Текст книги "Ермак"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Карачин-остров

Ермак впал в странное полузабытье. Сказалось перенапряжение. Собственно, с того времени как поскакал он из Москвы во Псков за телом Черкашенина, роздыха не было ни на минуту. Без малого год и пять тысяч верст за спиной. Бои с Баторием, Шадрой, Алеем, а теперь вот с Кучумом... Напряжение не только физическое – греб и тащил струги атаман наравне со всеми, наравне со всеми стоял в сече, – но и напряжение душевное...

Ермаку в странном, путаном сне виделись и Черкашенин, и Урусов; маленький Якимка что-то кричал и махал ручонкой, будто звал куда-то. Приснились мать и жена, но почему-то с лицом Зейнаб...

Ермак помнил, что просыпался, поднимал голову, но сил было мало, и он опять не то засыпал, не то проваливался в беспамятство.

Когда он проснулся, то не сразу понял, где находится. И только спустя несколько секунд сообразил, что лежит на носу струга, укутанный мехами, а на лицо ему падают снежинки.

– Вот те и Пермское воеводство! – крякнул он, поднимаясь и садясь на лавку. Струги стояли, причаленные к большому острову. По всему берегу копошились казаки – тащили со стругов всякую рухлядишку за насыпные валы с рублеными башнями по углам.

– Ну что, батька, очухался? – спросил, наклоняясь к нему, Мещеряк. – А мы уж думали, ты помер. Двое суток спишь!

– Ух ты! – не поверил Ермак. – Двое суток, и не чую!

– То-то и оно. Вишь, зима пала! Придется тут зимовать – назад не выгрести. Да не сомневайся! Припасу хватит. И тут еще много чего надыбали!

– А что это?

– Карачин-остров! Тут от Сибири-города верст с десять. Хорошее место. Тут и зимовать решили. Ты уж не серчай – спал ты так, что тебя не добудиться было.

– Да... – сказал Ермак, потягиваясь. – Видать, совсем я состарился! Вишь, как сном сморило.

– Это с устатку! С устатку... – утешал Мещеряк.

По всему острову, отсеченному широкой рекою, казаки копали землянки, волокли бревна, насыпали дерновые крыши – как веками это делали в степи, хоронясь от лютых морозов и ветров.

Печники складывали в уже отрытых землянках очаги. Плотники ставили амбары для припасов и мягкой рухляди, поновляли кое-какие строения, бывшие на острове: мельницу, кузню...

Рыжий немец ходил по валу и показывал, куда ставить пушки, как прикрывать их навесами от непогоды.

– Покуда так поставим, а успеем до морозов больших, поставим и в срубы, а не то на башни их поместим .

– Морозы вдарят, – сказал Мещеряк, – валы водой польем: такую крепость наморозим – ни в жизнь никому не взять.

– Ну, зимовать так зимовать! – сказал Ермак. – Не впервой! Небось перезимуем!

Ермака встречали как больного после выздоровления .

– Ну что, отоспался? спросил Старец. – Вона как силы-то из тебя ушли.

– Впервой со мной такое! – сказал Ермак. – Старею!

– Да полно тебе каркать: «старею, старею»! Я вон постарше тебя, а молодой! – засмеялся Старец. – Иди сюды, чего покажу! – сказал он, стирая с лица улыбку.

За кузней, где уже звенели молоты и тяжко вздыхал горн, стояли пять гробов со снятыми крышками.

– Вот! – сказал Старец. – Сих безымянных благодари, что у басурман пушки не стреляли.

– Пушки оказались заклепаны! – сказал подошедший рыжий немец. – А они на цепях у наковален сидели, там их и зарезали. У одного под наковальней свинец спрятан, чтобы пищали заклепывать.

Пять русских мужиков, покойно скрестив руки на груди, подняв к небу бородатые лица, спали вечным сном. Что прошли они? Откуда вывели их с арканом на шеях? Сколько ждали они своих? Неведомо.

– Сколь тут еще таких-то скитается? – снимая шапку, спросил Ермак.

– Да, наверно, немного! – сказал Старец. – По улусам они не надобны, а Сибирь-город да вот Кара-чин-остров тут один... Русских и других пленников дале, в Бухару гонят...

– Гнали, – сказал Ермак, надевая шапку. – Гнали. А боле гнать не будут! И рабства здесь никогда не будет! Никогда!

– Надо их схоронить да часовню над ими поставить! – сказал Старец.

– Оно верно будет.

– Надо, – согласились все атаманы, незаметно подошедшие к Ермаку.

Снег шел все гуще. Но земля еще не была схвачена морозом, и казаки копали землю легко. На берегу разбирали по бревнышку плоты, на которых сплавляли припасы аж от самого Камня, когда стругов не хватило, а новые рубить было недосуг. Из бревен срубили ряжи и вкапывали в землю. На другом берегу реки к воде возили бревна какой-то старой, ненужной башни.

– Письменные у нас казаки-то ведь есть? – спросил Ермак.

– Как не быть! Всякие есть, – ответил Пан. – Вон, которые иноземцы, так и по-своему писать могут.

– Эй, пушкарь, – позвал Ермак рыжего немца.

– Я здесь, атаман! – отозвался немец.

– Ты, я чаю, счет знаешь?

– В нашем деле без этого нельзя.

– Вот и будешь ты у нас набольшим тиуном! – хлопнул его по плечу Ермак. – Над всеми письменными головою! Согласен?

– А что делать-то?

– Припасы считать. Нам теперь во всем счет надо вести.

– Умно! – похвалил Старец. – Молодца, атаман. Энтот рыжий никому не родня: ни голутвенным, ни коренным, ни латынцам. Пущай он и счет ведет. Он красть, да прятать, да своим потрафлять не станет!

– Хорошо, – сказал немец. – Только, чур, без моего разрешения ничего никому не брать и не давать. Согласны?

– Согласны! – ответили атаманы. – Теперь каждый сухарь считать надо. Чтобы до полой воды и весеннего тепла дотянуть... Ежели тут в октябре снег пошел, дак лед сойдет никак не ране апреля... Беда!

С другого берега отмахали: «Гости едут!»

– Это кто ж к нам пожаловал? – спросил Ермак. – С миром или войной?

– С миром! А то бы уж палить зачали! – предположил Черкас.

– Тогда приодеться надо.

Ермак побежал к своему стругу. Вытащил из тюка алый кафтан, высокую шапку-трухменку. Сапоги узорчатые. Подумал – и надел под кафтан кольчугу, что взял на поляке под Полоцком. Кольчуга была русского изделия и прекрасной работы. Стянутая из колец не круглых, а овальных, она была широка при надевании. Но стоило, надевши ее, огладить себя, тут же ложилась в облипочку! А еще ценнее были на ней две бляшки – золотые, круглые. Одна с родовой Ермаковой тамгой – от отца досталась – взлетающий лебедь, а вторую воевода Шуйский подарил.

Сияли бляшки на широченной груди атамана, придавая его внушительной фигуре вид человека государственного – ни дать ни взять воевода!

Шумнул Ермак, чтобы и другие атаманы лохмотья свои поменяли на праздничную одежу.

– Чаю, послы к нам! – сказал он Черкасу. – На всякий случай приготовь кое-какие подарки...

– Поищу, – пожал плечами Черкас.

Когда к берегу причалили несколько больших лодок и оттуда выпрыгнули коротенькие, как пеньки, черноволосые и узкоглазые люди в расшитой меховой одежде, Ермак уже сидел, чуть не по-царски, на обрубке дерева. Справа и слева, будто думные бояре, сидели атаманы. Впереди посланцев шел, вероятно, главный среди прибывших. По нему было и не разобрать, сколько ему лет.

К удивлению Ермака, он заговорил по-русски. Звали человека Бояр, он был князь из владений царька Нимньюаня с Демьянки-реки.

Но это выяснилось потом, когда сели за дастархан, а пока, без лишних слов, Бояр велел вынимать сушеную рыбу, которой были полны лодки.

– Шибко рады люди, что ты Кучумку побил! – объяснил он свою щедрость. – Кучумка сильно худой! Забижает всех! Шаманов убивает! Мужиков уводит! Женок молодых уводит! Соболя отымает, белку отымает, лисичку отымает! А не станешь ясак платить – совсем убьет! Шибко худой. Ты прогнал Кучумку – очень мы рады! Тебе ясак платить будем!

– Вот спасибо! Вот спасибо! – благодарили Ермак и атаманы. – А ясак нам платить будешь вдвое меньше противу того, что Кучуму платил.

Бояр чуть не запрыгал от радости, но потом спросил:

– Половина тебе, а куда другую половину девать?

– А за другую половину мы тебе товары давать станем. Соль, огненный припас...

– И у меня будет такая трубка, из которой летят огненные стрелы? – не поверил лесной человек.

– Черкас, принеси рушницу, в подарок!

Бояр был на седьмом небе. А когда его обучили стрелять, он, полуоглохший, счастливый, запрыгал от радости:

– Держись, Кучумка! Держись, Нимньюань! Бояр теперь не даст забижать своих людей! – И тут же спросил со страхом: А людей водить не будешь?

– Вот те крест! – широко перекрестился атаман. – Никогда никого в рабы здесь, в этой земле, никто брать не будет!

– Да уж, сами натерпелись! – сказал Ясырь.

– Чего другого, а этого – никогда! – подтвердили атаманы.

– А шаманить маленько можно? Твои шаманы с нами стыдное делать не будут, как Кучумкины шаманы?

– Да живи ты как хошь! – засмеялся Ермак. – Никто тебя ни в чем неволить не будет!

Бояр вдруг посерьезнел, что-то крикнул своим сородичам и пал перед атаманами на колени.

– Да вы чо! Вы чо! – загомонили атаманы и сбежавшиеся казаки. – Чо вы в ноги мечетесь? Мы что, бояре али митрополиты каки?

– Век тебе служить буду! – сказал Бояр.

– Ну вот и ладно! Только не служить, а вместях дружбу водить! – сказал Ермак. – Так всем ближним и дальним своим перескажи: ясак вдвое меньше! А за обиды и угон людей карать будем смертию! А шаманам своим молитесь сколько влезет! Надумаете нашу веру принять – милости просим, а неволить вас никто не станет!

И это была еще одна победа казаков. Весть о невиданных свободах из уст в уста облетала всю тайгу и степь, достигла Студеного моря и разом, без всякой сечи, лишила Кучума по крайней мере половины войска. Остяки, вогуличи толпами разбегались по своим кочевьям, прятались и больше не платили ясака хану.

Перестали везти ясак и все окрестные, подвластные Кучуму царьки, жившие в лесах вплоть до полярных льдов. И когда налетали на них Кучумовы баскаки, оправдывались тем, что, мол, куда везти? Сибирь-город пал!

Однако старались и казакам ничего не давать, считая, что настало замечательное время. Старая власть кончилась, а новая еще не появилась.

Так считали и татары, толпами убегавшие из войска Кучума и Маметкула. Пользуясь тем, что Кучум перестал контролировать большую часть ханства, они кинулись грабить лесных людей, угонять у слабых скот. А их боялись, памятуя, какую страшную кару обрушивал на них за неповиновение старый полуслепой хан.

Каждый из налетавших на кочевье называл себя ханским баскаком, но грабил для себя, а забирал – последнее. Особенно разлакомились вой из окрестных Кашлыку улусов и урочищ. Те, что составляли гвардию хана. Те, кого лесные люди знали в лицо и смертельно боялись...

Потому скоро появились на Карачином острове и первые челобитчики и жалобщики. И атаман Ермак со товарищи обещали навести порядок, как только ляжет дорога. А педантичный рыжий немец невозмутимо приказывал письменным казакам вести строгий реестр всем обидам, чинимым бывшими баскаками, поминая обидчиков поименно, с местом жительства.

Лед стал крепким в ноябре, когда ударили сразу крутые морозы и задули такие ветра, что казаки старались из землянок носа не высовывать. Зима набирала силу стремительно, валил снег, и за ночь наметало такие сугробы, что иные землянки приходилось откапывать.

Спасибо, Бояр да местные татары подсказали казакам строить двери с подветренной стороны и обязательно, чтобы внутрь открывались – иначе не откопаться. Бывало, что снаружи землянку было не найти и сугробах.

Атаманы строго-настрого следили, чтобы возле каждой землянки, у двери справа, торчал приметный бунчук. Чтобы все дымоходы были выведены правильно и всегда чисты – иначе не миновать смерти от угара. Как только стихала пурга и устанавливались хорошие дни, казаки выходили разгребать сугробы, поливать скаты валов, чистить лошадей, которые в небольшом числе были на Карачине-острове.

– Гонять! Гонять казаков по работам! – учил Ермак. – Не давать застаиваться! Залягут по землянкам, и уныние придут – и пойдет болезнь всякая!

По субботам топили бани и обязательно мылись нее. По воскресеньям молились, часто и на морозе, потому что в небольшую часовню, срубленную над могилами кузнецов, все не помещались.

Старец и трое священников, еще с Дону, ходили по землянкам, исповедовали и причащали.

Землянки были малые: на пять-десять человек. Спали люди там вповалку и в утеснении, чтобы греться друг от друга. Там же было и оружие. Отдельно хранился порох и огненный припас; рядом ночевали снаряженные сменные караулы. Караульные стояли и у пушек, недремно вглядываясь в покрытую снегом гладь реки и заснеженные дали.

Казакам и особенно иноземцам постоянно твердили, что тут служба, а не жительство. И сперва нужно воинское дело доглядать, а потом о себе думать.

Но времени свободного было много, и казаки ладили лыжи. Бегали на реку – таскать из проруби рыбу, которой было много.

Харч был рассчитан точно и с запасом, и хоть выходило его вполсыта, а все же не голодали. Иноземцы тосковали о хлебе, голутвенные с завистью поглядывали на коренных казаков, которые ели мороженое мясо, а иной раз не брезговали и кровью коров или лошадей, которых пригоняли из Кашлыка.

Старец ругался! Бил казаков по головам, кричал, что Господь покарает язычников, что казаки видом христиане, а, оскверняясь такой пищей, обратно в татары возвращаются.

Казаки у Старца и священников прощения просили, на исповеди каялись, посты держали строго, но мороженое мясо есть не переставали. А когда Бояр угостил их оленьей строганиной – впились в нее, словно волки.

Для здоровья заваривали хвою и пили горячий отвар с медом. Больных не было. Померло несколько человек, раненных на Човашем мысу, но многие от ран оправились. Мороз не дал никакой заразе распространиться на весь лагерь.

Ради морозов казаки пошили себе из Кучумовых мехов шубы, дохи и шапки и щеголяли в таких бобрах и соболях, в каких на Москве и бояре не хаживали.

Старенький донской попик, когда и ему принесли шубу до пят из драгоценных лисиц чернобурых, только вздохнул скорбно:

– Варвары! Помилуй Господи, варвары... – но в шубу облачился.

Установилась тихая морозная погода. Атаманы завели ежедневное воинское учение. Особо обламывали иноземцев, к бою казачьему не приученных.

Учили драться в строю, учили биться противу конных, учили владеть конем, учили и рукопашному бою один на один...

С рассветом сходились плечо в плечо малые отряды, и слышалось далеко над рекою:

– Конница – справа! Прикройсь!

– Конница – сзади! Поворотись!

– Первый ряд – на колено. Целься!

– Второй ряд – целься, первый – бегом!

– Копейщики – вперед! Лучники – вперед! Второй ряд – прикрой!

Окрестные охотники специально съезжались на нартах, посмотреть на казачье учение. Особливо когда no субботам ходили они на льду реки стенка на стенку, на кулачки, без оружия.

Бились всерьез, соблюдая -жесткие правила: голой рукой не бить, лежачего не топтать, дружка дружку не калечить и супротив братьев своих не ожесточаться. И все равно снег кровавился от разбитых носов. Потому и отпаривали синяки старательно, а у вечерни истово каялись во грехах.

Ермак спрашивал каждого приезжего охотника, откуда он, каких краев, где жительство имеет. Письменные казаки все наносили на большой чертеж Сибирского ханства.

Постепенно атаманы понимали очертания страны, в которую занесла их судьба.

Они находились в центре Кучумовых владений, простиравшихся на север до моря, на восток – за Обь-реку, на запад – до Камня, теряясь на юге в Барабинских степях. Владел ханством Кучум не единолично, но северные князья, Пелымский и другие, были у него в подчинении и владели своими вотчинами.

Рядом и севернее с Пелымским князем были Кодские и Югорские земли. Скудное население, которое Кучуму дани не платило, считая себя подданными Царя Московского и оберегая хорошо ведомый Строгановым и на их деньги содержащийся Печорский северный ход через Камень. Туда кучумлянские конники не достигали – опасались местных людей и бескрайней суровой тундры. Югорские и кодские люди были настроены к воинам кучумским враждебно и убивали их бестрепетно.

Пелымский князь хоть и союзничал с Кучумом и даже вместе с ним набеги на Русь Закаменную творил, но держался особняком, сам стараясь с лесных людей ясак брать, потому что лесные люди, а не татары тобольские населяли его княжество.

Вокруг же Сибири-города и нынешнего зимования казачьего сплошь были улусы татарские. Напуганные сражением на Човашем мысу и взятием всех городищ по реке, включая Сибирь-город, татарские улусы пока затихли, но надолго ли, Ермак не знал.

Часто, собравшись по вечерам в атаманской землянке, Кольцо, Пан, Мещеряк, Михайлов, Ясырь, Брязга и другие атаманы и есаулы толковали про кольцо татарских улусов, которое отделяет их теперь от других сибирских земель и сибирских людей и не сегодня-завтра может захлопнуться, и придется его прорывать.

Улусы стояли таким кольцом не случайно. Именно отсюда, опираясь на своих единоверцев, Кучум правил всеми окрестными землями и примучивал лесных людей. Отсюда, из этих улусов, шли к нему воины и гнали коней. Отсюда шли карательные отряды и отряды баскаков за ясаком и рабами, подымаясь далеко на север Заобья.

– Сейчас-то они тихи! Но вот, погодите, Алей из-за Камня вернется... – говорил Ермак.

– А может, побили его там? – с надеждой спросил Черкас.

Атаманы только засмеялись в ответ.

– Даже если и побили, – ответил Ермак, – какая-то часть войска обязательно уцелела и сюда вернется.

– Что ж они раньше не возвращались?

– Что ж мы назад за Камень не ушли? Зима пала! Пока распутица да метели, оне, если уже Камень перешли, по улусам отлеживаются – силы копят. И, чует мое сердце, не сегодня-завтра нападение сделают! Но допрежь всего кольцо татарское вокруг нас закроют. Чтобы никакого к нам сообщения и припасов не было от дюдей дружеских.

По ночам, долго и бессонно ворочаясь в жаркой духоте, под храп товарищей, в отблесках огня из очага, Ермак говорил себе:

А вот я бы и кольца замыкать не стал! Не велики припасы, что нам Бояр да иные люди присылают. Мы своим припасом живем. И сюда на облитые водой, льдом покрытые берега не пошел бы изгоном – тут нас гоже не взять. А надо нас отсюда на открытое место выманить! А вот как? И когда?

Потому учение вел Ермак так, чтобы казаки готовы были к бою на открытой местности, против конницы, втолковывая каждому казаку, что стоять противу конницы татарской можно только правильным строем, прибегая к тем уловкам, кои веками сберегались н степных казачьих станицах.

Казаки, особливо старые, во многих сражениях бывшие, обучали молодых с жаром и тщанием. Не скупясь на объяснения и зуботычины там, где радения неуков недоставало.

– Конница – справа! Конница – слева... Копья упри! Целься! Первый ряд – бегом... Второй – на колено... Первый – прикрой!

И так каждый день!

Ермак был уверен, что Алей уже вернулся. И не нападает потому, что либо сам измотан, либо ждет, когда среди казаков начнутся вызванные долгим бездействием шатание и разброд.

И он не ошибся. Гнильца, как называл это Старец, гнильца в душах себя оказала. Учинили казаки шкоду.

Взятый в Качалине-городке мед несколькими умельцами был поставлен. И к концу ноября превратился в стоялый мед, хмельной и тяжелый. Держали его в нескольких землянках, и атаманы проворонили, когда казаки напились. Зная, что за это будет наказание смертию, они тайно побрали коней и лунной ясной ночью ушли в Кашлык, в Сибирь-город.

Под утро прибежал испуганный начальник караула. Двух караульных не оказалось на постах. Довбуши ударили сполох. Мгновенно на майдане построился весь гарнизон.

При свете кровавой зари, разгоравшейся на востоке, Ермак обходил ряды, считая, кого нет.

К нему подбежал Пан:

– Батька, у меня полструга нет. Шести казаков.

– Где их землянка? – крикнул Кольцо. И первым кинулся к ней.

Там, связанные, лежали караульные.

– Со спины нас побрали! Скрадом! – оправдывались они. – Увели коней!

– Куды делись? – рявкнул Кольцо.

– В Сибирь-город наладились, к бабам гулеванить... Да пьяные! Прости, батька! Не соследили...

– Бить! – приказал Мещеряк. – Бить караульных без милости! Бить до беспамятства!

– Батька, прости!

– Коней! – кликнул Ермак.

Скакали бешено. Не глядя на тропу. Прямо по льду до стены Кашлыка-Сибири. Вскарабкались по обледенелой тропе к воротам. Ворота были прикрыты, но не заперты. Обдирая полушубки о створки, атаманы и десяток казаков проломились в городище. Они сразу увидели зарубленного татарина-старика. Кровь на снегу и бараньи шкуры.

– Баранов резали... Сукины дети, – сказал Мещеряк.

Сунулись в обложенную пиленым снегом юрту. Там выли старухи и дети.

– Где казаки? – спросил Ермак по-татарски. – Что они здесь делали?

– Все забирали! Баранов забирали! Старика убили. Женок увели. Какие старики за них заступались – били.

– Где они?

– В большой избе гуляют, там и женки. И те, что из Кучумова гарема.

Тучей пошли атаманы к самой большой избе, к которой тянулся кровавый след – волокли зарезанных баранов. Попались еще два татарина, располосованных саблями. В избе гудели пьяные голоса.

Ермак взбежал на крыльцо. Дверь была заперта.

– Отворяй! – крикнул он, ударив скобою.

– Кто это? – спросил пьяный голос.

Страшным ударом ноги атаман вышиб дверь наотмашь.

В избе, провонявшей медовушным перегаром, по чанкам валялись казаки. У печи скулили истерзанные татарки.

Ермак поднял за волосы ближнего казака и, как мешок, за волосы же поволок его на улицу. Ногами выкатили, как пустые бочонки, остальных.

– Батька, п-п-прости, – начинали они гундосить. – Погулеванили маленько! Скольки уже без баб.

Страшный удар сапогом в лицо вышиб жалобщику все зубы.

Вяжи их к стремени! – спокойно сказал Ермак. – Кольцо, иди по юртам, по избам: в ногах валяйся! Веди старух, чтобы татарок забрали!

Казаки, сорвав с плеч шубы и тулупы, укрывая татарок, выводили их и выносили на руках.

– Куды их таперя?

– Куды?! – выдохнул-всхлипнул Ермак. – К родителям да к детишкам! Куды?!

– Да тута Кучумовы женки есть, их-то куды?

– Веди по избам, сули что хошь – пущай примут да утешат!

Гуляки постепенно трезвели, в глазах их появлялся страх. Из юрт выползали татарки.

– Кто первый в город вошел? – спросил их Ермак.

Татары молчали, испуганно глядя на казаков.

– Кто первый женок коснулся?

И тогда одна, совершенно избитая, искусанная женщина, что осторожно, будто слепая, шла, ведомая под руки казаком, уставила ненавидящие уголья глаз на здоровенного казачину в разорванной рубахе.

– Ты первый сильничать баб начал? – спросил Ермак, придвигаясь к самому его лицу. – Что морду воротишь?! В глаза мне гляди! – И вдруг, перейдя на кыпчакский, сказал: – Я смерть твоя! Лютая смерть!

Неуловимым движением он сунул страшную свою пятерню в пах насильника и дернул вниз.

У преступника немо вывалились белые глаза и беззвучно открылся рот. Он упал на землю и начал вертеться волчком.

– Не надо так-то! – сказал Пан. – Надоть их прилюдно судить. Кругом!

– Кругом? – шепотом спросил Ермак. – На Кругу стоять казаку – честь! Этих я казнить буду! Гони!

Назад гнали без милости. Связанные гуляки бежали за конями, влекомые арканами.

Перед валом Карачина-острова на льду стоял весь гарнизон. Ермак подскакал. Спешился. Буднично сказал:

– Кули рогожные несите.

Кто-то бросился исполнять.

– Без груза не потонут... – неожиданно посетовал какой-то старый казачина.

– Ломайте в их землянке очаг, тащите камни. Ведите их к говенной проруби.

Ниже по течению была грязная прорубь, куда выливали помои и нечистоты.

Казаки на санях привезли из Кашлыка стариков татар.

– Ну вот! – сказал Ермак. – Ну вот... Казаки! Кровь наша вся, которую мы лить станем, – вот на энтих! Нам бы с татарами миром жить... Да вот энти напаскудили!

– В куль их! – закричало несколько голосов. – В воду! Чтобы в Царствие Небесное не вошли.

– Помилосердствуйте, братцы! – кричал один казачишка. – Пьяные были!

– С пьяного тройной спрос! – прохрипел Кирчига, деловито натягивая на гуляку куль и валя на снег. В кули натолкали еще теплых камней, завязали, подтолкнули к проруби.

Твои? – спросил Ермак Пана.

Мои, – помертвелыми губами прошептал Пан.

Толкай! – Ермак ногами подкатил куль к дымящейся проруби...

Помилосердствуй, батька... – прошептал Пан. – Я же с ними в боях был, с Яика шел...

Ну! Зараз сам туды пойдешь...

Пойдешь! Нашел кого жалеть! – заговорили казаки в толпе.

Пан, белый как снег, присел на корточки и, обхватив куль, стал тащить его к проруби. На самом краю оступился, сел и, зажмурившись, столкнул мешок ногами в воду...

Будьте вы прокляты! – сказал Ермак и спихнул второй куль.

Атаманы и казаки пинками столкнули в воду остальных.

– Это задаток! Задаток! – повернув к казакам бледное лицо с трясущимися губами, сказал Ермак. – Это легкая смерть. Ежели кто еще ушкодит – в лютых муках кончится! Долго смерти просить будет!

Татары молча смотрели на казнь.

Их с подарками, на санях, увезли обратно. Но нее равно вскоре многие семьи из Кашлыка ушли. Град Сибирь сделался полупустым. В нем остались несколько семей, где не было мужчин, да со своими служанками Кучумовы жены... Ермак приказал держать во граде Кашлыке караул – для обережения от лихих людей. Караул стоял на стене денно и мощно, в случае нужды готовый немедля вызвать подмогу с Карачина-острова. Но кольцо татарских улусов вокруг казачьего лагеря стало почти непроходно для стекавшихся отовсюду лесных людей, несших ясак и продовольствие. И виной тому было не только преступление, совершенное казаками. О нем и о наказании Ермака мгновенно разнесли известие по всем кочевьям, разумеется приплетая с три короба.

Так, говорили, что Ермак казнил неверную жену Кучума и казнил бородатых неверных за то, что они чинили обиды правоверным. Что он – кыпчак и, наверное, не простого рода. В том, что он не меньше чем князь, не сомневались остяки и вогуличи. И татары начинали поговаривать, что, скорее всего, Ермак пришел отомстить за убитого Едигера. Что он сам хочет стать ханом Сибирским и, наверное, имеет на это право. Среди татарских мурз началось брожение, пока еще небольшое, тайное... Но разговоры о том, что Кучум-хан незаконный, которые не стихали все долгие годы правления ставленника Бухары, усилились. А непроходны улусы стали потому, что из-за Камня вернулся, с Кучумовой отборной гвардией, Алей, который так и не взял Чердыни...