Текст книги "Ермак"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Старец долго молчал, что-то высчитывая про себя, и наконец убежденно сказал:

– Это не то войско, кое Кучум окаянный собирает. Эти раньше ушли...

– Стало быть, там еще войска готовятся? – спросил Ермак.

– Выходит, что так, – подтвердил Старец.

– Назад за Камень дорогу сыщешь? – спросил атаман.

– Я – человек Божий! – ответил Старец. – Мне везде дорога, а вот как ты со стругами пойдешь, не могу сказать! Для этого другой волок нужен, я его не знаю!

– А через чего ж ты решил, что мы через Камень струги потащим? – спросил Ермак.

– А на что вы тута надобны?! – сварливо ответил Старец. – Тута и без вас дураков хватает!

– Чем же мы дураки? – обиделся Черкас.

– Пока еще нет, а дураки будете, как станете татар тут ожидать! Тут ведь вас в любом месте обойти можно!

– А где ж нам их ожидать? – усмехнулся Ермак. – Нешто ты проходы, по которым они идут, знаешь?

– Да тут проходов много – татары где хотят, там и пройдут, и пеши, и конны, это вам со стругами через горы в особливом месте проходить надоть; дураки будете, коли в самый корень татарву не ударите... Сейчас момент упустите, другой раз не воротишь... Сейчас вся конница ихняя тута – в Сибири-городе сильных воев не много. Народцы лесные все разбегутся – они Ку-чуму неволею служат! А возвернется войско, да отдохнет, да с ними сюды как грянет – вот и завертитесь...

Старец долго возился на соломе, что положили ему на полу.

– А Строгановы нас туда отпустят? – спросил, как бы невзначай, Ермак.

– Да они спят и видят, как бы им Сибирь-город взять да Кучумово гнездо разорить!

– Откуда знаешь?

– Да вот уж знаю! – сварливо ответил Старец. – Они сколь годов назад мостились войско за Камнем держать. Там у них вотчина отписана чуть не вдвое больше тутошней!

– Да уж куда больше? – усумнился Черкас. Он лежал на полатях, свесив вниз голову.

– Ан вот можно и больше... Алчность – зверь ненасытной! Испытал сей грех!

– Служил, что ли?

– Я много чего в земной суете принял! – уклонился от ответа Старец. – А только вот что скажу: Строгановы давно поход за Камень замышляют, а ноне пришло такое время, что ежели туды не пойти, так всем здеся головы сложить!

– И я так думаю! – сказал Ермак. – Истинно так!

С этого дня к походу стали готовиться спешно. Вызнавали дороги за Камень, искали толмачей, людей, что ia Камнем бывали... Никто о набеге в открытую не говорил, но о том, что набег будет, догадывались все.

Вызывавший иногда казаков для беседы Строганов прямо ничего не говорил, но на приготовления смотрел как бы сквозь пальцы, а потом стал поминать, как о само собой разумеющемся деле, дескать, сходите, казаки, за Камень, пугнете Кучумку во граде Сибири, глядишь, он свои ковы и оставит!

Казаки чинили амуницию, оружие. Смолили и сушили струги. О том, что готовится набег, догадывались и работные люди.

Рыжий немец как-то позвал Ермака в кузню и торжественно сдернул холст с новенького, только что отлитого ствола пушечки: затинной пищали. На стволе была надпись: «Во граде Каргедане на реке Каме дарю я, Максим Яковлев, сын Строганов, атаману Ермаку лета 7090».

– Вона как! – сказал атаман. – Ну что ж, благодарствуйте, господа честные купцы! Стало быть, идем за Камень...

Кольцо-Гроза

Максим Яковлевич Строганов по горнице похаживал в кафтане бархатном, в портках плисовых, в сапожках сафьяновых, в тафье шелковой, словно великого посла дожидался. И стол за его спиною ломился всяким яством. Поглядывал купец хитро, как мышка из норки. А Ермак к разговору его не неволил. Сидел, как думный дьяк – степенно, здоровенные свои кулаки расправил да на колени ладони положил. Глядел на купца глазами круглыми, вроде бы даже не мигая. Со стороны могло показаться – совсем глупый человек сидит, потому что в глазах ничего не отражается. И сидеть он так может сколь угодно.

И Ермак Максима Строганова «пересидел», тот заговорил первым. Исподволь, умело повел он разговор о том о сем... Ермак молчал, водя за купцом круглыми, вроде бессмысленными глазами.

– Так что же дале делать подумываете? – не выдержал Максим Яковлевич. Не уследил он, как искра чертом метнулась в глазах старого атамана. «Умен ты, Максим Яковлевич! Умен, тароват! Да молод! Не объехать тебе старого казака, не вывести на свой лад, но так будет, как нужно».

– Так ведь расчета ждем, – сказал, как о само собой разумеющемся, атаман.

– Какого расчета? – так и ахнул Максим.

– А как же! – сказал Ермак. – Али ты не слышал, что мы Алея, сына Кучумова, на Чусовой разбили? Стало быть, нам за победу расчет требуется!

– Постой-постой! – закудахтал молодой купец. – Об этом уговора не было!

– Как не было? Мы когда даве рядились, сказывали: пропитание, содержание деньгами и за каждую победу сверх того!.. Аль ты запамятовал? Тут ведь и брат твой был! И руку на том били! Все атаманы подтвердят!

А про себя подумал: «Ведь ты, Максим Яковлевич, меня сюда позвал, чтобы свои резоны выставить да расчет потребовать, а вот к тому, что я сам расчета потребую, ты не готов!»

Не сразу, наболтав много лишнего, сообразил Максим Яковлевич, что Ермак специально его на такой разговор вызвал. А опомнившись, не мог хитрости атамановой не подивиться. А подивившись, понял, что разговаривать с этим человеком как с нанятым работником не следует. Был атаман чуть не вдвое Максима Яковлевича старше... Ну, а казак... так ведь казаки – они разные бывают! Этот, сразу видать, не голутвенный! Не воровской. Сидит как хан.

«Да он хан и есть истинный!» – искоса глянув на Ермака, решил Максим. И сразу же перешел к самому главному, обращаясь теперь к атаману со всем уважением, величая, как боярина, «с вичем».

– А что, Ермак Тимофеевич, ежели я тайную свою думку скажу? Но только промеж двух пар глаз.

– Слушаю, – спокойно сказал Ермак, который именно этого разговора и ждал.

– Ведомо ли тебе, что Государь Иван Васильевич пожаловал нам владение за Камнем? – Ермак молчал. – И батюшка мой там деревни держал и промыслы ставил, а безбожный Кучум все разорил и людей побил. – Ермак молчал. – Так вот я, с братьями вкупе, и призвал вас, тайную думу имея, что вы в те места наведаетесь и обратно их в наше владение вернете.

Ермак выдержал долгое молчание и сказал просто:

– Снаряжай поход.

– Вот и хорошо, вот и ладно! – совсем не по-купечески, а как-то по-ребячьи засуетился Максим Яковлевич. Кликнул приказчика.

Немолодой, худой приказчик, видом и важностью не уступавший московским думным дьякам, пришел с толстой книгой, где было все давно сосчитано, сколько стоит поход за Камень. Прикинул, для надежности, на абаке, сколько всего на шесть сотен казаков примерно будет, и спросил:

– Государь Максим Яковлевич, а на ком кабалы брать станем?

– Какие кабалы? – спросил Ермак.

– А как же, – округлил глаза Максим. – Наше дело купеческое – мы вас ссужаем на поход, а и с похода свой барыш иметь должны. Приказчик правильно говорит: «Егда возвратитися, на ком те припасы по цене взяти?»

– И взяти точно или с лихвой? – присовокупил приказчик.

– А много ли будете лишку брать? – скрывая гнев, спросил Ермак.

– Дело сумнительное! – откровенно сказал приказчик. – Дело опасное, ох какое опасное... И на возвращение благополучное расчет невелик, потому, я думаю, лишку следует втрое положить.

– Стало быть, на каждую деньгу по три взыщете? – уточнил Ермак. – Так ли?

– Убытки больно велики быть могут! – сказал, уже почуя недоброе, Максим. Потому и отвел глаза.

– Стало быть, – сказал Ермак, поднимая и кладя руку на саблю, – ты мне, купец, за каждую голову, ради твоей вотчины сложенную, три головы купеческих, родаков своих, отдашь? А? Теперь вот что я скажу! – грохнул Ермак. – А ты послушай и запомни! Казаки не пуды соляные, не чушки железные -на нас барыша, как на рабах твоих, не будет! А грузиться мы уже начали по запросу! И возьмем сколько надо! И нам лучше видно, как воевать! – И, надевая шапку свою атаманскую, с тумаком на сторону, при-банил: – Ты, купец, чаял воровских людей понаймовать, чтобы с них спросу не было. А ведь я – казак служилый, за мою голову с тебя в Москве спрос будет! Гак что ты нам не препятствуй! Мы сюды воевать пришли, а не торговать! А препятствовать будешь – наплачешься! И не по твоей воле мы за Камень пойдем, а врага в гнезде его разбить, так нам воинский опыт подсказывает! Прощай пока! Прости, коли чего...

Тяжко ступая подкованными сапогами, Ермак прошел мимо оторопевшего Строганова и белого, как мел, приказчика. Вышел во двор. Кликнул казаков – Мещеряка да Пана.

– Что купец? – спросили они в один голос.

– Да что купец! Купец, он купец и есть! Чего на него смотреть! Ему торговать, а нам воевать! Ему барыши всласть, а нам головы класть! Пущай казаки берут по запросу, а станут приказчики упираться – тряхните их маленько. Где Кольцо?

– На пристани. Струги грузит.

– Вот и ладно! Он у нас как фитиль будет! – усмехнулся Ермак.

– Чего? – не понял Мещеряк.

– Это я так, к слову. Пан, у тебя, я знаю, пластуны есть изрядные.

– Имеются, – не без гордости сказал Пан.

– Дело им будет секретное. Слушай. А ты, Мещеряк, подними по-тихому казаков оружно, чтобы в любой момент бунт пресечь.

– Ладно.

Мещеряк заторопился к избам, где стояли постоем его татары.

– Слушай, Пан. Пока шум да дело – давай-ко вот этих на распыл...

И, наклонившись к уху атамана, прошептал пять имен, мол, в драке порешить.

– Ой, и затеваешь ты что-то, батька! – весело сказал Пан.

– Не я! – вздохнул Ермак. – Они.

– Ну и ладно!

Пан быстро исчез, словно его и не было рядом.

Ермак пришел на берег, где из амбаров шла погрузка и отпуск припасов. Потные, веселые казаки таскали на широченных спинах мешки с сухарями, с солью, катили бочонки с крупой и солониной. Осторожно выносили пороховое зелье, по счету принимали ядра и свинец катаный.

Ермак терпеливо ждал, когда приказчики перестанут отпускать припасы и начнется спор. Он позвал Ивана Кольца.

Крепкий атаман таскал мешки наравне со всеми и явился все еще разгоряченный работой.

– Чего? – спросил он, выбивая пыль из кафтана.

– Да вот посиди со мной!

– Да когда сидеть? Грузиться надо!

– Посиди! – придержал его за полу Ермак.

– Да чего тебе?!

– А ведомо ли тебе, Иван, – мягко начал Ермак, – какой нам купцы урок положили?

– Какой урок?

– Обыкновенный! Они же нам все припасы в долг дают!

– Как в долг? – не понял простодушный Иван Кольцо.

– А так! С каждого пуда припаса нам придется в прибыток купцам чуть не по три пуда отдать!

– Стой-стой! – туго соображая, но чувствуя недоброе, насторожился молодой атаман. – А где ж мы возьмем?

– С ясака! С мягкой рухляди, что из набега принесем!

– Стой-стой! – уже закипая гневом, замотал кудрявой головой атаман. – Что-то не пойму я! Мы же на службе! Мы же не на гулянку, а на бой! Какие с нас могут быть барыши?

– Купец копейку к копейке бережет...

– За кровь? – мгновенно наливаясь яростью, закричал Кольцо. – За кровь нашу. А может, мы там головы сложим?

– Купцам убыток.

– Ах ты, крапивное семя! – не помня себя, взвыл Кольцо. – Аршинники!

– Охолонь, охолонь... – останавливал его Ермак.

Но Кольцо уже рвал на груди рубаху.

– Мы головы кладем, а они с нашей крови барыши иметь хотят? А что будет, когда Кучумка сюды придет?

К ним подбежал верткий есаул Окул.

– Атаман! – обратился он к Кольцу. – Приказчики припас отпускать перестали!

– Что? – белея от ярости, прохрипел Кольцо.

– Сказывают, Строгановы боле выдавать не велели – хватит с вас!

– Чей голос? Кто сказал?

– Жигмонт, – сказал Ермак. – Жигмонт всем верховодит!

– Где? Подать сюды! – закричал Кольцо, кидаясь бегом к казакам, что стояли у сложенного в кучу оружия. – Сполох! – закричал он и уже с обнаженной саблей в руке: – Станишники! Ломай амбары! Бери сколь надобно! Где Жигмонт? Herad! Herad!

Перепуганный старший приказчик был вытащен за волосы. Взметнулась сабля, ахнула толпа на пристани у амбаров. Затрещали ворота лабазов, муравьями поволокли казаки на струги припасы.

– Брязга, давай! – скомандовал Ермак.

Четверо казаков бесшумно, как выдры, скользнули

к домам, амбарам и хоромам, где жили литваки.

– Мещеряк, – позвал Ермак.

– Здесь я, – ответил, словно из-под земли вырастая, татарин.

– Сейчас казаки припасом струги набьют. Ты им буйствовать не давай! Пусть отплывают сразу. А то, неровен час, еще запалят пристань. Ни к чему!

– Ладно, – ответил Мещеряк. Свистом поднял полтора десятка своих вернейших казаков и неторопливо стал спускаться к пристани.

– Ну вот и ладно.

Ермак повернулся и пошел прочь, словно ничего не происходило за его широкой спиной.

Брязга нашел его на бережку, у самой воды, в полуверсте от амбаров.

Здесь, вдали от дыма солеварен, от копоти литейного двора, на высоком взгорье, откуда открывался сказочной красоты речной и лесной простор, были поделаны дома и бани для лучших людей – мастеров, приказчиков и прочего чистого народа. Здесь жили их семьи, под защитой стоящих невдалеке караулов. Отсюда в случае опасности было легко добежать до острога и там затаиться за стенами.

Приказчики, мастера, особенно иностранцы, любили спуститься по длинной деревянной лестнице к самой воде и там посидеть на ветерке у кромки речной глади. Отсюда были не видны ни пристань, ни амбары, ни постройки и солеварни, сюда не долетал ни шум, ни дым, и душа отдыхала в покое.

Немцы и голландцы любили здесь закидывать удочки – занятие, по мнению казаков, либо бабье, либо детское и пустое. Потому хотя и быстро, но ловилась всякая дребедень. Путная рыба на крючок не шла. Ее тягали сетями или ловили в плетеные ивовые корзины-ловушки, морды.

Казаки, особенно яицкие, над немецким способом лова потешались. А самих немцев считали дураками и жалели – как бы детей, не вошедших в возраст и полный разум.

Здесь были поделаны лавочки-скамеечки с резными спинками, на которых сиживали господа степенные и мастера иностранные. Ермак заговорил с отдыхавшими здесь мастерами-солеварщиками о том о сем. Но сидеть на лавках не стал, а спустился к воде.

Брязга присел рядом на корточки, подобрал камушек, метнул. Плоский камень пошел пускать «блинчики».

– Слышь, Ермак Тимофеевич, – сказал Брязга. – Нарочный к Строгановым поскакал. Сказывают – казаки амбары поломали да припас разграбили.

– Ах ты, страхи какие! – сказал совершенно равнодушно атаман – Небось и побили кого?

– Да пятерых, – нехотя ответил Брязга. – Жигмонта да еще шляхтичей четверых...

– До смерти? – не поверил Ермак.

– Угу!

– Ай-ай-ай! Страх. Это дело надо немедля пресечь!

– Да уж Мещеряк камчами всех разогнал. Казаков на струги, а которые на берегу, всех в дома увел. У амбаров караулы поставил.

– Вот и ладно! – сказал Ермак. – А кто драку учинил?

– Да Кольцо! Вишь ты, приказчики перестали припас отпускать, а он говорит – мало, и за саблю.

– Ай, Кольцо, Кольцо! Истинно прозванием «Гроза».

– Гроза и есть! Не ведает, что творит! – поддакнул Брязга. – Собрал всю голутву да бросился к хоромам купеческим. Оружно! Хорошо успела стража терема затворить.

– Неуж стрелять почали? – ахнул Ермак.

– Палить-то не стали! Но ругались всяко! А сам-то Кольцо наш принялся саблюкой дверь рубить да кричит: «Ну-ко подавай сюды купца этого, не то мы его из терема огнем выковырим. Мы-де его из пищалей и в дому расстреляем! Не спрячешься! За кровь, – кричит, – не платят!» Да грозной такой стал – никакого с ним сладу нет!

– Ай, грех, ай, грех... – сокрушался Ермак, не двигаясь с места. – Ну, и уняли его?

– Да еле уняли! – сказал Брязга. – Я, вишь ты, его и так и сяк уговаривать, а подскакал Мещеряк на коне и говорит, будто никакой драки нет: «Иван, а у меня для тебя новость!» – «Кака така новость?! Я счас купца на распыл пущать стану...» А Мещеряк быдто и не слышит. «Ты, – говорит, – Кольцо, сам давеча гутарил, что о прошлом лете на самарской переправе ногайский караван побил! Что, мол, через то все твои беды...»

– Ну-ну... – заинтересовался, совсем по-стариковски, Ермак, ерзая на лавочке. – Это когда Кольцо да Барбоша посольство московское пограбили?

– Так вот оно и есть! – подтвердил Брязга. – Опосля еще ногаев побили. Да, дураки, сеунч о победе в Москву наладили.

– Через чего ж дураки? По московскому ведь приказу побили?!

– Так вот сеунщика-то в виду ногаев и казнили! А на Кольца сыск пошел.

– Да это-то я помню... – вздохнул Ермак. – К чему это Мещеряк помянул?

– А Мещеряк-то и говорит: «Ты, Кольцо, сказывают, тама чуть посла царского не убил! Еле он ушел от тебя». Кольцо: «Ну и что?» А сам уже потише стал... «А ведомо ли тебе, что посла звали Василий Пелепелицин?» – говорит Мещеряк. «Ну?» – отвечает Кольцо. «А вот тебе и ну! Он ноне в Чердыни воеводою!» Тут Кольцо чуть саблю не уронил и рот открыл.

– А-ха-ха-ха... – заржал Ермак. – Эх, Ваня-простота...

– Кольцо кричит: «Чей голос?» – продолжал Брязга. – А Мещеряк – мол, Тимофеич говорил!

– Я? – удивился Ермак. – Ну, может, и говорил. Да ведь этого голоса только Кольцо не знает. Про Пелепелицина всем ведомо. Ах заполошный. Какое буйство учинил! Ужо я ему скажу! Нехорошо. Грех. – И, не спеша прощаясь с именитыми, как бы извиняясь, пояснил: – Застоялись казаки! Пора Кучумку гонять! А то дружка дружке горлы рвать почнут.

– Пора! Истинно пора! – поддакнул Брязга.

– А вы, господа степенные, не беспокойтесь. Мы любой горластой голутве быстро укорот сыщем. У нас с казаков спрос строгий: чуть что – в куль да в воду.

И, оставив ошалевших от страха лучших мастеров сидеть на бережку, неторопливо последовал к амбарам и стругам.

– Ах Кольцо, Кольцо... Какой гыз учинил, – сказал он.

– Гроза! – вторил Брязга. – Истинно, Гроза. Такой грозной, не унять!

Неторопливо, нехотя пошел Ермак в свою избу. Достал самолучший кафтан, шапку с атласным тумаком. Не торопясь, переоделся, причесался. Кликнул двух есаулов – Брязгу, Окула. Казаки поседлали им коней, и вся троица шажком отправилась в городок, в строгановские хоромы.

Там царил переполох, пушкари и пищальники раздували на стенах фитили, а городовые казаки и воинские люди поспешно натягивали тегиляи, кольчуги и прочую амуницию, готовясь отбиваться от взбунтовавшихся казаков.

В посаде бабы загоняли в хлевы мычащих коров, орали напуганные ребятишки. Мужики бросали работу и бежали домой. А бессемейные бобыли чесали заросшие затылки:

– Неуж казаки забунтовали? Неуж Строгановых побивать и грабить пойдут? – И размышляли, к кому, в случае чего, примкнуть. Конечно, хотелось к казакам, чтобы погулять и пограбить вволю. Но если Строгановы побьют казаков многолюдством своей челяди и силой огненного боя, тогда со всеми, кто с казаками был, пойдет расправа немилостивая... Тут и кнут погуляет, и дыба поскрипит.

Так что мужики бессемейные из солеварен бежать не торопились, ожидая известия, как оно все повернется.

Приказчики волокли жен и домочадцев под защиту строгановских стен. Под охрану пушек.

Максим Яковлевич, опасения ради надев под кафтан кольчугу, ждал новых известий. И когда ему сказали, что к нему атаман Ермак и два есаула, велел немедля отворить ворота и казаков пропустить.

Ермак шажком въехал на мощеный гулкий двор. По-стариковски тяжело сполз с седла. И так же тяжело, будто на сто годов состарился, поднялся в покои Максима Яковлевича.

Долго крестился на иконы, выматывая душу из купца своим молчанием. Долго и витиевато желал здоровья всем домочадцам и сродникам. И только потом, с тяжелым вздохом глядя в пол, произнес:

– Прости, Христа ради, Максим Яковлевич... Казаки забаловали маленько.

Купец облегченно вздохнул. Но чтобы не подать виду, начал пенять и высказывать свои обиды.

Ермак только тяжко вздыхал. Тряс кудрями и сокрушенно гудел:

– Прости, Максим Яковлевич! Прости, надежа! Наш грех. Винюсь! Виновных сыщем непременно!

Но в ноги, как это было положено, не падал, а только водил по потолку своими черными глазами и сокрушенно вздыхал.

Накричавшись и даже притопнув каблуками, Максим Яковлевич опустился на лавку и начал крутить перстни на руках.

– Ну и что мне с вами делать? – спросил он. – Когда Сибирь-город брать пойдете?

– А вскорости! – с готовностью переходя на другую тему, сказал Ермак. – Вскорости. Вот как людей наберем в достаточности, так и пойдем! А убытки все возвернем! Все. Опосля похода! Опосля!

– Где ж я вам людей возьму! – опять рассердился Строганов. – У меня каждая пара рук на счету, у нас тут дармоедов нет!

– Обижаешь, Максим Яковлевич! – гудел атаман. – Мы свой харч отработаем, отслужим. А людей, знаешь что... Давай возьмем к тем казакам, что у тебя до нас служили, – литовцев всех. Их ведь с восемьдесят человек будет.

– Казаков не дам! – закричал Максим Яковлевич.

– Ну хошь бы полусотню!

– Ни единого не дам!

Ермак пустился в разговоры и просьбы, втолковывая купцу, что без казаков, которые здесь давно, ему замысла не выполнить.

Наконец сговорились на двух десятках. И уж в дверях, нахлобучивая шапку, Ермак сказал как о само собой разумеющемся:

– Ну дак, а литвин и поляков, что к тебе весной приехали, – людей воинских, – всех беру!

Максим Яковлевич только рот открыл:

– Каких людей?

Грохот копыт по мостовой был ему ответом.

– Заморочил меня совсем! – рассердился Максим Строганов. – Никого не дам. И сами пущай через неделю-другую в поход идут! Скорей бы их спровадить! Разбойников!

Отъехав от стен строгановских хором, Ермак осадил коня и сказал есаулам:

– Под утро всех иноземцев, что весной пришли, в струги сажать! Брать всех по избам. Подымать сполошно. Нонеча заутре поплывем. Кольца ко мне пришлите. Я в баню пойду. Пущай и он со мной париться идет!

– Ужо, нонеча попаримся! – тоскливо пробормотал Окул. – Прощевай, сытое житье. Толичко и попользовались... А таперя айда обратно веслами махать да из пищалей пулять! Тьфу!

– А и ладно! – сказал Брязга. – Мне уж надоело тута! Ходи да кланяйся, туды нельзя, сюды нельзя. Тута купцы, тута мастера. Век бы их не видать.

Ермак парился уже по второму разу, когда пришел Кольцо.

– Разоблакайся! – предложил ему старый атаман. – Когда еще придется попариться.

– Что, нонь в поход, что ли? – встрепенулся Иван.

– Купцы гонят! – сказал Ермак. – Да я думаю, оно и лучше. Тут на тебя такие грозы наводят – страх! Ты, что ли, Жигмонта рубанул?

– Я! – сокрушенно сказал Кольцо.

– Ну вот... грозятся сыск учинить. Но я тебя не выдал: говорю, сами сыщем, кто приказчика убил. А мы, знаешь что, седни в струги – и айда!

Кольцо подумал с тоскою, что не дождется его веселая хозяйка, что собирался он еще к одной молодайке наведаться. А с другой стороны, купцы сыск учинять собираются...

– Иттить так иттить! – и начал раздеваться.

– Вот и славно! – сказал Ермак. – Счас отпаримся в дорогу, а ночью тишком да молчком в струги сядем. Припас у нас весь сложен. Ищи ветра в поле...

Парились долго, со стонами. Отпивались квасами и опять парились. Выбегали, бросались в реку, плавали в шелковой воде и опять ныряли в раскаленное жерло бани. Спать отправились затемно. При звездах.

Ермак лег в горнице на лавку. Распаренное тело горело и было легким, но сон не шел. Ермак встал, вышел на крыльцо.

– Чего не спишь? – На крыльцо вышел и Мещеряк.

– Да не спится. Стариковский сон короток, а думы длинные... – сказал Ермак по-татарски.

– И я что-то никак уснуть не могу, – поежился, присаживаясь рядом, Мещеряк. – Слушай, может, зря Кольцо литовских людей побил? Шутка ли, ни за что ни про что пятерых зарубили... Через чего?

– Этот грех мой, – ответил Ермак. – Я за него перед Богом оправдываться стану. А Кольцо – чист сердцем и горяч, как жеребенок.

– Дите! – согласился Мещеряк. – А за этими было что? А?

Ермак молчал.

– Тогда ино дело, – вздохнул Мещеряк. – Тут крамолы никак оставлять нельзя.

– То-то и оно, – вздохнул Мещеряк. – Хуже нет, как в спину ударят.

А что ж ты их всех с собой волочишь? Они тебе гам ногу подставят либо ковы какие учинят.

Нет, – ответил старый атаман. – Как их не брать? Они – люди воинские. Они сюда воевать шли! А у нас вон какая в воях недостача. Пущай идут.

– А ежели там кто с гнильцой?

– Гниль в огне выгорает! – усмехнулся Ермак. – Гам все на глазах и бежать некуда. А земля закаменная сим людям втрое чужбина, боле чем нам. Там они все свои резоны позабудут, ежели и просочится какая крамола. Так что не сомневайся!

– Разве что так... – вздохнул Мещеряк. – Я вот иной раз ночью проснусь, и страшно мне, не во стыд сказать, – что же это жизня человеческая не стоит ничего? Ведь сказано: человек – по образу Божию и подобию, и заповедано: «Не убий!», а нам человека убить – как муху прихлопнуть...

– Э, милай! – сказал Ермак. – Кабы так просто было, ты бы со мной здесь разговоры не вел... Кровь людская – не водица, она душу давит. Веришь ли, с годами они тебе во сне являться станут, коих ты руками убил.

– Страх...

– Потому народ православный хоть что терпит. А па убийство идти не хочет. Вот мужики в каком художестве, а попробуй их в казаки сманить. Из тысячи – один.

– Верно. Ох верно!

– Ну, уж если мы к тому служению тяжкому призваны, так и греха опасаться должны. Не приведи Господи убийство людскою забавою сделать! Потому у нас и семей почти нет, что мы, как монахи воинские, в служении.

Но, словно опровергая слова Ермака, за углом терема раздались счастливый женский смех и сбивчивое горячее бормотание казака. И опять еле сдерживаемый смех...

– Вона! Гуляют молодые напоследок! – без всякой зависти сказал Мещеряк. – Это сколь же они детишков настругают...

– А пущай родятся! – сказал атаман. – Видно, так Бог судил. Казачье дело блудить, а бабье – родить... А то казаки переведутся!

– Это ведь как на Волгу вышли, так в кажинном селе эта музыка!

– Да... – сказал Ермак. – Дело молодое. Может, кто потом назад и вернется. На жительство, к зазнобе своей. Не все беса тешут... – И, глядя на звезды, добавил: – А далеко мы заплыли! Давно плывем.

– Да уж, почитай, с полгода на веслах. Вот и прикинь... Тыщи три верст прогребли. Страх!

Атаманы помолчали.

– Ну и что? Айда на струги? – предложил Ермак.

– Айда!

Перекрестившись на восток и поклонившись порогу дома, они неторопливо стали спускаться к реке. Поход начался.