Текст книги "Чудом рожденный"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

В салон-вагоне

Исполком – все на той же Церковной площади; и раньше из этого скучного дома управляли всем уездом. И та же желтая почта, и та же белая церковь с зеленым куполом, а чуть подальше к реке, обозначенной ивами, – школа, где шесть лет учился Кайгысыз.

Почему-то стало грустно. Атабаев остановился и молча поглядел вдаль, в сторону школы. Деревья подросли, едва видно серое железо крыши. Двор, наверно, не такой уж чистый, как в те годы, некому подметать. А вон и старое дерево у окна Василия Васильевича… Давно нет Василия Васильевича, а чинара живет, что с ней сделается.

– Вспоминаешь детство? – спросил Абдыразак.

Атабаев вздрогнул, как будто его разбудили, ответил бог весть как вспомнившейся некрасовской строкой:

 
У каждого крестьянина
душа, как туча черная
гневна, грозна, – и надо бы…
 

– И всё, что было в детстве, как на камне высечено, – оборвал он строку. – От каждого дерева, от каждого окошка идет тепло. Здесь на грифельной доске я первую букву нарисовал и получилось похоже на щипцы… Сказать по совести – хочется подойти к воротам школы и преклонить колени.

Абдыразак не выносил никаких проявлений чувствительности, по крайней мере – чужой.

– Ну, если так, придется и намаз прочитать?

– Может, и не намаз, а только вслух помянуть добром одного старого человека в синем мундире, того, кто с пастухом поговорил однажды вон за тем окном…

– Валяй – помолимся!

– Лучше не задевай меня, – засмеялся Атабаев. – Помни, что я сердар!

– Отец твой был сердар, а не ты.

– Говорят: дело отца священно для сына.

– Говорят: и от инера родится ублюдок.

Мурад Агалиев привык к этим дружеским колкостям Кайгысыза и Абдыразака, и он спокойно стоял за их спинами, но остальные, сопровождавшие председателя Совнаркома республики, переглядывались: им, верно, казалось, что двое почтеннейших мужей несколько тронулись умом и ссорятся, как мальчишки, не поделившие в игре бараньи косточки.

В исполкоме Атабаев пропустил в кабинет Агалиева только тех, кого посчитал нужным, и приказал запереть дверь. За столом Мурада он расположился, как у себя в Совнаркоме, – потребовал подробную карту уезда, выслушал короткий доклад военных. Его интересовали места расположения колодцев, – именно там и гнездились басмачи. Он крестиками пометил для себя на карте: Мамур, завод Узына, Елбарслы, Айноколь, Аткыран, Кырккую, подтянул к ним тоненькие карандашные линии, – и все почувствовали, что он собирается лично руководить операцией. У него был опыт ликвидации басмаческих банд в долине Ферганы – он знал, что у них отборные кони, на вооружении – английские одиннадцатизарядки и что на открытой местности они бесстрашно принимают бой, а потом внезапно и быстро уходят, тогда надо всё начинать сначала.

– Из Асхабада в сторону Кырккую – сотню всадников. Из Артыка к Айноколю – сотню всадников. Из Мары– к Мамуру – сотню всадников. Отряд Керим-хана – в Елбарслы. Тедженскому отряду стоять в Аткыране. Штаб операции– завод Узына, – точно боевой приказ отдиктовал Атабаев. – Все отряды, обеспеченные оружием, медикаментами, трехдневным запасом продовольствия, должны появиться в указанных точках послезавтра, ровно в пять утра. Самолеты, вылетевшие из Асхабада и Каахка, будут корректировать движение войск. Срок операции устанавливаю двадцать четыре часа. Городской гарнизон должен быть начеку на серахской дороге. На время операции объявляю военное положение…

Мурад Агалиев ни разу не сказал ни слова, он чувствовал, что после разговора по телефону Атабаев установил некую дистанцию в отношениях, и он, конечно, не собирался ее переступить первый, он был очень обижен другом. Он промолчал даже тогда, когда, складывая карту по-военному, «гармошкой» и пряча ее в свой планшет, Атабаев сказал:

– Тедженские коммунисты считают себя стойкими и закаленными. Так оно и есть! Но это далеко не все, что требуется от работника в наших условиях. Настоящий большевик должен быть бдительным, обладать политическим чутьем. Русские говорят: одна искра может спалить лес. В этом доме среди вас толкался Ходжакули Ниязкулиев, сидел на этих стульях, глядел вам в глаза, и вы не сумели в нем разобраться… Теперь за ним сотни нукеров. И сотням наших конников нужно будет, пройти сотни километров, рисковать своей жизнью. К сожалению, я говорю всё это в пустой след…

Атабаев не называл имен, но поглядывал на Агалиева, на начальника милиции, на военных из гарнизона. И каждому из них было не по себе.

– А не много ли я вам наговорил, товарищи? – сказал под конец Атабаев, и лицо его подобрело. Он встал, надел через голову свой планшет, взял фуражку. – Итак, действовать точно по часам… Прошу сверить с моими…

И когда все сверили свои часы, он пошел к выходу, только сейчас на ходу как бы заметив Мурада, сказал:

– Прошу ко мне в вагон в девять вечера.

Поздно вечером в салон-вагоне за длинным столом сидели трое – Атабаев, Адбыразак и Агалиев.

Плотные занавески были опущены, уютно светила настольная лампа, на станции было тихо, только в одиннадцатом часу прошел товарный состав. И снова – ни голоса, ни паровозного свистка. Атабаев просматривал бумаги, писал на них резолюции, Абдыразак читал газету, свободно развалившись в кресле, а Мурад, по-военному прямо сидел на стуле, ожидал приказаний начальства,

Атабаев передал ему три заявления.

– Каждому из этих людей за счет Совнаркома оказать помощь в размере ста рублей. Тут я написал… Кстати, кто у вас заместитель начальника милиции?

– Ямур Язлиев.

– Хороший стрелок?

– Понятия не имею.

– Как это можно не знать боевых качеств своего работника?

Разговор не к добру. Агалиев попытался вывернуться.

– Не знаю, какой он стрелок, а что выпивает – слышал.

– Вот пишут, что он посреди аула лезет на чужую кибитку и стреляет куда попало. Подписали пять человек. Ты думаешь, что этим он укрепит – авторитет Советской власти? Чтобы завтра же его не было в милиции!

– Что ты собираешься с ним делать? – лениво вмешался Абдыразак.

– Снять с работы.

– Это всё равно, что премировать.

– А ты что посоветуешь? Агалиев, отправьте этого стрелка в распоряжение философа. Пусть он как хочет, так с ним и распорядится.

– А на какой срок? – поинтересовался Абдыразак, делая вид, что принимает указание всерьез.

– Пока сам не прогонишь.

– Что ж, я научу его собирать тутовый лист. Если еще будут такие… всех посылайте ко мне.

– Хочешь открыть шелкомотальную фабрику?

– Кто же откажется от бесплатных услуг?

– Не беспокойся, этот тип и харчей не оправдает.

– Еще как оправдает, когда я подтяну ему живот!

– Может, назначить тебя начальником гауптвахты?

– Подбородок мой встретится с носом раньше, чем я получу от тебя благодарность!

Атабаев расхохотался.

Отложив газету, Абдыразак залюбовался ила. Странный человек! Вызывает к себе в Ташкент тех, кого считает талантливыми. Вызвал недавно отсюда, из Теджена, поэта Молламурта, очень беспокоился, что он бледен, покашливает, пьет слишком крепкий зеленый чай. Наверно, убежден, что если поддержать Молламурта, тот напишет поэму, воспоет новую эпоху. Но Молламурт чувствовал себя в Ташкенте как птица в клетке, просил, чтобы отпустили его домой. Тогда председатель Совнаркома привез в столицу Молла-Пури; смеялся над его пряными шутками, терпел зеленые плевки наса по всем углам своей квартиры. Как всякий терьякеш, Молла-Пури говорил в нос и был бледен до синевы, напоминал Кайгысызу несчастного брата Гельды. Все был готов вытерпеть председатель Совнаркома ради новой поэзии. Но как бы ни был талантлив Молла-Пури, сделать его родоначальником советской интеллигенции было не легче, чем из старого мерина сделать молодого жеребца.

Когда Атабаев в последний раз побывал в Мерве, он увез с собой в вагоне полмешка сыпучего песка и полмешка местной глины. Абдыразак ткнул тогда носком сапога в мешок и спросил:

– В детский сад? Чтоб лепили из глины верблюдов?

– Приедем в Ташкент – увидишь! Проверят в лабораториях песок – может, годится для стекольной промышленности. А из глины, может быть, можно делать чайники.

– Ишь, как размечтался!

– Кто не сеет – не жнет.

– Песок – не пшеница.

– Если стоять на своем, можно добиться многого?

– Сколько ни старайся, от яловой коровы не добьешься приплода!

– А что случится, если опыт удастся?

– Это-то верно…

– Значит, никогда нельзя упускать из виду все, что может оказаться полезным для народного хозяйства.

Будто подслушав эти воспоминания Абдыразака, Атабаев спросил Мурада:

– Что бывает, когда осенью и зимой много влаги?

– Двойная весна? – неуверенно ответил Агалиев, не понимая, куда клонит Кайгысыз,

– Правильно. А что потом?

– Потом выйдешь в пустыню, а там в глазах рябит от буйных всходов чомучи. Золотая трава…

– А ты слышал, что варево из чомучи помогает от чахотки?

– Я знал приговоренных к смерти, которые поправились от чомучи, – сказал Абдыразак.

– Год нынче неплохой. Если не буду здесь до весны, попрошу вас обоих прислать мне мешок чомучи.

– У тебя чахотка? – удивился Абдыразак.

– Первый раз слышу!

– А зачем чомуча?

– Я не один на свете. Пусть в Ташкенте врачи разберутся, в чем сила чомучи. Возможно, ее следует культивировать.

– Вот это умно! – сказал Абдыразак, – это не песок из пустыни возить!

– Слава богу, хоть раз похвалил!

Атабаев собрал бумаги, позвал секретаря и попросил разослать их по адресам. Агалиев тяжело вздохнул. Теперь Кайгысыз свободен, можно приступить к неприятному объяснению. Он вытащил из кармана кипу писем, привезенных Давидом Захаровичем, и бросил их на стол. Его обвинили в карьеризме и взяточничестве, в грубом самоуправстве и даже в том, что он свою кибитку превратил в гнездо разврата. Атабаев бегло просмотрел, открыл свою папку. Копии этих анонимных писем, присланных из Асхабада в Совнарком, лежали на своем месте.

– Как к тебе это попало? – спросил он.

Агалиев сухо и точно, как у прокурора, рассказал всю историю с бегством Ходжакули.

Атабаев, ни разу не прервав, внимательно слушал его, поигрывая карандашом, и вдруг спросил:

– Я передал тебе привет от Николая Антоновича?

Мурад хмуро пробормотал:

– Нет, не передал. Разве может помнить о таких пустяках государственный деятель, который привык палкой наводить порядок.

– Тогда прости, пожалуйста… Николай Антонович просил передать привет.

– Спасибо, – тихо сказал Мурад.

– Он командует войсками Ферганского фронта, а Ферганская область сейчас на военном положении. Прекрасный человек, Николай Антонович!

Мурад, наконец, нашел повод уколоть Атабаева.

– Говорят: джигита – узнавай по другу. Николай Антонович мой старый друг.

– Выходит, ты неплохой джигит?

– Некоторым и молоко кажется черным.

– Ну что ж, следующий раз будем смотреть на молоко повнимательнее.

– Если чересчур внимательно, можно и в молоке увидеть кровь, – неуступчиво бормотал Агалиев.

– До сих пор я думал, что щенки, у которых на губах не обсохло молоко, не так злопамятны.

– Если ребенка погладить по голове, он может и забудет о затрещине, но взрослый человек…

– Придется снова ругать взрослого человека, раз он так болезненно переживает выговор.

– Это в вашем духе, товарищ Атабаев. Удивляюсь, что вы не последовали примеру хивинских палачей. Они избивали человека, да еще требовали «плату за топор».

Атабаев прекрасно понимал теперь, что жалобы на Агалиева были гнусной клеветой, но Ходжакули все-таки бежал и, значит, нечего ему извиняться за тот телефонный разговор и гладить по головке молодого ротозея. Абдыразак решил прекратить бесплодное препирательство и спросил:

– А я все-таки не могу разобраться в корнях басмачества. Некоторые считают, что это просто разбой, что тут нет политики.

– Эк, вызвездил! – возмутился Атабаев. – Басмачество – самое подлинное контрреволюционное движение, организованное баями и муллами под лозунгом национальной независимости и газавата. Иргаш, Мадамин и другие главари ферганских басмачей кричат, что они защищают права мусульман. На самом деле это вовсе не народное, да и не национальное движение, а неприкрытая классовая борьба.

– Как это у тебя гладко получается! – подзадорил его Абдыразак.

– Проще простого! Басмачи опасны, потому что движение возникает повсюду, не на одном месте. Опасны, потому что сознание отсталых народов шатко как ручные весы, опасно потому, что его подогревают наши зарубежные враги. Если мы не покончим с басмачеством, они будут сомневаться в наших силах. Крестьяне не очень-то верят в басмачей, но они еще зависят от баев… – Он задумался и добавил. – Есть пословица: «Кто скрывает грех, тот не исправится». Мы иногда еще допускаем ошибки, которые идут на пользу басмачам.

Вот это верно! – поддержал Абдыразак.

Атабаев сердито посмотрел на него.

– А не подскажешь ли пример?

– Разве их мало? Будет лучше, если сам назовешь.

– Ты же не даешь говорить.

– Руководителю неприлично быть таким мелочным, Кайгысыз!

– Когда мы осуществляем какое-нибудь мероприятие, например, реквизируем коней, скот, или облагаем трудовой повинностью, мы вовсе не всегда принимаем дифференцированные, то есть, в данном случае единственно верные решения. И это вызывает недовольство.

– Об этом-то я и говорю, – сказал Абдыразак.

– Если ты такой умник, почему же не поможешь?

– В этих вопросах берусь быть твоим учителем.

Мурад удивлялся смелости Абдыразака и терпению Атабаева. А тот, нисколько не обижаясь, продолжал:

– Иногда мы запросто можем хватить и через край…

– А в чем именно?

– Не открыв новую школу, закрываем старую. Или отбираем земли, данные в надел медресе. Или отстраняем от работы многих честных кази, судей…

– Добавь: под видом раскрепощения женщин открываем путь к разрушению семьи, к разврату.

– Это еще надо доказать… Но я имею в виду не темных людей в аулах – они и не могут сразу освоить новые идеи, – а именно нас, ташкентских и асхабадских руководителей, которые так торопятся слепо повторять все, что делается в других местах, скажем, в России…

– Ох, кажется, зря тебя поставили во главе правительства!

– Это почему?

– Сам признаешь свои ошибки.

– Кто скрывает свой грех, тот не исправится.

– Чем ошибаться, а потом сидеть, свесив клюв, лучше бы с самого начала пошевелить мозгами.

– Ну и упрямый же ты человек! – стукнул ладонью по столу Атабаез.

– Я тоже могу вспомнить пословицу: «Кто говорит правду – друзей не имеет». Ишь, как ты вытаращился на меня!

– Ты норовишь по-своему переиначить всё, о чем я толкую. Даже не толкую, а просто думаю вслух.

– Ладно, ладно, не буду мешать…

– А я не хочу оправдываться, но главный вред, думаю, причинили пантюркисты. Мы стараемся теперь забыть в народе их пачкотню, стараемся не задевать национальных чувств и даже пока не трогаем старые школы, – он отхлебнул холодного чая из пиалы. – Теперь, когда открылись пути из России, надо только скорее восстановить самую коренную связь людей с землей, чтобы земля прокормила людей, скорее устранить скупщиков, спекулянтов, посредников, дать земледельцам инвентарь, семена. А Красная Армия свое дело сделает…

В салон-вагоне появился секретарь и сообщил, что некий вооруженный парень по имени Чары Веллеков просит срочно его принять.

– Это комиссар из отряда Керим-хана, – пояснил Агалиев.

– Пусть войдет, – сказал Атабаев.

Он залюбовался стройным, высоким юношей в ладно сидевшей длинной кавалерийской шинели. Лицо у Веллекова было еще детское, а движения по-военному четкие. Чары остановился у двери, отдал честь и сказал:

– Прошу простить, я должен сделать донесение.

– Станьте вольно и говорите, – сказал Атабаез.

– Сегодня отряд Керим-хана быстро продзигался в пустыне. Возле плотины Люкгидже мы неожиданно столкнулись с басмачами Ходжакули-хана. Началась перестрелка. Они укрылись в лощине, мы засели в старом русле Джангутарана. Стрельба из-за укрытий затянулась. А когда стемнело, мы поняли, что Ходжакули-хан хочет уйти, и пошли в атаку. Нас встретили пулями, мы не отступили, и в конце концов басмачи бежали к низовьям Теджена. С обеих сторон есть убитые и раненые.

– Как вел себя Керим-хан и его нукеры?

– Отлично.

– Где берет Ходжакули оружие для своих нукеров?

– Говорят, что ему доставляют патроны из пустыни между Серахсом и Мервом. По частоте стрельбы видно, что о патронах они не беспокоятся. На каждую нашу пулю отвечают пятью.

– Цель вашего приезда?

– С патронами у нас плохо. А еще хуже с водой. В колодцах, правда, вода есть. Но всё равно – каждого надо обеспечить фляжкой. А главное – ждем подкрепления! Силами Тедженского отряда и нукеров Керим-хана басмачей не разгромить. Необходимы срочные меры.

Атабаев вызвал секретаря, попросил накормить Веллекова и дать ему рюмку водки. Потом он позвонил в Асхабад и Мерв, распорядился насчет патронов и фляжек. Спросил Агалиева:

– Кони готовы?

– Какие кони?

– Ты спал, что ли?

– Но куда же ехать в такой поздний час?

– Сказано было: едем на завод Узына!

– Всё-таки, лучше бы утром.

– С такой удалью мы никогда не поймаем Ходжакули-хана.

– Я немедленно отправляюсь с Чары Веллековым.

– Но ведь командую операцией я!

– Вы можете руководить отсюда.

– Ничего не выйдет. Как только покормят Веллекова, садимся на коней. Поешь и ты…

Как всегда лениво и уютно развалясь поудобнее в кресле, Абдыразак наблюдал за Кайгысызом. «Вот я себя считаю сильным и выносливым, как медведь, а этот еще крепче меня… Об отдыхе и не думает. Ну, какой смысл отправляться среди ночи за пятьдесят километров? Можно быть бесстрашным, неукротимым, но кто поручится, что в эту ночь не случится беды? Ведь басмачи не упустят Атабаева. Если только узнают – костьми лягут, а не упустят…»

Абдыразак не догадывался, что Атабаев хочет потолковать с сельчанами, узнать, как в аулах относятся к банде, где легче их накрыть.

– Ты поедешь с нами? – спросил Атабаев Абдыразака.

– Разве можно оставить вагон без охраны?

– Часовых без тебя хватит.

– Но они не смогут съесть всю чектырме.

– Скажи прямо – не хочешь.

– Конечно, лучше спать на мягкой постели, чем скакать всю ночь.

– Так и скажи: и на племя, как бугай, можешь еще сгодиться…

Атабаев безнадежно махнул рукой и ушел в свое купе. Мурад тотчас же позвонил начальнику милиции и приказал расставить охрану по пути к заводу Узына. Конечно, это была чисто формальная предосторожность. Десяток тедженских милиционеров, расставленных на десяток километров друг от друга, вряд ли могли уберечь Атабаева.

– Ты знаешь Кайгысыза лучше, чем я, – сказал Агалиев Абдыразаку. – Неужели нет никакого способа задержать его до утра?

– Не стоит стараться. Можно сломать телеграфный столб, но изменить решение Кайгысыза невозможно. Это самый выдающийся в мире упрямец.

– Кто это упрямец? – спросил, заглянув в салон, уже готовый к поездке Атабаев.

– Кто же, если не ты.

– Ты, кажется, мной недоволен?

– Ай, все равно тебя не переспоришь!

– Ну, и ладно. До свидания.

Когда они тронулись в путь, и под подковами коней зазвенели рельсы, звезды Улькера стояли в самом зените.

Светлый путь в темной ночи

Ночь выдалась звездная, безлунная. Казалось, над землей раскинули огромный шатер и сквозь дырки в его куполе просвечивали крупные звезды. Еле угадывалась пыльная дорога, низенький кустик чудился кибиткой. Тишина, словно стеной, окружила степь и лишь изредка, будто раскалывая ее, доносился вой шакалов. А топот конских копыт обгонял тишину и от храпа коней рассыпались версты.

Агалиев ехал, напряженный, как взведенный курок… В любую минуту из-за любого бугра мог раздастся выстрел, на любой переправе у реки трех всадников могут окружить басмачи. В кармане у Мурада партбилет, но не найдя новых слов, он пробормотал по старинке: «Да хранит аллах!»

А предмет его тревоги – Атабаев беспечно пришпорил коня и скоро нагнал скакавшего впереди Веллекова.

Конь Чары Веллекова рыжий, как пламя, и страшно горячий, как огонь, видно, принадлежал раньше предводителю басмаческого отряда и не привык никого пропускать впереди себя. Если к нему приближались сзади, он бил копытами, если обгоняли – кусал. Не был он похож на тедженских коней. Должно быть старые басмачи пригнали его из Ахала. Сейчас он был очень недоволен, что Атабаев едет рядом с Чары, – косил глазом, показывая ярко-голубые белки, круто выгибал шею, жевал удила. Кайгысызу понравилась его стать.

– Хорош! – сказал он, – говорят, ты отбил его сегодня утром?

– Слушай, – засмеялся Кайгысыз, – а ты какие-нибудь другие слова знаешь?

– Да, товарищ Атабаев.

– Зови меня просто Кайгысыз.

Веллеков совсем оробел. Называть председателя Совнаркома по имени! Но он собрался с духом и сказал:

– Если бы я прожил столько, сколько вы, и пережил хотя бы десятую долю того, что вы, может, я бы и держался посвободнее.

– Понятно, – сказал Кайгысыз. – Ты хорошо знаешь Керим-хана?

– Нет. Не очень… Встречались раньше.

– А сейчас как?

– Повстречался с ним три дня назад.

– И какое впечатление?

– Настоящий хан. Но не из таких, как Каушут-хан дот ради пользы народа не жалел себя и обходился сухим хлебом, а этот ради собственной выгоды не пожалеет и тысячи нукеров. Не верю, что он когда-нибудь станет советским человеком. – Значит, зря тебя послали в его отряд?

– Не думаю. Пока что Керим-хан полезен. Если ему польстить, – жизни не пожалеет. Но ведь это только тщеславие. Человек-то безыдейный. Завтра прислушается к словам врага и в одну ночь смоется вместе со всеми своими нукерами и родичами. Как говорится: «Самый тяжелый груз – тесемки». Когда погрузит на ишаков свои кибитки, то ему больше и жалеть нечего. Думаете, он знает, что такое родина?

Атабаев был совершенно согласен с такой оценкой Керим-хана.

– Ты кого-нибудь знаешь на заводе Узына? – спросил он, помолчав.

– Никого.

– Как же так?

– Пока что ничего не видел, кроме школьного двора да окраинных кибиток.

– Я спрашиваю, потому что надеюсь поговорить с людьми и узнать, из какого источника пьет воду Ходжа-кули-хан…

– Сейчас не летняя пора, воды хватает всюду.

– Ты не понял меня. Я хотел сказать, что мы могли бы выяснить, откуда Ходжакули получает поддержку и где легче его захватить.

По обеим сторонам дороги начались густые заросли колючки. Вдруг из-под ног рыжего скакуна с шумом выпорхнул фазан. Пугливый конь рванулся, Чары съехал набок, а Мурад, которому показалось, что из кустарника выстрелили, подскакал к Атабаеву.

– Как настроение? – улыбаясь, спросил Кайгысыз.

– В общем-то неплохое…

– Устал?

– Не то, что устал, только… Тут вправо, всего в одной версте, есть аул.

– Надо проехать мимо?

– Наоборот. Заедем, попьем чаю, а там и рассвет.

– Ты хочешь чайку попить?

– Не то, чтобы очень…

– Тогда попьем на заводе.

Не дождавшись желанного ответа, Агалиев и сам на заметил, как натянул поводья коня.

Теперь всадники ехали молча, позевывали, да и кони устали. Цокот копыт в тишине раздавался реже и отчетливее. Звездная плеяда уже склонилась к горизонту, а над ней вставала яркая звезда Ялдырак. Утих и вой шакалов.

Когда подъехали к заводу и слезли с коней, стало светать, воздух будто налился молоком. Запели маленькие птахи. Из черных кибиток поднимался дым, пахнущий горелой кошмой.

Заводом называлась старая мельница. Когда-то ее хозяином был русский кулак, мужик огромного роста, поэтому-то мельницу и назвали «Завут Узын», – то-есть завод длинного. Узын разбогател в считанные годы, брал за помол сколько вздумается. У крестьян не было верблюдов, чтобы возить муку за пятьдесят верст в города После революции Длинный забрал все свое добро и дал стрекача – только его и видели. Аул остался.

Хутор, как хутор, – он мало чем отличался от многих аулов Тедженского уезда. Кибитки стояли в ряд, около одних – шалаши, возле других – широкие дощатые лежанки, теляры. И не было ни одной, о которой стоило сказать: вот такую бы мне. И ни одного деревца. Только четыре чахлых вербы у запруды виднелись издалека. Поля перекопаны арыками, за полями – гвысокие волны надвигающихся барханов. Возле колодцев мужчины в рваных халатах поили лошадей, толпились женщины с кувшинами и выдолбленными тыквами за плечами.

Атабаев со своими спутниками расположился в брошенном доме Узына. Долгий путь, казалось, совсем не утомил его.

– Вы отдохните, – сказал он Веллекову и Мураду, – а я пойду осмотрюсь вокруг..

Следовать за ним, если он не приглашал, было нельзя. Агалиев подмигнул милиционеру, но Кайгысыз знаком остановил его.

Возле кибитки, стоявшей в стороне, бродил старичок. Кайгысыз направился прямо к нему. Старик заметил его издали и, заслонившись ладонью от солнца, удивленно приглядывался к нему. Выслушав приветствие Кайгысыза и так и не решив своих сомнений, он сказал:

– Добро пожаловать! Кем ты приходишься Узыну?

– Никем, – улыбнулся Атабаев, поняв причину его недоумения. – Не веришь?

– По правде говоря – не верю.

– Но ведь я говорю по-туркменски.

– По-туркменски знал и Узын, да еще лопотал побыстрее тебя. А, может, ты мастер и приехал заново наладить мельницу?

– К сожалению, не мастер.

– Так кто же?

– Безработный бродяга.

– Непохоже.

– Почему так думаешь?

– Очень у тебя настороженный вид.

– Чего же мне бояться?

– Все знают, что когда Ходжакули встречает советского служащего, он приказывает изрубить его на куски,

– Но ведь Ходжакули нету поблизости.

– А джигиты? Вон тот ряд кибиток, – старик показал пальцем, – туда тебе ходить не надо. Когда я вышел на рассвете совершить омовение и намаз, сам видел, как пять всадников поскакали краем аула. Жаль мне тебя. Будешь здесь бродить – не сдобровать!

– Ты так думаешь?..

– А чего ты задираешь нос? И как тебя зовут?

– Кайгысыз.

– Кай-гы-сыз! Тот самый Кайгысыз Атабай? Это правда?

– Зачем я буду тебя обманывать?

– Ну, тогда дай руку, – и схватив руку Атабаева своими двумя, старик принялся просить прощения. – Знаешь – не узнав, не окажут почета. Не сердись на меня.

– Как тебя зовут, ага?

– Мое имя – Гутли. Да иногда еще говорят Гутли-мираб. Ну, пошли в дом.

Атабаев вошел в кибитку вслед за стариком. С утра было прохладно и в очаге горел огонь, кипел чугунный чайник. Сухие дрова весело потрескивали, горели без дыма, но от многолетней копоти весь переплет кибитки был черен. Даже красивые узорные торбочки для ложек из-за копоти казались сделанными из ржавого железа. Около одной стенки стояли два мешка муки, около другой – обитый порыжевшей жестью сундук, на нем три одеяла. На полу – старая кошма с разлохматившейся, как у овчарки, шерстью.

Гутли-мираб предложил Атабаеву место у очага.

Кайгысызу было нелегко усесться на полу, поджав под себя ноги, потому что был он в узких брюках и сапогах. Прилечь он постеснялся. Пожалуй, Гутли-мираб начнет трунить над ним, скажет, что верблюд умеет подобрать под себя даже четыре ноги.

– Вот подушка, приляг, – догадался предложить хозяин, – а то в этой одежде, будто приклеенной к телу, не посидишь, не отдохнешь…

Хорошо замешенный чурек, выпеченный в тамдыре, показался очень вкусным. После долгой ночной скачки приятно было пить горячий чай. За чаем Кайгысыз навел разговор на банду Ходжакули.

– Яблочко от яблони недалеко катится. Отец Ходжакули-хана был в доле с Узыном, получал прибыли от завода. Люди вопили от грабежа. Но сын оказался еще хуже самого Ниязкули, – сказал старик.

– А многие в ауле поддерживают Ходжакули?

– Э, брат, вода найдет низину, а подлец – подлеца. Ходжакули-хана поддерживают баи, те, кто получили затрещины от Советской власти, да проходимцы, которые не нашли себе места у семи дверей, да еще совсем темные люди. На кого собаке крикнут: «Ату его! Ату!» – на того и кинется со слюной у губ. Если с такими людьми поговорить толково, они не то, что бросят Ходжакули, а еще веревку накинут ему на шею и приведут на аркане. Этих парней не приучали с детства к подлостям и грабежам!

Совет Гутли-мираба пришелся по вкусу Атабаеву, только уже не хватало времени последовать ему, Кайгысыз хотел выяснить у Гу тли еще один неясный вопрос.

Он начал издалека.

– Гутли-ага, ты пробовал в жизни и горькое и сладкое, ты постиг и простоту и хитрость человеческую, может, хоть ты объяснишь мне, как удается Ходжакули-хану ради своей выгоды поднимать на преступления людей? Неужели он надеется с помощью сотни паршивых нукеров опрокинуть власть?

– Я же сказал, что он бешеный, – развел руками Гутли.

Разговор как будто исчерпался. Но вдруг, оглянувшись по сторонам, старик наклонился к Атабаеву и зашептал в самое ухо:

– Ведь Ходжакули работал в жандармах. Это все знают. Но не всем известно, что он служил и инглизам…

– Интервентам?

– Я не знаю никаких «тербендов», но могу сказать, что незваным гостям он лизал зад. Однажды я остался на ночь в Теджене у соседей Ниязкули… Да, как зовут того шпиона-инглиза – Тыгы-Джинс?

– Тиг Джонс?

– Этот самый Тыгы-Джинс пришел среди ночи и остановился у Ниязкулиевых. Проводником у него был черномордый Елли-йидам. Разговора я сам не слышал, но люди, у которых я гостил, – они возят Ниязкулиевым дрова и выгребают золу, – слышали, как Ходжакули говорил: «Эзиз-хану остались считанные дни. Ханом в Теджене буду я». И верно, через несколько дней сипаи схватили Эзиз-хана и расстреляли. На счастье и инглизы смазали пятки. А то бы Ходжакули непременно стал ханом. Он и до сих пор связан с Тыгы-Джинсом,

– Почему ты думаешь?

– Когда Ходжакули-хан собирался бежать из Теджена, я видел в их доме этого мерзкого Елли-йидама.

– Значит, Ходжакули мечтает стать тедженским ханом… – задумчиво повторил Атабаев.

– Не только тедженским. Он теперь говорит: «Заставлю всех туркмен смотреть мне в рот. Построю в Туране могучее нерушимое мусульманское государство».

– Эк, куда хватил… необлизанный матерью!

– Кажется, он доволен теми, кто стоит у него за спиной. Я только одному удивляюсь…

– Только одному? – переспросил Кайгысыз, который сам не мог наудивляться рассказам Гутли-мираба.

– Почему вы не прикончите его отца, да и всю семью?

– Но ведь семья не виновата!

– Доведись мне дело решать, пока не поймали сына, я бы поставил к стенке отца.

– Запомни, Гутли-ага: отец не отвечает за сына, сын за отца. Да если мы и уничтожили бы всю семью Ходжакули, сам-то он будет действовать по-прежнему.

– Не думаю, чтоб он стал так бахвалиться, если бы вы приняли решительные меры.

– Посмотрим, сколько дней он еще будет бахвалиться, – пробормотал Кайгысыз.

Гутли-мираб взял его за руку, пристально посмотрел в глаза.

– Кайгысыз, а не приехал ли ты из-за Ходжакули-хана?

– Я тут проездом. Но так как задержался в Теджене, то конечно, заодно хочу и это дело выяснить.

– Эх, если бы вы прикончили эту банду! Люди от вас этого ждут.

Атабаев был очень доволен утром, проведенным на заводе Узына. Он мог бы целый день просидеть с Гутли-мирабом. Такие беседы заставляли его надолго задумываться. Пожалуй, только они и усмиряли его пылкий партизанский темперамент. Абдыразак всегда подшучивал: «Ты, кажется, состарился в молодости. Увидишь старика– не надо тебе ни девушек, ни молодух!»