Текст книги "Чудом рожденный"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

А Кайгысыз улыбался и вспоминал наказ Нобат-ага у запруды.

В тот день ему не удалось поговорить ни с кем, кроме Гутли. В штабе ждали дела. Он провел ночь в пути, не спал и весь долгий день, только к вечеру немного вздремнул за столом, положив голову на сложенные руки. И снова встрепенулся, чувствуя себя совершенно отдохнувшим.

На рассвете советские отряды стали окружать берлогу Ходжакули. Басмачам пришлось не легко. Они метались по барханам, уходя от погони, но их встречали другие отряды. И в глухой пустыне, где недавно отгремели бои с белогвардейцами, снова слышались стоны раненых, ржали подбитые кони, подняв руки вверх шагали по пескам пленные. Когда наступили сумерки, вести бой стало труднее. Правда, весь отряд Ходжакули был разгромлен. И только ему самому с семью всадниками удалось бежать и, кажется, уйти через границу в районе Серахса.

На охоту

Густой, как вата, папиросный дым висел в комнате. В пепельницах – окурки, а пиалах – недопитый чай, школьные чернильницы на солидных письменных столах, кожаные куртки на вешалке за шкафом, Атабаев с непонятным удовольствием разглядывал комнату председателя асхабадского облисполкома Сары Нурлиева. Что-то от общежития семинарии, что-то студенческое – простодушное и пылкое – во всем этом беспорядке. И нет никакой парадности во встрече председателя Совнаркома Республики, заехавшего в Асхабад как бы по пути.

Да и сам хозяин кабинета Сары Нурлиев больше похож на семинариста, чем на ответственного работника. Сидит в стороне от стола, закинув ногу за ногу, покачивает ногой, беспрерывно дымит, закуривая папиросу одну за другой, и вдруг взрывается, как разорвавшийся патрон.

– Если бы дело зависело от меня, я бы решил его в два счета.

Гром среди ясного неба! Атабаев давно знает Сары, знает, что ему можно доверить любое дело. Жалко только – пристрастился к водке в последнее время, да, кажется, и терьяком не брезгует. И все это совпало с дурными событиями начала нэпа.

– Сары Нурли, кто тебе мешает? Ты ведь хозяин области, – мягко вызывает его на откровенный разговор Атабаев.

– Едва ли хозяин. И уж во всяком случае не хан!

– Ну, представь, что ты полновластный хозяин. С чего бы ты начал?

– Если бы воля была в моих руках… – Сары ненадолго задумался. – Нэп, правда, я сразу бы не ликвидировал. Невозможно одним ударом покончить с торговцами. А вот их опору – священнослужителей, я бы щелкнул!

– Каким образом?

– Повесил бы замки на всех мечетях и храмах, запретил бы молиться скопом.

– Здорово!

– А как же иначе? Ведь основная агитация против нас ведется в мечетях!

– А как посмотрит на это непросвещенный народ?

– Пошевелит ушами, а потом скажет, что так и нужно.

– Удивительно смелое предположение, – вмешался Овезбаев, оторвавшись от сводки, отпечатанной на огромных листах. – Вы надеетесь росчерком пера отменить все, к чему люди привыкали веками? Что впитано с кровью – то уйдет с жизнью. Религиозные представления властвуют в нашем краю не одно столетие. И сегодня обидеть коран – значит, восстановить против себя народ.

– Может быть, в политике вы разбираетесь лучше, чем я, – сказал Сары, метнув многозначительный взгляд на Овезбаева, – но я бы судил религию и традиции по законам революции.

Овезбаев промолчал. В замечании Сары ему снова почудился намек на то, что он, бывший белогвардеец, смеет претендовать на решение политических вопросов.

– Если не хватает жара, не кипит и вода в казане, – сказал Кайгысыз. – Революция рождается не в один день, Хочешь лишить силы религиозные традиции, – посей сперва семена неверия и ухаживай за ними. А если с ходу опечатать двери мечети, завтра повсюду явятся такие, как Ходжакули… Есть у меня к тебе одно предложение.

– Какое?

– Чтобы не допускать ошибок в своей очень ответственной работе, постарайся познакомиться с историей. В частности, с историей революционного движения.

Сары Нурлиев посмотрел на Атабаева: сидит человек, закованный в кожаные латы – кожаные брюки, кожаная куртка, сапоги… А ведь приехал в специальном салон-вагоне с часовыми, с секретарем, с сопровождающими лицами. И будет теперь читать лекцию о нэпе. А нэп-то по сути – возвращение к капитализму, какими бы красивыми словами об отступлении, о разбеге перед прыжком, не прикрывать это дело… Начнет читать наставления и будет думать, что имеет на это право.

– Должность у тебя большая, – сказал он сдавленным голосом. – Вот и поучаешь.

– Думаешь только поэтому? – улыбнулся Атабаев.

– Мы оба кончали тедженскую школу, пусть и в разное время, но разница эта мне на пользу. И если бы я захотел стать ахуном от революции…

Всегда спокойный Овезбаев вдруг вспылил.

– Ты, наверно, забыл, что после тедженской школы Кайгысыз прошел курс в университете революции!

– А я после школы – что, ишакам хвосты крутил?

Сары негодовал и в то же время был очень доволен, что разговор накалился, что можно довести его чуть ли не до рукопашной. Атабаев лишил его этого удовольствия.

– Не будем сверять отметки в школьных табелях, – по-прежнему улыбаясь, сказал он. – Все ясно без лишних слов. Я думаю, твое раздражение вовсе не от оскорбленного самолюбия. Дело гораздо глубже. Не ты один считаешь, что нэп предает завоевания революции. Партия терпеливо разъясняет таким товарищам их заблуждения. Я не собираюсь устраивать в обкоме школу политического ликбеза. Отсылаю тебя к первоисточникам – к Ленину! Ты же окончил тедженскую школу, разберешься и без моих комментариев в том, что понимают миллионы полуграмотных людей. От себя могу посоветовать только одно – изучай диалектику, иначе всегда будешь становиться в тупик перед каждым поворотом политики, перед каждым изгибом жизни.

Сары, покрасневший до корней волос, молча вышел из комнаты.

– Здорово! – сказал Овезбаев. – Так и надо!..

Кайгысыз молча смотрел в окно, – там вдали за корявыми стволами карагача и пышными темно-зелеными кистями арчи укрыта площадь. И выцветшая колокольня собора Михаила Архистратига… Приземистые колонны здания управления Средне-Азиатской железной дороги… Овезбаев проследил за его взглядом и почувствовал, что он в эти минуты не видит города и что не стоит нарушать эту глубокую задумчивость.

– Если бы все дороги были прямыми… – после долгого молчания сказал Атабаев. – Я вспомнил сейчас, как стоял на коленях перед трупом своего брата, которого может сам и убил. Стоял на коленях… Этот мальчишка сказал сейчас, что религию и традиции надо судить по законам революции. А эта моя встреча в степи после боя? Встреча с трупом. Это тоже закон революции. И его никто не выдумал. Жизнь сложила.

Вечером в вагон Атабаева пришел Сергей Прокофьевич Тимошков. Теперь он был военным комиссаром области. На столе появился графинчик, хотя Атабаев не очень любил водку. Но как не выпить, вспоминая годы гражданской войны?

Тимошков пришел без дела, просто повидаться с фронтовым другом, вспомнить старое, но очень быстро от воспоминаний друзья перешли к сегодняшнему дню.

– Фронт еще не кончился, – сказал Атабаев.

– Ещё бы! – согласился Тимошков.

– Не вам, конечно, я должен объяснять, что должность командующего вооруженными силами области сейчас нелегка. Сбежавший вчера Ходжакули-хан может завтра появиться снова. Может и Джунаид-хан попытаться занять свое старое место. У Хорезмской республики нет сил противостоять. Ещё не те нужные там руководители. По сути там у власти – опять же баи. И хотят они или не хотят, но Туркестан поможет им. Собственно, даже не Туркестан, а мы – туркмены. Каковы наши здешние военные силы?

– На сегодняшний день достаточно.

– А на завтра?

– А на этот счет у меня есть докладная, написанная на имя военного комиссара Туркестана и на ваше имя. Разрешите послать за ней?

– Посмотрим потом. Если будет столкновение с Джунаидом, основные силы придется переправлять через Каракумы?

– Так точно.

– Помимо всего остального, хватит ли у нас проводников и толмачей?

– В этом вопросе хромаем, Константин Сергеевич.

– Значит, надо обдумать проект боевой подготовки с учетом безводности пустыни.

Атабаев вдруг вспомнил, как вчера поезд шел в пустыне между Ак-Су и Гяурсом, как с холма на холм перебиралось стадо джейранов, как красиво вдруг замелькали их коричневые спины, беловатые сухощавые ноги…

– Кони у вас есть? – спросил он Тимошкова.

– Для борьбы с Джунаид-ханом, пожалуй, недостаточно.

– Я не о том сейчас…

– А, собственно, для чего же ещё кони?

– Для охоты.

– Вы думаете?.. – Тимошков решил, что председатель Совнаркома имеет в виду жалобы населения на то, что некоторые командиры охотятся. – Прошу вас не верить пустым разговорам.

– Как это пустым?

– У нас на учете все патроны.

– Я и не прошу у вас патронов.

Тимошков пожал плечами.

– Так о чем же мы говорим?

– Об охоте. Я прошу у вас коня, чтобы поехать на охоту. Коня прошу!

– Когда же вы собираетесь ехать?

– Сейчас.

Шёл второй час ночи. Тимошков не мог представить себе, что Атабаев говорит серьезно.

– Я ещё никогда не видел вас под хмельком, Константин Сергеевич, – обидчиво сказал он.

– Вы хотите сказать, что я пьян?

– Ну, разве трезвый отправится на охоту в два часа ночи?

– Если мы сейчас сядем на коней и отправимся к Гяурсу и Ак-Су, то как раз начнет светать, пока доедем. А лучшая охота на рассвете.

– Если вы хотите поесть джейраньего мяса, можно отправить двух метких бойцов…

– Да ведь все удовольствие в самой охоте!

Тимошков прекрасно понимал, что все удовольствие в охоте, а не в джейраньем мясе, но ещё лучше понимал, что председателю Совнаркома опасно отправляться ночью в пустыню.

– Можно позвонить? – спросил он Атабаева.

– Пожалуйста, только с одним условием, – лукаво улыбаясь, сказал Атабаев. – Нам нужны только два коня и один красноармеец. Попрошу больше никого не беспокоить.

Тимошков, действительно, решил направить в пустыню целый взвод. Видя, что его намерения разгаданы, он попытался найти другой выход.

– Может возьмем с собой Сары Нурлиева или Овезбаева?

– Я же сказал, что мы поедем втроем.

Единственным утешением Тимошкова было то, что он посадил Атабаева на красивого, но тихоходного конягу, а сам сел на резвого жеребца. Известно, что Кайгысыз забывает на охоте обо всем на свете, а теперь можно быть спокойным, – не скроется из виду в пустыне.

Размышление о власти

В июне 1923 года Кайгысыз Атабаев с новым назначением ехал из Москвы в Бухару. За окнами правительственного вагона зной, пыль, шторы приспущены. За четыре дня пути он столько надиктовал стенографистке, что на тележке не увезти. Он то ходил по салону, заложив руки за спину, то рылся в бумагах, заглядывал в книги, разбросанные на столе, то яростно вытирал полотенцем лицо и шею.

Но каково же в этом пекле несчастной стенографистке?

– Марина Петровна, вы должно быть проголодались?

Ещё бы – повар уже два раза заглядывал в салон.

– Могу ещё потерпеть.

– Боюсь, что похудеете за дорогу.

– Давайте дальше. Последняя фраза у вас не закончена: «Не прислушиваясь к справедливым требованиям народов, бухарские националисты…»

Атабаев рассмеялся.

– Не прислушиваясь к требованиям желудка… Идите, Марина Петровна, пообедайте и отдохните.

Атабаев подошел к окну, поднял штору. На пустынном горизонте догорал малиновый закат. Вдоль пути клонились на ветру тоненькие стволы запыленных зеленовато-серых карагачей. За ними – беспредельная даль. Это снова родные края – однообразные просторы среднеазиатских степей. Как давно позади та зима, когда впервые он увидел Россию, Москву. Сколько исколесил он дорог с тех пор… И нигде так хорошо не думается, как в пути, в вагоне. В кабинетной бессонной сутолоке теряешь перспективы и масштаб. А здесь, когда поезд мчится, несет тебя, покачивая на рессорах в хвосте состава, – именно в эти часы ты сам как бы останавливаешься и думаешь, обхватив себя руками, думаешь, думаешь…

Ходжаев властолюбив. Суверенитет Бухары – условие его честолюбия, и он требует вывода из Бухары частей Красной Армии. Он готов вести самостоятельную торговлю с Германией, Турцией, Ираном, Афганистаном. Были у него и другие заблуждения. Бухарский эмир руководил басмачами через своих придворных – тут всё ясно. Младобухарцы формировали свои отряды. На востоке Бухарской земли возглавлял бандитские шайки прославленный в мировую войну турецкий лидер Эмвер-Паша. Где-то в аулах собирал на священную войну против коммунистов Велидов – беглый визирь иностранных дел буржуазного правительства Башкирии. Повсюду гремела орудийная канонада, пылало пламя, шли под откос поезда. Нет, не цветением садов пахло тогда в солнечной Бухаре, – а порохом, золой и кровью… Если бы не Красная Армия, если бы не Фрунзе и тот же Паскуцкий, – кто знает, что было бы потом с этим краем. В этих вопросах Ходжаев допускал промахи.

Вот о чем рассуждал Атабаев, назначенный теперь в Бухарскую республику заместителем председателя Совнаркома. Там, в Москве, в Центральном Комитете партии, Атабаев столкнулся однажды с Файзуллой Ходжае-вым, когда тот, выступая против национального размежевания Средней Азии, азартно защищал целостность и независимость Бухарской республики. В Центральном Комитете партии поддержали Атабаева и вот он – в пути. Нелегкая предстоит работа… Нужен политический такт, огромная выдержка и дипломатическая тонкость даже в личных отношениях.

Атабаев вдруг вспомнил, что снаружи на его вагоне– золотые буквы. Белые занавески на окнах днем, тяжелые темно-красные шторы по вечерам, изредка два проводника в полувоенной форме курят на площадке в тамбуре, изредка мелькает повар в белом фартуке. На станциях из вагона никто не выходит… А сам-то ты не честолюбец? Как избежать этой болезни? Среди тех привилегий и знаков отличия, которые дает высокий пост, никак нельзя забывать, что ты солдат партии Ленина, слуга народа. Всегда надо об этом помнить.

За окном уже совсем стемнело. Но если уткнуться лбом в стекло, можно и в ночном мраке почувствовать всю громадность казахских степей – нет им конца и края. К утру поезд подойдет к Ташкенту, На вокзал приедут старые соратники, – двадцать минут стоянки, две-три серьезных фразы в шутливой мужской болтовне, дружеский тост над бутылкой шампанского. И этого ждешь с удовольствием после долгой разлуки с родным краем, после Москвы, где жилось довольно одиноко…

Атабаев подошел к столу, включил свет, раскрыл под зеленым абажуром географический атлас, отыскал истрепанный лист Средней Азии.

Как она будет выглядеть на карте – будущая Туркменская республика? Ее создадим из районов Туркестана, Хорезма и Бухары. От Азербайджана ее отделит море, государственная граница – от Ирана и Афганистана. Но где же пройдут ее внутренние границы – с братскими республиками казахского, узбекского народов? Как развязать этот сложнейший, исторический узел по справедливости, по-ленински?

Много народов в Средней Азии, но после присоединения к России, туркменам пришлось труднее других– ведь только в Закаспийском крае, в отрогах Копет-Дага, в немногочисленных оазисах пустыни они составляли основное ядро населения. На берегах Аму-Дарьи они не могли крепко ставить свое хозяйство. Река часто меняла русла, и вчера выкопанный арык завтра оказывался сухим. Воду иногда брали из реки деревянным колесом – чигирем. А много ли им возьмешь? И туркмены кланялись бухарским баям.

В древние времена ташаузские туркмены поселились вдоль большого притока Аму-Дарьи – Дарьялыка. Хивинские владыки повернули Дарьялык к Аральскому морю, и сразу кончилось туркменское благополучие. Что поделаешь: они жили в низовьях реки, а те – в ее верховьях, хорезмские ханы, местные владыки. Они держали туркменских дехкан на самом скупом водяном пайке. Дашь много воды – сытый пойдет с тобой воевать, не дашь воды – голодный пойдет тебя грабить. Кровавые стычки никогда не прекращались. В вековой борьбе за свое благополучие туркмены всегда представляли собой угрозу для ханства. И ханы возбуждали рознь между множеством племен и родов. Одним помогали оружием, других натравливали на соседей.

Неужели же великая революция не в силах преодолеть эту бессмыслицу вражды и кровопролития? Покончить с Еековой враждой туркмен и узбеков – значит, дать расцвет и счастье благодатному Хорезму, плодородной Бухаре. А какие откроются возможности для развития культуры, сколько из народных низов поднимется талантов – ученых, художников, поэтов, – когда каждый народ, установив социалистические порядки, станет пользоваться родным языком и пить из вечно живого родника своей духовной культуры.

По нашу сторону границы живет больше миллиона туркмен, но пожалуй, столько же – в Иране и Афганистане. Как глубоко надо вникнуть в образ будущей республики, чтобы понять ее международное значение! Ведь на ее территории есть прекрасные почвы. Недаром говорят: «Воткни в землю палку, плюнь – и зазеленеет!»

Источник богатства – воды Аму-Дарьи, они несут на поля миллионы тонн плодоносного ила. Какая щедрость – подстать разве египетскому Нилу! Царские колонизаторы только составляли проекты орошения, и ни один, по существу, не реализовали. Государству социалистического планового хозяйства это будет под силу. А каракуль? Весь экспорт Бухарского ханства составлял 34 миллиона рублей – из них 20 миллионов рублей приносил экспорт каракулевых шкурок. А нефть, озокерит, соль?.. А бесценные ковры? А кони – резвейшие, ахалтекинские кони? И, наконец, хлопок, хлопок! Знойное лето позволит выращивать не какой-нибудь хлопок, лишь бы сбыть с рук, – а самый ценный, тонковолокнистый… В семью советских республик Туркмения войдет не с пустыми руками к укрепит своим трудом и твердым характером мощь первой в мире социалистической державы…

Как же пойдут дела с Файзуллой Ходжаевым?

Тихо в вагоне. За закрытой дверью не слышно проводника. Спит умаявшаяся Марина Петровна. Повар, верно, играет в подкидного дурачка с комендантом. Только колеса стучат. Так стучали они, когда солдат-агитатор Атабаев ехал на фронт. Так стучат и в этот вечер, – будто весь состав гремит «Интернационал». И Атабаев даже встал, отдаваясь какому-то восторженному порыву.

Так и стоял с минуту над картой. В его воображении уже существовала Туркмения в нынешних ее государственных границах.

Две арбы не разъедутся

Как в воду глядел!

В Бухаре заседал Совнарком, а в районах – вражда и смута; и даже кровавея резня. Тут так ведется дело, что каждый двор к вечеру запирается как крепость, пустеют улицы, и старые люди вспоминают ушедшие эмирские времена. Совнарком в Бухаре ущемляет права туркмен и таджиков, а, пользуясь этим, туркменские феодалы в аулах агитируют народ против Советской власти. Как в воду глядел Кайгысыз Атабаев.

Ознакомившись с делами в Бухаре и получив поддержку бухарских коммунистов, он выехал в аулы. Мало что изменилось там с того времени, когда гремела орудийная канонада. Народ недоволен и ропщет – крестьяне требуют снижения сельскохозяйственного налога, экономические требования ждут неотложных решений, но еще раньше необходимо укрепить социалистическую законность. Просто диву даешься, – что вытворяют националисты, пробравшиеся к руководству.

В одном из селений Атабаев собрал коммунистов, знакомых ему еще по временам боёв с басмачами. Хорошо поговорили в тот вечер. Русский слесарь, старый сормовский большевик, оказавшийся в этих местах с военным госпиталем после тяжелого ранения под Перемышлем, в тот вечер объяснил Атабаеву простыми словами то, что надо положить в основу всей партийной линии в Бухаре. Он сказал:

– Не было бы счастья, да несчастье помогло: недовольство непорядками повысило политическую активность масс. Пора кончать с беспорядками в Бухаре! Я-то русский человек, потому-то и вижу: смешались тут языки и обычаи, и хорошие люди, хлеборобы, мужики, перестали понимать друг друга. А это только на руку их врагам. Надо размежевать народы, – что, не веришь мне, товарищ Атабаев?

– И вам верю и Ленину – еще больше.

В тот вечер у костра в селении, беседуя с местными коммунистами, Атабаев впервые после приезда в Бухару отчетливо и убежденно заговорил о необходимости скорейшего размежевания советской Средней Азии.

Вопросы советского национально-государственного строительства в Средней Азии привлекали постоянное внимание Коммунистической партии, В. И. Ленина. В своих замечаниях на проекте Туркестанской комиссии В. И. Ленин писал: «1) Поручить составить карту (этнографическую и проч.) Туркестана с подразделением на Узбекию, Киргизию и Туркмению. 2) Детальнее выяснить условия слияния или разделения этих 3 частей». Национальный вопрос оживленно обсуждался на каждом областном совещании в Ташаузе, в Чарджуе, на областных конференциях в Туркестане. И когда Серго Орджоникидзе приехал в Бухару, чтобы разобраться в клубке национальных респрей, он услышал то же всенародное требование и хорошо понял, что националистические тенденции у руководителей Бухары враждебны самой сущности политики национального размежевания. Серго, уезжая, дал ясно понять Бухарскому Совнаркому, что недостаточно только избавиться от явных контрреволюционеров, что нужно освободить правительство от родственных отношений между руководителями, что на работу в республиканском аппарате должны прийти честные люди, готовые осуществлять советскую политику.

Как в воду глядел Атабаев! Он оказался прав.

И все-таки решающий разговор с Ходжаевым у него не получился. С юных лет знал Кайгысыз, что в спокойствии – сила. И с юных лет не умел подчинить этому правилу свое поведение.

– Как нравится вам этот букет? – спросил он Ходжаева, положив перед ним на стол длинный список деятелей, которые свободно могли бы украсить собой свиту эмира бухарского.

Он помедлил, этот неглупый человек, прежде, чем что-либо ответить, ибо понял, что сейчас, с глазу на глаз, предстоит давно ожидаемый им бой…

– Букет… – повторил он и резко отбросил бумагу. – У вас, Кайгысыз, так много в Бухаре досуга, что вы собираете букеты?

– Нет, именно потому, что нам предстоит много дела, государственного, неотложного, я хочу, чтобы нам

помогали те, кому можно доверять. Хотел бы знать, что вы об этом думаете?

Ходжаев откинулся на спинку кресла, и оно закачалось под ним на задних ножках. Глаза Ходжаева сверкали молодо и азартно.

– Это – экзамен?

– Просто хочу информироваться. Нам предстоит вместе работать. Хочу напрямик знать ваше миение.

Ходжаев качнулся к столу, налег на него грудью, утвердив под собой кресло на всех его четырех ножках.

– Считаю этих людей опорой бухарского правительства.

– Стало быть, бывшие советники эмира, всевластные баи и богатейшие купцы могут быть опорой Советской власти?

– Не пугайте меня словами. Всех можно использовать. В Москве даже генерал Брусилов служит Советской власти…

– Но при условии, что донецкий шахтер командует вооруженными силами, при условии, что власть в Москве и на местах, до самой глухой деревушки – рабоче-крестьянская, Советская…

– Но мы еще, насколько я припоминаю, не провозгласили Народную Бухарскую республику – советской, тем более – социалистической…

Атабаев с удовольствием наблюдал, как багровеет лицо Ходжаева. Что ж, он уже не качается на ножках кресла. Война так война. И выдержит тот, у кого крепче нервы.

– Я вас так понял, что на территории Советского Союза, в его государственных границах, может существовать республика с буржуазным строем?

– Не передергивайте! Я не сказал, что Бухара – буржуазная республика!

– Хотелось бы понять, – какая же это республика– не социалистическая и не буржуазная – пытается через голову всесоюзного правительства в Москве установить торговые и дипломатические связи с Германией.

– Да, по праву независимого государства!

– Ортак Файзулла, вы ведь умный человек. Могу ли я спокойно спать в Бухаре?

– Вы сомневаетесь во мне? – Ходжаев стукнул кулаком по столу.

– Не горячитесь, Файзулла. Успокойтесь, – сказал

Атабаев, хотя в голосе его уже можно было различить, вопреки словам, оттенок грозного рычания.

– В могиле я успокоюсь!.. Если мне и дальше придется с вами работать… О, аллах, с кем ты меня свёл!

Ходжаев даже закрыл уши ладонями, что означало крайнюю степень отчаяния в такой же мере, как и крайнюю степень актерства.

– Напоминаю вам, что нас свел не аллах, а Центральный Комитет партии. И сейчас от имени ЦК Бухарской компартии я требую, чтобы лица, перечисленные в моем списке, были тщательно изучены на предмет отстранения их от ответственных должностей в государственном аппарате. Что касается виновных в уголовных преступлениях, – их надо немедленно передать следственным органам.

– Так значит – склока! – закричал Ходжаев, сжимая кулаки. – Ты уже успел отравить и перессорить всех моих товарищей в Бухаре!

– Я предъявляю вам требование партии – и это всенародное требование. – Медленно и негромко произнес Атабаев.

– Ты смеешь здесь, в Бухаре, что-то требовать? Ты! Я тебя не знаю! Понятно?

Вот после этих невменяемых слов и сорвался с тона Атабаев. Потом он жалел об этом. Он встал и пошел грудью на Ходжаева – пошел, угрожая всей своей могучей фигурой. И, кажется, тоже – со сжатыми кулаками.

– До сих пор вы не знали и Центрального Комитета партии…

Ходжаев криком перебил Атабаева:

– Я еще – Файзулла Ходжаев! Слышишь, ты! Это я глава правительства в Бухаре! Я, а не ты!

– Ошибаетесь!

– Ошибается тот, кто приехал мутить мирный край.

– Если вы будете продолжать в том же духе… – почти выкрикнул Атабаев и осекся.

Он сдержался. Он не позволил себе докончить фразу: «будете продолжать в том же духе – останетесь в полном одиночестве».

С шумом отодвинув стул, он начал ходить по кабинету, с усилием замедляя шаг, стараясь в размеренном этом, неторопливом движении обрести душевное спокойствие. Надо бороться с собой. Ну можно ли вот так, срыву, сходу переубедить человека? Как это там в школе у Василия Васильевича учили – «А дуги гнут с терпеньем и не вдруг…» И кто больше думал о Бухаре? Не Ходжаев ли? С какой стати он должен подчиняться моему грубому наскоку? Великие наши перемены осуществляются впервые и пути не изведаны, и методы не проверены. В чем-то и Ходжаев прав, самостоятельность и права народной республики не ограничиваются… Нет, надо бороться с собой! Горячность не к лицу коммунисту. А что же теперь делать? Извиниться, покаяться – Файзулла будет себя чувствовать победителем, его и с места потом не сдвинешь. Хлопнуть дверью? А что я скажу партии? И что скажут мне?

Короткими судорожными движениями Ходжаев расшвыривал по столу бумаги, карандаши… Он тяжело дышал, молчание давалось с трудом. И вдруг вырвалось:

– Посмотрим еще!..

Он глядел на Атабаева, медленно прохаживающегося по кабинету. Странно! Вид у него смущенный, пристыженный… А ведь последнее слово было за ним. Понурая фигура, всегда стройного, с расправленными плечами Кайгысыза, смягчила сердце Ходжаева. Он еще продолжал бормотать про себя:

– Вчера только появился, а сегодня уже поучает…

А думалось уже иначе. Разве Атабаев прибыл сюда потому, что не нашел работы в другом месте? Известный человек, бывший председатель Турксовнаркома, член коллегии Всероссийского комиссариата по делам национальностей согласился стать моим заместителем и не считает это за унижение своего достоинства. Есть ли тут какая-нибудь корысть? Разве ради своей выгоды он спорит со мной, пытается изменить мою политику? Скромная должность – посланец партии Ленина. А можно ли себя считать непогрешимым? Кто подсчитает – сколько раз я делал неверные шаги, совершал оплошности? Конечно, Атабаев правильно настаивает на удалении из аппарата приспешников эмира. И стоит ли мне так кипятиться? Разве можно найти истину, стремясь только к тому, чтобы оказаться победителем в споре?

Ходжаев уронил голову на ладони, опустил глаза.

Кайгысыз чувствовал, что Ходжаеву сейчас нелегко. Он хотел было подойти к столу, но что-то его удержало. Резко повернувшись, он направился к двери.

Файзулла вскочил из-за стола.

– Дай руку, Кайгысыз!

Кайгысыз с непроницаемым видом вернулся обратно.

– Знаешь, что, Файзы… – начал он, но Ходжаев перебил его.

– Все знаю. Знаю, что ты приехал не для развлечения и не ради карьеры. Не стоит принимать близко к сердцу мою грубость!

Улыбнувшись, они посмотрели друг на друга и обнялись.

Потом Атабаев сбежал по лестнице. Он ринулся в уличную толпу. Нужно было изнурить себя в быстрой ходьбе, измотать себя, чтобы хоть немного успокоиться.

Тысячелетний священный город по-прежнему жил своей беспорядочной жизнью – лавчонки, чайханы, караван-сараи, мечети в лабиринте узких и кривых немощеных улиц были полны народа; разносчики с лотками, прочно установленными на головах… Гортанные выкрики:

– А вот пылающий чурек! Пылающий…

– А вот сладчайшие фрукты! Сладчайшие!..

Два арбакеша голосили в узкой щели переулка:

– Подай назад!

– Сам поворачивай!

– Сказал тебе – назад! Дай дорогу!.. А то в землю втопчу вместе с твоей арбой и ослом!

– Силёнок не хватит!

– Как раз найдется, чтобы проглотить тебя вместе с твоим хозяином!

Атабаев, наконец, улыбнулся – да разве не так же час назад, как эти два арбакеша, орали они с Ходжаевым на широкой дороге бухарской революции! Спускались сумерки. Атабаев вышел на площадь Регистан со стороны медресе Гогельдаш. На насыпном холме виднелась цитадель с двумя башнями, а против ворот цитадели глазная мечеть – Кок-Гумбез, что значит Голубой Купол, – сияющая бирюзовыми изразцами. Невдалеке – минарет Мирхараб из жженого кирпича… Никогда еще, как в этот вечер, Атабаев не видел Бухару такой красивой и никогда еще так остро не чувствовал правоту начатого дела… Вот эти кельи внутри медресе Гогельдаш – какие они чудесные с их стенами, облицованными узорчатой цветастой глазурью. Такие кельи сыновья богачей покупали за четыре-пять тысяч рублей. Но бешеные деньги платили не за красоту: баи оставляли этой медресе, так называемой «Вакф», большие богатства, крупные наделы земли, полноводные арыки, и владельцам келий ежемесячно отчислялся доход от этих богатств. Только сейчас, после Октябрьской революции, в Бухаре произошли некоторые перемены, народу открыты пути к знанию, детвора бежит в школы, а в кельях медресе уже гнездятся летучие мыши. Но и сейчас в Бухару со всего Туркестана съезжаются богатые молодые люди, чтобы на деньги своих отцов получить высшее духовное образование.

Атабаев подошел к бассейну – тяжелая, чуть пестрящая рябью желто-зеленая вода отдавала гнойной вонью. Два водоноса наполняли свои сизые скользкие бурдюки. Атабаев с брезгливостью проследил за тем, как они взваливали мокрые бурдючные туши себе на спины и брели в город. От этой воды, от нечистот, стекающих в городские пруды, то и дело в Бухаре возникают очаги холеры, а ишаны, которым еще верит народ, объясняют, что болезнь – от аллаха и что создатель сам избавит народ от опасности. Врачей не нужно – гоните их прочь из священного города…