Текст книги "Ермак"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

Под цареву руку

В лютую январскую стужу два укутанных в меха казака скрипели торбазами, стоя у пушек в карауле. С вала, окружавшего укрепление, было видно вниз по заснеженной реке и вверх по течению – версты на три в каждую сторону. Поэтому они издалека увидели несколько цепочек собачьих упряжек, зачерневших на слепящем снегу.

– Вона, – сказал один, – какие-то лесные едут!

– Видать, дальние! На собаках, – поглядев из-под руки на еле заметные точки, сказал второй. – Пойтить шумнуть атаманов. Пущай встречают. Може, оленины привезли.

– Мне энта оленина уже поперек горла. Я бы хлебца горячего поел. Репы пареной!

– А мне хоть бы и век их не было. Мясо есть, рыба есть – чего еще?

– Дак ты басурман чистый! – беззлобно сказал тосковавший по хлебу, видать беглый из Руси, казак и пошел к землянке, где жили атаманы. Первым выскочил из снежного холма, в который превратилось жилище, Пан, побежал в узком коридоре сугробов на нал. За ним вышел Кольцо. От соседней землянки – Мещеряк.

Весть о гостях подняла казаков. Они выскакивали Из тьмы и духоты землянок на мороз, ежились, поплотнее запахиваясь в дохи.

– На улице пищаль-то поставил, – досказывал какую-то историю молодой казачишка. – Воды попил, назад выхожу, а рука-то мокрая как есть, я за ствол-то схватился да и примерз. Еле отодрал.

– Не! – смеясь, отвечал другой. – Я ученый. Я ишо мальчонкой на морозе топор лизнул! Брательник меня подначил...

– Гля, робяты, тащат кого-то!

Шустрые коротенькие люди, похожие на треухих медведей, положили собак на снег и подняли из нарт, как колоду, укутанного человека.

– Казак! – ахнул кто-то. – Эх ты, отмороженный весь! Станичники! Тащите его в баню, оттирать станем... Ох ты, Господи...

Казаки захлопотали, засуетились. Понесли еле живого гостя в баню раздевать.

– Атамана! – шепнул черными губами казак. -Атамана мне!

Атаманы собрались все, набились в тесную баньку. Ермак, возившийся в конюшнях, где оберегались пуще глазу немногие взятые в Кашлыке кони, прибежал последним.

Привезенный остяками казак был страшен. Совершенно распухшее лицо было черным, и, кто это, догадаться было невозможно.

– Кто ты? – спрашивали его. – Сам пришел или послан?..

С трудом удерживая сознание, он ответил:

– Казак городовой сотни... Послали нас впятером... Все пали.

– Кто послал? С чем?

– Послал сотник... Ему-де тиун Стронов сказал: «Беда! Упреди казаков во Сибири»...

Атаманы было загудели: «Какая беда?»

– Тихо! – рявкнул Кольцо. – Сам сказывает. За тем шел.

Обмороженный стал рассказывать, почасту останавливаясь:

– Как вы ушли... В тот же день, первого сентября, приступил Алей-хан к Чердыни. Едва Чердынь отсго ялася!

Слава тебе Господи! – не выдержал Пан.

Да тихо ты!

Воевода тамошний Пелепелицин просил у Строгановых подмоги, но, как Алей назад за Камень долгом был через их вотчины идти, они своих воев в Чердынь не дали. А как Чердынь отстоялася, Пелепе-шцин царю донос на Строгановых послал. Дескать, те Строгановы помощи не дали, а призвали с Волги воров-казаков, коих-де и мы знаем. Промышляли они разбоем, и-де надобно их вешать...

Поймай сперва! – буркнул Кольцо. Его стукнули по спине, чтобы молчал.

Да понаймовав-де воров, послали их Сибирь-город грабить. И еще разно. И пришла царская грамота.

Обмороженный едва передохнул и продолжил:

Государь сильно ругается и грозит. Что, мол, он нас знает, воров: вы преж того нас ссорили с Ногайской ордой, послов ногайских на перевозах побивали и нашим людям-де – Пелепелицину – многие грабежи и убытки чинили... И будет вам за то великая гроза, что вы таких воров призвали. Дескать, мы с Сибирью ссориться не хотим. Потому всех казаков из Сибири вернуть и разослать на службу по городам. Ермаку куда велено – в Пермь, и остальным по прибору к разным местам. А-де нас не послушают, тех казаков-воров вешати...

Какого числа грамота, не вспомнишь? – спросил в полной наступившей тишине Ермак.

Посланец назвал дату московскую – ноябрь.

Как ты шел? – спросил опять Ермак.

Через Камень пермичи-охотники провели, потом на лыжах шли, да на волков попали, да всякие муки принимали... Думал, не дойду, да вот остяки подобрали. Они к нам все время ходят. И с Кучумкой воевать хотят, как он их примучил, да Строгановы подмоги им не давали.

Ермак вышел на залитый слепящим светом заснеженный двор. Атаманы потянулись за ним. Он подошел к остякам, кормившим собак.

– Где, братцы, вы казаков нашли?

– Далеко! Шибко далеко, – с готовностью ответил знавший русский язык вожатый. – Совсем подыхал. Мы его в чум несли, «отдыхай» говорили! Ругался сильно, сюды вести велел. Мы сюды идти боимся! Кучумка кругом татар посылает! Шибко боялись...

– А откуда казаки пришли, знаешь?

– Из-за Камня! Тамошние остяки видели, как они шли. Удивлялись. Русские люди через Камень зимой редко ходят.

– Ну, спасибо вам, братцы! – поблагодарил Ермак. А атаманам сказал: – Стало быть, посланец строгановский. Дознаться бы, как зовут.

– Да ты чо? – удивился Пан. – Не верил ему?

– Война, – только и ответил Ермак. – Айда поговорим да подумаем, от кого эта весть и что нам делать.

Сели тесно на нары в атаманской землянке. Старец заругался, чтобы шкуру аккуратно открывали, а то оборвут, а вся дверь щелястая!

– Ну, что скажете, атаманы? – спросил Ермак.

– Ты думаешь, этот оммороженный подослан? – спросил Пан.

– Нет, – ответил Ермак, – теперь не думаю.

– Да он жизню за нас положил!

– Все! – припечатал Ермак. – Проехали!

– Я так думаю, – потискав бороду в кулаке, сказал Михайлов. – Не мог тиун самочинно казаков сюды послать. За что это он нас так полюбил?

– А за что ему нас не любить? Мы ему худа не

делали, – усмехнулся Ермак. – Ты спорь, ты резоны свои приводи!

– Да его, ежели дознаются, запорют!

– Так. А чего ж он – выдумал, что ли, про грамоту? А?

– Да ему Строгановы сами сказали! – догадался Черкас. – Была грамота! И перепугались они! Вот и приказали тиуну как бы тайно нас оповестить!

А зачем? – хитро прищурился Ермак.

Чтобы мы назад в Строгановы вотчины не возвращались!

Ну слава Богу! – сказал Ермак. – Догадались. Конечно! На что мы им, когда дело так повернулось. . >то ежели мы в их вотчины вернемся, то они нас имать должны да вешать, а мы так и дались... Вот тебе и помпа! Покруче Алеева набега.

Ермак замолк, подумав о чем-то своем. Встретился глазами с рыжим немцем и прочел в них полное своим мыслям понимание.

То-то и оно! Врагам это на руку!

Нам-то теперь как жить? – спросил Пан. – По всему выходит, назад через Камень нам дороги нету!

Дак ведь Строгановы не знают, что мы Кучумку побили и Сибирь-город взяли. Они же не ведают, что мы казны мягкой имеем бессчетно! – закричал Михайлов. – Неуж это нам не в зачет? Неуж Государь за это нас не помилует?

До Государя еще дойти надо! – сказал Мещеряк. – Так тебя Строгановы через свои вотчины и пропустили, да еще с казной! Обдерут как липку. Опосля напрут с три короба: дескать, это они со своими людишками Сибирь взяли...

Другой дорогой на Москву идти надо! Мимо Строгановских краев! – хлопнул по колену Черкас.

А где она, другая дорога-то? – вздохнул Пан. – Рази ее сыщешь?

Нужда придет – и петух снесет! – засмеялся Ермак. – Сыщем! Значит, братья атаманы! Через Камень старой дорогой нам возврата нет. Верно?

Верно, – глухо ответили атаманы.

Идти с сеунчем надоть прямо к Царю! И подводить под цареву руку новое царство! Вот тогда все по-другому повернуться может. А для того надобно искать иную дорогу через Камень на Русь...

Где ее сыщешь? – опять вздохнул Пан.

Да ты чо! Людишек будем расспрашивать! Алей-ку разбили на Абалаке, теперь можно и самим за ясаком ходить, по окрестным местам пошарить. Тут края неведомые, мало ли что здесь еще окажется, какое богачество? – горячо заговорил Ермак.

Скрипнула дверь, отодвинулась оленья шкура, закрывавшая ее, и в клубах пара появился сотник.

– Чего? – спросил Мещеряк.

– Так что... – сказал сотник, снимая шапку, оммороженный преставился.

– Как звать-то, хоть успели вызнать? – спросил Старец. – Как отпевать-то?

– Не... Не успел сказать...

– Как же отпевать-то без имени! – рассердился Старец. – Басурмане! Нехристи! Как же без имени?!

– У Бога безымянных нет! – сказал Ермак, вставая и крестясь. – Помяни, Господи, новопреставленного раба Твоего, казака, за други свои живот свой положившего... Имя его Ты сам ведаешь...

Сон не шел, и Ермак долго ворочался на нарах.

– Что ты крутисси! Как жук в навозе! – заворчал Старец, который, видать, тоже не мог уснуть.

– Да как тут уснешь! Люди из кабалы бегут, а мы не только сами в петлю голову суем, а и других в нее тащим! Шутка ли – целую землю в подданство приводим! А она того хочет?

– Не с того конца ты глядишь! – сказал, садясь на лавку, Старец. – И сам это знаешь, а так – только голову мне морочишь. Сибирские люди все повоеваны давно! И судьба их плачевна есть! Кучум-хан их всех истребит! Его планида такая и держава такова! Они как волки – стадо не пасут, но истребляют.

– А царевы тиуны – не волки? А сам Государь сыноубийца то есть?

Старец долго молчал, и Ермак, тяготясь затянувшимся молчанием, сказал:

– Вот мы с тобой тут гутарим, потому до царевой власти далеко, а придут бояре да дворяне, станем по углам шептаться да оглядываться, ежели нам по ца-|к*вой прихоти да произволу головы не снесут без всякой вины!

Я вот что табе скажу! – тихо и как-то без обычной ворчливости начал Старец. – Я ведь, может, боле твоего власть не люблю! Я никому не сказывал, а, слава Богу, вы, казаки, и не распытываете, кто я есть и роду какого...

– Не принято у нас! – сказал Ермак. – Час придет – сам человек скажет, а не скажет – и знать это никому не надобно. Уж в своей-то судьбе может быть нолен человек? Сказывать ему али нет?

– То-то и оно! Я ведь из строгановской вотчины человек! – вздохнул Старец. – Только давно ушел. Потому причина была! Мой отец и я, по молодости, Анике Строганову служили... И ход Печорский и Черезкаменный нами проложен. Я давно сюды пришел, и путь проложил, и торговлю наладил, и мыслил край сей богатым и сильным сделать, а людей – вольными и благоденствующими. Поначалу Анике, как Богу, веровал, ан сказано: «Не сотвори себе кумира»...

Старец примолк и долго шептал что-то себе под нос.

Ермаку подумалось: «А уж не связано ли все, что Старец говорит, с теми слухами, что ходили об Анике, будто дочь он свою – ослушницу в реку бросил?.. Не был ли Старец тому какой причиной?» Однако распытывать не стал. Чужая судьба – чужая воля – сказывать али помалкивать.

– Большой грех сотворил Аника! – сказал наконец Старец. – И управы на него не сыскать было, и все люди, будто скоты бессловесные, ему повиновались, и не было в них правды. Тогда я в скит ушел и множество годов постом и молитвою себя укрощал, а иной год и молчанием полным. И многие мне искушения были, и видения сатанинские, и соблазны, но устоял я и успокоился духом. И ныне, когда вернулся в строгановские вотчины, ничто во мне не ожило и к отмщению не призвало!

– Смирился, стало быть? – спросил Ермак.

– Не смирился, но большее горе увидел и большую вину свою! Кучум и Строгановы сатанинским измышлением зло сеют и богатства стяжают, но противостоять этому нельзя в одиночку. С разбойниками и стяжателями одна держава совладать может!

– Да в державе-то нестроение, и Царь, почитай, Царь Ирод! – перебил Ермак.

– Держава есть спасение от зла всеобщего! А Царь – по грехам! По Сеньке – шапка, по Тришке кафтан, по холопу – боярин!

Воротился я, и никем не узнан был, и все мои враги и недруги давно в могилах истлели, и нет на них зла! Но меня Господь многие лета сохраняет и среди глада, и среди смерти! Для чего? Стало быть, есть моя планида и мой путь, на коем я Богом призван. Потому как Кучум стал Сибирь под закон басурманский подводить. Понял я! Надобно не скитаться, не в пустыне спасаться, но идти на Русь и призывать рать православную от погубительства ханского. Ибо закон басурманский сибирским людям полную погибель сулит! А ты нешто не чуешь, как тебя Господь ведет? Я вот иной раз прямо чувствую, как ведет, будто я – дите малое! Будто мать меня за ручку тащит да лужинки обходить велит! А ведь идем куда-то! Куда? Ты-то об том размышлял?

Ермак подумал и о своей судьбе. О том, как с тринадцати лет почти непрерывно был в боях и походах. Припомнил, как сотнями валились рядом с ним убитые, а он цел и невредим оставался. Почему? Причиной ли тому воинское искусство, коим он по молодости не владел? Да и многие вой опытнее сильнее его падали мертвыми, а он жив пребывал и не ранен, – для чего?

– А вдруг не Господь? – прошептал он. – А вдруг силы сатанинские?

– А через чего же мы страдаем так? – не согласился Старец. – Через чего же препоны нам кругом? Всего лишены, в художестве и гладе, посреди страхов и смерти ходим? Нет! Мил ты мой! – сказал он, придвигаясь к самому лицу Ермака и сияя горящими нетерпимо синими своими глазами. – Кабы сатана нас прельщал – все бы у нас ладно было: и богачество, и семьи, и вся радость земная, ан в последний момент все бы в прах обратилось и рухнули бы мы с тобой в геенну огненную! Так-то сатана людей прельщает! Человек соблазняется благами мира сего видимого, и во всем ему удача, и думает он, что век так будет. Но враг человеческий – предатель суть! И только душу человеческую ему надобе! Он ею и овладевает. Потому в стяжательстве да в принуждении других человек о грехе забывает! А мы разве для себя стараемся?

– Кто как! – ответил атаман. – Кто сюды от суда царского ушел да пограбить мостится!

– Сии падут! И падут бесславно, как трава при морозе, и судьба их темна и погибельна! А ты-то разве за стяжанием сюды пришел? Ай? Табе-то злато-серебро надобно? Табе слава земная нужна? Что ж ты шел сюды?

– Да так... – ответил атаман. – Одно к одному, другое за собою тянет.

– Да ведь ты повсюдно казаков своих спасал, от погибели да от греха отвращал!

– Так ведь жалко, – тихо, как провинившийся ребенок, ответил Ермак.

– А жалость есть дыхание Божье! Через сострадание к людям и Спаситель в мир сей явился и нам, грешным, путь указал. Не для себя же ты стараешься да ночи не спишь...

– Да мне ничего не нужно... Я уж жизню прожил, – согласился атаман.

– Жизнь не тобою взята, не тобою и отымется! – сказал Старец. – И про то думать неча! Господь надоумит, и призовет, и приведет ко благу! И наградит, и помилует... И ты об том не неволься! А мне поверь... Я ведь, – сказал, отходя к своей лавке, Старец, – тебя долго рассматривал: гожий ты на сибирское взятие или нет! И уверился – гожий, а так бы я и не допустил бы вас до Черезкаменного пути.

– Это как же?

– Да уж измыслил бы чего-нибудь! И не допустил! Ты канон покаянный на ночь читал? Читай!

А прочитаешь, глаза закрой и спи! Не неволься и не тужи! Ты – в воле Божьей! И Господом ведомый...

Ермак вышел из землянки. Огромное темное небо, густо усыпанное звездами, жило над ним, сияло таинством. Ермак припомнил, как в детстве ему явилась мысль, что твердь небесная будто шаль материнская, коей она дверь летом занавешивала от комаров. Ветха была шаль, и сияли в ней мелкие проточины, и тянулись сквозь них спицы солнечных лучей, потому что там, на воле, за шалью, был свет... Так, может, и за твердью небесной свет постоянный?

– Господь ведет! – шептал атаман. – Господь кричит, да как слово его расслышать? Что истинно? – И, став на колени лицом к востоку, истово клал поклон за поклоном: – Господи, вразуми! Господи, не отврати лица Своего от меня, грешного... Да буду я в Твоей воле, по державою Твоею. Веди меня по промыслу Твоему и укрепи, ибо слаб и немощен духом...

Ясашный атаман Мещеряк

Бояр явился в городок с первой весенней капелью, привез ясак.

– Да что ты! – останавливал его Ермак. – Куды ты все тащишь и тащишь?

– Не пропадет, – отрезал упрямый, коротенький и крепкий, как пенек, остяк. – Харчи да оленину сами съедите, а это – рухлядишка мягкая. Мы же не себе ее бьем. Это Царю – ясак. Вы не возьмете – Кучум отберет. Мы и так маленько привезли, как раз половину от того, что раньше платили, как ты говорил...

Сказочной красы меха бережно убрали в амбары, стоящие на высоких столбах, чтобы грызуны лесные иг попортили, на ветерок, чтобы не поплеснели да мыши не погрызли либо червь какой; чтобы не пересохли и не закисли.

Бирку давай! – потребовал Бояр. – Бирку на ясак давай. Тамгу мою ставь и рези делай, сколько чего.

Бояр привез обточенный брусок, на котором с обеих строи были выжжены его родовые знаки. Острым ножом Бояр наносил зарубки: сколько белок, сколько куниц, лисиц и других шкурок он сдал.

Теперь внизу свою тамгу ставь.

Ермак раскалил серебряный перстень. Приложил. Бояр полюбовался рисунком, отпечатавшимся на де-реве, и расколол бирку пополам. Половину оставил себе, половину отдал Ермаку.

Вот так делай! – посоветовал он. – Кучумкины мурзы придут, а у людей твои бирки – им худа делать нельзя! Ты все отобрал!

– Он ведь дело говорит, – сказал атаман Пан. – Сейчас как раз зимняя охота закончилась. Меха выделали – надо ехать ясак собирать.

– Сами привезут! – сказал Кольцо.

– Сами не привезут, – возразил Ермак. – Непривычные, да и недосуг, а Кучум-то ясашников пошлет – ему деньги надобны. Да и не резон ему сейчас обычай менять – сразу в лесах поймут, что он тут не хозяин.

– Надо за ясаком ехать! Беспременно надо, – сказал Мещеряк.

– Кто сказал, тот и напросился! – засмеялся Пан. – Не горюй, я с тобой пойду.

– А ведь вы, ребята, дело удумали! – согласился с ними Ермак. – Надо за ясаком сходить. Что тут окопавшись сидеть, как медведи в берлоге? Айда по улусам да стойбищам... Сбирайте отряд-ватагу, а Бояр поведет.

Устроили смотр, выведя всех казаков, поднимая даже тех, кто уже залег от ран или от худой пищи.

– Ну вот... – сказал Ермак. – Полусотню наскребем. А боле вам и не надобно. Боле у нас и коней, и саней нет. Да и вам на походе не прокормиться.

– Куда пойдем? – Мещеряк оживился, хлопотал, теребил казаков. Помогал коней ковать, сани лично осматривал, чтобы в дороге не подвели.

– Покамест, я полагаю, перехода на полтора-два! – предложил Пан.

Долго выспрашивали Бояра, как идти, словно не доверяя ему. А на самом деле прикидывая, хватит ли силенок поспешать за привычным к морозам и длинной дороге сибиряком.

Снарядили десять саней. Взяли двадцать лошадей – на каждые сани по заводному коню на смену. Оружие каждый взял свое, да самострелы и пять за-тинных пищалей больших. Огненного припасу да харчей... Морщился рыжий немец, когда припасы отпускал, да и казаки отворачивались, отводили глаза. Знали: почти что последнее у товарищей берут. Особливо сухарей да крупы, которым счет был штучный, да чуть не по зернышку. Кончались припасы, из Чусовых городков везенные. Одного пороху да свинца еще было вдосталь – так ведь его варить да хлебать не будешь, и для войны одного огненного боя мало. Харч нужен хороший, зипуны, да обувка крепкая, да и еще снасть ■сикая, а без того не войско, а станица разбойная.

Знамя возьмите! – посоветовал Ермак. – Чтобы видать было – не ушкуйники каки, а государевы поди... И не грабят, а ясак государев сбирают!

Эх! – сказал улыбчивый и толстенький Пан. – Знаем мы про то, какие мы есть Государю люди дорогие. Добро, когда почитают нас на Москве за пса смердящего...

Пес-то по чину выше будет! – усмехнулся немолодой казак с черной повязкой вместо отрезанного носа, взявшийся править первой запряжкой.

С Богом, ребятушки! Поспешайте! – благословил

Старец, а совершенно прозрачный от старости и постов батюшка, что молчаливо и покорно следовал за казаками аж от самого Качалина-городка, дал приложиться ко кресту. – Во имя Отца и Сына и Святаго Духа...

Тронулись, заскрипели полозья по рыхлому уже, мартовскому снегу. Свистнули возницы, гикнули казаки. Замотали руками зашитые в меховые кухлянки остяки, что побежали рядом с санями на лыжах.

Может, чего и получится! – сказал раздумчиво Ермак, глядя из-под руки вслед отряду.

И все, кто остался в лагере, смотрели с надеждою на уходящий по реке обоз.

Может, хлеба привезут або крупы какой... Да уж и рыбой бы сушеной не побрезговали... Оскудели припасом съестным. Ослабли.

И подумалось многим – по весне надо бы на Русь возвращаться. А как? На Руси казаков царская гроза ждет. И, уползая обратно в землянки или расходясь но работам – коней доглядать, дрова колоть, струги смолить, – вздыхали:

Бог не без милости – казак не без счастья! Может, пронесет и на сей раз.

Вот так-то мы о прошлом годе к Ельцу подходили! – сказал Ермак. – Как есть ровнехонько год назад. – И вздохнул: – Вот и год промчался, как глазом сморгнул!

– Ого! – сказал Старец. – Глазом сморгнул... А сколько людей от греха с Дону да с Яика вывел – кто его знает, что там творится. Может, уж перевешали всех, кто тамо остался. А Сибирь – взял! Может, седни тата-рове уже бы на Москву шли! А скольких людей от полону на будущие годы спас! Теперь-то татарин хоть и в силе еще, а уж на Русь не сунется отседова! Ты что! Столько наворочали за год! И не смей унывать! Уныние – ворота всех скорбей! И грех непрощенный! Ты что...

– Да я так! – пообнял за плечи Старца Ермак. – Я так... За Мещеряка да за Пана страшно! Как они без меня?

– И тут дурак выходишь! И тут грешишь! Ты что – Спаситель наш Иисус Христос? От всего их спасти мостишься! Господь-то повсюдно с нами и управляет к нашему благу! А ты на себя, а не на Бога надеешься?

– Да полно тебе! – шутливо ткнул Старца в бок кулаком атаман. – Знашь, как матерь сына на бой провожает да крестит: «Смотри, когда супостата рубить будешь – руки не отбей!» Вот и я так-то! Знашь, как детишки хворают: глазенки-то заведут... и души в них нет, а ты сидишь подле, все сердце изболелось, кабы можно, сам бы замест них лег...

Старец вдруг шмыгнул носом. И ворчливо сказал:

– Пойдем-ко, я табе водки плесну. У меня есть в жбанчике!

– Как водка? Велено ж было все в говенную прорубь вылить! А?

– Это для лекарства! С травами!

– А казаки что скажут? – терзал Старца Ермак. – А?

– А чего они сказать могут, ежели и не узнают ничего! Иди налью во здравие!

– Ну ладно, что ли... – сдался, смеясь, Ермак.

Старец тишком достал из-под своей постели бочонок, налил чарку:

– На! Душой не нудись.

Ермак хватанул огненной жидкости. В голове сразу нашумело.

– Эх! С голодухи-то забирает! А ты куды?

Старец тоже хлопнул чарку.

– Куды? Туды! Вы – молодые, а я – старый! С и лов-то нет совсем!

– Да уж я-то молодой! – засмеялся, валясь на лавку, Ермак. – Я при Казанском взятии уже вьюнош был. А сейчас, кабы все ладно, давно бы дедом стал!

– Спи! Сны гляди! – приказал Старец.

– Разве уснешь, – вздохнул атаман. – Все мыс-III – как там наши? Давай лучше помолимся, что ли?

– Посля водки?

– Вишь, ты меня в какой грех ввел! – рассердился Ермак.

– Спи, я тебе говорю! – закричал Старец. – Я к тебе с пользой, а ты меня обвинять...

– Ох, дед! – поворачиваясь на бок, сказал Ермак. – Мало, видать, тебя мамка розгами стегала, не вышло из тебя путного старика...

Старец подоткнул со всех сторон под бока атамана шкуру и сел у огня. Маленький, тощий, похожий на зайца.

– Чистый ты, дед, заяц... – сказал Ермак, падая в сон.

Обоз шел со всеми опасениями. Верстах в двадцати от Кашлыка-Сибири Мещеряк и Пан устроили первый привал. Словоохотливые остяки чертили на снегу – где какое татарское урочище стоит.

– Вот тут первые урочища будут – шибко злые там мегрени татарские живут, а вот дальше еще много урочищ пойдет, там ничего себе татарские люди, потом остяки пойдут – совсем хорошие люди! Ждут вас. Давно ясак приготовили. Сильно их Кучумка приму-чил. А теперь ничего, хорошо! Кучумка больше не ходит. Казаков боится.

– Вишь, как оно выходит, – глядя на чертеж, сказал Пан Мещеряку и другим казакам. – Вот он, град Сибирь – Кашлыком, не то Искером именуемый. Вот первый пояс татарских улусов вокруг него: видать, самый крепкий, отборный. Тут и мегрени породовитее, и татары побогаче; а второй пояс – народ победнее, но тоже татары, и все они оборону против коренных сибирских людей держат.

– Кабы мы оттуда пришли, – сказал Мещеряк, – так, может быть, и не прорвались бы в Кашлык.

– Прорвались! Непременно бы прорвались! – заговорили казаки. – Не так бы скоро, а все равно прорвались.

– Господь град Сибирь в наши руки предоставил, на обращение язычникам и басурманам, – сказал старенький невидный попик, шедший с Дону, который тоже с казаками в ясашный поход пошел.

– Вот влетели мы в самое сердце Кучумова ханства. Все улусы к нам спиной оказались. Они в другую сторону лицом стоят – Кашлык у них за спиной был... – продолжал Мещеряк. – А стояли они лицом противу остяков да вогуличей.

– Эх, – сказал Пан. – Улус – не город, его повернуть трудов не составит.

– Это верно! – загомонили казаки.

– Я к тому, что теперь они меж двух огней. Вогуличи да остяки как были на своих местах, так и остались, а за спиною – мы.

– Вогуличи да остяки не воисты! – сказал безносый казак.

– Вона, сказывают, у них и в человека стрелить закон не велит! – поддакнул какой-то конопатый, как сорочье яйцо, зато в шапке из белого песца казачишка.

– Ну вот, они сидят да нас дожидаются, – подытожил Пан. – Были бы воисты, давно бы к нам прорвались.

– Бояр-то, вон, прорывается! – не согласился попик. – И никого не убивает! Миром идет.

Не миром, а скрадом! Вона он как все улусы обходит. И то кажинный раз, гутарит, не ведает, как смерти миновал, – сказал безносый.

Надоть к своим, которые за нас, к остякам просыпаться, – стирая рисунок, сказал Пан. – А то не ровен час, приведет Кучумка из Вагайских степей, а го и из самой Бухары подмогу, орду какую ни то, вот тгда мы как в капкане окажемся. Сейчас-то мегрени но улусам тихо сидят – вон мы их сколько на Абалаке положили...

Как бы не так! – опять не согласился безносый. – Страху-то навели! А что до боя, то сейчас их не в пример как нас больше.

Это верно! – согласились все.

Поели, не разводя огня. Покормили лошадей. Двинулись дальше. Ночь застала в лесу. Остановились ночевать загодя. Отаборились санями. Коней в средину. Вокруг саней со всех сторон запалили костры, и недаром! Со всех сторон всю ночь сверкали во тьме голодные волчьи глаза.

Прямо как мегрени татарские... – невесело пошутил Пан. – Вона как светятся глаза-то, зеленые какие! Их тут цельные сотни. Только огнем и держим! Как мурзей Кучумовых. А вот кончится у нас огонечек-то...

Да ну ты, болтать! – заворочался на санях Мещеряк.

Я к тому, что как ни крути, а в Москву идти придется. А уж как неохота!

– Пуще смерти! – вздохнул на соседних санях какой-то казачина.

Спите вы! – цыкнул Мещеряк. – Чего вы колобродите! Завтра силов не будет! Спать велю!

Рады бы, да сон мысли гонят... – ответили из-за костра. Однако скоро храп пошел со всех саней. Только караульщики подбрасывали в костер дрова да швыряли в темноту головешки, когда волчьи стаи подбирались совсем близко.

Наверное, волчий вой не остался незамеченным, потому что на другой день, когда подошли к татарскому улусу, из-за юрт и из-за сугробов в казаков полетели стрелы. Ахнул и повалился, убитый стрелою в глаз, безносый возница. Схватился за горло ездовой второй запряжки и пал на снег мертвый, хрипя кровавою пеной.

– Началось! – азартно крикнул Мещеряк. Вывалился в сугроб и, лежа, грохнул из рушницы.

Вскочив на неоседланных заводных лошадей, казаки окружили улус.

– Выходить никому не давай! Не давай выходить! – визжал Пан, доставая невесть откуда выскочившего татарского лучника саблей. Чавкнула и отлетела с плеч голова в лисьем малахае.

Казаки ворвались в улус со всех сторон. Несколько коней упало, споткнувшись о растянутые между юртами арканы.

Из распахнутых дверей погреба-землянки в казаков летели болты. Конопатый казачишка ужом прополз меж сугробов и сыпанул рубленым свинцом с пяти шагов. Сноп огня вымел всех в землянке.

Мужчин с поднятыми руками согнали на майдан. Казаки шарили по юртам, ища спрятавшихся воинов. Деловито лезли в амбары.

– Братцы! – крикнул совсем молодой казачок, ныряя в амбар. – Зерно! Жито! Ей-Бо, жито!

Хлебу радовались много больше, чем мехам, которых оказалось великое множество. Мешки с зерном волокли к саням.

– А ну-ко! – вдруг вмешался в грабеж вроде бы тихий и покорный батюшка. – А ну-ко брось тащить! Хватит!

– Так ведь зерно же!

– Хватит! – топнул ногой священник. – Тут бабы, ребятишки! Им чем жить?

Казак попробовал проскочить мимо священника, но тот преградил дорогу:

– Прокляну!

Казак покорно поволок мешок обратно.

– Мы не грабить ехали, а ясак брать! – наставительно сказал попик. – По военному времени берите половину, как мы сами в художестве, а сверх того – не моги!

Мещеряк по-татарски сказал, что отныне здесь власть Царя Московского. И на улус положен ясак. И взимать его будут каждый год два раза...

– Будь проклята твоя мать! – крикнул какой-то татарин с грязной повязкой на лбу. – Мы, мусульмане, никакого ясака не платим! Мы – воины! И, дай срок, мы перегрызем вам горло!

– Ишь ты, храбрый какой! – сказал Мещеряк, поворачиваясь к нему всем корпусом. – А это у тебя, – указал на повязку, – с Абалака метка? Это ты наших казаков убивал?

И, словно нехотя, ткнул татарина саблей. Заголосили бабы. Два татарина, выхватив мясные ножи, кинулись на казаков. Захрястали бердыши, превращая людей в кровавые туши.

– Зажигай каждую третью юрту! – закричал Мещеряк.

Остяки, стоя в стороне, испуганно наблюдали за расправой. Но когда тяжело груженный обоз отъехал от разоренного улуса, удовлетворенно сказали:

– Это их верхние люди наказали! Они лесных людей в полон угоняют, женок насилуют, все отбирают и над мужчинами стыдное делают. Вот так ножом отрежут и «алла» петь заставляют. А кто убегает, того ловят и убивают. Их верхние люди наказали...

Пан же, глядя на пылающие юрты, мечущихся между ними женщин, на трупы, валяющиеся на снегу, грустно сказал:

– Грозной ты, однако! – и, вздохнув, добавил: – Ермак бы так делать не стал.

– Ермак! – огрызнулся Мещеряк. – Ермак с добротою своею с голоду пухнет!

Священник сидел на мешках с хлебом и, закрыв глаза, читал покаянную молитву.

– Не будет вам от Господа прощения! – сказал он кротко. – Нельзя так!

– Знаешь что, батяня! – ответил ему Пан. – Катись-ко ты назад, в Кашлык! Без тебя тошно!

Трое саней, груженные мешками с зерном, медленно поползли назад, в лагерь. Впереди на собачьей упряжке ехал остяк. Двое казаков с саблями и арбалетами шли на лыжах за санями, да торчала на мешках согбенная фигура священника. Отряд же налегке пошел дальше, в татарскую волость, отстоящую от Каш лыка на сто верст.

Кровавая расправа над непокорным улусом сделала свое дело. В следующих татарских деревнях жители молча выносили меха, зерно, мед. Казаки, отводя глаза, грузили все это на сани, по юртам не лазали и выдавали бирки об уплате ясака.