Текст книги "Чудом рожденный"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Одной рукой в ладоши не похлопаешь

В маленьком саду за высоким дувалом солнце не скоро покажется. Тополиная листва над дувалом уже играла, точно горсть золотых монеток, а на дощатом постаменте айвана, где с блокнотом и карандашом уселся Атабаев, отдыхая в воскресное утро, было еще прохладно. Удивительно пахнут деревья в саду и в конце июля, – не каждое в отдельности: молоденькая яблоня, гранатовый куст, старый развесистый тут, который забыли подстричь, персиковое деревце, – нет, не каждое в отдельности, а все вместе; нежно и благовонно дышат они на рассвете до того самого часа, когда золотое светило переберется через глинобитный забор,

Только по воскресеньям Атабаев отдыхал в саду при доме. Но разве можно было назвать отдыхом и этот час уединенного размышления, когда все мешалось в голове: и свое личное, неустроенное существование, и жизнь народа, и судьба мира?

Как будто общее положение улучшилось: освобожден Красноводск, и даже первые пароходы пришли из Баку, в городах налаживается советская жизнь – в Асхабаде и Мерве, как где-нибудь в Вологде или Туле. В аулы поехали первые учителя.

Нет, все-таки очень плохо в аулах.

В доме на столе с ночи лежат листки сообщений «не для печати».

…Шайка басмачей подожгла школу в селе Гагшал и до полусмерти избила учителя.

…Неизвестный убил председателя сельсовета в Амша и сбросил тело в арык.

…В селе Корсары басмачи ограбили сельскую лавку.

…Неподалеку от станции Такир разрушен железнодорожный мост.

За порогом каждого сельсовета, каждой школы, каждой потребительской лавочки, у каждого аульного колодца– маленький, но кровавый фронт. А людей нет. И нужны люди не просто с винтовками и ручными гранатами – нет, их надо вооружить большевистским сознанием, ленинской стойкостью…

Солнце уже поднялось над дувалом, заглянуло в сад и стало припекать сквозь листву. Кайгысыз вытер пот с влажного лба, но не ушел в дом. Нужно было что-то додумать, подвести итоги тому, что не удавалось порой даже разглядеть в водовороте быстро текущих будней.

Почему царская охранка стала следить за ним? Чего он не поделил с Джепбаром-Хоразом? Почему надел солдатские сапоги, перекинул через плечо винтовку? Стал смертным врагом своего старшего брата? И целился в бая из пистолета в Конгуре? Растратил свою молодую жизнь на бесчисленные битвы? Для себя? Нет, для себя хороша была арабская вязь пряных стихов Омар Хайяма, дестаны Махтум-Кули, да этот милый тенистый сад, да женщина, которую любишь, да звонкий голос ребенка…

Кайгысыз выронил карандаш из рук, вынул из блокнота фотографию. Удивленные и словно обиженные глаза девочки глядели на него. Надутые губки. Что думала она, когда ее привели фотографироваться? Наверно, говорила… У меня нет папы, я никогда его не видела, он никогда не держал меня на руках, я самая несчастная из всех несчастных… Атабаев обеими руками быстро приложил карточку ко лбу. Свои ранние годы он уже не так хорошо помнил, но что-то из детских лет хлынуло на него высокой теплой волной. Сейчас он был слабее этой дезочки.

Нет, не для себя растратил он свою молодую жизнь – в скитаниях, в битвах, в бессонной каторге совещаний, заседаний, в бумажном ворохе протоколов, тезисов, циркуляров.

Значит, для будущего, для всех, для народа… И в этом единственное оправдание.

В калитку постучали. Атабаев снял щеколду. Это воскресный гость Овезбаев, за его фигурой военной выправки – посыльный из обкома партии.

– Примите срочный пакет.

– Ого, в воскресенье. Да еще две сургучных печати… Ташкент?

Атабаев шел под деревьями, читая на ходу.

– Ну, теперь здравствуй, – сказал Овезбаев, когда они сели на айван.

– Здравствуй, – с веселым лицом ответил Атабаев. – Здравствуй и счастливо оставаться.

– Не вовремя пришел? – удивился Овезбаев,

– В самый раз.

– Чего же ты прощаешься?

– Должен ехать в Ташкент.

– Надолго?

– Насовсем.

– Ничего не понимаю!

Атабаев протянул другу надорванный конверт. Решением Исполбюро ЦК компартии Туркестана он назначался членом Исполбюро и комиссаром земельно-водного хозяйства Туркестанской республики. Овезбаев тяжело вздохнул:

– От души поздравляю – не тебя, а народ. Начало воды – родник. Теперь у всей воды в Средней Азии будет порядочный честный мираб… Ну, а мне нынче в Асхабаде нечего делать.

– Это еще почему?

– Ты доверял – и было легко работать. Нет, очень трудно, но радостно. Теперь прибавится подозрений…

– Если хочешь, вызову тебя в Ташкент, – сказал Кайгысыз и тут же пожалел о своих словах. – Нет, конечно, нельзя! Здесь ты нужнее.

– Это еще вопрос.

– Хоть ты и боевой офицер, Сейидмурад, а боевитости тебе не хватает.

– На это есть причина. Говорят: подбодри собаку – возьмет и волка.

– Разве Асхабад так далек от Ташкента, что и голоса не услышишь?..

– Ладно! Поговорим о тебе, – оборвал Овезбаев; он протер платком клеенчатый ободок под околышем своей бессменной фуражки и снова посадил ее красивым жестом на пышные седые волосы, лицо его повеселело. – Понимаешь ли ты, какое дело тебе доверили мудрые люди? Вся древняя Бактриана и Согда, все тысячелетние оазисы нашего края выросли на поливных землях. Какие оросительные каналы, какие плотины остались от прадедов! Владыки мира проливали кровь народов, но и орошали водой землю. То, что кровь лилась потоком, – пусть будет проклято и забыто. Но пусть будет дорога память о тех, кто своими стараниями приводил воду с гор на жаждущие поля. Знаешь, товарищ комиссар, пройдут века, и на твою могилу также будут стекаться правоверные… паломники.

– Ну, ну, хватит! – крикнул Атабаев, и они оба рассмеялись над многословной тирадой. – Смогу ли я? Ведь ни черта не понимаю.

– Ты хоть это понимаешь, друг. А Певзнер?

– Что – Певзнер? – переспросил Атабаев.

Он знал, что Певзнер не очень хорошо разбирается в деле животноводства, но только не было другого человека, знающего, а Певзнер – все-таки коммунист и книги умеет читать не кверху ногами.

Овезбаев улыбнулся своей злой мысли прежде чем ее высказал:

– Вот ввяжешься ты в битву за воду, и сразу твою голову баи и Джунаид-хан оценят… Как ты думаешь – в какую цену?

– Думаю, что не дороже твоей штабс-капитанской фуражки.

– В двадцать пять тысяч рублей! Не дешевле! А сколько, по-твоему, дадут они за голову Певзнера?

– Ты, вижу, снова с ним поругался?

– А как же! Вчера он решил посоветоваться со мной. Я ему говорю: «Если хотите, чтобы животноводство в области развивалось, постарайтесь ему пока что не мешать». – «А потом?» – спрашивает и хлопает белыми ресницами. – «И потом, говорю, не вмешиваться». – «А после того?» – «Не трогать и после того!» Он, как видно, не понял меня, я ведь ему правду сказал. А он, что называется, полез в бутылку: «Значит, говорит, по вашему мнению, в советское время животноводство можно вести как при феодально-патриархальном строе?» Пугает словами, а в дело вникнуть не хочет. Этот Певзнер даже не догадывается, что если прижмет скотоводов, они от него сбегут, куда глаза глядят. Помнишь поговорку? «Тронешь огонь – погаснет, тронешь соседа – уйдет». Может быть этот Певзнер честный, проверенный и книжку читает не кверху ногами… Но только бы подальше его от животноводства. Не веришь?

– Нет, ты правду говоришь. Но только откуда взять людей? Нет людей. А одной рукой в ладоши не похлопаешь…

Первый мираб республики

В редких кустиках черкеза и саксаула, благодатные хлебные поля, сады в самой поре своего тяжелого плодоношения. Иногда колеса гулко отстукивали по мостам над рекой или каналом. И снова, – кишлаки, ослики, арыки.

Тысячи мыслей роились в голове Атабаева, пока он ехал в Ташкент с новым высоким назначением. Он вспоминал большие полноводные реки – и родной Мургаб, и Теджен, и Аму-Дарью, и Сыр-Дарью, и Зеравшан, и Чирчик. И тысячи горных речек, – при выходе на равнины они распадаются веером на бесчисленное множество арыков, чтобы дать влагу каждому клочку земли, – даже самому отдаленному. Мутные воды, – они несут ил и не только увлажняют пашню, но и удобряют ее. Десятки тысяч верст арыков – труд многих, многих поколений. Он представлял себе, сколько земли надо перебросить с лопаты на лопату, сколько собрать камыша и хвороста, соломы, кольев и камня, чтобы поправить то, что разрушено в эти годы. Низовья Мургаба были ему понятнее, чем 84 канала Зеравшана и 45 каналов Чирчика, – и когда он обдумывал, с чего начинать, он живо представлял себя в лодке в зарослях Мургаба или выходящим от берегов Теджена на бедные поля своего края.

В окне – пустыня. Верблюд щиплет кустики. Когда верблюд хочет дотянуться, он вытягивает шею… Надо людей поднять. Он видел пустыню перед глазами за окном, и он видел вставшие в его мечте пшеничные поля, хлопковые плантации, шелковичные сады, клевер и ячмень– до горизонта, бахчу и огороды. Вода в арыках. Черная грядка, влажная от полива. Потный глиняный кувшин, из которого, запрокинув головку, жадно пьет воду толстопузый голоногий малыш.

Откуда же взять людей? Как заменить старых мирабов, байских слуг – новыми? Как поправить, плотины? Он вспоминал Коушутбентскую дамбу, – сберегающую воду для всего Мервского оазиса. И плотину Карры-бент в Теджене. Где инженеры-ирригаторы? Как их найти в батальонах Красной Армии? Как без них сможет он изучить местные водные системы и упорядочить водопользование из арыков, а потом создать новые справедливые законы? Муллы и ханы будут и тут мешать, а басмачи взрывают плотины и скачут вдоль уходящей воды с криком восторга и мести. «Вода общая, – говорят муллы, – святой ислам нас не делил на классы, все мусульмане равны». И темный аульный человек им верит – верит, даже когда ему мираб не дает горсть воды, чтобы омочить сухие губы… Как поднять лес кетменей над головами людей, – как повести голодных дехкан на ремонт каналов, – а ведь вода это хлеб, это жизнь. Говорят, что для очистки арыков от ила в одном лишь Хивинском ханстве нужно 700 000 рабочих дней.

«Не грусти… Будет победа. Не грусти… Твоя победа…» – снова слышался ему железный перестук колес.

В Ташкенте для уныния не было досуга. Он был из тех людей, кто – семь раз отмерив, – режут один раз, и все-таки, узнав поближе о делах в Хорезме, где начались распри между узбеками и туркменами, из-за капли воды стали возникать такие зловещие названия, как «Кровавый водораздел» или «Кровавый колодец», он несколько пал духом.

Какой безграничный опыт, какие творческие усилия, непрестанный труд нужны для нового дела! От его бездарности или нерадивости миллионы людей могут превратиться в нищих. Пока не поздно лучше отказаться… А не похоже ли это будет на дезертирство? Может его следовало бы назвать не Кайгысыз-сердаром-оглы, а Кайгылы-Елюрек-оглы? Сердце-то у него трусоватое, с ветерком?.. Владимир Ильич перевернул всю великую Российскую империю, а этот туркмен из аула Мене тоже осмеливается величать себя большевиком. Оправдать доверие партии – единственная обязанность. Может не справится? А не справится – кто же будет его держать?..

Днем и ночью он беседовал с гидромелиораторами, сталкивал лбами противников на совещаниях, искал истины в научных спорах.

Для всех было ясно, что корень жизни Туркестана а воде. Земля без воды мертва. К 1920 году четыре миллиона десятин поливных земель сократились до двух и урожайность уменьшилась наполовину.

На заседание Турккомиссии Кайгысыз Атабаев явился во всеоружии фактов. Он побывал на многих каналах. Сотни мирабов, – кто честно, кто с хитростью и лукавством, – наговорили ему с три короба, аульские коммунисты толпой провожали с собраний.

Атабаев верил, что Элиава умеет слушать.

– Мне без богов не вытянуть, – начал Атабаев усталым голосом. – Боги воды – гидротехники. А мы играем ими, как детвора мячиками… Во время войны их мобилизовали на фронт, многие успели стать офицерами. Другие погибли в гражданской войне. Революция привела многих на выборные должности в партии, в профсоюзах. Я знал таких, которые работали в продотрядах. А в этом году – новая мобилизация, на этот раз – на железнодорожный транспорт… – И Атабаев торжественно показал на начальника Среднеазиатской железной дороги. Тот дремал до этой фразы и вдруг встрепенулся.

– Комиссар земельно-водного хозяйства действует партизанскими методами! – бросил путейский начальник с места.

– Что вы имеете в виду? – спросил Элиава.

– Он не признает правительственных декретов!

– Этого не может быть!

– А вот подите же! Не отпускает даже кадровых путейцев – тех, кто на свою беду попал в его систему. Сто человек держит! Зажал в своем кулаке.

– Напрасно сетуете, – сказал Атабаев.

– Но вы не подчиняетесь?

– В ТуркЦИКе лежит моя докладная. Вы должны бъи ли получить ее копию.

– Мне нужны не докладные, а специалисты!

– Нам они нужны еще больше.

– Не забывайте, что вы сюда приехали в поезде.

– А я хочу напомнить вам, что бы сегодня обедали… Без еды и воды…

Элиава прервал эту перепалку.

– Продолжайте ваш доклад, товарищ Атабаев.

– В России нет ирригационных школ. Наши гидротехники учились в разных технических школах, может быть, и в железнодорожных. А с нынешними кадрами ирригаторов наш земельно-водный комиссариат не сможет оправдать даже своей зарплаты. Даже в Ташкенте уже два с половиной месяца нет руководящего специалиста. Погибает оросительная система Мурзачуля. Из-за нехватки технических работников пришлось прекратить новые работы в Перовском, Казалинском, Чернявском уездах. В Закаспийской области вместо пятидесяти работают тринадцать человек. Река Чу затопила город Токмак. Такая же опасность нависла и над Чирчиком. В Амударьинском отделе комиссариата работает один человек, он же отвечает и за Хиву. А для Бухары просто нет работника. Сами рассудите!..

Атабаев передохнул и отпил воду из стакана.

– Однако вы утоляете жажду? – ядовито заметил железнодорожник.

– Если не примем решительных мер, потрескается и ваш язык, – без улыбки ответил Атабаев.

Председатель Турккомиссии горячо поддержал Атабаева.

– Состояние сельского хозяйства чрезвычайное. Вместо того, чтобы вдвое-втрое увеличить продукцию, мы сократили её в этом году в два раза. Конечно, нам необходим железнодорожный транспорт, необходимо растить армию. Но проблема номер один – сельское хозяйство. Я должен напомнить, что прогноз на урожай в России очень плохой. Нам не только нельзя ждать хлеба, но придется самим снабжать Россию хлебом. Среди восьми пунктов докладной товарища Атабаева, представленной в Турккомиссию, есть и такой серьезный, как демобилизация из рядов Красной Армии ирригаторов. Кто-нибудь хочет высказаться?

Рудзутак полностью поддержал Атабаева. Потом попросил слова командующий Среднеазиатским военным округом.

– Чтобы спорить? – Элиава нахмурил брови.

– Чтобы внести ясность. Демобилизовывать только что призванных не очень-то разумно. Тем не менее мы вынуждены считаться с катастрофическим положением в сельском хозяйстве. Я хочу предложить только одно: отпустить за водой младших чинов, а тех, кто в звании комбатов и выше, оставить в рядах.

– Полностью ослаблять армию мы не имеем права, – сказал Элиава. – Предложение придется принять. Есть возражения?

Возражений не последовало. Но начальник дороги снова вскочил с места.

– Товарищ Атабаев не хочет отдать сто железнодорожников, работающих в его системе. Что ж, я согласен! Только пусть он по крайней мере не трогает тех, кто работает в нашей системе!

– Хотите, значит, кончить войну перемирием? – засмеялся Элиава.

– Я вижу – другого выхода нет.

– А как на это смотрит Константин Сергеевич?

Атабаев лукаво улыбнулся.

– Вспомнил одну старую историю. Некий чайханщик поехал из города в степь на ишачьей арбе за саксаулом. Заяц испугался его и спрятался под куст, а глаза из-под веток сверкают с перепугу. Чайханщик задрожал, остановил арбу, взмолился: «Большеглазый, большеглазый! Не трогай меня, и я тебя не трону. А в другой раз привезу твоим ребятишкам бязи!» Товарищ начальник дороги ничем не хочет помочь, только твердит: «Не трогай, и я не трону!» Да поймите же, что я не для себя стараюсь! Я готов собственными плечами толкать ваши вагоны! Речь идет о продовольствии для всех, и в том числе для ваших работников. Придется вас трогать.

– Тогда поступим с путейцами так же, как и с военными. Говорят в народе: видишь воду – снимай свои сапоги.

Совещание закончилось полной победой Атабаева. Были приняты все восемь пунктов его докладной записки.

Народ не ошибается

Сентябрь 1920 года в Ташкенте выдался на редкость ясным и не жарким. Чудесные безоблачные дни, похожие один на другой, рождались и умирали в недвижном воздухе. Сады отдали почти все свои плоды и, хотя казались усталыми, как кони, пришедшие издалека, листва их еще не пожухла. В кронах деревьев – недвижность и покой, и только стройные тополя, как будто руками, в бесконечной голубизне неба прощально махали своими тонкими нежными верхушками. Птицы на разных своих языках воспевали эту блаженную осень. Женщины в пестрых шелковых халатах беззвучно скользили вдоль улиц, бежали по мостовой фаэтоны, тяжело груженые подводы, ишаки, увешанные торбами.

В один из таких дней Кайгысыз Атабаев вышел пройтись по городу вместе с Мурадом Агалиевым – тот вместе с туркменской делегацией приехал в Ташкент на съезд партии. Друзья забрели на базар. С юных лет любил Кайгысыз это роенье лиц, запахов, красок, этот гул резких, звонких голосов, беззаботную и жадную суету приобретений и продажи, праздничную пестроту прилавков. Когда-то в прежние времена, отдаленные не столько годами, сколько небывалыми событиями, он любил здесь бродить с Мухаммедкули Атабаевым. Семинаристы отдыхали в чайхане у базарных ворот, ели плов, прислушивались к разговорам, а то и забыв обо всем на свете, пускались в споры о будущем. Каким оно будет, каким должно быть?

Теперешний базар, базар двадцатых годов, был очень похож на лоскутный халат. Только изредка попадались люди в приличной одежде, большинство щеголяло латаными локтями и драными подолами. Шумно и, пожалуй, весело, только порядку мало. Мусор, объедки, навоз… Мальчишки-карманники, сунув руки под мышки, наблюдали беспокойным взглядом за покупателями и продавцами и – чуть кто зазевается – смахивали что-нибудь из торб и корзин и мчались от погони, расталкивая толпу головой и локтями. Нелегко было в тесноте и давке понять, какое мясо варится в шурпе, на каком жиру – плов, который тут же, перед твоим носом, размешивают шумовками. Ты, может быть, и не прочь утолить голод, только прежде подумай, что попросить на деньги, которые у тебя в кармане. Видишь – как лоснятся носы и щеки чайханщиков: на всех желающих шурпы и плова не хватит, вот они и стараются, как бы сделать из одного два…

Атабаев и Мурад, конечно, отличались в базарной толпе: оба – в гимнастерках военного образца, в галифе с широкими карманами, на коленях – нашитая кожа, в солдатских сапогах. Они присели на пустой прилавок, потому что их заинтересовал разговор двух местных жителей, как видно, уже расторговавшихся, о чем свидетельствовали пустые мешки, валявшиеся прямо на земле, и то созерцательное настроение обоих приятелей, какое часто можно наблюдать у базарного люда после удачно законченного дня. Один был толстяк с гладкой и голой, как очищенная морковь, головой, и живот у него был круглый, будто толстяк спрятал под халатом арбуз. Другой – худой и гибкий, с длинной подвижной шеей. Сейчас они заметили растерявшегося в толпе человека – он озирался по сторонам, точно кого-то потерял и не мог найти, и во все стороны поворачивал сбои витые, словно готовая для пряжи шерсть, длинные усы.

– Это кто? – спросил толстый.

– А ты не видишь? – с ухмылкой откликнулся тощий.

– Потому и спрашиваю, что вижу.

– Могу сказать – наш сосед туркмен.

– А кому туркмен должен барана?

– Только не тебе, лысая твоя башка!

Толстый довольно улыбнулся, будто выслушал любезность, и показал пальцем на другого человека – на скуластого молодца в голубом бешмете, в лисьей шапке, со спускающимся на спину лисьим хвостом,

– А это кто?

– По шапке не видишь? Казах!

– А почему у него лисий хвост?

– Он мне не сказал, но думаю, чтоб не обдурили его базарные ловкачи, вроде тебя.

В толпе пробирался высокий старик в белом войлочном лопухе, обшитом черной тесьмой, и с кисточкой на макушке. Рыженькая бородка. Бархатный халат…

– Что ты скажешь про этого? – спросил толстый.

– Это братишка-киргиз приплелся из Ала-Тау. Не заметил грозную кисточку?

– Я не слепой.

– Так чего же спрашиваешь?

Атабаев переглянулся с Мурадом. Его заинтересовала странная игра, которую затеяли базарные ротозеи. Было ясно, что оба хорошо знают и ферганских узбеков в распахнутых на груди халатах, и памирских таджиков в круглых чалмах. Но толстяка, видно, мучила одна мысль, и он толкнул в бок тощего:

– Ты заметил, что за последние дни в Ташкенте полно приезжих? Откуда они, отвечай, если так все понимаешь…

– Ты коммунист? – спросил тощий.

– Коммунистов нет и среди моих соседей. С чего это тебе в голову взбрело?

– А ты не слышал о большой драке, какая недавно была у коммунистов?

– Я знаю, что Турар Рыскулов сброшен с высокой должности.

– А почему?

Толстый пожал плечами.

– Наверно, за взятки.

– Не угадал! Они поссорились из-за религии,

– Из-за религии? Это ислам, что ли?

– Он самый.

Толстый недоверчиво выпятил губу.

– Что за чушь несешь! Какой спор об исламе может быть у неверующих?

– Понимай, как хочешь. Рыскулов и его друзья сказали, что в Туркестане… нет разных народов.

– Алла акбар! Боже милосердный! – толстый схватился за свою морковную голову. – Нет разных народов!

Тогда за кого же они считают этих людей, которыми кишмя кишит наш базар? Кто эти туркмены, казахи, киргизы, узбеки?

– Тюрки!

– Ничего не понимаю!

– В Туркестане нет разных народов. Одни тюрки! Рыскулов и шумел из-за того, что у нас должно быть тюркское правительство и тюркская партия.

– Но кто же тогда я? – с негодованием спросил толстый и даже ударил себя кулаком в грудь.

– Тюрк!

– Попадись мне этот Рыскулов, двинул бы его в ухо и сказал: «Узбек я, узбек!»

– Пока что руки коротки, – заметил тощий и похлопал приятеля по плечу.

Толстый надолго задумался, потом спросил:

– Так кто же сбросил этого Рыскулова?

– Тюракулов, Кайгысыз и другие.

– Тюра-кул… Хорошее имя. Надо думать – казах. А кто такой Кайгысыз?

– Туркмен.

– Подходящее имя для туркмена. Но если он Кайгысыз, какое ему дело до всех этих неприятностей?

– Не глядя на свое имя, заботится и о тебе и обо мне.

– Молодец! Настоящий мужчина!

Атабаев посчитал, что ему не пристало слушать, как его хвалят, он спрыгнул с прилавка, но Мурад задержал его.

– Погоди! Дослушаем до конца.

Толстый, чувствовавший себя оскорбленным до глубины души, долго еще проклинал пантюркистов, а потом подозрительно спросил своего товарища:

– Откуда ты все это знаешь?

– Мой двоюродный брат знаком с коммунистами.

– Если все знаешь, скажи, почему они все съехались в Ташкент?

– Какое сегодня число?

– Двенадцатое. Месяц – реджеп.

– Нет, по-русски?

– По-русски? – тощий начал загибать пальцы. – Седьмое. Девятое… Одиннадцатое… Так двенадцатого числа русского месяца у них открывается съезд.

Атабаев пошел, увлекая за собой Мурада.

– Какой удивительно бестолковый, а в то же время мудрый разговор! – говорил он.

– Народ знает обо всем и, кажется, никогда не ошибается, – согласился с ним Агалиев.

Потом Мурад Агалиев не раз вспоминал случайно подслушанный разговор, – ведь он с зеркальной точностью повторился на заседаниях съезда.

Когда Тюракулов, основной докладчик, разоблачил враждебные взгляды пантюркистов, в зале поднялся шум. Многие даже вскочили с мест, слышались крики:

– Я – казах!

– Я – таджик!

– Я – туркмен!

С трудом удалось навести порядок, но шепот в рядах еще долго не утихал. Сидевший рядом с Агалиевым здоровенный парень в белой рубахе с открытой грудью и в пестром кушаке с пристрастием допрашивал сидящего впереди пожилого:

– Ты кто такой?

Тот с чувством ткнул себя пальцем в грудь.

– Я – киргиз! И мои деды и прадеды были киргизы. Киргизами будут и мои дети! А ты кто?

– А я узбек! На весь мир хочу сейчас крикнуть: «Смотрите на меня! Я – узбек!»

Доклад Тюракулова всколыхнул национальные чувства и в то же время объединил партийную аудиторию. На съезде обсуждалось множество вопросов. Говорили о создании бедняцких кооперативов, так называемых «союзов кошчи», о судебной реформе, о культурной революции, о справедливом перераспределении земель между пришлым населением – русскими кулаками и местным, коренным, обездоленным при царе… Но главным вопросом, к которому невольно возвращались, была борьба с пантюркизмом и панисламизмом, – этой ядовитой идеологией злейшей реакции.

Через неделю открылся девятый Съезд Советов Туркестана. Основным докладчиком был Кайгысыз Атабаев. Съезд внес изменения в конституцию Туркестанской АССР, предусматривалось национально-территориальное размежевание исторически населяющих ее народов – туркмен, узбеков, киргизов, казахов.

Председателем ТуркЦИКа был избран Тюракулов. Председателем Турксовнаркома – Атабаев.