Текст книги "Чудом рожденный"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Восемь всадников встретились

Точно начиненный порохом бикфордов шнур, протянутый по пескам Каракумов, Закаспийская железная дорога искрила скоротечными боями на всем ее протяжении. На каждой глухой станции, на каждом пустынно-мертвом разъезде красные отряды, тесня противника, навязывали ему бои и гнали искру сражений на запад.

Разношерстным сбродом переполнялись на короткое время станционные хибары, врытые в землю теплушки, прокуренные вонючие «дежурки» перед тем, как сразу же опустеть при первых дальних раскатах канонады. Деникинские офицеры. Английские сипаи. Конники Эзиз-хана… Небритые полковники в зале ожидания дули по ночам французские коньяки, а потом, как по команде, наспех и в который раз начинали укладывать свои чемоданы.

– Ох, как устали мы, и ветер нас гонит по степи, точно перекати-поле! И как неутомима эта голодная и озлобленная чернь!

Туркменским всадникам уже не доверяли ни англичане, ни русские. В начале марта по приказу английского командующего был схвачен Эзиз-хан. Белопогонный следователь ночью бил его кулаком в грудь:

– Наёмный раб! Собака!

Позже его расстреляли и бросили в кустах.

А на рассвете конный отряд Кизыл-хана, первого помощника Эзиза, поднялся и, отстреливаясь, ушел в пустыню.

– Переждем в камышовых зарослях поблизости от Теджена. Подкормим коней, отдохнем. А там пошлем грамоту красным. За них – народ., – так, борясь с дремотой, качаясь в седле, говорил Кизыл-хан своим нукерам.

Седой молла ему поддакивал:

– С инглизами пора кончать! Пусть убираются… Они сейчас, как злые и умные муравьи… чтобы зерна не прорастали в земле, перекусывают их пополам.

Прошло еще два месяца.

…В жаркий майский полдень в степи на голом, побелевшем от соли такыре четыре всадника повстречали четырех всадников – восемь джигитов одновременно в тревоге натянули поводья.

Молодой Мурад Агалиев зимой бежал из Асхабадской тюрьмы, несколько месяцев скрывался в окрестностях Теджена, а теперь вез в штаб красного отряда мирное послание от Кизыл-хана. С ним скакали два кизыл-ханских адъютанта и знающий тропы проводник из чабанов.

Кто же повстречался им в барханах? Друг или враг? Может, беглые из деникинской орды? Дезертиры уходят в пески, грабят и убивают мирных жителей. Мурад Агалиев поудобнее положил ствол маузера на луку седла, а его спутники скинули со спины винтовки.

– А ведь это Джепбар-Хораз, – вглядевшись, сказал Мурад.

Всадники сблизились на расстояние голоса.

– Эй, Мурад, куда держишь путь в такую жару?

Если бы Агалиев встретился Джепбару один, – он знал, что этот белый прихвостень, английский пес и царский доносчик со своими бандитами пригвоздил бы его к земле и, не обернувшись, поехал своим путем. Но. тут были равные силы. Куда он едет? К белым, конечно… Мутные глаза Джепбара смеялись, хриплый голос звучал как можно беспечнее.

Мурад ответил напрямик, даже с некоторым вызовом:

– Мы едем в Мерв!

– Знаю, знаю… Умно поступаете.

– А вы куда?

Джепбар почесал против шерсти свою сивую бороду, гнусно рассмеялся.

– Эй, пропади пропадом вся эта заваруха! Ты ведь знаешь: я скот пригоняю нашим храбрым нукерам из королевского войска. Вот мучаюсь: пока они не унесут ноги в Персию, получить бы с них что причитается.

Муред нагло оскалился белозубой улыбкой:

– Может, и к Тигу Джонсу помчишься за тем, что тебе причитается?

– У тебя, хан мой, еш, е на губах молоко не обсохло! – выпучив желтые бельмы, озверело заорал Джепбар-Хораз. – Не рано ли распустил язык!

– Не обижайся, Джепбар-ага, скажу тебе всю правду! – Мурад Агалиев пришпорип коня, и тот затоптался, взрывая копытами песок. – Тебе все едино: скоро бородой в песок уткнешься, так лучше стреляй первый!.. Встретились в диком поле – стреляй же!

И спутники Агалиева, клацнув затворами, дослали патроны.

– Молодец! – крикнул Джепбар. – Но сколько бы ни ссорились джигиты, есть у них немало других врагов в этой драке!.. Зачем зря тратить патроны?

– Пошутил!.. А пока я не забыл – большой тебе привет, Джепбар-ага, от Мурук-хана!

Только двое – Мурад и Джепбар – могли сейчас оценить заключенную в этих словах злую издевку: Мурад Агалиев дал понять Джепбару, что он знает, кто подослал доносчиков Мурук-хана, чтобы усадить Мурада в тюрьму.

– Где ты встретил этого негодяя? – невозмутимо отозвался Джепбар.

– Там же, куда ты меня запрятал! Он много о тебе рассказал! Вы ведь одинаковы…

– Святой будет тот, кто его прикончит!

– А кем называть того, кто тебя прикончит, старый пес!

– Как ты себя ведешь, Мурад-джан! Даже не даешь старшему брату почесаться!

– Я пошутил, Джепбар-ага!

– Хороши шутки…

– Приеду в Мерв, спросит о тебе Кайгысыз Агабаев… как прикажешь ответить?

– Скажи, что считаю его пророком!.. Скоро я сам вернусь в Мерв и, если будет возможность, стану лобызать его ступни, не будет такой возможности – тогда следы его ног на земле поцелую!

Мурад только покачал головой: какую нечисть носит пустыня!

– Эй, джигиты! – кричал между тем Джепбар, посылая вперед своего коня. – Да не оставит вас аллах в пути!

– Давай-давай! – крикнул по-русски Агалиев и выругался; и потом еще по-туркменски добавил, – передай своим господам, что мы держим путь к коммунистам!..

Но уже высокие папахи тех, четверых, скрывались за гребнем бархана.

Солнце не закрыть полой халата

– Я тебя тоже могу порадовать, Мурад, – складывая послание Кизыл-хана, сказал председатель Закаспийского Реввоенсовета, – вчера взяли Байрам-Али. Крепкий орешек!

– Значит, возьмем и Асхабад? – спросил Агалиев.

– Теперь не за горами. Подумай только! Победили разутые, раздетые, голодные люди. Как это случилось?

– Вот этого я и до сих пор не могу понять! – оживился Мурад. – Но, как известно, факты упрямая вещь… Солнце не закрыть полой самого большого халата.

Прорвавшись сквозь толпу солдат в здание Реввоенсовета, Мурад Агалиев сидел сейчас в глубоком кресле с ободранной плюшевой обивкой и, отдыхая после трудного конного перехода в песках, несколько расслабленно улыбался, Факты – упрямая вещь: вот перед ним друг-приятель, давно ли вместе кетменем орудовали на хлопковых полях под Тедженом, и ведь погодки, сверстники! – а кто теперь этот человек волею народной резолюции? Николай Антонович – председатель Реввоенсовета фронта! Факты – упрямая вещь…

– Победили, – повторил Паскуцкий. – Я тоже многого не мог понять, но оборона Кушки, когда там принял командование старый генерал Востросаблин! Ты понимаешь, – старый царский генерал, бесконечно преданный своему гарнизону, вместе с горсткой осажденных красногвардейцев защищал советскую крепость! Но не это главное. По-настоящему я понял, что такое великая сила, когда маленький рабочий городок Чарджуй стал преградой на пути беляков. Я еще никакой военный, но знаю одно, что моральный фактор в армии – это больше половины дела!

Николай Антонович разволновался от встречи с земляком, вышел из-за стола, постояв у окна и поглядев на мутный желтый Мургаб, резко повернулся к Агалиеву.

– Хватит о высоких материях! Просто, когда вспоминаю мост Аму-Дарьи и голодных путейцев с пулеметами – горло перехватывает… Это позади. А теперь мы все при деле. Я оказался военной косточкой, ты выполняешь дипломатические поручения, доставил послание… Можно считать_; первый туркмен-дипломат!

– Дел хватает, – отозвался Агалиев.

– Да, дел выше головы. Людей маловато для этих дел. Кстати, ты помнишь Кайгысыза Атабаева?

– Вместе работали здесь в Продовольственном комитете.

– Недавно его прикомандировали к нам в политотдел. Для работы в войсках с мусульманами. Настоящий туркмен – простой и твердый, немногословный… Письмо Кизыл-хана – это ведь тоже работа наших политотдельцев, таких, как Атабаев. Это они без отдыха разъясняют дехканам преимущество нового строя, они воспитывают у бойцов братское отношение к местному населению. Такие люди, как Константин Сергеевич…

– Кто это – Константин Сергеевич?

– Так мы зовем Кайгысыза. Я говорю, что такие люди удивляют своим бескорыстием. Он поглощен! Ему все интересно! Объяснит солдату-мусульманину; дескать, «бог-то бог, да и сам не будь плох…» Расскажет про все увлекательно и тактично, и глядишь – коран подмочен?

В другой раз он дехканину поможет хлопок прополоть, тот потом говорит: «Аллах привел к нам красных! Спасибо ему». Сделает доклад – враз видно, что и книжки успевает читать! А как метко бьет из винтовки!

– Может, белые бросают город за городом, спасаются от Кайгысыза? – засмеялся Мурад.

– Есть люди, о которых неуместно говорить шутливо, – сказал Паскуцкий, и тут же улыбнулся.

Мурад Агалиев был упрям, никто не мог заставить его петь на свой лад, если он хотел петь по-своему.

– А должность, пожалуй, портит, – сказал он.

– Не пойму, о чем ты?

– Прежний Коля Паскуцкий любого, самого маленького человека из народа ставил выше себя. Теперешний Николай Антонович поучает меня, как мулла.

Паскуцкий подошел к Мураду, обнял его.

– Неужели не понимаешь: нельзя хвалить человека в глаза. А то я вознес бы тебя до небес,

– С такой высоты опасно падать.

Оба рассмеялись и принялись вспоминать дни юности на берегах Теджена.

…Им было лет по двадцать, не больше, когда Паскуцкий приехал в Теджен. Чуть выше города по течению реки были хлопковые плантации. Хозяева богатых полей поручили молодому землемеру Коле Паскуцкому насосную установку, которая поднимала воду на залежные земли. Крестьяне называли несложное сооружение «завуд», то есть завод. Летом, когда река становилась узенькой, как нитка, «завуд» вытягивал из нее всё, не оставляя тем несчастным беднякам, кто жил ниже по течению, даже питьевой воды.

Отец Мурада, – звали его Агали, откуда и пошла фамилия, – брался работать за половину урожая на полях некоего Миносяна, хитрого и жадного кулака. Ко времени расплаты несчастному Агали доставалась едва ли пятая часть урожая, – остальное уходило в начет за семена, за штрафы, за налоги. Кибиточная подать – четыре рубля, а земский сбор – еще два рубля, а еще – на содержание администрации, а еще – на исправление дорог и за школу, а еще – поземельный налог, а еще – натуральные повинности… наряд на мосты и дороги, на борьбу с саранчой, на ремонт оросительного канала. А еще – жалованье арык-сакалам и мирабам. А еще – базарный сбор. А еще – сбор с караванов… Нищета и бесправие народа потрясли молодого землемера, приехавшего сюда прямо со студенческой скамьи, из России. Он с молодой запальчивостью стал защищать права дехкан перед хозяевами, помог Агали упорядочить его расчет с Миносяном. Тогда-то они и познакомились – аульный парень Мурад и русский юноша – землемер. В ауле полюбили Колю Паскуцкого, звали его ласково– «рваный инджинар», у него, действительно, был шрам на губе.

Много ли времени прошло с той поры?

В первый же год мировой войны Колю мобилизовали. Не то солдат, не то рабочий, он тянул лямку на прифронтовой железной дороге, с голодухи болел. В окопах встретил февральскую революцию, и в первые же дни был избран солдатами за умные речи в ротный комитет. Он был уже депутатом солдатского совета армии, когда по физической непригодности был демобилизован.

И потянуло его, как ни странно, в далекий Теджен. Там к осени 1917 года как-то само собой стал он председателем городского Совета. Как всегда он думал – людей нет, вот его и тянут, и тянут. А он все еще, смешно сказать, – беспартийный! Только весной 1918 года, приехав на пятый съезд Советов Туркестана из маленького грустного городка Теджена, он был принят в партию, – да и то поначалу во фракцию левых эсеров, потому что там не спросили членского билета. А в июле, появившись на денек в Асхабаде, – он попал в огневое кольцо белогвардейского мятежа. Неузнанный, по чужому документу, пробрался в родной Теджен, но и туда опоздал – его обогнали белые эшелоны. Председатель городского Совета, он только и успел взять из здания совета десяток винтовок, а потом укрылся в ауле, в доме Агали, – на земле кулака Миносяна. Целый месяц прожил среди крестьян – старая память о нем жила в народе, его по-прежнему любили, а теперь и почитали, как новую народную власть. В августе Паскуцкий вернулся в город на свой высокий пост. А в октябре его ввели в Военнополитический штаб Закаспийского фронта…

…Вон куда рванул! Смотришь на него – и узнаешь и не узнаешь. Кажется, не так давно расстались, а на лбу у комиссара появились морщинки, и взгляд тяжелый. Видно, велика ответственность на таком посту. Худой стал. Похоже, что его намазать салом – не пристанет. Впрочем, никогда он не был толстым. Ни юношей, когда помогал крестьянам на поливе, ни в голодовку семнадцатого года, когда раздавал другим свой паек. Жил человек для народа и теперь так же живет, как бы высоко не занесла его судьба. Ну вот и морщины на лбу разгладились. Читает письмо – радуется…

Память учит

Только поздно вечером Агалиев постучался в знакомую калитку на глухой окраине города. Знакомое ворчанье дряхлого пса в глубине дворика. Журчанье поливной воды в канавке… Как здесь все по-мирному хорошо.

Абдыразак зажег светильник, на минут/ потянуло чадом кунжутного масла.

– Ну, садись поудобнее, путник о шести ногах. Где коня оставил? Рад, что вижу тебя живого…

Мурад молча умывался. Неторопливо растирал мохнатым полотенцем сильные плечи, крутой затылок, твердые хрящеватые уши. Приятно почувствовать себя молодым и усталым. Приятно сбросить сапоги на пороге, упасть на бархатисто-красный ковер, закинуть руки за голову и слушать ворчливую речь отшельника-философа, за каждым его словом чувствовалась радость, что вернулся дорогой человек – живой, невредимый.

– Ты думал, что Тиг Джонс приторочил меня к седлу и увел в Индию?

– Хораз распространял слух еще страшнее…

– Хораз… И вправду, есть что-то в нем от глупого рыжего петуха… Но разве не знаешь, что лиса хитрее петуха?

– Поздравляю, если так…

– Спасибо. А ты как живешь?

– Как нищий в дупле старой чинары. Помнишь, жил такой в Ташкенте?

– Откуда мне помнить. Я родился в октябре семнадцатого года.

– Ишь, какой молодой. А уже столько нагрешил…

И Абдыразак стал рассказывать, как, уходя из Мерва, белогвардейцы убили в мечети трех священнослужителей, и сами же пустили слух среди мусульман, что это сделали большевики.

– И помогла им эта злая басня?

– Нисколько! Когда ваши вступили в город, правоверные читали намаз в дверях мечети, благодарили аллаха за избавление от зла и напастей.

– В чем же причина таких перемен?

– Великая сила сравнения. Да и формы агитации изменились. Читал сегодняшний приказ Реввоенсовета?

– Нет еще, а в чем дело?

Абдыразак вынул из ковровой торбочки, висевшей на стене, бережно сложенный лист бумаги. Приказ, отпечатанный в типографии, был, видимо, расклеен на стенах, потому что оборотная сторона бумаги хранила следы клейстера. Мурад даже повеселел, представив себе, как мусульманский философ, озираясь, осторожно срывает со стены приказ Реввоенсовета.

– Слушай внимательно! – говорил Абдыразак, надевая очки. – «Товарищи! Освобождая сегодня земли, которые были захвачены врагом, мы освобождаем народ, мучившийся под гнетом капитализма. Мы выполняем священный долг справедливости. Это обязывает нас к отзывчивости и человечности. Реввоенсовет фронта призывает товарищей красноармейцев быть в братских отношениях с местным населением…»

– Будешь хранить как талисман? – с улыбкой спросил Агалиев.

– Я запомнил, как сказал когда-то Кайгысыз: «Память учит». Вот и буду хранить. Не отказываюсь учиться до гробовой доски.

– И сколько у тебя таких учебников?

– Накапливается понемногу… Ты помнишь ночь, когда вы ко мне пришли спасаться, ты и Кайгысыз? Это было двадцать первого июня. В эту ночь Полторацкий писал свое предсмертное письмо. Оно потом ходило в списках.

Абдыразак вытащил из той же торбочки листок, исписанный чернильным карандашом, как видно под копирку.

– Не читай, не надо, – тихо сказал Мурад. – Это письмо я выучил наизусть. Оно меня сделало коммунистом. А ты, я вижу, тоже пересматриваешь свои позиции. Что-то не слышу ничего о пророке под покрывалом…

– Кое-что пересмотрел. А главным образом насмотрелся. На белых! И теперь не хочу оставаться в стороне. Я слышал, что формируется новый Горисполком, а введут в него старых чиновников. Если так – вы совершите большую ошибку. Людям прошлого нет дела до народа. Чего можно от них ждать? Произвола, лихоимства, обмана… Нужны другие люди! Люди с совестью, воспитанные по-большевистски!

– Ого! Ты далеко шагнул! – Агалиев пристально посмотрел на Абдыразака. – А знаешь ли ты, затворник, таких людей?

– Ты еще сомневаешься?

– А почему бы и нет?

– Есть такой человек. Его знают и помнят все честные мусульмане, не только я.

– Назови.

– Кайгысыз Атабаев.

* * *

Когда спустя несколько дней солдата-политотдельца Кайгысыза Атабаева, действительно назначили на высокий пост заместителя председателя Мервского исполкома, Мураду Агалиеву казалось, что он уже давно слышал об этом…

Выборы в Конгуре

Уходя, белые разрушили железную дорогу. Наступление Красной Армии на Теджен затянулось. Но крепкий кулак вобьет в землю и шерстяной кол, и белогвардейцы не смогли задержаться ни в Теджене, ни в Каахка.

Тяжело приходилось в ту пору народу. Позади неурожай семнадцатого года, много месяцев тянется гражданская война, царит голод и разруха. Бязи, которую ткали в Ташаузской и Хивинской стороне, не хватало, даже чтобы прикрыть грешные места на исхудалых телах…

Когда терпит бедствия народ – бедствует и армия. От Чарджоу до Байрам-Али бойцы дрожали над каждой каплей воды, а одежда их не была похожа на ту, какая видела мыло и воду. Грязные, задубевшие от пота, латка на латке – гимнастерки, худые сапоги, в солдатских котелках не увидишь звездочки жира. Удивительно, что эти черные от солнца, тощие от голода люди не только сражались, но побеждали свирепого, хорошо вооруженного врага. Как говорит Махтум-Кули: «Если у мужчины есть сердце, для него нет преград». Преодолевать все пределы, побеждать все препятствия бойцам помогала ясная цель.

Исход гражданской войны зависел от помощи народа. Потому-то командование Красной Армии оставило для руководства Мервским уездом самых энергичных и способных людей.

Сейчас для фронта важнее всего продовольствие, а прежде чем сбросить врага в Каспий, красноармейцам надо пройти много бескрайних и безводных пустынь. Армии нужны верблюды и кони. Заводов, которые подобно пиалам и. чайникам, выпускали бы верблюдов и коней, не существовало. Живность надо было собирать в кочевых аулах. Председатель уездного комитета Алесковский – опытный партийный работник, хорошо знал рабочих, но аула Алесковский не знал. А предстояло сплотить силы деревни и города, довести до сознания самого отсталого крестьянина идеи партии. Новое растет на развалинах старого. Иначе говоря, нужно было вытравить в умах ячменную полову и вырастить на ее месте золотую пшеницу. Это и должен был сделать уездный исполком.

Алесковский был под стать своему заместителю Атабаеву, – плечистый, высокий, только волосы его не блестели, как вороново крыло, а уже отливали серебром. В народе его звали «белоголовым». Он всегда был готов ринуться в любое дело и довести его до конца, но когда речь заходила о деревне – сникал. Однажды он сказал Атабаеву:

– Наш город по сравнению с уездом – стебель, на котором висит дыня. Если сравнить, что я знаю о деревне и обо всем уезде, с тем, что знаешь ты, окажется, что знание мое уступает твоему… Поэтому помни: я опираюсь на твой опыт, на твои знания. Со мной и без меня действуй смело и решительно. – Он помолчал, а потом без всякой восточной цветистости, очень по-русски добавил: – А если что не так, наломаешь дров, то вместе будем ответ держать.

Прежний опыт Атабаеза, когда он работал в продовольственных комитетах, быстро оценили в исполкоме. Он не успел и оглянуться, как на его плечи легло снабжение армии продовольствием. В этом деле без помощи деревни не обойтись, и стало ясно, что пришла пора создавать сельсоветы. Выборы не всегда проходили гладко. Племенные и родовые распри в эти годы достигли предела. Даже при выборах арчина[1]1
  Арчин – старшина.


[Закрыть] шли отчаянные споры и междоусобицы, а когда доходило дело до сельских советов, местные баи и главы родов и вовсе сшибались лбами. Каждому хотелось поставить на высокий пост своего человека. Народ безмолвствовал. В деревнях не знали разницы между арчином и советом, партийных ячеек еще не было, и сами арчины, которые к тому же были и главами родов, старались назначать председателем.

Кое-где выборы проходили бурно, кое-где стоило только сказать: «Ай, сам Кайгысыз Атабай предложил нам председателя!» – и люди успокаивались, будто на них брызнули свежей водой.

В Конгуре выборы срывались дважды. Атабаев считал, что поговорка – «если спорит Конгур, да поможет тебе аллах» – придумана не зря. В третий раз на выборы в Конгур отправились Алесковский, Атабаев и один из городских рабочих.

Конгурцы собрались на сельской площади и уселись, будто пришли на празднество. В живописном беспорядке сборища опытный глаз Атабаева уловил, что сход разделился на две группы. Не широкий, но достаточно заметный просвет делил толпу пополам. Догадаться об этом можно было еще и потому, как расположились закутанные до глаз, похожие на сахарные головы, фигуры женщин. Они устроились поодаль от мужчин, с двух противоположных сторон. Баи и главы родов согнали на площадь даже молодых женщин и девушек. И весь этот народ пришел не для того, чтобы ратовать за свои права, а только, чтобы его пересчитали, как пересчитывают головы в стаде. Атабаев понимал, что каждый род хочет сделать председателем своего человека. Оценил положение и Алесковский.

– Ты будешь вести собрание, – сказал он Атабаеву.

– С условием, что не будете мне мешать.

Как принято, на площадь вынесли стол, покрытый кумачом, и несколько стульев. Атабаев подошел к собравшемся и крикнул:

– А ну, люди, собирайтесь вместе!

Никто не шевельнулся.

– Плохо дело, – шепнул Алесковский.

– А что бы нам тут делать, если бы было хорошо?

– Может, пока мы еще не растеряли свой авторитет, уедем обратно, хорошенько подготовимся, а уж потом проведем выборы?

– Недокошенное сено гниет под снегом.

– Ну, смотри…

Атабаев повернулся направо и спросил:

– Кто у вас тут за главного?

– Я! – отозвался налитый, как клоп, кровью толстяк с редкой черной бороденкой.

Он проворно вскочил, но даже стоявшим вдалеке было слышно, что он задыхается под тяжестью своего веса.

– Если так, иди сюда!

Толстяк подошел неторопливо и остановился перед Атабаевым.

– Как тебя зовут?

– Алламурад.

Чувствовалось, что он напуган видом трех здоровенных горожан, и его голос прозвучал слабо.

– Так вот, Алламурад, тебе подчиняется твой род или у вас есть другой старейшина?

Почуяв в вопросе какой-то подвох, Алламурад засуетился.

– Как сказать? Род наш очень дружный, есть у нас и старейшина – Омар-ага.

– Ну-ка, позови его.

К Атабаеву подошел старичок с запавшими черными глазками, глубокие морщины испещрили его маленькое личико. Он поздоровался с приезжими и стал рядом с Алламурадом.

Повернувшись к другой группе, Атабаев спросил:

– А у вас кто предводитель?

Крепкий седой человек с крупным носом, в тельпеке, надетом чуть набекрень, быстро поднялся на ноги и по Знаку Атабаева подошел к нему.

– Как зовут?

– Мое имя – Нарли.

– Сам отвечаешь за своих или еще кого позовешь?

– Что за нелепый вопрос? – удивился старик.

По тому, как он раскачивался с носков на пятки, смотрел в упор на Атабаева, было видно, что он очень самоуверен и думает, что наглость поможет ему запугать противников. Вспыльчивый Атабаев чуть было не крикнул: «убирайся вон!» Однако сдержался и, прикинувшись удивленным, пошутил:

– Что за разговор, Нарли? Может, я тебе что-нибудь должен?

Понимая, что приезжих не возьмешь на испуг, Нарли стал оправдываться:

– Это у меня привычка такая. Сам не замечаю. Срываюсь, как кобель с веревки.

– Слава богу хоть не укусил! – засмеялся Атабаев.

– Помолчи, начальник! Не говори потом, что не слышал. Я ведь не хуже бешеного, могу и укусить!

– Ай-я-яй! Что же нам делать? Попробуем защищаться, а нет, так сбежим.

– Когда решают важное дело, можно бы не шутить.

– Спасибо за совет. Это верно, делу время – веселью час. Может и начнем с того, что ты ответишь на мой вопрос?

– В нашем роду мое слово – дело, – надменно сказал Нарли. – Но будем держаться поговорки: в одиночестве хорошо говорить только с богом. Если Алламурад позвал своего человека, позовем и мы. Куджук-хан, иди сюда!

Мутноглазый парень с колючими усами, неприкрывающими вывороченных губ, был и в самом деле похож на злую собаку. Он подошел к Нарли и стал рядом с ним. Алламурад нахмурился, всем своим видом стараясь выказать отвращение к Нарли. Задумчивый Омар-ага низко опустил голову, будто молил бога: «Дай, чтобы не было шума и распрей, помоги, чтобы выбрали того, кого мы назовем». Куджук-хан, казалось, готов был кинуться по свисту хозяина на любого. А Нарли покачивался с носка на пятки, покручивал усы, молча давая понять, что в этом ауле он хозяин и без него не свершится ни одно дело.

Алесковский, наблюдая за ними, думал о том, как выйдет Кайгысыз из сложного положения, а рабочий Иванов считал, что все конгурские вожаки немного тронуты умом.

– Значит, каждый род думает, что аул стоит за него?

– Верно! – дружно отозвались все четверо.

– Помнится, Ленин говорил – кто верит пустым словам, глуп и бестолков. У меня ума не так много, а все-таки не хочется оказаться и в ряду дураков.

– Не понимаю твоих слов, Кайгысыз Атабай, – нетерпеливо сказал Нарли.

– Я хочу сказать, что язык без костей. Мало слов, нужны доказательства.

– Какие?

– Если люди идут за вами, соберите их вместе.

Вожаки призадумались. Желая выиграть время, Алламурад сказал:

– Тогда идемте к столу.

– Стоит ли? – спросил Атабаев. – Сам знаешь, мы же не разжиревшие царские чиновники, не хотим, чтобы нам кланялись издали. Приятнее смешаться с народом, вести разговор попросту.

Огорченный находчивостью Алламурада, который успел его опередить, Нарли восторженно поддержал Атабаева:

– Вот это верно, Кайгысыз! Правильно сказал!

И он сделал знак своим сторонникам, приглашая их подойти поближе. Позвал своих и Алламурад. Люди не спеша поднялись на ноги и приблизились, однако каждая группа осталась на расстоянии от другой, будто боялась испачкаться. Женщины по-прежнему сидели на корточках. Желая доказать свое рвение, Нарли крикнул:

– Что вы там расселись, будто играете в джонкиджок? Пошевеливайтесь, чтобы вас!..

Атабаев неодобрительно покачал головой.

– Хов, Нарли-ага, разве так можно? Надо действовать полюбезнее, по обстановке…

– Чем строже держишь женщину, тем она мягче.

– Может, прошли те времена?

– Для нас не прошли, – отрезал Нарли.

Пререкаться с ним не было времени.

– Дорогие друзья! – сказал Атабаев, обращаясь к собравшимся, – мы знаем, что в ауле продолжаются раздоры между родами и племенами. Ссоры эти радовали царя, он хотел видеть наш народ слабым. Казалось бы, свергли царя – и спорам конец. Но при-Бычка подобна сорной траве-чаиру с глубокими корнями: ее сразу не вырвешь… Ваш аул дважды собирался на выборы, а договориться вы все не можете. А вы не хуже меня знаете, что «у дружных один бог, он-то и побеждает врагов». Никогда и никому ссоры не приносили пользы. Они ведут к нищете и разрухе. В наши дни раздоры особенно опасны. Я вот смотрю на вас: у одного голое плечо сверкает из лохмотьев, у другого не сосчитаешь заплаток на штанах, у третьего в брюхе урчит от голода. Но не Есе живут одинаково. Если у богача полные мешки в закромах, у бедняка из мешка и пылинки не выбьешь…

– Ты, сынок, ясновидящий? – перебил Атабаева старик в докрасна порыжевшем тельпеке[2]2
  Тельпек – шапка.


[Закрыть].

Хотя Атабаев не любил, когда его прерывали, но это замечание ему понравилось.

– Как тебя зовут, ага? – спросил он.

– Непес.

– Так вот, дорогой Непес-ага, кто знает жизнь, тому не нужны волшебные чары. Я ведь не с неба свалился, а вырос в крестьянской семье. Жизнь дехканина – для меня понятная книга.

– Чтоб лицо твое и глаза твои не видели беды, сынок, – сказал Непес.

– Для меня не тайна. – продолжал Атабаев, – что если у одного крестьянина есть тощая кобыла, то у другого нет и дохлого козленка. А у третьего омач и борона, но нет семян. Для чего же пахать? Среди тех, кто здесь собрался, на одного бая – двадцать батраков! Кто же поверит в справедливость аллаха, если он делает одного богатым, а сотни нищими? И споры в вашем ауле идут на пользу не вам, а баям, богачам…

Какой-то верзила в маленькой шапочке поднялся с земли, поморгал глазками и сказал:

– Хоть мы видим тебя в первый раз, Кайгысыз, но понимаем, что ты человек удивительный.

По привычке Атабаев спросил и у него имя.

– Ай, какое это имеет значение! Меня зовут Токар Тахир.

– Чем же я удивил тебя, Токар?

– Ты будто залез в наши души, а потом выбрался наружу.

– Тебе не понравились мои слова?

– Потому и говорю, что понравились.

– Выходит, ты не по своей воле связался с одной из групп в вашем ауле?

– Э, где бы я не садился – разницы нет. По правде сказать, наши споры и раздоры съели мое мясо, теперь дело дошло до костей.

Токар надвинул свою шапчонку на брови и сел на место.

– Сейчас первое дело, – сказал Атабаев, – поднять бедняцкое хозяйство. Пусть у всех будут земля и вода, орудия и семена. Кто поможет? Советская власть! Вы найдете опору в ней, а она – в вас. Нет нужды скрывать, что сейчас Советская власть ждет вашей помощи. Кто же придет на помощь народной власти, как не сам народ? А когда кончится война, Советская власть сделает так, чтобы руки крестьянина дотянулись до всего лучшего, что создано на земле.

Со всех сторон послышались возгласы:

– Пусть услышит бог твои слова!

– Мы верим тебе, добрый человек…

– Я к вам приехал не поучать, а только напомнить о важном. Я говорю по поручению партии и Советской власти, говорю о том, что вы и сами знаете. Может есть вопросы? Задавайте, не стесняйтесь…

Бородач, у которого в дырах грязной бязевой рубахи просвечивало тело, показал на свои лохмотья.

– Не я один в рваной одежде, Кайгысыз! Дело известное: сначала денег не соберешь, а соберешь, так к товару не подступишься. Пойдешь к купцам, что ездят в Хиву, такую цену заломят – забудешь, как родную мать звать. По слухам ты старый кооперативщик, разве не твоя забота сменить на нас эту рвань?

– Из-за войны у нас не хватает хлопка, – ответил Атабаев. – Хотите обновить одежду – объединяйтесь с соседями, засевайте побольше полей хлопчатником.

Бородач даже закачался из стороны в сторону от возмущения.

– Вы только посмотрите на него! Я ему говорю, что я одинокий, а он спрашивает сколько у меня сыновей!

Атабаев расхохотался.

– Я тоже могу вспомнить поговорку: «Для тебя, говорю, дочка, – но и ты прислушайся, невестка». Отвечая тебе, я только напомнил всем крестьянам, как следует бороться с нуждой. А насчет твоей рубахи… Могу сказать, что из Ташкента по нашей просьбе сюда отправлено несколько вагонов мануфактуры. Распределим ее между всеми. Прошло время рваных рубах!..