Текст книги "Чудом рожденный"

Автор книги: Берды Кербабаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Сколько понадобится усилий Ленинской партии, чтобы просквозить, очистить свежим ветром прекрасную и загрязненную Бухару! Сколько лет предстоит перемалывать тупую покорную отсталость феодального Востока!

* * *

В феврале 1924 года партийный актив Бухары вынес решение начать национальное размежевание. Затем Среднеазиатское бюро ЦК партии утвердило план создания союзных республик. В июне того же года ЦК ВКП(б) санкционировал начало великой работы – созданные комиссии и подкомиссии с участием представителей всех среднеазиатских народов стали решать все спорные вопросы: кому передать Чимкент, Хорезм, как поступить с Ташкентом, населенном узбеками, в то время, как в Ташкентском уезде живут почти исключительно казахи…

И снова Атабаев потерял выдержку, столкнувшись однажды в коридоре Совнаркома с Файзуллой Ходжаевым. Снова, точно арбакеши в тесном переулке, кричали – «подай назад!» – «Нет, сам поворачивай!»

– Я хочу собрать узбеков в Узбекистане, – сказал Файзулла, преграждая путь Атабаеву.

– Если они согласятся – перевози.

– Я заберу их с землей, на которой они живут, с домами и всем хозяйством. Чарджоу и Керки – узбекские земли…

Атабаев язвительно улыбнулся.

– У туркмен есть поговорка: «Если дадут, съешь и хлеба с маслом». Если дадут!

– И если не дадут – возьму!

Атабаев показал ему кулак.

– Думаешь, мой слабее твоего?

Ходжаев молча проскользнул мимо него – многие видели атабаевский кулак в коридоре Совнаркома. Атабаев пожалел о неосторожном жесте. Вечная горячность! Надо было спокойно сказать: «Что ж, обсудим на комиссии», – было бы умно и скромно. А теперь опять у Файзуллы козырь в руке, и стыдно будет, если придется толковать в Ташкенте или, тем более, в Москве, об этой мальчишеской выходке.

Но все эти благоразумные рассуждения были забыты на заседании территориальной комиссии. Так уж получилось, что Атабаев сам поддался всеобщему азарту и потребовал присоединить к Туркмении Каракульскую область. Разумных доводов у него было не больше, чем у Ходжаева, когда тот требовал для Узбекистана Чарджоу.

Это был неразумный спор, его перенесли на заседание Средазбюро. Интересы двух народов там были по справедливости учтены. А что касается Ходжаева и Атабаева, то на этот раз оба они заработали партийные предупреждения. Опытные и дельные работники, они тоже были не лишены ошибок и промахов.

В конце концов все обошлось мирно и в октябре 1924 года в Москве, на второй сессии ВЦИКа, Кайгысыз Атабаев доложил о новой социалистической республике – Туркменской ССР.

Гремел «Интернационал». Атабаев пел с восторгом, в ушах его звучал грохот колес, вспоминалась та ночь размышлений в вагоне, когда он стоял над картой и думал, думал…

Задача всех задач

В феврале 1925 года Асхабад почувствовал себя столицей. Еще никогда, даже в дни больших базаров, улицы обрусевшего города не видали такой пестрой дехканской толпы, валом валившей к зданию бывшей мужской гимназии– депутаты ото всех племен съехались в город и спешили на Первый съезд Советов.

Вылезая из машины, Атабаев сразу наткнулся на своих знакомых из аулов Копет-Дага.

– Не по-зимнему снарядились, товарищи!

– Чем потеть в шубе, лучше мерзнуть в халате! – весело откликнулся статный парень и молодецки тряхнул лохматым тельпеком.

Это был исторический день в жизни народа. Всесоюзный староста приветствовал съезд. Знакомое по портретам неброское лицо с остренькой бородкой, в железных очках – он и тверской крестьянин и питерский рабочий… Ему рукоплескали, стоя, очень долго, восторженно кричали из зала на туркменском и русском языках. Вот кого настоящая Россия прислала на праздник нашего народа! И от других советских республик прибыли братские делегации. Красная Армия пришла в зал съезда со своими звонкими фанфарами, внесла боевые знамена.

А потом говорил бывший председатель Ревкома Недирбай Айтаков.

А потом доклад о советском строительстве сделал Кайгысыз Атабаев. Когда он вышел на трибуну – высокий, широкоплечий, – в зале прошла волна оживления и все засмеялись, когда какой-то дехканин громко сказал:

– Дать ему в руки лопату – пожалуй, за троих сделает!..

Атабаев подхватил эту шутку:

– Товарищи, не пугайтесь, глядя на мой рост – не ждите доклада на полторы версты. Но потолковать о многом придется.

И он поведал о многом – он говорил о пестроте хозяйственного и бытового уклада республики, о том, как резко различаются туркмены Хорезма, Бухары и Прикаспийской пустыни, какая трудная задача – сблизить разрозненные племена, преодолеть отсталость одних, мусульманский фанатизм других, феодальные предрассудки третьих, создать национальное государство. Прежде такое объединение могло быть только насильственным, и, значит, временным, под тяжелой пятой победителя. Советская республика объединит народ в мирном строительстве – ирригация, крестьянские кооперативы, культурный фронт. Но прежде всего, в основе всех будущих перемен – задача всех задач: земельно-водная реформа,

* * *

Атабаев был на съезде одним из инициаторов земельно-водной реформы. Он понимал, что революцией не руководят на расстоянии, ее совершают на месте. И после съезда, взяв с собой необходимых помощников, председатель Совета Народных Комиссаров республики пэре-ехал в Мары, – так всегда называли обруселый Мерз туркмены, так он будет теперь называться впредь.

Но почему именно в Мары?

Да потому, что в других местах, где вода течет еле-еле, будто струйка из носика чайника, там реформу проводить не так уж сложно. А в Марыйском крае, где большие поля раскинулись на берегах Мургаба и Теджена, там, чтобы опрокинуть сопротивление баев, надо, как говорил Паскуцкий, руки приложить.

Штаб председателя Совнаркома и комиссии по реформе разместился в двухэтажном здании гостиницы. Работа здесь не прекращалась ни днем, ни ночью: непрестанно шли в комиссию люди, и до утра в окнах горел свет.

Издавна земля и вода распределялась у туркмен не по труду, а на семью. Таков был племенной порядок. Неженатые не имели права на землю и воду. И если в бедняцкой семье вырастали пять-шесть взрослых сыновей, они не имели права на лопату земли, на ведро воды. Надо жениться! А жениться – значит, уплатить калым. Заколдованный круг. Но если у бая росли пять сыновей, он женил всех подряд, даже двухлетних и получал пять паев.

Нет, не вчера земля и вода стали предметом купли-продажи. Нет, не вчера баи скупили пашни, чтобы сдавать их в аренду за четверть или треть урожая. И не вчера в бедняцких семьях сложили безнадежную поговорку: «Бай завладел землей – держи покрепче хоть небо над головой…»

Во все времена старое не мирилось с новым, во все времена эта борьба была жестокой. Когда уничтожаешь дикий кызган, чтобы посеять пшеницу, то это живучее растение рвет колючками одежду, кровянит руки. Так думал вызванный Атабаевым рассудительный Абдыразак, сидя у него в кабинете.

В просторном номере, за овальным столом красного дерева, Атабаев расположился по-боевому, как командир батареи на наблюдательном пункте, – только что без бинокля. Он то и дело хватался за телефонную трубку, связывался с аулами, отдавал приказания местным руководителям, отвечал на их вопросы сурово и коротко:

– Если слабо держать камыш, – порежет руку! Понятно?.. Если оказывают сопротивление – выслать!.. Если впутались родственники, не надо жалеть и семей!

Прихлебывая чай из пиалы, Абдыразак неодобрительно качал головой. «Окаменело сердце у Кайгысыза, – думал он, – нет в нем теперь жалости».

Без стука отворилась дверь, в комнату скользнула седая женщина.

– Кто зовется Кайгысызом, милые? – спросила она.

Абдыразак кивнул на Атабаева.

– Пришла жаловаться.

Атабаев вышел из-за стола, взял плачущую старуху за плечи, усадил в кресло, мягко сказал:

– Успокойся. Считай, что ты дома. Не стесняйся. Расскажи, кто тебя обидел.

– Я, сынок, без мужа осталась… Две дочери вышли замуж, четверо остались на руках. Старшему сыну нет и пятнадцати…

– Тяжело, конечно. Ну и что же дальше?

– А теперь, говорят, что мой муж был баем и хотят нас лишить земли и воды.

– Кто так хочет?

– Сельсовет.

– А что сказала комиссия?

– А они, сынок, вместе сидят… Вместе едят, ну и одно гозорят со слоз председателя.

– Сколько же у тебя земли?

– Есть у нас садик. То ли будет размером с танап, то ли нет…

– А кроме садика?

– Между небом и землей ничего нет у меня, кроме бога.

Кайгысыз пристально посмотрел на старуху,

– Скотина есть? – спросил он.

– Коровка…

– Когда умер муж?

– Скоро пять лет. И при нем ничего лишнего не было, а теперь из последних сил тянемся…

Атабаев подошел к столу, нажал на кнопку. В комната появился молодой человек с черными подкрученными усами. Это был младший брат покойного Мухаммедкули нарком земледелия республики.

– Случайно не. знаешь ли эту женщину?

Хаджи посмотрел на старуху, покачал головой.

– Никогда не видел.

– Поговори с ней, расспроси подробно, выясни, где творят несправедливость, и проследи до конца, чтобы человека не обидели.

– Будет исполнено, товарищ Атабаев.

Когда он вышел из номера вместе со старухой, Абдыразак спросил:

– Зачем ты вызвал меня?

– Захотелось посмотреть на старого друга.

– Только и всего?

– Неужели не веришь?

Кайгысыз посмеивался, глядя на мрачное разбойничье лицо Абдыразака.

– По поводу подобного вызова могу рассказать тебе старинную историю, – сказал Абдыразак. – Однажды пригласили в гости осла. Он подумал: кто я такой и кто – хозяева дома? Не дадут мне здесь ячменя. Если зовут, – значит, у хозяина кончились дрова или у хозяйки – мука… Вот и я думаю, что не поставишь ты предо мной горку плова. Чем же могу служить?

– Здорово рассудил! А, может, я хочу тебе дать земельно-водный надел?

– За это не поблагодарю.

– Напрасно. Могу предложить хороший надел.

– Если сгоряча не отнимешь у меня лопату, – что ж, сделаю полем и заброшенный пустырь.

– Для земли, уважаемый, нужна вода.

– А я сошью бурдюк из шкуры своего бычка и буду носить воду из колодца.

– Такое у тебя творческое вдохновение!

– Ты же знаешь, меня всегда кормила лопата.

– По совести говоря, Абдыразак, я и пригласил тебя, как человека, который из ничего может что-нибудь сделать.

Абдыразак, прищурившись, поглядел на Атабаева. Его крупное лицо с пышными усами не выражало ни хитрости, ни лукавства. Выпуклые черные глаза сияли простодушно, как у ребенка.

– Знаешь что, – помолчав, сказал Абдыразак, – не морочь мне голову льстивыми похвалами. Говори прямо – что нужно?

– Есть у меня одна просьба… Ты знаешь, за какую работу мы сейчас взялись в Марыйской области?

– Кто же этого не знает! Одних заставляете плакать, других – смеяться.

– Упрямец! С этим ты родился, с этим и умрешь! Но я хочу тебя спросить: ты ешь хлеб с туркменской земли?

– Я не пользуюсь чужим трудом.

– Не о том речь. Пойми, эта священная земля сегодня нуждается и в тебе. Оправдай хлеб, который ешь!

Больше всего Абдыразак не любил высоких слов. Он насмешливо спросил:

– А если не оправдаю, что со мной сделаешь?

– Не оправдаешь? – Кайгысыз посмотрел грозно. – Не говори тогда, что не слышал. По щеке не поглажу.

Абдыразак улыбнулся.

– А ты слышал про слепого из племени бурказов?

– Это к делу не относится.

– Ошибаешься. Вот послушай меня… Лет сорок назад у бурказов был слепой, которого так и звали «Слепой из бурказов». Был он очень остер на язык, как говорится – ради красного словца не жалел ни матери, ни отца. Тем более не жалел он и хана. Мейли-хан очень на него рассердился, велел позвать к себе…

– Я-то ведь не слепой и не глухой, – раздраженно заметил Атабаев.

– Имей терпение. И вот Мейли-хан спрашивает: «Ты закладываешь за щеку, слепой?» Тот вытащил из кармана тыковку с насом, щелкнул по крышке. «Это, хан-ага, моё самое большое удовольствие». Хан спросил: «Ты и табак куришь, слепой?» Тот с радостью отозвался: «Табачный дым– отдохновение души». Хан еще спросил: «Может, ты и терьяк глотаешь, слепой?» «Не упускаю случая, если удается». «А ты не боишься моего гнева, слепой?» «Я, хан-ага, и бога не боюсь». Хан закричал во гневе: «Плохо я с тобой поступлю, слепой!» «Не может быть!» – удивился слепой. «Берегись! – кричал хан. – Берегись моего гнева!» – Абдыразак тихо засмеялся. – И вот слушай, председатель Совнаркома, что тогда сказал слепой из бурказов: «А ну-ка покажи, какой у тебя гнев? Может, сжалишься над моей нищетой и подаришь халат? Пожалеешь мое одиночество – дашь мне брата? Содрогнешься от моей слепоты и вставишь глаза? Или женишь меня? Разве можешь ты сделать, чтобы мне стало хуже? Так покажи свой гнев, испугай меня!»

Атабаев поднялся из-за стола, положил руку на плечо Абдыразака.

– Разве можно на тебя сердиться, друг дорогой? Ты же беленькая птичка, к которой грязь не пристает!

– Хватит! – Если не будешь меня так приторно обхаживать, не откажусь от твоего дела, коли смогу справиться.

– Я не сомневался. Есть предложение – быть председателем одной сельской комиссии в земельно-водном отделе.

– Именно председателем?

– Только так.

– Если бы ты впряг меня в ишачью арбу, я, наверно, не хуже, а лучше поработал, чем в этом путаном деле.

– Я лучше знаю, кого куда впутывать.

– А если не справлюсь с работой?

– Справишься.

– А если придут на меня жаловаться, как сейчас приходила эта вдова?

– Это мое дело успокаивать тех, кто сюда приходит.

– А в чем будет мое дело?

– Отобрать земли у баев и отдать их беднякам.

Абдыразак вопреки своим привычкам встал с места, начал ходить по комнате.

– Но ведь меня не знают в аулах.

– Не беда. Подожги лес – прославишься. Возьми аул, который знаешь.

– Да я только свой и знаю.

– Прекрасно!

Абдыразак молча постоял у окна, потоптался у холодной железной печки, еще с зимы отдававшей едким запахом масляной краски, потом резко обернулся к Атабаеву.

– Ставлю одно условие: я подготовлю новый земельно-водный раздел в Конгуре по вашим указаниям, но к концу работы вы лично приедете в аул.

– Идет!

Атабаев вызвал к себе Хаджи и объвил:

– Вот председатель Конгурской сельской комиссии. Познакомь его со всеми материалами.

В священном саду ахуна

…Обманчивый день поздней осени стоял над Контуром. Знойное солнце сморило даже забытого с поклажей ишака в яблоневом саду. Но вдруг порывы ветра посыпали с деревьев яблоки, и скрученные желтые листья с шуршанием помчались по земле. Абдыразак сперва сидел, потом покойно улегся на подгнившей скамейке в саду.

Он знал, что ночью Атабаев звонил в сельсовет, сейчас он приедет. Там, на площади у конторы, уже собираются на сход аульчане. Пора кончать, пора подписывать акты – он целый месяц провел в ауле. И вот – земля отдана тем, кто на ней работает. А если ничего не решили с проклятым садом, то что ж, он часок-другой подремлет на скамейке, пусть пораскинет мозгами глава правительства.

Старый фруктовый сад – родовое поместье Оразмухаммед-ахуна, проклявшего своего сына… Тут между деревьями Абдыразак гонялся за мальчишками, радуясь, когда удастся ловко влепить кому-нибудь в щеку перезревший персик, тут навсегда поссорился с отцом.

В детстве не было у Абдыразака товарищей ни в школе, ни в ауле, а дружил он только с сыновьями садовника– вялым, медлительным Лоллуком и вертлявым, юрким, насмешливым Тарханом. Этим ребятам не пристало учиться в школе, они помогали в саду своему отцу.

Абдыразак околачивался около них с утра до вечера, бывало даже обедали вместе, расположившись в абрикосовых кустах с чашкой плова и поджаристым чуреком. Оразмухаммед-ахун, занятый толкованием корана, не слишком приглядывался к забавам сына, пока тот был маленьким. Иное дело – подросток. Когда ахун однажды увидел Абдыразака, играющего в альчики с сыном садовника, он подозвал его к себе и спросил:

– С кем играешь?

– С Тарханом, – простодушно ответил Абдыразак.

– Учишься воровать?

– Разве он ворует?

– Его отец тайком продает фрукты из сада. Тебя это не касается, и ты не должен об этом говорить.

– Почему? Обязательно спрошу у Лоллука.

– Это лишнее. Но ты не будешь подходить к этим детям, не будешь с ними разговаривать. И пусть они к тебе не подходят. Понятно?

– Нет. Непонятно. Значит, я не должен играть?

Оразмухаммед-ахун снисходительно посмотрел на сына.

– Нужно знать, с кем играешь, – сказал он. – Играй с сыном Байрам-хана, с сыном Баллы-бека, с сыном Мурад-бая.

– Я не люблю их. Я хочу играть со своими товарищами.

– Не будешь с ними играть.

– Буду.

– Только попробуй еще раз об этом заикнуться! – Ахун погрозил сыну кулаком.

Абдыразак снял тюбетейку, наклонил голову и сказал:

– Бей! Делай все, что хочешь. Но помни, что тогда больше не увидишь меня в этом доме.

Оразмухаммед-ахун не ожидал такого отпора. Кулак его опустился в карман халата, он возвел глаза к небу и простонал:

– О, аллах, ты вырастил врага в моей семье!..

С тех пор он не решался даже сделать замечания сыну. Надолго запомнился этот разговор и Абдыразаку. Люди, которых ахун обвинял в воровстве, все время были на глазах у мальчика. С утра до вечера они работали в саду, горький пот превращал в жесткую корку ситцевое тряпье их рубах, на штанах – заплаты в три слоя. Даже подгнившие яблоки они собирали на тачку и отвозили в загон коровам ахуна. А отец расхаживает по саду, заложив руки за спину, никогда не нагнется, чтобы поднять веточку с дорожки, и только поучает садовника. Сомнения в справедливости аллаха и в доброте отца стали мучить Абдыразака. Даже сад казался ему теперь другим. Наступила редкая в этих краях дождливая осень, и сад казался похожим на девушку в слезах, увезенную на чужбину. Так без помощи книг и старших друзей Абдыразак понял, что земля должна принадлежать тому, кто на ней работает.

Вот и покинул он отчий дом, стал жить, как подсказывала ему совесть, и с годами редко возвращался памятью к друзьям детства. А в Конгуре часто вспоминали Абдыразака. В головах многих сельчан не укладывалось, как это можно бросить отца, пренебречь знаменитой медресе и родительским наследством. Конечно, все это неспроста. А в ауле говорили:

– Абдыразак отошел от веры.

– Абдыразак стал русским.

– Чего же и ожидать от парня, бросившего такого отца?

– Говорят, он поносит исламскую религию.

– И ест свинину!

– Поговаривают, что он сказал, будто одного русского с серпом и молотом любит больше, чем сотню ахунов в чалмах.

Все эти слухи смущали Лоллука и Тархана, а к тому же и старый садовник запугивал сыновей:

– Ваш друг стал капыром. Если будете с ним встречаться, вы тоже утратите веру, на вас обрушится гнев аллаха, в аду вас будут грызть драконы, рвать на клочки рогатые девы…

Лоллук и Тархан, представляя себе свой окаянный удел, не подозревали, что несколько лет назад Оразмухаммед-ахун точно также предостерегал от них своего сына.

Новый порыв ветра просыпал яблоки с ветвей. Сад простучал, прошумел и затих. И снова защебетали птицы. Похоже, будто – «мороз идет, мороз идет, снимай яблоки!..» А некому собирать урожай. Нет хозяина в саду Оразмухаммеда-ахуна.

Философ улыбнулся. Неожиданная мысль мелькнула о голове – когда кочевье возвращается на старое место, первым приходит хромой, он ведь был сзади. Когда происходит социальный переворот – «кто был ничем», становится всем. Так все-таки дожил он до того дня, когда делит в ауле отцовское наследство между тружениками! А ведь мальчишкой не мог и мечтать об этом!

Будто нарочно, Лоллуку и Тархану достался по жребию сад ахуна. Можно сказать, перст судьбы! И вот как дело повернулось! Диалектики говорят: «Отрицание отрицания». Кто бы мог подумать, что Лоллук и Тархан будут давать ему урок диалектики!

* * *

Конгурцы, собравшиеся на площади у сельсовета, с некоторым волнением ожидали Атабаева. Кто-то в толпе напомнил о том, как на выборах арчина несколько лет назад он схватился за пистолет, а ведь тогда еще не был главой правительства! Занятно, конечно, что он теперь сделает с отказчиками? Может, сошлет в Сибирь? Конечно, товарищ Кайгысыз уважает крестьянский труд, но государственное дело ему важнее всего.

Машину председателя Совнаркома обступили дети раньше, чем старики. Но вопреки ожиданиям, Атабаез был приветлив, поздоровался со всеми, пошутил с молодежью. Об отказчиках и смутьянах он даже и не заикнулся, а только расспрашивал, у кого есть семена, давно ли приступили к осеннему севу, кто нуждается в денежном кредите. Его помощник записывал все просьбы. Наконец, Атабаев сказал:

– Я слышал, что земельно-водная реформа в Конгуре закончена. Есть какие-либо возражения и жалобы по поводу решений комиссии и сельсовета?

Все молчали.

– Если есть жалобы, не надо стесняться.

Почтенный председатель сельсовета, наконец, заговорил:

– В нашем ауле только двое остались недовольны своим наделом.

– Нечестно, что ли, вели жеребьевку?

– Ни у кого нет таких подозрений.

– В чем же дело?

– Участок хороший, а люди недовольны.

– Говорят, у кого удача, тот не плачет. Я что-то не пойму, что у вас происходит?

Председатель подтолкнул вперед сырого бледного человека с выпяченной нижней губой, туповатыми глазами.

– Иди, Лоллук. Объясни сам, в чем дело.

Растерявшийся Лоллук забормотал:

– Мы ведь простые люди… Сам знаешь. Разве мы достойны этой земли?

– А разве есть на свете что-нибудь достойнее труда человека?

– Но ведь нам достался сад ахуна!

– И ахуну он не с неба свалился! Кто-то дал, а кто-то и отберет.

– Вы, конечно, высокие люди, но…

– Ты, товарищ, не мерь меня по росту.

– Я о твоей власти говорю.

– Брось, Лоллук! Я не ага, ты не слуга. Поговорим, как крестьяне. Может быть, не согласен сын ахуна, чтобы ты взял землю его отца?

– Что вы! Абдыразак уговаривает, чтобы я поставил кибитку прямо посреди сада.

– Ничего не понимаю.

Чуть не плача, Лоллук подтолкнул вперед своего брата.

– Ты похитрее, Тархан. Расскажи, как мы думаем.

Недовольно подмигивая глазами, редкобородый, с длинным крючковатым носом, Тархан вышел вперед и, обиженно отвернувшись от председателя Совнаркома, забормотал:

– А что тут болтать? Святое урочище, вот и весь сказ!

– До сих пор я думал, что святым называют то урочище, где слепые просят зрения, а бездетные – сыновей, – сказал Кайгысыз.

– Может, оно и так, но мы не осмелимся ворошить эту землю лопатой, – ответил Тархан.

– Много ли пота пролил твой отец на эту землю? – спросил Атабаев Абдыразака, который нарочно стоял в стороне, чтобы не смущать людей.

– Если не считать подливки от жирного плова и сочного мяса… – Абдыразак вдруг вспылил. – Я плюнул на эту землю и ушел, потому что грязнее она собачьего помета! Видно, им тоже противна эта грязь,

– Закрой свой нечестный рот, Абдыразак? – крикнул Лоллук. – Эта земля чище снега, на ней можно читать намаз!

– Да разве не ваш отец сделал ее такой, разве не вы с ним вместе выхаживали каждое деревцо в этом саду?

– Это и без тебя все знают.

– Так что же вы топчетесь тут, как кобели, не умеющие совершить… омовения!

– Мы свое сказали.

Поняв, что уговорами ничего не добьешься, Атабаев решил повернуть дело покруче.

– Значит, вы предлагаете провести новую жеребьевку?

– Ай, нет! Язык не повернется такое сказать!

– Может, хотите, чтобы вас переселили в Теджен или Туркмен-Кала?

– Отсюда смогут увезти только наши трупы.

– Что же нам делать?

– Как вы не можете понять, что это не простая земля? – вдруг завопил кроткий Лоллук. – Это священный сад! Каждого листика касались руки ахуна!

Атабаев кивнул председателю сельсовета.

– Пришлите сюда– десяток молодцов с пилами и топорами, пусть до рассвета спилят священный сад. Расходы – на мою шею! А дрова разделите поровну.

– Эй, товарищ Кайгысыз, эй, товарищ! – замахал руками быстрый старичок, вырвавшись из толпы.

– Говори, ага, говори.

– Вон там, на северной стороне аула, есть две доли – моя и сына. Пусть Лоллук и Тархан живут там, а мы будем здесь. Между мной и богом есть ишачок и ишачонок, – даю их в придачу! У них, у этих братьев, зубы слабые, чтобы грызть яблоки из этого сада. Ай, яблоки, как щеки молодухи! А мне эти яблоки в самую пору!

Тархан подскочил, ткнул пальцем в грудь старичка.

– Ты, брат, Гытды, не крутись под ногами! Пока по мне не прочитали заупокойную, ни тебе, ни твоей старухе не сыпать золы на эту землю! Ступай и прикажи своему ишаку кричать на старом месте! Ей богу, верно говорит Абдыразак – ведь мы сами сделали эту землю землей, этот сад – садом! Не знаю, как брат, а я не сойду с этого места, если даже Абдыразак придет сюда с саблей!

Лоллук стал рядом с братом.

– Если Тархан согласен, я уцеплюсь за эти деревья обеими руками.

– Товарищ председатель, – торжественно сказал Тархан, – мы принимаем свой жребий и прикладываем свои пальцы под решением комиссии.

– Я и раньше знал, что дело этим кончится, – улыбнулся председатель сельсовета, – зачем же было заставлять людей с вами возиться?

– Товарищ Кайгысыз, пусть земля разверзнется, чтобы мы провалились от стыда за все хлопоты, которые вам причинили. Простите нас, темные мы люди, – сказал Лоллук. – Нас еще за руку надо водить…

Не прошло и минуты, как на сход прибежали дети упрямых братьев с полными корзинами и стали бросать яблоки в толпу.

– Всем… спасибо!.. – кричали они.