отдать приказ всем верным мурзам укрепиться в городах и оказывать казакам сопротивление, придумать не могли.

Но здесь, в местах, населенных татарами, приказ действие возымел. Начались мелкие стычки с местными князьками и главами родов. Обычно это заканчивалось после двух-трех выстрелов со стругов. Лучники, оборонявшиеся в укреплениях, разбегались кто куда. Чуть дольше пришлось задержаться у селения Каурдак. Казаки выплыли к нему вечером, и когда попробовали высадиться, то были встречены густой стрельбой из арбалетов и луков. Стрелки не давали причалить.

Сойдясь далеко от берега стругами, атаманы решили не тратить ни людей, ни огненный припас. Время от времени какой-нибудь струг подходил к берегу и отходил, осыпаемый стрелами. Наконец, уже в сумерках, стрельба прекратилась. Казаки вышли на берег. Охватив

Каурдак подковой, медленно вошли в селение. Жителей не было никого. Все было брошено и перевернуто.

– Вон они чего стреляли! – поняли казаки. Своим попрятаться давали время... Молодцы!

Иногда среди оказывавших сопротивление попадались старосты или князьки. Как правило, это были петушистые старички. Они размахивали ржавыми саблями, старческими руками натягивали луки, но опасности собою не представляли.

Казаки покрепче мигом сминали сопротивлявшихся. Приводили их к стругам. А тут их приветствовали Ермак или Мещеряк. Успокаивали, угощали и отпускали с миром. Даже Мещеряк убедился, что так побеждать – надежней. Растерянные татары, ожидавшие лютой казни, покорно клялись в верности, вместе со старостами и князьками. А часа через два уже сидели с казаками за одним дастарханом, ели бешбармак и пели песни, ведомые и татарам, и казакам.

Прослышав, что казаки никого не убивают и даже тем, кто держал их в осаде, не мстят, жители покорно присягали и несли ясак. Но ни про какой бухарский караван они, разумеется, не слышали и видеть его не видели.

Князь Сибирский

Выплывать старались как можно раньше утром. Еще затемно садились на весла и, строго выдерживая дистанцию между стругами, выгребали против течения. Передний струг, на котором был Ермак, всегда шел ближе к берегу, чем остальные, не удаляясь и не сокращая расстояния ближе чем на полтора полета стрелы.

Дальше держался струг Мещеряка, за ним струг Гаврила Ильина.

Ежели на берегу замечали стойбище или юрты, то с переднего струга отмахивали задним, и струг Мещеряка, резко прибавив скорости, проходил вперед, а затем сплавлялся вниз, под берегом, зорко следя, чтобы никто не ушел из поселения.

Иногда, заметив строения или юрты на противоположном берегу, казаки применяли другую тактику: разворачивались полукругом и шли поперек течения так, чтобы первыми причалили фланговые лодьи. С них бегом высаживались стрелки и окружали поселок.

Ермак ворчал на казаков, ругал их за то, что не споро прыгают в воду, беспечно не прикрываются бортом струга, не прячутся на берегу за каждое дерево, за каждый бугорок.

– Вас что, – кричал он по вечерам у костра и даже колотил себя кулачищем по колену, – вас что, рать бесчисленная? Куды вы прете без опаски, без толку? Сам голову сложишь – с Бога спрос, а тех, кто останется, кто оборонит? Сам пропал – облегчение получил, а стрелять кто за тебя будет? А еще хуже, ранят, да трудно! Сколько рук за тобою надобно? Где содержать, чем лечить? А болезни пойдут? Нас тут всего ничего, в кулаке уместимся, а вы головы беспутно подставляете! Не сметь на рожон лезть!

Пуще же всего карал за обиды жителям.

Стоило казаку протянуть, даже ошибкой, руку хоть к пустячной беличьей шкурке, помимо ясака, страшные кары обрушивались на мздоимца. Свистела плеть!

– Ты что, животами обзавестись решил? На чужом горбу достатки наживать?

– Прости, батька! Простите, братцы!

Но не прощали, понимали – по этой .реке и назад плыть! По славушке и дальше жить. А слава о казаках шла далеко за пределы Кучумова царства.

Ясашные люди открыто толковали в стойбищах:

– Кучумка-хан худой! Шибко худой! Все забирает, сверх указного ясака берет! Вой его тащат, как мыши из амбара, все что под руку попадет. Девок скоромят, баб обижают, а вздумаешь заступиться – аркан на шею, и уведут в неведомые страны, откуда никто не возвращался. Ермак приходит, стариков спрашивает: «Сколько Кучуму давали?» – «Двадцать куниц, десять соболей!» – «Мне, говорит, десять куниц давайте, пять соболей давайте, остальное менять будем. Или себе оставляйте». Хороший Ермак, добрый. А русский Государь сильный, много сильнее Кучумки, у него воинские люди – казаки, у него воинские люди с огненным боем на больших лодках. Бородатые. Добрые шибко. Никого не забижают и забижать не дают. Кудымка-князь у Лугуя лодки отобрал, совсем пропитания лишил. Ермак послал казаков, они Кудымку изловили, посекли, маленькие лодки Лугую вернули. Справедливый Ермак. Лучше за ним жить стало, чем за Кучумкой.

А еще хуже – Кучумовы шаманы придут, велят «Алла» кричать. Кто не кричит, тому головы рубят, а кто кричит – тому еще хуже, стыд надрезают – позорят. Шибко злые люди!

Надо Ермаку ясак везти, припасы везти – он от Кучумовых шаманов огненным боем защитит.

Поэтому мелкие кочевья и стойбища встречали Ермака как Божьего посланца. Ясак тащили охотно. Кормили и набивали струги припасами. Так было...

Но после осады, после того, как всадники Карачи вырезали несколько становищ, не щадя ни женщин, ни стариков, ни детей, оробел лесной народ – засомневался: так ли силен Ермак.

Может, он и добрый и справедливый, но бухарцы Кучума и Карачи сильнее. Придется старому злу служить да покоряться. Инда плакали лесные люди... но покорялись.

Поэтому, когда вновь пошли по Иртышу казачьи струги, среди союзников Ермака будто весна наступила. С дальних становищ шли остяки, тащили нарты с олениной и рыбой, вьюки с дорогими мехами – ясак за год. Ждали струги на мысах, радостно махали казакам, прося причалить. Прыгали от счастья, как малые дети.

Так было...

Да не везде.

Южный Иртыш населяли иные люди – люди степи, а не-леса. Люди стад и кочевий. И было их много больше, чем людей севера, людей леса. На них опирался Кучум, здесь были его главные силы, здесь большая часть народа исповедовала ислам или, во всяком случае, ему покорялась.

Казаки почувствовали это за Вагаем, ближе к Ба-рабе. Незаметно обойдя одно кочевье, казаки внезапно окружили его и тут же наткнулись на отчаянное сопротивление. Человек десять мужчин сгрудились у входа в юрты и выставили копья. В юртах выли бабы и ребятишки.

Напрасно увещевал их по-татарски Мещеряк, видно было, что эти рослые светловолосые воины почти не понимают его. Казаков было больше, но защитники кочевья были настроены решительно.

– Атаман! Что с ними делать? Придется рубить! Нельзя их за спиной оставлять!

– Погоди! – сказал Ермак. – Дай хоть я с ними поговорю.

– Да они не понимают ни бельмеса!

Что-то смутное, забытое, давнее почудилось атаману в решительных лицах этих мужчин и юношей. В их светлых, не по-монгольски, а «домиком» посаженных глазах, в русых, цвета половы, волосах, заплетенных в косички, в горбоносых профилях...

– Чьи вы люди? – спросил Ермак.

– Ты сам кто?

И вдруг Ермак неожиданно для себя скрестил руки знаком «ножи» и сказал с донским придыханием так, как говорил отец:

– Сары!

Смятение отразилось на лицах воинов. Старший шагнул вперед и двумя ладонями показал знак лебедя, кыз-ак – белый гусь.

– Сары-чига...

– И я сары-чига... – вдруг пересохшим горлом просипел Ермак.

– Это земля сарчагиков... – не к месту встрял Мещеряк.

– Я – сары-чига, кыз-ак... – Ермак кинул саблю в ножны и, протянув раскрытые ладони, шагнул к светловолосым воинам.

– Торрр! – раскатисто фыркнули воины и уставили на Ермака копья.

– Да стою, стою! – махнул рукой атаман. – Ах ты, мать честна! Пресвятая Богородица!

– Чиги! – обернулся он к своим станичникам. Но те уже все поняли и вставали, опустив оружие, рядом со своим атаманом.

– Ах ты! – ахнул Гаврила Ильин. – Да вы одинакие. Только они с косами, а вы стрижены...

– Ата! Елыгай! – крикнул старший.

Из-за спин воинов вышел худой, стройный старик. Он подошел прямо к Ермаку и стал вглядываться в его лицо, точно силился узнать в нем кого-то. Старший что-то горячо шептал ему. Ермак улавливал отдельные слова – язык был кыпчакский, старый, на таком языке говорила его мать. Он мальчишкой тоже знал его, но позабыл за ненадобностью. Если и говорил не по-русски, то по-татарски так, как говорили потомки кыпчаков на Дону.

– Откуда ты? – спросил старик Ермака.

– Из-за Камня. Со Старого Поля... Из Дешт и Кыпчак.

– Из какого ты рода? Где твой юрт?

– Там, – Ермак показал на запад, – далеко.

– Старики говорили, когда-то мы были из племени Токсоба... – сказал вдруг молчаливый, глуховатый Сарын. – Еще нас звали «коман»...

– Куман! – закричал Елыгай. И, стукнув себя в грудь: – А нас зовут «кумадинцы»! Это сары! Это западные сары! Они вернулись!

– Батька! – спросил Ермака Якбулат. – Это что, родова наша? Это – страна Беловодье?

– Кто его знает! – ничего понять нельзя. Но это не татары! И они... Видать, они нам не чужие.

На казаков смотрели, как на пришельцев с того света.

– Как тебя зовут, атаман?

– Ермак.

– Ер-мек! Утешитель! Воистину, ты утешил нас...

Казаков повели к полуземлянкам и глинобитным

саманным домам.

Старик, которого звали Елыгай, приказал воинам сложить оружие и пригласил Ермака в свой дом. Все в нем напоминало и русскую избу и татарскую юрту, и что-то неуловимое, что запомнил Ермак с детства, – запах ржаного хлеба, который здесь, оказывается, пекли. Теплая лежанка – дымоход, кан, который он никогда не видел на Руси, а только на Дону.

Женщины в платьях с откидными рукавами, как у коренных казачек на Дону, в чувяках без задников, принесли блюда с едой, которую Ермак раньше не пробовал: маленькие белые пирожки с мясом, отваренные в воде.

– Как называется?

– Вогуличиназыват «пель-мель», мы – «корзе»...

– У нас нет такой еды.

– Как нет! – сказал Мещеряк. – А биллеш?

– Биллеш и у нас есть! – обрадовался Елыгай. – Тесто так, и мясо внутри. – Они вспоминали разную еду, и все совпадало: бурсак, каурдак, сюзма, айран. Ермак примечал, что женщины в этом селении ведут себя совершенно не так, как татарки или вогулинки, остячки... Ходят вольно, глядят открыто.

Ермак заметил, что перед едою Елыгай перекрестился, но как-то не так, как казаки. Боясь обидеть хозяина, он не стал расспрашивать о вере. Сидели на полу, по-степному поджав ноги, после обильного угощения откинулись на подушки. Женщины ушли, а мужчины расстегнули воротники чекменей.

И вдруг Елыгай впился глазами в крест, который был виден в распахнутом кафтане Ермака. Он протянул руку и вытащил крест на кафтан.

– Откуда? – спросил он.

– Отец дал! – сказал Ермак. – Сказывал – дедовский!

– Это аджи! – Елыгай распахнул рубаху, и атаман увидел точно такой же крест, похожий на цветок. – Это аджи. Теперь я знаю, что мы одного корня.

Много веков назад наши предки вышли из Ала-тоу – золотых гор из страны Ак-су – Беловодья. Одни пошли на восток, другие пошли на запад. А те, кто остался, были побеждены соседями, узкоглазыми и черноволосыми, как остяки или некоторые татары. Наши предки ушли далеко на запад, оставляя кочевья по всему пути от большой реки до Ала-тоу. Потом пришли монголы и победили наших героев. Затем пришел хан Узбек и стал уничтожать нашу веру, но мы веровали в Иисуса Христа и потому уходили, когда не могли победить.

– Я знаю! – не выдержал Ермак. – Я знаю! Мне рассказывал отец...

– Нас мало! Нас очень мало... – горестно вздыхал Елыгай. – Когда-то кочевья покрывали все великое поле – Дешт и Кыпчак, а теперь видишь: мы встретились, как две песчинки в реке. Я видел твоих воинов – большинство из них люди других народов.

– Да, – сказал Ермак, – только пятнадцать человек моей станицы.

Атаманы, разомлевшие от сытного обеда, уснули, откинувшись на подушки, понимая, что опасности нет, что попали к своим, а Ермак и Елыгай все говорили и говорили.

– Ты – великий воин! – говорил Елыгай. – Ты победил самого сильного хана, оставшегося от Золотой Орды, – врага нашего чингизида Кучума, ты настоящий сибирский князь! От тебя должен начаться новый народ! Мы должны снова поставить наши бунчуки от великой реки до Ала-тоу. ■

Старик поднялся и, взяв атамана за руку, повел его в другую избу, что-то шепнув по дороге пожилой женщине, наверное, жене.

Там тоже был накрыт дастархан, и они сели на кошму. Скрипнула дверь, и Ермак обмер.

В дверях стояла девушка. Ермаку показалось, что воскресла его Настенька-Насто.

– Это моя дочь! – сказал Елыгай. – Я хочу, чтобы она стала твоей женой.

Девушка чуть повернула голову, и Ермаку показалось, что в дверях стоит его мать, такая, как приходила в его снах; такая, какой была она там, в северном селении, почти полвека назад.

– Сколько ей лет?

– Шестнадцать. Я давно собираюсь ее выдать замуж, но жениха, достойного нашего рода, нет – сары-чиги. И тут Бог послал тебя.

– Я – старик! – сказал Ермак. – Я довершаю пятый десяток...

– Ну и что? – сказал Елыгай. – У тебя еще может быть много сыновей. Они вырастут, и у них будут сыновья, и мы снова отвоюем Старое поле и будем жить, как прежде.

– Нет, – сказал Ермак. – Раньше я тоже этого хотел. Но Господь взял к себе моих детей и мою жену. С тех пор я не прикасаюсь к женщине.

– Это неверно! Нужно иметь много сыновей-воинов!

– Нет, – сказал Ермак, словно отряхивая сон. – Господь ведет меня по другому пути. Он говорит мне что-то другое...

– Что?

– Я не знаю. Я – великий грешник и не слышу голоса моего Господа.

– Ты же не монах! Женись!

– Нет! – сказал Ермак. – Я дал обет. И Господь ведет меня, я знаю! Прошу тебя, – сказал он Елыгаю. – Пусть твоя дочь уйдет. У меня сейчас разорвется сердце – мне кажется, что это моя мать и моя жена поднялись из гроба и стоят здесь.

Девушка вышла, будто растаяла. Ермак сдавил ладонями голову; у него мелко стучали зубы.

– Прости, коли обидел тебя, – сказал он Елыгаю.

– Нет, – ласково коснувшись его плеча, сказал старик. – У тебя другой путь. Ты – князь сибирский.

Немного успокоившись, Ермак попытался объяснить:

– Не может один народ наследовать землю. Но разные народы живут на ней. Они уходят и рождаются, сплетаются и расходятся, рождая новых людей и новые народы. И пытаться возродить ушедший народ – это все равно, как ждать, что родит старая женщина...

– Но Сарра, жена Авраама, родила... – сказал Елыгай.

– Эх, Старца-то нет... – вздохнул Ермак. – Он бы объяснил. Я думал над этим... Сарра родила сына, в роду которого появился Спаситель. Она родила светоч миру.

– Ты – князь! – сказал уверенно Елыгай. – Ты – князь сибирский истинный! Ты и говоришь, как князь, и думаешь, как князь.

Когда казаки садились на струги, весь род Елыгая вышел на берег. Речной ветер раздувал и качал на древках белые и черные бунчуки с хитрой золотой оплеткой, плескал крыльями шелковых башлыков. Трепал шали на головах женщин. Ермак обнял Елыгая. Старик был торжественен и строг.

– Прости, коли что не так... – сказал атаман.

– Прости и ты нас, князь сибирский, Ермак Тимофеевич, – четко выговорил Елыгай, а когда струги отчалили, громко крикнул: – Да славится Ермак сын Тимофея из рода сары-чиги, князь Сибири! – и взмахнул булавой.

– Хурра... Хурра... Хурра!.. – трижды прокричали воины.

– Ты чо, батька, правда, что ли, князь? – спросил недоуменно Мещеряк, поравнявшись со стругом Ермака.

– А то как же! – сказал атаман. – Чего там князь – бери выше – салтан! А вы, сукины дети, мне чести не оказываете!

Казаки на стругах заржали.

– Ну вот! – облегченно вздохнул Гаврила Ильин. – А то уж я напужался, ей-бо... Князь! Не дай нам Бог! Вона уж одного князя схоронили, Болховского-то... А теперь и ты, батька, вдруг – князь!

– А тута у кого два барана – тот и князь, – перевел на шутку Ермак.

И только вечером, когда глуховатый его родак и станичник Сарын грустно сказал: «Стало быть, нет ее, страны Беловодья!» – хлопнул его по плечу:

– Царствия Небесного в сем мире земном нет! А страна Беловодье – вот она! Ты что, не видишь? Тебе Господь в удел такую державу дает, что и пределов у нее нет, а ты все нудишься...

– Эй, князь! – кричали Ермаку казаки. – Иди к нашему казану кашу исть!

– Такое толоконце и Царь не едал! Юродивый энтот старик цельный мешок крупы отвалил!

Долго балагурили по поводу княжеского титула, что присвоил атаману чудной старик. Не смеялись только Ермаковы станичники, молча укладываясь на берегу в пологе, плечо в плечо, и во сне не снимая сапог и оружия. Ермак лег на струге, задремал под мерное покачивание и вскинулся от истошного крика: «Сполох!»

Еще не вполне понимая спросонок, что произошло, он лапнул бердыш и, уже стоя одной ногой на борту струга, глянул на берег. Хорошо видимые в лунном свете от леса, густо бежали татары. У бортов стругов катались клубки тел. Резались молча, без стрельбы. Поздно было стрелять, да и нечем.

– Станичники, слушай меня! – загремел Ермак во всю силу легких. – Мещеряк, отсекай от лесу. Гаврила, дави к реке... Казаки, за мной! – И, перехватив бердыш в обе руки, прыгнул прямо с борта на татарина, особым приемом отбивая вверх его копье и пяткой кованого сапога попадая точно в грудь. Нападавший икнул и рухнул навзничь. Тупиком бердыша Ермак отбил саблю второго татарина, и, будто в плясе сев на присядку, крутанул бердыш над головой, рассекая татарина по ребрам.

Со стругов прыгали казаки и, вертясь волчками, секли направо и налево бердышами, саблями, превращая в смертоносное оружие и древки, и тупики копий. Держась друг от друга на расстоянии, чтобы своих не задеть, ермаковцы отсекли татар от стругов и стали теснить сбившихся кучей нападавших к лесу.

Татары пятились, выставив перед собой копья, прикрываясь коваными щитами. От леса к ним бежала подмога, но дорогу ей пересек Гаврила Ильин со своим отрядом. Казаки ударили нападавшим во фланг. Зачавкали топоры, зазвенели о кольчуги и шлемы сабли, звериный предсмертный рык повис над берегом.

Размахивая калдашами – круглыми гирями на ремнях, проламывался через татар Мещеряк. За ним, исполосованный ножами, в струях крови, бился, не чувствуя боли, Шантара. По земле ползали умирающие, сидел, качаясь, с раздробленной головой, из которой тек мозг, богато одетый мурза. Вот он застучал зубами и повалился на спину.

– Все, – сказал, идя навстречу Ермаку, Мещеряк, весь, как мясник, забрызганный кровью и мозгом. Прямо в сапогах, не раздеваясь, он пошел в Иртыш – отмываться.

– Стройтесь – считайтесь! – приказал Ермак.

Казаки, кто на берегу, кто поднявшись в струги,

начали перекличку.

– Якуня!

– Здеся я.

– Авдул!

– Тут.

– Сарын!

– Я!

– Айдар!.. Где Айдар? Айдар!

– Да здеся я!

Здеся, дак чего голосу не даешь?!

– Да мне татарин чуток горло не сломал!

Зарезанных было пятеро. Это были дозорные, которых врасплох захватили нападавшие татары. Отошли на средину реки, но с рассветом вернулись. Обшарили татар. Оглядели их внимательно. Человек с тридцать...

– Какие-то новые татары-то! – заметили разницу. – Черные какие-то, раскосые. Не то что наши!

– Каки они тебе наши! От этих наших зараз к своим на тот свет уберешься.

– Кто ж это такие?

– Барабинцы! С юга!

– Неужто Кучуму помочь пришла?

– Пришла не пришла... А без огненного припасу

совсем друга песня! Не гожая така музыка!

– Ничо! – сказал Ермак. – Вот до каравана догребемся – там и порох, и селитра, и всякий припас...

– А где он, караван-то этот? – как всегда засомневался Мещеряк. – Может, его и не было! Татарва заманивает!

– Поглядим, да назад возвернемся, а страху наведем!

– Да уж без огня наведешь!

– Что это за река впадает? – просил Ермак.

– Должно, Ишим, – ответил Сарын. – Елыгай

говорил – Ишим.