Текст книги "Ермак"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

Отправляемые в Кашлык припасы никто не отнимал, но татары глядели на казаков, не скрывая ненависти.

– Истинно – волки! – вздыхал Пан. – Аж глаза в зелень отдают! Только огня и боятся. А вот как кончится у нас огонек, чего будет?

Казаки ежились в санях:

– Страх! Разорвут! Истинный Бог – разорвут!

– А нам с ними родниться неча! Враги – они и есть враги! – говорил Мещеряк.

– Каки они тебе враги! – сказал Пан. – Ты – сам татарин! Ты ж с ними одного корня!

– Ну и что? Да хужее нет врагов, как меж родней!

– То-то и беда! Чего-то не то мы творим! Сами волю добываем, а тут людей неволим!

– Какие они тебе люди! – ярился Мещеряк. – Это враги наши!

– Однако и они по образу Божию сотворены... Стало быть, для чего-то и они родились?

– Это Бог тебя в вере испытывает!

– Какая там вера! Грабеж, да и все!

– Не грабеж, а ясак государев. Мы и так по закону берем, а не как Бог на душу положит! А ты что, караваны не грабил на Волге-то?

– В караванах все – от избытка! – вздыхал Пан. – А так, кусок последний изо рта! Тошно мне еие творить.

– Держава завсегда на крови стоит!

– Вот я и тикал из энтой державы-то! Будь она проклята!

– А мне что, татар примучивать в радость?! – не ныдержал наконец Мещеряк. – Ты что, сам не понимаешь – их больше, а мы в художестве! Тут ведь либо мы их, либо они нас!

– То-то и оно... А не по душе это мне, не по совести!

Однако и Пан ясак отбирал прилежно и всякого, кто встречал казаков с оружием, валил наземь либо огненным боем, либо саблей бестрепетно. Ничего не поделаешь – война!

– Не об том ты думаешь! – говорил Мещеряк. – Ты думай о том, что мы своим в Кашлыке, что вовсе от голода помирают, жизни спасем!

– Кабы я так не думал, – вздыхал Пан, – давно бы в прорубь не то на пики татарские кинулся!

Через две недели вышли из пояса татарских улусов, и жизнь пошла совсем другая.

Шайтанщики

Остяки сбирались навстречу казакам толпами. Разодетые в самые лучшие одежды, они били в бубны, пели, танцевали...

Мещеряк выходил перед ними без оружия. Доставал пергаментный свиток, на котором было невесть что написано, – свиток остался от попика, он его позабыл, когда возвращался к Ермаку в лагерь. Среди казаков прочитать его никто не мог – все были неграмотны. Но, подражая государеву дьяку, Мещеряк «читал» нараспев, а какой-нибудь шустрый толмач из остяков переводил:

– «Милостью Божьей Мы, Государь Московский и Всея Руси...» – Мещеряк нес такое, что на Москве его давно бы повесили за непочтение, казаки на санях еле сдерживались, чтобы не заржать от смеха, но вот есаул переходил к деловой части: – «Отныне и навеки запрещается: кабалить одному человеку другого, отдавать человеку человека в заклад, продавать, неволить и угонять». – Как правило, как только толмач переводил эти слова, лесные люди падали на колени и дальше слушали указ, стоя на коленях, иногда одобрительно вздыхая. – «Никто же, – вычитывал атаман, – не может насильно заставлять другого человека своему Богу веровати и в свою веру насильно обращати».

Стоном одобрения и боем в бубны отвечали на это остяки.

– «А ясак я вам, Государь Московский и Всея Руси, полагаю вдвое меньше, как вы платили поганому басурманину Кучуму. А кто же сберет ясака больше положенного, то сие обменивать на деньги или иные припасы по торгу полюбовно...»

Что начинало твориться после того, как есаул сворачивал свиток, целовал его сам и давал поцеловать всем с благоговением подходящим к нему лесным людям, трудно описать.

Казаков обнимали, тащили в чумы или к кострам, кормили-поили. А уж мягкой рухляди натаскивали столько, что казаки не знали, как повезут ее в лагерь.

Счет вели честно, беря ровно половину того, что давали прежде Кучуму, а за остальное расплачиваясь наконечниками для стрел, бисером и иными немудрыми припасами, коими снабдили их Ермак и молчаливый рыжий немец. Лесные люди принимали как величайшую драгоценность железные топоры, ножи, рыболовные крючки...

Эта полученная ими, может быть впервые от ясашного есаула, вещь была не просто полезна в хозяйстве – это был знак новой жизни, свободы, которую принесли бородатые люди с громоносными палками. Об этом слагали песни и разносили их из стойбища в стойбище.

И когда деловитый Бояр или какой другой князь из его сторонников или сродников затевал присягу, лесные люди клялись в верности неведомому, но доброму русскому Царю искренне, со всем сердечным жаром.

Шаманы выносили самые заветные святыни, которые сторонним людям никогда не показывали. Гудели бубны, пестро одетые диковинные шаманы выкрикивали молитвы и подавали в знак клятвы пить воду с золотого блюда.

– Гля, станичники, – золото! – сказал Якбулат из Ермаковых родаков.

– И верно, – без всякого интереса согласились казаки.

– Стало быть, есть оно в здешних местах...

– Ох, и хватят они горя с этим золотом! – дальновидно предсказал Пан. – Как попрут сюды купцы да добытчики, вот и плакали тутошние становища. Все под корень изведут! Все речки перекопают! А энти – как малые дети!

Но это было далеко не так. Сквозь прорези в шаманских масках, сквозь завесь мелких косичек шаманы зорко примечали все в новых, незнаемых людях. И прекрасно понимали, что перед ними – не князья, не ханы, потому не очень в их указы верили.

Примечали и другое, что люди эти дружественные, лесным людям беды не делают, а к золоту совершенно равнодушны. И это им нравилось больше всего.

Они помнили, как при одном упоминании о золоте ханские воины перетряхивали весь скарб в чумах, обыскивали и старых и малых. А эти смотрели на золото безразлично. Не отнимали, не требовали показать, где его родят горы. Может быть, поэтому казаки остались живы, когда случайно наткнулись на огромное капище, где шло весеннее моление и несколько десятков шаманов призывали весну и тепло.

Казаки вышли на это место неожиданно, отчасти заплутавши в лесистых и болотистых местах вокруг реки Демьянки. Шли как обычно – с опаской. Впереди – трое конных, далее, на значительном расстоянии, – обоз, а уж потом – опять стража.

Первые замахали обозу остановиться. Казаки торопливо похватали пищали и сабли.

– Что там?

– Шайтанщики молятся! – доложил одноглазый казак Репа.

Из чащи доносились крики и гудение бубнов. Казаки бесшумно подобрались поближе. На широкой поляне стояли десятки идолов, увешанных тряпками, вымазанных кровью. В самом центре, окруженная огненным кольцом, стояла чара не чара, бадья не бадья, обхвата в четыре; в ней была налита вода, а посреди этой чаши стояла фигура. Сквозь пляшущие языки пламени можно было разобрать только, что это – изображение женщины, и по блеску догадаться, что вылита она из чистого золота.

Вокруг чаши танцевали и бились в молитвенных припадках шаманы. Они вскакивали, колотили в бубны, падали, катались по земле, хватали руками угли и кололи себя ножами, не чувствуя боли.

– Во чего творят! – прошептал Репа Мещеряку. – Страх!

– Пойдем-ка, робяты, отсюдова! – сказал Пан. – Ну, молятся и молятся!

– Удивительно, однако! Это вот они так-то бога свово почитают?

– Ну!

– Смешно!

– А им небось смешно, как ты молисси! – сказал ермаковец Якбулат.

– Каждый своему богу на свой манер служит, – согласился Репа.

– Пойдемте отсель! – увел казаков Пан.

– А статуя навроде болван золотой! – сказал Репа.

– Наверно. Айда отсель!

– Чижолая, должно! – заметил Якбулат, глядя, как, облепив будто муравьи, шаманы волокут на носилках золотого истукана.

– Во, купцы прознают про золотую бабу – сбесятся! – засмеялся Репа. – Они до этого золота как умалишенные. А по мне хоть бы оно есть, хоть бы его и не было!

– От него все зло, – сказал пожилой казак Скуня. – Золото – от сатаны!

Никто не спорил, и постарались из краев золотоносных убраться поскорее.

– Нам не золото, нам припас съестной нужон! – толковали казаки. – А тута его хошь за какое золото не купишь.

Они еще долго переговаривались, лежа на санях.

– А об чем они молились, как думашь?

– О чем молятся: о здоровье, об удаче, на хорошую погоду...

Заночевали в малом стойбище, но в чумы не пошли. Походили уж! Там в шерстяной и меховой темноте чадил костерок, и под ногами, словно мягкий пух, была растоптанная с золою земля. Казакам такая ночевка была непривычна. В кибитке еще куда ни шло, а в чуме – тесно. Спали в санях, на воле. Тем более что совсем уж тепло было. Под утро хлынул дождь.

– Вона об чем моления-то была! – кричал, укрывая тюки с зерном, Якбулат. – Об теплой погоде моления была!

– Да! Сели мы, братцы! – причитал Пан.

– Чего делать-то станем?

Прикинули так и эдак... На санях назад не вернуться – реки не сегодня-завтра вскроются.

– Хрен ли нам, красивым бабам! – весело сказал Игнашка Петров, доставая из мешка плотницкий топор. – Разлюбезное дело – струги ладить!

– И то верно! – согласились казаки. – Дней за пять сварганим да и поплывем по воде!

– Ну что, шайтанщики, едрена корень!.. – крикнул Игнашка, валя первое дерево. – Нас голыми руками не возьмешь! Казак в огне не горит, в воде не тонет...

– Это точно! – обрубая ветки, согласился Пан. – Говно завсегда не горит и плавает!

– Гы-гы-гы... – радуясь работе, веселились казаки.

Проводники-остяки с превеликим любопытством смотрели, как из-под топоров бородатых казаков рождается лодья.

Все как положено: струговая труба – ребра – доски на борта. Ден через десять, когда полая вода стала подтапливать тайгу, а невидимая подо льдом река выломалась, выплеснулась из берегов, пошла шуметь меж деревьями, выгонять сонное зверье из зимних берлог, – три струга, неказистых, несмоленых, но крепких, закачались на волнах.

Погрузились и, прилипая штанами к свежим смолистым скамьям, налегли на бабайки...

– Эх бы парус! – посетовал Мещеряк. – Да где его возьмешь?

По берегу за стругами шли брошенные кони.

Как думаешь – найдут оне дорогу в Кашлык? – спросил Якбулат, ни к кому не обращаясь.

Чего не найти – найдут! Конь копытами дорогу помнит.

– Найдут, коли их волки не перехватят.

Волки что... От волков убегуть. Вот татары переловят – свободное дело.

А может, и не переловят.

Тады возвернутся. Их же там матеря ихние спородили. Возвернутся.

Ясашный поход на Демьянку-реку, в кочевья дружественных остяков, был направлен по зимникам, и казаки двигались почти по прямой. Назад возвращаться и пришлось по рекам – стало быть, плыть совсем в другую сторону, по местам незнаемым, неизвестно кем населенным.

Привыкшие к тому, что лесные люди – вогуличи да остяки – казакам дружественны, казаки не то чтобы потеряли осмотрительность, а совершенно неожиданно натолкнулись на враждебное к себе отношение.

Вели в землях, подвластных Бояру, казаков встречали как долгожданных освободителей, как самых родных и дорогих гостей и ясак охотно сами тащили и горько сетовали, что хлеба не сеют и хлебного припаса дать казакам не могут, то выше владений Бояра располагались земли княжества Нимньюань – злейшего врага и Бояра, и русских.

Неизвестно, чем была вызвана эта вражда, – скорее всего, тут были какие-то стародавние кровные счеты с Бояром. Но когда казаки попытались по уже рыхлому весеннему снегу пройти в Верхне-Демьянские волости, их несколько раз обстреляли из лесной чащи и убили двух казаков. Перепуганный Бояр рассказал, что Нимньюань готовится к встрече казаков. Он сел за стенами хорошо укрепленного городища и собрал там изрядное число воинов: татар, остяков и вогуличей, которые вместе с татарами ходили на Пермские земли за Камень.

– А сколько их там? – спрашивали атаманы Бояра и тех, кто к городищу ходил.

Лесные люди путались в числах, но по всему выходило, что не меньше двухсот.

– Ну, чего делать будем?

Мещеряк собрал всех казаков. Собрать было нетрудно. От полусотни оставалось уже тридцать два человека.

– Надоть городище брать! – сказал, почесав макушку, Якбулат.

– Надо брать! Да он не даст! – вздохнул Репа.

– А куды деваться? – загалдели казаки. – Мы уйдем, они всех остяков примучат и Бояра убьют.

– Да это ихние лесные дела... Сами разберутся.

– Они сами разбирались – пока нас не было! сказал Пан. – А теперь мы здесь власть и оборона.

– Да вы чо? – сказал возница. – Их вон двести, а нас? И половина огненного припасу смокла!

– Ты ясак берешь? – спросил Пан.

– Дак мы брать не будем – Кучум возьмет!

– Я не про то! Ты берешь ай нет? А коли берешь кажи оборону! Пастух стадо защищает, а не то он – волк, а не пастырь...

– Надо брать! – решил Мещеряк. – Куда деваться! Дороги уже непроходны... А во-вторых, мы тута супротивников оставим, так и не видать нам ясака как своих ушей! И Бояра, верного человека, потеряем, и все волости тутошние. Да и обнаглеют энти вояки, ежели им вовремя окорот не дать.

К городищу шли скрытно и спешно. Хотели ворваться за стены изгоном. Не вышло. Казаков сторожа заметили издали – успели завалить ворота бревнами – не проломишь!

Городок Нимньюань стоял на высокой обрывистой горе, подойти можно было только по тропе, которая простреливалась отовсюду. Сунулись было к стене хорошо, сообразили на кольчуги по нескольку одежек натянуть да пустить в дело только тех, у кого железные шлемы, каски были да забрала, – от стен шли как ежи – стрелами истыканные. Кабы не доспехи – все бы под стенами полегли.

Ходили на приступ первый день, ходили на приступ ночью, пытались перелезть через стену под утро... И весь второй день бились – подбегая и откатываясь от стен. К вечеру изнемогли.

Защитников урочища было во много раз больше, чем нападавших казаков. Огненного боя – главного преимущества казаков – они уже не боялись – видать, были там вой опытные, ходившие за Камень русские поселения громить. Встречались, видать, и с пушками, и с рушницами. Прятаться от них умели, а пушек – проломить стену – у казаков не было...

Чего делать станем? – спросил Пан Мещеряка. – Не дается, вишь ты, крепостица.

– Надо брать! – сказал обгорелый, с опаленными бровями Мещеряк. – На дорогах ходу не стало – распутица. И по реке лед идет. Куда нам деваться? Завязли.

– То-то и оно... – вздохнул Пан. – Нельзя не паять! Поляжем все тута, а как там наши? Ведь коли мы припаса не привезем – помрут с голоду. Вряд ли им сейчас через татарские улусы остяки ясак съестной возят.

А ежели не возьмем, а все тута ляжем – так и новее возить перестанут!

Толковали о том, как взять город, все, кто не спал, опасаясь вылазки из городища.

Вспоминали, кто и при каких приступах участвовал да как ко городу иному приступали.

Надоть гуляй-городок ладить! – сказал молчаливый рябой казак. – Иначе не взять.

А как ты его покатишь? Вона распутица какая. Огрузнет все!

Как подкатывать, не знаю... – стоял на своем рябой. – А только ежели мы с этой стороны не подойдем вровень к стенам да по переходу за стену не перебежим, в городище нам не попасть. Рушницами стены не проломить! Были бы пушки – другое дело!

Перебирались все возможные варианты, и ничего придумать не удалось. Крепкий городок на высокой горе казался неприступным.

– Хоть бы за стены попасть, а уж там бы мы в тесном бою посчитались... – вздыхал Пан.

На приступ пошли еще затемно. Потому и не спал никто. В темноте, положив на плечи наскоро сколоченные лестницы, бревна с зарубками, по которым можно было, не скользя, подойти к стенам вплотную, полезли на горушку.

Часовые на стенах заметили казаков поздно, когда некоторые уже были под самым частоколом.

Стрелки выбежали на стену, осыпали в темноте казаков стрелами, но били не прицельно и урону не причинили. Надсаживаясь, пятеро казаков на длинном шесте ухитрились перекинуть через стену завернутый в тлеющее тряпье бочонок с порохом.

За стенами закричали-завопили татарские сотники. Кричали, чтоб воду несли, чтобы пожар заливали...

В этот момент грохнул порох. И высокий столб огня полыхнул выше стен.

– Сары а кичкоу! – прохрипел Мещеряк, и казаки, пользуясь суматохой в городке, успели-таки приставить лестницы и, как муравьи, полезли на приступ со всех сторон.

Бочонок с порохом попал в сенной склад около конюшни, где стояли татарские кони. Ослепленные пожарищем, защитники крепости растерялись и опомнились, только когда со всех сторон с гиком и свистом на них пошли врукопашную казаки.

Отмахиваясь страшными своими бердышами, крутясь волчками с двумя саблями, без щитов, словно бы обезумев, Пан, Мещеряк и еще человек пять казаков теснили толпу оборонявшихся, пока сзади им не крикнули свои:

– Ложись!

Первые среди нападавших пали камнями на землю, и через их головы грохнул плотный залп, будто огненной метлой очистивший широкое пространство около стен.

Оборонявшиеся спешно разбирали завал у ворот. Створки со скрипом растворились, и на неоседланных конях, держась за хвосты, побросав оружие, татары, вогуличи и остяки – храбрые за стенами – ломанулись к темневшему спасительному лесу. Это была бы их гибель, если бы под стенами крепости кто-нибудь из нападавших оставался. Но там не было никого! Все казаки уже были в городе. Ни догонять бегущих, ни пленить врагов им было некем!

Поэтому бежать из городка не мешали, а как выскочили последние, и ворота затворили!

С рассветом собрали всех раненых и убитых. Велели остякам оповестить, что каждый безвозбранно может приехать и забрать своего, живого или мертвого. Сосчитали и своих погибших – восемь человек. Раны были не в счет. Ранены легко были почти все.

Тут, в городке, и переждали ледоход, благо припасов было на долгую осаду приготовлено много.

Ледоход и подвел казаков... Из Бояровых юртов выплывали по чистой воде, а подошли к Нимньюаневу городищу – река-то еще льдом забита – не пройти. Завязли. Потому и брать городище пришлось, и товарищей хоронить.

Тоскливо глядели казаки со стен, как, теснясь и наползая друг на друга, плывут вниз по реке льдины на полночь, и несть им конца и края.

Ледоход закончился как-то сразу. Припекло солнышко. И льдины хоть и проплывали, но уже по одной, по две. Разлившаяся на несколько верст река подступала к самым стенам городища.

– Ну что сидеть-то, – торопили атаманов казаки, – плыть надоть!

– А ну-ко, опять завязнем? От Бояра выходили – река чистой была, а тут вон как!

– Тут все реки на полночь текут! А на полночи еще мороз стоит. Все льдом забито. Надоть погодить.

– Тута мы за стенами – кака-никака, а защита.

– А сойдет полая вода? Кто его знает, не придется ли струги на себе тащить? А кому тащить – уходила полусотня, а нонь – раз-два и обчелся! Да и ослабли...

Так спорили каждый день. И все же решили плыть. И снова ушли в воду тяжелые весла, и река плавно, ласково подхватила и понесла казавшиеся совсем крошечными на многоверстовых просторах сибирских разливов суденышки. На низ! На полночь. Звенел на Иртыше капелью апрель. Перелетные птицы, заполняя все небо, шли на север.

Весть о казаках раскатилась далеко по остяцким юртам. По-разному относились они к этой вести. Кто ждал как освободителей, кто-то готовился давать отпор завоевателям... Но в чем ошиблись и те и другие – ждали казаков много позже. Не думали, что казачьи струги появятся на реке вместе с последними льдинами.

Потому происходили встречи нежданные.

На реке Раче казаки наткнулись на огромное капище. Здесь собирались на весеннее моление все окрестные шаманы. Наученные горьким опытом у стен крепкого Нимньюанева городка, казаки не торопились приставать к берегу, наполненному людьми. Но, увидев казачьи струги, вся толпа шаманов разбежалась.

Осторожно, держа оружие наготове, вылезли казаки на берег. Здесь, на лесной поляне, стояли десятки остяцких идолов. Стояли, пялясь незрячими глазами, малые и большие истуканы. Глядел глазами-ракушками, принюхивался носом-трубою к чужому духу вымазанный рыбьей кровью остяцкий бог. Далеко сияло его позолоченное брюхо.

– Вона шайтанщики каку страхоту настроили! – говорили меж собою казаки.

– У их вера такая! А раз они энтим идолам молятся – может, они им и помогают.

– Помогают аль нет, а трогать не моги! Это закон чужой, и неча нам сюды соваться...

Посреди капища были навалены горы снеди. И вот тут уж казаки не удерживались. Они поволокли на струги и жертвенные туши животных, и рыбу, и всякие жбанчики с неведомыми угощениями.

Ни один идол не был тронут казаками, не обломан пи один позолоченный рог у остяцких богов... Но еду казаки забрали всю. И тем нажили себе врагов среди весьма влиятельных шаманов, которые пристально следили за каждым их движением, хоронясь в темном ельнике.

Они долго плясали на берегу, посылая проклятия вслед уплывшим стругам. Другие толковали, что, может быть, эти чужеземцы сами родственники богам – раз не боятся есть пищу, приготовленную для жертвоприношений. И соглашались все, что держаться от них нужно подальше! Хотя некоторые, рассчитывавшие полакомиться на молении, добавляли – и убивать, ежели будет такая возможность.

Не ведая, какое осиное гнездо они разворошили, казаки уходили к Иртышу. Река несла их суденышки стремительно, но весть о том, что казаки ограбили главное святилище и оставили богов голодными, облетела становища остяков.

– Голодные боги будут мстить нам. Они не пошлют нам рыбы – чем жить будем? – подзуживали соплеменников шаманы.

В каждом народе есть горячие головы! И когда стремительный Иртыш вынес казачьи струги из устья Рачи и прибил к высокому берегу на обрыве, их ждала засада.

Несколько десятков остяков разом швырнули в казаков железные крючья на веревках, попытались схватить гребцов длинными баграми.

Вероятно, так они ловили в этих местах рыбу, а теперь вот, по наущению шаманов, попытались поймать чужеземцев.

– Ах вы сукины дети! – закричал казак, хватаясь за плечо, – у его армяка крюком вырвало здоровенный клок. – А вот я вас!

Свесившись с обрыва, быстроглазые крючники норовили подцепить лежащие в струге тюки с мягкой рухлядью.

– Видал, чо делают! Эдак ведь они всех проезжающих ограбляют!

– Целься! Пали!

Струг грохнул бортом, сменив его, грохнул бортом и второй: сделав круг, казаки разрядили рушницы и по второму борту.

Крючники, побросав воровские снасти, разбежались.

Струги пошли мимо обрыва, и чуть дальше казаки увидели остяцкое поселение, где царила полная паника. Женщины метались по берегу, звали детей. Кто-то тащил нехитрый скарб в лес.

– Да полно вам! Дурачки! Что вы испужались?! – Казаки медленно, чтобы лишний раз не пугать людей, вылезли на берег. Разожгли костер. Наварили щербы. Мало-помалу к костру стали подходить любопытные детишки. Их никто не пугал. Самым храбрым отсыпали бисера... К вечеру в стойбище вернулись все. Не чиня никому зла, казаки переночевали, поклонились хозяевам и поплыли дальше.

– Все врут шаманы! Это хорошие люди! – решили помилованные крючники.

– Они едят жертвенную пищу, потому что их бог сильнее наших и наших богов не боится!

Это было общим мнением.

– Надо собирать ясак и вести в Кашлык.

Это было общим решением!

Струги Пана и Мещеряка выгребли против течения, и наконец казаки увидали знакомые берега Тобола. Они причалили к Карачину-острову – но там никого не было.

– Неужто ушли на Русь?

– Да Бог с вами! По такому пути!

– Может, их Кучумка пленил?..

– Да ты чо? Тут бы такая сражения была!

Налегая на весла, погнали к Сибири-городу. И еще

издали увидели поновленные башни и копошащихся на стенах казаков.

– Чего вы из лагеря ушли? – еще не поздравствовавшись, спросил Мещеряк, обнимая на мостках Ермака.

– Да затопило все землянки! Вода нас, как мышей, выгнала, – смеялся атаман. – Ну, слава Богу, живы!..

Эва! – сказал Пан. – А ты, батька, пристарел. Бороду-то табе сединой вдарило.

– Таки мои годы! – улыбаясь, сказал атаман.

Ничо! – утешил Мещеряк. – Седина бобра не портит...

– Да... У бобра шкура добра! – смеялся Ермак, радуясь возвращению ясашного похода как обретению потерянных детей своих. – Ну, слава Богу! А видать, и нам, детушки, досталось. Вон и у вас в чубах мороз...

И тут оба атамана словно впервые увидали, что и у них головы тронула седина.

– Сколь казаков потеряли? – спросил Ермак.

– Половину, – потупились атаманы. – Прости, батька. Не сберегли.

– Что поделать! – вздохнул Ермак. – Судьба наша такая. Спасибо вам – без припасов ваших пропали бы мы тута. Спасибо.