Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Беньямино Джильи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

   ГЛАВА ХLIII

Можно сказать, пожалуй, что в то время не нашлось бы такого театра в Италии, который не был бы мне хорошо знаком. С января по апрель 1935 года продолжался новый, особенно напряженный для меня сезон итальянской оперы. Где я только не пел – от Триеста до Бари, и от Палермо до Генуи. Когда я пел в Палермо, мэр города пришел слушать меня вместе со своими гостями – это были восемьдесят английских бойскаутов, которые случайно оказались в тот момент в Палермо. В этот сезон я пел в «Травиате» с Клаудией Муцио, в «Силе судьбы» и «Манон» – с бразильской сопрано Биду Сахайо, в «Богеме» – с Пией Тассипарией, в «Марте», «Андре Шенье» и «Фаворитке» – с Джузеппиной Гобелли, и в других операх.

В мае 1935 года я поехал в Берлин, чтобы сниматься в моем первом фильме. Фильм был итало-немецкого производства, ставил его режиссер Аугусто Дженина. Поначалу я был просто в панике, как это случается со всяким, кто первый раз снимается в кино, главным образом потому, что боялся – так же, как тогда, когда впервые записывался па радио, – что техника исказит мой голос. Но под конец я совершенно успокоился.

Работать мне приходилось невероятно много: делалось два варианта фильма – на немецком и итальянском языках. Так как я не знал немецкого, то приходилось заучивать наизусть нескончаемый набор каких-то бессмысленных для меня звуков. Сюжет фильма, взятый из какой-то маленькой новеллы, был лишь предлогом, разумеется, для того, чтобы я по ходу действия мог петь в нем как можно больше. Знаменитый тенор встречает молодую скромную девушку (ее играла Магда Шнейдер) и влюбляется в нее. Вскоре они женятся. Но в один прекрасный день она случайно встречает того, кого когда-то любила. В отличие от мужа-тенора, он молод и красив. Муж замечает, что их влечет друг к другу, он готов пожертвовать своим счастьем и уйти из их жизни. Но под конец молодая женщина понимает, что в действительности любит своего мужа и решает остаться с ним.

В фильм были включены сцены из разных опер: из «Марты», «Аиды», «Любовного напитка», «Риголетто», «Лоэнгрина», «Силы судьбы» и одна новая песня – «Не забывай меня», специально написанная для этого фильма Эрнесто де Куртисом и сразу же ставшая очень популярной. Съемки велись в Гамбурге и на трансатлантическом пароходе «Бремен». В обоих вариантах – немецком и итальянском – фильм назывался «Не забывай меня».

Фильм имел такой потрясающий успех, что в ближайшие несколько лет я снялся еще в пятнадцати фильмах, и все они, честно говоря, были на один манер. Кинокритики так дружно приходили в ужас от этих фильмов, что я понял – в художественном отношении они никуда не годились. Но это не имело для меня никакого значения. Я никогда не собирался становиться кинозвездой. И дело не только в том, что фильмы эти давали мне значительный доход. Они создавали огромную аудиторию, такую, какую я никогда не мог бы иметь. Фильмы с моим участием смотрели во всех уголках земли, даже в самых далеких и самых маленьких городах и селениях, куда я вряд ли мог бы добраться на гастроли. В больших городах фильмы доносили мое пение до тех людей, которые по тем или иным причинам – из-за отсутствия денег, недостатка культуры или интереса к музыке – никогда в жизни не бывали в оперном театре или в концерте.

Это стало мне ясно из тысяч и тысяч писем, которые я получал и которые были столь невероятно восторженными, что порой переставали уже льстить мне и начинали тревожить. Так было, например, когда одна синьора из Берлина написала мне, что за месяц она просмотрела фильм «Не забывай меня» 67 раз!

Когда я снимался для кинофильма в Берлине, после одного моего благотворительного концерта в гостинице «Кайзерхоф» был устроен прием. Тогда же я познакомился с Рихардом Штраусом и Францем Легаром.

В июне 1935 года я приехал на три месяца в Бурнос-Айрес. Труппа, в которой я должен был петь в театре «Колон», оказалась очень разнородной. В нее входили в основном французские певцы из парижской «Опера-комик» и исполнители других национальностей – сопрано немка Вина Бови-Фишер, бразилианка Биду Сахайо и всего несколько итальянцев. Руководил труппой, если ее можно так назвать, Эрнест Ансерме. Результат в конечном итоге получился не очень хорошим. У нас было мало репетиций, и вообще спектакли ставились гораздо хуже, чем раньше. Я пел во многих знакомых мне операх, но выступил также в одной новой роли – 10 сентября я пел вместе с Нериной Феррари в «Фаусте» Гуно.

Я не мог не пожалеть, что случай не познакомил меня раньше с этой оперой, одной из самых мелодичных. Опера очень красива, главная партия в ней теноровая, и петь в ней – одно удовольствие. Но я все же так глубоко проникся другим Фаустом – Фаустом из бойтовского «Мефистофеля», – что не мог полностью, как мне хотелось бы, войти в эту новую роль, которая хотя внешне как будто похожа на ту, на самом деле тонко и глубоко внутренне отличается от нее. Во всяком случае, это только мое личное ощущение. Тем не менее я старался петь как можно лучше и так, чтобы публика ничего не заметила. Музыка так идеально подходила к моему голосу, что, кажется, я сумел это сделать.

Неприятное воспоминание осталось у меня о премьере «Фауста» в театре «Колон». Заключенная в тюрьму Маргарита сходит с ума от страданий. Безумно плача, она срывает солому со своего ложа и разбрасывает ее по полу вокруг себя. Я направляюсь к Маргарите, чтобы утешить ее, как вдруг с грохотом падаю навзничь. У меня были новые ботинки, и я поскользнулся на соломе, которую она разбросала. Я больно ушибся. Но, как всегда, когда что-либо подобное случается на глазах у публики, я попытался как-то замаскировать эго неловкое падение и притворился, будто так и должно было быть. Я остался лежать распростертым на полу, как бы изображая крайнее уничижение и смирение, и стал подползать к Маргарите, думая при этом только об одном – цел ли у меня позвоночник.

В конце октября 1935 года я вернулся в Берлин на премьеру моего фильма в «Ufa Palast am Zoo» и задержался там, чтобы дать несколько концертов и выступить в оперных спектаклях. 29 ноября на одном из моих благотворительных концертов я познакомился с великим пианистом Вальтером Гизекингом.

   ГЛАВА XLIV

Дети мои подрастали. Чтобы как можно реже расставаться с ними в тех случаях, когда я не уезжал за границу, я купил в Риме дом. Здесь у меня тоже были секретарь, администратор, юрист, врач. Теперь я стал солидным и уважаемым гражданином того самого Рима, в который я приехал почти тридцать лет назад без денег, голодный, но полный надежд и стремлений. Я не хочу придавать слишком романтический ореол моим юношеским воспоминаниям, по очень хорошо помню, что мне тогда доставляло мало удовольствия ходить голодным. Все же я что-то утратил с тех пор или, может быть, просто очерствел за эти годы. И дело заключалось не только в том, что у меня не хватало теперь ни времени, ни желания с изумлением рассматривать, прилепившись носом к стеклу, витрины на виа Корсо, зачарованно смотреть спектакль кукольного театра на Пинчо или созерцать заход солнца у церкви Тринита деи Монти.

Больше всего меня печалило теперь другое – то, что ничто уже больше не удивляло меня. Успех мой был таким шумным, что притупил и приглушил все способности удивляться чему-либо. Слишком много людей аплодировало мне, слишком много банкетов устраивалось в мою честь и слишком много я разрезал ленточек на открытиях разных торжеств. Конечно, все это нравилось мне, к этому, собственно, я и стремился, это и нужно было мне. Но кончилось тем, что я привык ко всему, иногда мне казалось, что иметь слишком много – это все равно, что ничего не иметь, или даже меньше, чем ничего.

Меня буквально тошнило уже от всяких разъездов, поэтому я вздохнул с облегчением, когда наконец представилась возможность почти всю зиму никуда не ездить и провести все время в Риме. 26 декабря 1935 года я открыл оперный сезон в возобновленной опере «Ирис» Масканьи. Дирижировал сам композитор. Это был торжественный спектакль в его честь. Театр был усыпан белыми и красными цветами. Вместе с зеленью листьев они составляли цвета итальянского флага. Вся труппа вместе с солистами исполнила хор «Гимн солнцу». Спектакль имел исключительный успех и превратился в триумфальное чествование Масканьи. А ведь совсем недавно я был свидетелем того, как равнодушно встретила нью-йоркская публика эту оперу в «Метрополитен», и еще раз был поражен тем, как быстро проходит популярность этой оперы и как причудливы капризы моды.

Римский оперный театр чествовал в этом сезоне и другого итальянского композитора-современника – Франческо Чилеа. Театр поставил его «Адриенну Лекуврер». Оперой блестяще дирижировал Серафин. Чилеа присутствовал на премьере, состоявшейся 14 января 1936 года. И когда после долгих уговоров он согласился выйти на сцену в конце II акта, весь зрительный зал поднялся и устроил ему долгую овацию. Что касается меня, то я всегда любил партию графа Маурицио Саксонского и, думаю, исполнил ее довольно хорошо, потому что за вечер меня вызывали двадцать пять раз.

7 февраля я имел удовольствие присутствовать на вокальном дебюте моей дочери Рины. Это было событие очень скромных масштабов – благотворительный концерт в Риме. Но поскольку Рина была уже обручена и вскоре должна была состояться свадьба, я решил, что концерт этот будет одновременно началом и концом ее вокальной карьеры. Я был очень далек от мысли, что наступит день, когда она станет соперничать со мной на сцене и вообще сделает карьеру в опере. Теперь я горжусь ею, но должен сказать, что помог ей в этом очень мало. Я всегда был типичным итальянским отцом – мне хотелось, чтобы по моим стопам пошел сын, а не дочь. Я считал, что дисциплинированность и в то же время беспорядочность, чрезмерные волнения, связанные с оперной сценой, не подходят для женщины. Природа, однако, решила иначе. Сын мой Энцо упрямо выстоял против всех моих попыток заинтересовать его музыкой, а Рину уже в три года нельзя была оторвать от фортепиано.

Апрель я снова посвятил концертам в Германии, посетив тогда многие места, в которых не бывал раньше, и, в частности, Рур. Весь май я пробыл в Берлине – снимался там в фильме «Аве, Мария», а в июне поехал в Мюнхен на съемки другого фильма – «Ты – моя жизнь».

Лето уже было на исходе, когда кончились съемки фильма, и я ненадолго уехал отдохнуть в Реканати. Но и там я не мог жить без пения. По утрам в воскресенье я нередко пел в соборе – поднимался к органу и присоединялся к хору. Пел и на площади, где в былые времена меня так часто останавливали просьбой: «Только одну песенку еще, Беньяминелло!».

25 сентября я принял участие в представлении очаровательной комической оперы Перголези «Служанка-госпожа», которая ставилась в соседнем городке Иези.

В октябре я снова выступал с концертами в Германии, а ноябре – мне стыдно признаться в этом – снялся еще в одном фильме. После одного благотворительного концерта в берлинском ревю-театре «Ла Скала» я во второй раз видел Гитлера. Встречи с ним, само собой разумеется, были предельно официальными и очень краткими. Я ничего не знал о его политической деятельности и обменялся с ним лишь несколькими вежливыми фразами. И если я вспоминаю об этой встрече с ним и другими нацистскими главарями, то потому лишь, что теперь все это принадлежит уже истории. Теперь, когда их имена стали такими зловещими, страшно подумать, что они когда-то были обычными зрителями, слушающими «Тоску». Но я видел их, был знаком с ними. И не могу это отрицать.

Во время зимнего сезона 1937 года я пел в основном в трех больших итальянских оперных театрах – в римском оперном, в неаполитанском «Сан– Карло» и в миланском «Ла Скала».

15 января 1937 года я пел в концерте на приеме, который устроил в Кампидольо муниципалитет Рима. Прием был необычайно пышным, итальянские власти вообще всегда рады по любому удобному поводу устроить парад. Достаются из нафталина бархат и парчовые ковры, костюмы времен Возрождения, о которых не преминут сообщить, что они сделаны по рисункам и эскизам Микеланджело. Пажи и герольды с серебряными чеканными трубами выстраиваются в два ряда, чтобы поразить воображение гостей. Такое обожание прошлого не лишено некоторого комизма. И все же, несмотря на это, мне нравится прошлое. Впрочем, почему бы и не вспоминать о нем хотя бы так? Ведь наша жизнь так скучна и некрасива.

   ГЛАВА XLV

Никогда не перегружать голос, никогда не браться за партии, которые выходят за пределы моих возможностей, – всегда было одним из самых главных моих принципов. Но теперь я стал чувствовать себя более уверенно. Я понял, что стал сильнее, творчески вырос и могу взяться за некоторые сложные партии, петь которые раньше не решался. К числу таких относилась и партия Радамеса в «Аиде» Верди, партия сложная, трудоемкая. Я очень старательно подготовил ее и наконец решился петь. Премьера в римском оперном театре была назначена на 28 марта 1937 года. Вместе со мной в опере должны были петь Мария Канилья, Марио Базиола; дирижировал Серафин.

Как и многие итальянцы, я очень суеверен в отношении всего, что касается смерти. И всегда, когда слышу упоминание о ней без всякого повода, я испытываю атавистический страх. Во всяком случае, знаю, что это не к добру. Поэтому я нисколько не обрадовался, когда утром в день генеральной репетиции нашел в почте сообщение о свой смерти. Траурная рамка извещала:

Сегодня скончался

БЕНЬЯМИНО ДЖИЛЬИ

Зная довольно хорошо, до чего могут дойти певцы, когда их снедает зависть, я решил, что надо мной вздумал подшутить какой-нибудь коллега. Мысль эта огорчила меня больше, чем само извещение, и так расстроила, что я счел все это плохим предзнаменованием для будущей репетиции. Все утро я был очень взволнован. И только через несколько часов снова решился взглянуть на листок с траурной рамкой, и, взглянув, заметил то, чего не увидел в первый раз – внизу крохотными буквочками было напечатано: «Ангелочку было всего три месяца». Значит, это было настоящее сообщение о смерти, а не чья-то глупая шутка. Я успокоился и даже устыдился, что так плохо подумал о коллегах. Но кто же этот мой тезка, так и осталось загадкой для меня.

Вскоре я успокоился и с честью выдержал генеральную репетицию «Аиды». Премьера оперы прошла с таким успехом, о каком я и думать не смел.

Несколько недель спустя, когда я ехал в Милан, я разговорился с проводником спального вагона. Часто путешествуя, я многих проводников знал в лицо, а этого знал даже по имени —он сказал мне как-то, что его фамилия тоже Джильи.

– Да, вздохнул он, как бы продолжая начатый разговор, это был тяжелый удар для нас, когда мы потеряли нашего маленького Беньямино. Мы дали ему ваше имя в надежде, что это принесет ему счастье. Вы получили извещение о смерти, которое мы послали?

Вскоре после моего дебюта в роли египетского военачальника Радамеса я вышел на сцену римского оперного театра в роли другого экзотического персонажа – в роли Пери, индейского вождя одного южно-американского племени и главного героя оперы «Гверани» бразильского композитора Карлоса Гомеса.

Впервые опера была поставлена в Милане 19 марта 1870 года и с огромным успехом шла на сцене лет двадцать. Отрывки из нее исполняли любые провинциальные оркестры, так велика была ее популярность. А затем вдруг опера потеряла ее, совсем неожиданно. Теперь же, спустя полвека, «Гверани» вновь ставилась в связи со столетием со дня рождения композитора.

Карлоса Гомеса, видимо, можно считать последователем Верди. Это любопытный пример музыкального гибрида. Родился Гомес в Бразилии, но родители его португальцы; в детстве он проявил столько способностей и таланта, что император дон Педро ди Браганца послал его в Италию в Миланскую консерваторию изучать музыку. Там он быстро получил известность благодаря одному музыкальному журналу, издававшемуся на миланском диалекте. Карлосу был двадцать один год, когда он сочинил «Гверани». Остальную жизнь композитор посвятил работе над несколькими другими операми. Но все это была лишь тщетная попытка создать что-либо, достойное такого же успеха, какой имела «Гверани».

Либретто «Гверани» основано на одноименной новелле бразильского писателя Хозе де Алеукара. События происходят в Бразилии в окрестностях Рио-де-Жанейро примерно в 1560 году. В центре сюжета – любовь молодого индейского вождя Пери к прекрасной дочери португальского губернатора. Банда лесных разбойников – индейцев и головорезов – решила похитить Чечилию и держать ее, пока не получит за нее выкуп. Но Пэри хитростью побеждает их, захватывает и предает в руки правосудия.

Музыка оперы легкая, мелодичная, и больше, пожалуй, ничего не скажешь. Но в целом опера свидетельствует о том, что у Гомеса, несомненно, был настоящий талант музыкального драматурга. Партия Пэри не без трудностей, почти вся написана в верхнем регистре. В нашей постановке принимали участие Аттилия Арки, Марио Базиола, Джакомо Ваги и я. Оркестром блестяще дирижировал Серафин. Премьера состоялась 15 апреля 1937 года.

В мае я ненадолго уехал на гастроли в Будапешт, Вену и Лондон. Вернувшись в Милан (мне нужно было присоединиться к труппе театра «Ла Скала», чтобы отправиться в Берлин и Мюнхен), я пел в трех концертах: в концерте, посвященном памяти Гёте – отмечалось сто пятьдесят лет со времени его пребывания в Милане – в программу входили отрывки из «Фауста», «Мефистофеля» и «Миньон»; затем – первый концерт такого рода – на фабрике Савойя-Маркетти в Сесто Календе; и наконец концерт по случаю столетнего юбилея Гомеса–в «Ла Скала». Тогда вместе со мной пела Лина Пальюги, та самая девушка, которую я слышал в 1923 году в Сан-Франциско, когда перенравлялся через бухту.

Слова успех и беспрецедентный становятся уже избитыми, и все же, когда вспоминаю об оперных сезонах в «Ла Скала», Берлине и Мюнхене в 1937 году, я не могу найти других слов. Я пел в «Аиде» и Реквиеме Верди. В обоих случаях дирижировал Витторио де Сабата. В Мюнхене его наградили лавровым венком.

На последнем представлении «Аиды» в Берлине в «Дейтше хауз» Джина Чинья и Эбе Стиньяни пели партии Аиды и Амнерис. В германии я был свидетелем того, как публика выходила из себя от восторга, но никогда еще восторг ее не был таким неистовым. В конце каждого акта зрители вскакивали с мест, кричали, шумели, махали платками. После окончания спектакля на сцену всем солистам были присланы огромные букеты, перевязанные лентами цветов итальянского и немецкого флагов. Это вызвало в зрительном зале новый взрыв аплодисментов.

1 августа 1937 года мы с Тоти даль Монте имели честь положить начало традиции, которая впоследствии стала знаменита на весь мир, – начали первый летний сезон на открытом воздухе в Термах Каракаллы. Давали «Лючию ди Ламмермур».

Музыка для самых широких кругов публики на фоне древних развалин, под спокойным итальянским небом, летней ночью – теперь, когда мы к этому привыкли, кажется вполне естественным явлением. Но тогда, видимо, это еще никому не приходило в голову. Началось это несколько лет назад, когда дирижер маэстро Бернардино Молинари стал устраивать симфонические концерты в Базилике ди Массецио на Форо Романо. Идею быстро подхватили по всей Италии, и, можно сказать, не стало в стране таких греческих или римских развалин, или просто какой-нибудь средневековой площади, где бы не проводилось с тех пор «музыкальное лето».

Сезон в Термах Каракаллы оказался самым удачным из всех подобных начинаний. Доступные цены и высокий художественный уровень исполнения обеспечили успех. Каждый вечер в течение июля и августа более двадцати тысяч человек собиралось на величественных римских развалинах – в Термах, построенных императором Каракаллы в III веке до нашей эры бывших тогда невероятно роскошными.

И то, что некогда было «Калидариумом», теперь стало роскошной открытой сценой, с обеих сторон которой высились монументальные башни. Занавесом служили световые лучи; они мешали публике рассмотреть то, что делается на сцене, пока меняются декорации. Впрочем, декорации здесь почти не нужны, потому что развалины сами по себе вполне успешно заменяли их – достаточно было некоторой игры света и немного мебельного реквизита, чтобы создать любую обстановку.

Акустика в Термах Каракаллы – и с этим, видимо, ничего не поделаешь – далека от совершенства. Когда поют в левой стороне сцены, легкий предательский ветерок относит голоса немного в сторону. В любом настоящем оперном театре такой недостаток очень беспокоил бы меня. Но в Термах Каракаллы это было не так важно. Публика здесь снисходительная и добрая. Она не страдает из-за си-бемоль, которое волнует тенора. Ей просто правится сидеть среди цветущих олеандров и слушать музыку, которая легко доносится до нее в благоухающем воздухе августовской ночи.