Текст книги "Обретение Родины"

Автор книги: Бела Иллеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)

«Возможно ли? – мелькнуло у него в голове. – Ведь красные части за несколько сот километров отсюда!»

Тени в шапках словно бы читали его мысли. Одна из них тут же ответила на его непроизнесенный вопрос, сказав по-венгерски:

– Мы – венгерские партизаны!

И в свою очередь шепотом спросила:

– А вы кто? Ваше звание?

Вместо ответа Тольнаи лишь пожал плечами – он не мог говорить. Тогда партизан вытащил у него изо рта кляп, заодно прошептав в самое ухо:

– Не пытайтесь кричать!

Тольнаи глубоко вздохнул всей грудью. Сразу закружилась голова, пришлось прислониться к большой сосне. Вершиной сосна упиралась прямо в небо. Ветер сотрясал ее ветви, покрытые тонкой коркой льда. Тольнаи отчетливо слышал, как поет сосна за его спиной; это был приятный звук, вроде гуденья телеграфных столбов, когда ветер колеблет натянутые провода.

Серебряный звон сосны вызвал в его памяти длинные, бесконечно длинные ряды этих столбов, а они в свою очередь воскресили перед ним детство, школу, коллегию в Шарошпатаке, древний замок Ракоци, в котором обитают теперь герцоги Виндишгрец… Он опустил веки. Когда он стоял с открытыми глазами, то, казалось, ничего не различал. А прикрыв их, увидел свое прошлое.

Тольнаи тряхнул головой. Нет, он не хочет думать о прошлом!

– Ваше звание?

Тольнаи разомкнул веки. Фигура стоявшего перед ним солдата в шапке-ушанке была чуточку чернее царившей в этом парке темноты. Партизан стоял неподвижно. Он был широк в плечах, спокойный и могучий, как дуб.

– Ваше звание? – повторил партизан.

– Я кальвинистский патер.

– Как вы очутились в парке? Чего вы там искали?

– Не знаю.

– Не желаете отвечать? Жаль!

– Но поймите…

– Тихо! Или отвечайте на мои вопросы, или помалкивайте.

– Но…

– Если не замолчите, опять заткну рот.

Тольнаи еще раз втянул всей грудью воздух, и у него снова закружилась голова.

В стороне еле слышно перешептывались: должно быть, там решали его судьбу. Смутно двигались тусклые тени, спорившие сейчас о нем.

Если бы Тольнаи мог прислушаться, ему, по всей вероятности, даже удалось бы разобрать некоторые отдельные слова. Но у него не было на это сил. Пришлось снова опереться спиной о сосну.

А она гудела таким знакомым серебряным звоном.

Пленный священник дрожал от холода. Зубы стучали.

– Выпейте водки.

Человек в меховой шапке, несколько минут назад приказавший Тольнаи замолчать, поднес к его губам флягу. Тольнаи инстинктивно отдернул голову.

– Пейте!

Тольнаи сделал несколько больших глотков. Во рту водка еще казалась очень холодной, но, скользнув по гортани, она уже начала согревать, а дойдя до желудка, обожгла горячей волной, разнося по телу приятное тепло. Только зубы стучали по-прежнему.

– Еще глоток хотите?

Пленник помотал головой. Но партизан или не заметил, или не принял его движение всерьез. Он вновь поднес флягу к его губам.

– Пейте!

И священник снова пил большими глотками.

– Вас зовут Петер Тольнаи?

– Да. Откуда вы знаете?..

Человек в меховой шапке зашел сзади и разрезал веревку, которой четверть часа назад сам же связал ему руки. Лишь сейчас почувствовав, как болят у него затекшие кисти, Тольнаи принялся их растирать. Человек в меховой шапке помогал ему быстрыми сильными движениями.

– Откуда вы знаете мое имя? – повторил Тольнаи.

Партизан засмеялся.

Священник присел под гудящей сосной. Не прошло и полминуты, как он уже лежал, уткнувшись лицом в снег, мгновенно охваченный сном.

Его разбудила стрельба.

Тольнаи вскочил.

Он сразу даже не сообразил, где находится. Чья-то тяжелая рука закрыла ему рот, другая с силой потянула за плечо вниз, заставив вновь присесть. Где-то совсем рядом разорвалась граната. Между соснами свистели пули.

Потом на миг воцарилась тишина, после чего опять заговорило оружие, опять среди ветвей послышался свист свинца. Деревья стонали – пули врезались в их мякоть, трещали сучья. Вскоре воздух прорезали очереди трассирующих пуль. Их лилово-красный след длинными линиями прочерчивал мглу. Затем послышался еще один, но уже какой-то новый звук. Это были тупоконечные пули – разрывные, так называемые «дум-дум». Напарываясь на ветки, эти пули с треском лопались, выбрасывая из себя множество зазубренных колючек. Горе тому, кого настигнет такая пуля.

Потом винтовочную стрельбу заглушил визг минометов.

Мины проносились над головой. Стреляли где-то совсем близко.

Все вокруг гремело, шуршало, стонало, грохотало. Но те, кого искали минометы, молчали.

Через четверть часа смолкли и минометы.

Им на смену возник над лесом гул самолета. Самолет обстреливал деревья пулеметными очередями. Машина пронеслась совсем низко над соснами, почти касаясь верхушек, затем опять взмыла в высоту, и гул мотора стал постепенно стихать. Вот наконец он исчез совсем, и снова стало слышно, как ветер колышет деревья.

Тишина…

– Замерзнете, – шепнул парень в меховой шапке. – Вставайте скорее.

Тольнаи с трудом поднялся.

Он действительно почти окоченел.

Когда человек в ушанке помог ему надеть короткий полушубок и нахлобучил на голову меховую шапку, Тольнаи подумал, что все только что виденное и слышанное просто какой-то самообман и явью быть не может. Необычайный сон.

Тольнаи прислонился к дереву и снова впал в дремоту.

Спал он долго. Когда засыпал, под соснами стояла густая тьма. Теперь она сменилась предрассветным сумраком, в котором сновали тени в меховых шапках, с автоматами за спиной.

Чем больше привыкали глаза к полумраку, тем явственнее становились очертания этих теней, постепенно принимавших человеческий облик. Их уже можно было отличить друг от друга. Тольнаи долго старался угадать, с кем разговаривал он ночью, но узнал этого человека лишь тогда, когда к нему шепотом обратился широкоплечий, широкогрудый великан:

– Идем!

– Куда? – спросил Тольнаи, но не получил ответа.

Захватившая его группа двигалась гуськом. Он шагал след в след впереди идущим. Шли они быстро, но предрассветный холод все же давал о себе знать.

Лесную чащу прорезал глубокий овраг. Шедшие впереди партизаны исчезли из виду так быстро, словно их поглотила земля. На крутом склоне оврага Тольнаи поскользнулся. Но крепкие руки поддержали его:

– Осторожно!

Лежавший в овраге изжелта-серый снег был сырой и тяжелый, как глина. Идти по нему было трудно. С лица Тольнаи градом катился пот.

По дну оврага шагали еще довольно долго. Потом выбрались на склон.

В лесу постепенно светало. Над деревьями между клочковатыми ярко-оранжевыми облаками плыл неимоверной величины солнечный диск. Трона опять повела книзу. Склон, вначале пологий, постепенно становился все круче и круче.

– Осторожно!

Когда спускались в овраг, Тольнаи насчитал девять одетых в зеленые ватники партизан. А сейчас он видел впереди одиннадцать человек. Еще двое шли сзади. Один из них был гонвед. Тольнаи узнал его и не выдержал, чтобы не воскликнуть:

– Бодроги!

Гонвед молча улыбнулся. Он не сказал ни слова, но кивнул священнику.

Передние партизаны остановились.

– Будем завтракать, – проговорил человек в меховой шапке, который ночью давал Тольнаи водку. На шапке его вместо пятиконечной звезды виднелась пришитая наискосок красно-бело-зеленая лента.

Исполинские сосны окружали круглую яму.

– Воронка от снаряда, – пояснил венгр в меховой шапке. – В сорок первом здесь шли жестокие бои.

Теперь к Тольнаи приблизился и Бодроги. Они обменялись крепким рукопожатием.

– Как вы сюда попали, Бодроги?

– Я перешел нынче ночью, одновременно с вами, господин священник. К партизанам нас присоединилось пять человек.

– Откуда вы узнали, что переход возможен?

– Нам сказал об этом Пишта Заканьош. А вот тому, что перейти к партизанам – наш долг, надоумили нас вы, господин священник!

– Я? – изумился Тольнаи.

– Да, именно вы! Не помните? Четыре дня назад вы рассказывали нам, как Лайош Кошут в сорок девятом году организовал вольные отряды для борьбы против австрияков и велел мадьярам, вступавшим в эти отряды, не давать ни минуты покоя врагу, нападать на него врасплох, захватывая его обозы… Когда я вас спросил, что это за отряды, вы ответили всего одним словом: «Партизаны!» Разве не так вы тогда сказали?.. Именно так! А вчера утром вы прочитали нам стихотворение о гусарской роте Ленкеи. То самое, которое написал Петефи. Было такое дело? Эти слова запали нам в душу…

– Разглагольствовать сейчас недосуг. Давай ешь! – прервал речи Бодроги тот самый партизан, который сначала связал руки Тольнаи, а потом сам же разрезал веревку.

– Я Дюла Пастор, – представился он Тольнаи и протянул ему руку. – Командир одной из групп партизанского отряда. Всем отрядом командует русский. Политкомиссар у него венгр, родом из Ижака, что под Кечкеметом. Один из заместителей командира – украинец, другой – молдаванин, а доктор наш – словак. Тем не менее мы отлично понимаем друг друга. Вам, господин священник, придется пока слушаться меня. В первую очередь надо хорошенько подкрепиться.

В ночной мгле Пастор показался Тольнаи великаном, а при дневном свете выглядел лишь чуть выше его самого. Зато широкие плечи и крутая грудь свидетельствовали о недюжинной силе. Говорил Пастор негромко и спокойно. От этой тихой, неторопливой речи, как и от присущего ему спокойствия, тоже веяло силой.

Сделали привал. Одни расстилали на земле плащ-палатки, другие нарезали сало, делили хлеб.

Тольнаи ел почти машинально и, только умяв изрядный кусок сала, заметил, что и впрямь сильно голоден. Во время завтрака, казалось, он всецело был занят собственными думами и ни на что не обращал внимания. Между тем от него не ускользнуло, что партизаны сначала пьют водку, а уж потом принимаются есть.

Про себя он отметил, что первая завтракавшая группа состояла из семнадцати человек. В уме это наблюдение подытоживалось так:

«Нас восемнадцать!»

Партизаны ели быстро. Через несколько минут произошла пересменка и подкрепившиеся уступили место товарищам, остававшимся на посту.

Тольнаи собирался встать вместе с прочими, но Дюла Пастор его удержал:

– Останьтесь! Мне нужно вас кое о чем спросить.

– Спрашивайте.

– Вы хорошо знакомы с немецкой формой? Я хочу сказать, разбираетесь в немецких знаках различия?

– Разбираюсь.

– Тогда взгляните на нашего пленного, что это за птица. – Пастор вскочил, стряхивая хлебные крошки. – Следуйте за мной.

Тольнаи с усилием встал. В гуще деревьев в двух шагах от поляны двое партизан стояли возле какого-то большого брезентового тюка. С первого взгляда Тольнаи подумал, что в плащ-палатку запакован тяжелый пулемет, но, присмотревшись поближе, понял, что в нее упрятан человек и что партизаны охраняют его.

«Вероятно, раненый!» – мелькнула догадка.

Но он ошибся. В плащ-палатку был завернут немецкий офицер. Во рту у него был кляп, руки связаны за спиной. Когда Тольнаи нагнулся над ним, офицер уставился на него в полнейшем ужасе.

– Я не только могу сообщить его звание – подполковник СС, – но и видел его. Знаю даже фамилию этого пленного, вчера мы ужинали за одним столом. Ваш пленный – подполковник фон дер Гольц.

– Тогда все в порядке, – сказал Пастор. – Он-то именно нам и нужен…

– Он? – удивился Тольнаи. – Так вы знали…

– Нам известно, что по его приказу на прошлой неделе было повешено одиннадцать венгерских солдат. Он обвинил их в том, что они заодно с партизанами, иначе говоря, с нами. За месяц это седьмое массовое убийство, совершенное этим мерзавцем. И последнее!..

– Но откуда же вы знали…

– Знали! Вчера вас, должно быть, столь же удивило, что я назвал вас по имени. Мне сообщил Бодроги, что вы тот самый Тольнаи, о котором мы уже кое-что слышали. Мы ведь тоже не лыком шиты, товарищ Тольнаи.

Так впервые в жизни полкового священника Петера Тольнаи назвали товарищем.

* * *

Раздав в подвале замка Понятовских около сотни орденов и выслушав очередные порции тостов, исполненных благодарностей и заверений, подполковник фон дер Гольц, сам осушив два-три бокала шампанского, собрался наконец уезжать. Его упрашивали остаться в замке на ночь, но он отказался.

– К сожалению, не располагаю временем, господа. Возможно, послезавтра приеду снова.

По его распоряжению к подъезду были поданы немецкие автомашины, доставившие его сюда. На первой и четвертой разместилась охрана. Это были большие открытые грузовики. На каждый, кроме шофера, уселось по восемь эсэсовцев с автоматами наперевес, во главе с фельдфебелем. Легковые машины шли в середине колонны.

Фон дер Гольц тепло простился с генерал-майором Меслени.

– Очень рад, что вы всецело с нами, – прежде чем сесть в машину, сказал он. – В противном случае, господин генерал, оставалось бы только пожалеть. До свидания, господин генерал!

Немцы сели в машины. Захмелевшие венгерские офицеры без головных уборов стояли у ворот замка.

Четыре автомашины тронулись. Спустя мгновенье они покинули замковый двор и свернули на дорогу, петлявшую среди деревьев парка.

Венгерские офицеры по-прежнему стояли навытяжку. Они наслаждались свежим воздухом.

Прошло не больше минуты, как скрылись за деревьями два бледно-красных сигнальных фонарика на заднем борту последней машины, и вдруг тишину ночи разорвала винтовочная стрельба. Один за другим прозвучали три залпа. За ними последовали взрывы гранат.

– Партизаны! – первым воскликнул Фехервари.

Офицеры отдавали приказания чуть ли не в один голос, но никто им не повиновался.

– Сирену! Сирену! – хором вопили офицеры.

Из сарая, держа винтовки наперевес, бежали полуодетые полевые жандармы. Один из них в замешательстве выстрелил, и пуля впилась в плечо какому-то безусому лейтенанту.

– Сирену! Сирену!

Только после того, как в лесу отгремели выстрелы, завыла наконец сирена – сигнал боевой тревоги и приказ строиться.

– В ружье! В ружье!

* * *

Первым залпом партизан был убит шофер головной машины с охраной. Выпустивший из рук баранку водитель повалился на сидевшего рядом фельдфебеля, а потерявший управление грузовик стал описывать крутую дугу по дороге. Но прежде, чем съехать в кювет, он получил сильный толчок, так как на него со всего разгона наскочила легковая машина, в которой сидел сам фон Гольц.

В этот момент прогремел второй залп. И новый залп раздался как раз тогда, когда третья немецкая машина врезалась в обломки двух столкнувшихся ранее.

Ответили выстрелами на пальбу партизан лишь солдаты с последнего немецкого грузовика, который удалось вовремя остановить. Командир охранников что-то орал, но у солдат уже не было времени выполнять его приказания. Партизаны швырнули гранаты под грузовик и еще пару в кузов. Взорвался бензобак. Через несколько секунд все было объято лиловым пламенем. На фоне его то и дело взметались бешено пляшущие грязно-желтые языки.

От деревьев отделились две тени. Они выскочили на дорогу и направились к столкнувшимся машинам. Один из немецких офицеров был жив. Когда ему скрутили руки, он закричал, но ударом кулака его заставили замолчать.

Взвалив немца себе на плечи, партизан кинулся в чащу. Напарник его вытащил из-под обломков большой портфель и тоже скрылся в лесу.

Из товарищи, лежа за деревьями, притаились, сжимая в руках автоматы, в ожидании преследователей.

Ждать пришлось долго.

Горевшие обломки машин ярко освещали дорогу. Взвод венгерских полевых жандармов появился лишь четверть часа спустя. Подпустив их поближе, пока передние ряды не озарились отблеском пылавших машин, партизаны открыли огонь. Спастись удалось немногим жандармам, и те побросали оружие.

Когда они скрылись, на дорогу вышли три партизана и подобрали брошенные автоматы. С этими трофеями они скрылись в глубине леса.

Со стороны замка начали стрелять по лесу из пулеметов. Потом заговорили минометы. Но мины разорвались где-то в стороне, и партизаны чувствовали себя в безопасности.

Появился самолет и долго кружил, обстреливая лес. Партизаны двинулись в путь, не обращая на него внимания, уверенные, что деревья защитят от пуль.

Большую часть свинца и в самом деле приняли на себя деревья. Но одна шальная пуля, пронизав гущу ветвей, попала в Яндришека, братиславского рабочего, который был в отряде переводчиком с немецкого.

Не издав даже стона, Яндришек с простреленной головой повалился наземь.

Подбежали двое партизан, приподняли его.

– Яндришек… Йожеф!..

– Друг…

– Ты был славным товарищем, Яндришек. Мы отомстим за тебя!

Тело братиславца и его оружие партизаны унесли с собой.

* * *

Меслени знал по собственным наблюдениям, да и слыхал от фон дер Гольца, что один из его старших дивизионных офицеров через голову своего непосредственного начальника сносится с немецким командованием и посылает туда донесения. Даже после нападения партизан этот немецкий агент действовал с поразительной быстротой. Пока Меслени потел над составлением телеграфного доклада начальнику штаба армейской группы, ему неожиданно дали телеграмму от самого Манштейна.

Немецкий генерал-полковник требовал немедленно представить подробное донесение насчет судьбы фон дер Гольца и его спутников. Одновременно он сообщал Меслени, что направляет специальную комиссию для расследования происшествия и выявления виновных…

Меслени вызвал к себе Фехервари и Чукаши-Хекта. Оба майора сильно нервничали, опасаясь, что немецкая следственная комиссия взвалит на них всю ответственность. Опасения их передались и Меслени.

До сих пор ему даже в голову не приходило, что к ответственности могут привлечь и его. Напротив, он уже планировал, как проведет расследование лично и отыщет виновного, причем даже успел мысленно принять решение, что с человеком, на которого падет хотя бы малейшее подозрение, он расправится жестоко, чтобы хоть чем-нибудь умаслить немцев.

Но телеграмма Манштейна положила конец его радужным планам. Меслени осознал до конца весь ужас создавшегося положения только при виде своих собственных почти парализованных страхом офицеров.

Работа над составлением подробного донесения никак не клеилась. То Фехервари, ссылаясь на необходимость дать новые распоряжения по охране замка, спрашивал разрешения уйти, то в связи с подготовкой к встрече немецкой комиссии находились какие-то неотложные дела у Чукаши-Хекта.

Уже светало, когда донесение было наконец готово.

Первым делом как от своего имени, так и от имени всех своих офицеров Меслени выразил искреннее соболезнование по поводу происшедшего. Далее был описан глубокий траур, в который повергла офицеров дивизии героическая гибель незабвенных братьев по оружию. И в заключение генерал говорил об испытываемой венгерскими офицерами и солдатами неугасимой жажде мести.

– Трупы разыскали? – спросил Меслени.

– Фехервари занимается этим, – ответил ему Чукаши-Хект.

Через несколько минут Фехервари доложил:

– Трупы распознать невозможно. Останки положим в четыре гроба и обозначим фамилии. Рядовых похороним в братской могиле.

– Подполковника фон дер Гольца похоронить в центре замкового двора. Могилы трех других офицеров расположить рядом. В нескольких метрах от них вырыть братскую могилу, – распорядился Меслени.

– Надо бы эту процедуру согласовать с немецкой комиссией, – проговорил Чукаши-Хект.

Комиссия, а точнее, ее часть в составе пяти молодых офицеров прибыла на рассвете. Их завтрак несколько затянулся. Они еще находились в столовой, когда явился сам начальник комиссии полковник юстиции Лемке.

С ним была большая свита: два капитана юстиции и восемь офицеров СС. Господа прикатили на бронетранспортере под охраной моторизованной роты СС.

Чукаши-Хект предоставил в распоряжение немцев правое крыло замка, а также огромный, отделанный мореным дубом конференц-зал.

Переодевшись и позавтракав, полковник юстиции вызвал к себе генерал-майора Меслени.

Угловая в четыре окна комната на втором этаже, где полковник производил дознание, вероятно, была когда-то дамским салоном. Значительная часть легкой, с позолоченными ножками мебели перекочевала куда-то в другое место. Но отливавшие золотом шелковые обои за много лет впитали в себя столько тончайших ароматов, что в комнате и по сей час наперекор запаху водки, табака и пота чувствовалось благоухание дорогих духов, которыми пользовались в былые времена здешние дамы.

Попав на фронт молодым лейтенантом в конце первой мировой войны, Лемке отличился в военных действиях во Франции. Это был типично прусский офицер старой закалки, высокий, стройный, несколько сухощавый.

На его худом, бритом, красно-буром от алкоголя, солнца и ветра лице белели зарубцевавшиеся шрамы – память молодых лет о поединках на эспадронах. У него был массивный подбородок и бескровные, какого-то кирпичного цвета, вытянутые в ниточку губы. Картину дополняли холодной голубизны глаза навыкате, как будто полковник Ломке страдал базедовой болезнью, желтоватые белки были подернуты сеткой тончайших красных прожилок. Соломенные брови его всегда были взлохмачены, зато жирные, сильно седеющие волосы Лемке с аккуратным пробором посредине были тщательно прилизаны.

Строгий форменный китель был увешан всевозможными регалиями: немецкими, итальянскими, испанскими, японскими, венгерскими, румынскими, финскими крестами, солнцами и звездами. Стоячий воротник кителя был несколько выше, чем положено по уставу. Зимой и летом во время работы и даже за едой полковник не снимал кожаных перчаток.

Лемке беседовал с Меслени весьма недолго. Вопросы и замечания его особой враждебностью не отличались, но глаза во время разговора злобно выпирали из орбит, словно были надеты на стерженьки, и навязчиво напоминали глаза улитки. Казалось, они вот-вот готовы были выпрыгнуть.

Когда Лемке отпустил наконец генерал-майора, тот вздохнул с облегчением. Но радость оказалась преждевременной. Весь день, куда бы он ни смотрел, всюду мерещились ему жуткие глаза Лемке.

Улегшись поздно вечером в постель, он натянул на голову одеяло и тем не менее видел, как со всех сторон пронизывают его колючим взглядом эти разросшиеся до величины гусиного яйца, налитые кровью фарфоровые гляделки. Они не оставляли его даже во сне. Но теперь у них в придачу была еще пасть с хищно оскаленными зубами.

Отпустив Меслени, Лемке вызвал к себе майора Фехервари. С ним он также покончил дело очень быстро. Зато с майором Чукаши-Хектом беседа продолжалась почти час. Во время обеда полковник юстиции побеседовал с несколькими офицерами помоложе, а во второй половине дня допросил командиров полков.

Он даже не счел нужным сообщить Меслени о результатах расследования.

Сразу же после допроса Фехервари, еще до того, как был вызван майор Чукаши-Хект, Лемке приказал организовать преследование партизан, выделив для карательной экспедиции взвод СС и две венгерские роты.

Командир карательного отряда эсэсовский капитан Гумм захватил с собой два расчета легкой артиллерии и три миномета. Чтобы не отрываться от артиллерии, он двигался со своим отрядом исключительно по шоссейной дороге, а потому, разумеется, не напал даже на след партизан. Карательный отряд находился в пути два дня и две ночи и сжег дотла три польские деревушки, еще до того основательно разрушенные и разграбленные немцами. После этого Гумм вернулся в замок Понятовских.

Хотя отряд его так и не повстречался с противником, он все же сумел потерять семь человек, семь венгерских солдат. И потерял их в буквальном смысле. Где, когда и каким образом отстали они от отряда, установить не удалось.

Потеря эта нимало не удивила Лемке. Лишь только полковник юстиции закончил допросы и отправил генерал-полковнику Манштейну шифрованную телеграмму о результатах расследования, к нему явился Чукаши-Хект с сообщением, что во время налета партизан бесследно исчезли пять гонведов и полковой священник.

– Полковой священник Петер Тольнаи в тот вечер был награжден Железным крестом.

Лемке глубоко втянул ртом воздух и выпустил его через хищные ноздри крупного ястребиного носа.

– Кто составлял список награжденных? – спросил он.

– По поручению господина генерал-майора Меслени майор Фехервари.

– Это же входило в вашу обязанность!

– Знаю, господин полковник. Но генерал-майор возложил столь почетную задачу на майора Фехервари.

Лемке молча стянул с левой руки перчатку, снова надел ее и шумно перевел дух.

– Благодарю вас! Мне все ясно!

* * *

Четыре офицерских гроба с золотыми надписями и двадцать простых солдатских гробов были с торжественностью преданы земле. Как и планировал Меслени, их зарыли во дворе замка.

Полковник юстиции Лемке от имени фюрера возложил большой, сплетенный из сосновых веток и украшенный свастикой венок на гроб фон дер Гольца. Он же от имени генерал-полковника Манштейна возложил венки на три остальных офицерских гроба. На солдатские гробы венки от лица рядового состава возложил штаб-фельдфебель Мюллер.

Первым с речью у открытой могилы выступил Лемке. Он говорил по-солдатски кратко. После него отчаянно долго, дрожащим от волнения голосом витийствовал Меслени.

Как только окончилось погребение, эсэсовцы по приказу Лемке арестовали двенадцать гонведов. Их обвинили в том, что они оказали помощь пяти сбежавшим солдатам, предателям родины и нарушителям воинской присяги.

Майор Чукаши-Хект объявил в своем приказе по рядовому составу дивизии, что указанные пять дезертиров были пойманы партизанами и после ужасных пыток – в приказе рассказывалось об этом со всеми подробностями – казнены. Двенадцать только что арестованных гонведов полковник юстиции Лемке отправил в ставку Манштейна.

По распоряжению полковника юстиции Лемке неутомимый Чукаши-Хект написал проживавшей в Шарошпатаке матери Петера Тольнаи, что ее сын захвачен партизанами и умер под пытками. В своем послании он подробно описал, какие зверские муки пришлось испытать Тольнаи перед смертью. Об этих пытках и казни священника Тольнаи упоминалось впоследствии даже в будапештских газетах.

На другой день после похорон генерал-майор Меслени согласно приказу Манштейна, уехал в Варшаву. Простился он только с офицерами, составлявшими ближайшее окружение. Прочитав краткую молитву у могилы подполковника фон дер Гольца, Меслени в сопровождении одного старшего лейтенанта и одного фельдфебеля сел в машину. Он трепетал при мысли, как бы не приключилось с ним чего-либо в пути.

Тем не менее ничего такого с ним не стряслось. Меслени целый и невредимый прибыл в распоряжение одного из штабов немецкого командования, который располагался к западу от Варшавы, в старинном помещении женского монастыря. Немецкое командование тепло встретило венгерского генерала, как верного своего соратника по оружию, со всеми полагающимися его званию почестями.

Канцелярия начальника штаба группы немецких войск размещалась в монастырской часовне.

– Помещение удобное, только натопить трудно! От этих безбожно толстых стен так и несет холодом! – жаловался Меслени немецкий генерал-лейтенант.

Этот маленький, толстенький, резвый, как мячик, краснолицый господин был сед, очень добродушен, приветлив и напоминал с виду старосветского помещика. Сидя в расстегнутом кителе под огромным портретом Гитлера, он уютно попыхивал длинной трубкой.

– Да, война – это вам не увеселительная прогулка с вином и цветами! – продолжал сетовать генерал-лейтенант. – Но что поделаешь? Раз нас к этому принудили, мы должны драться до победного конца.

– Мы победим! – заверил его Меслени. – Личность фюрера…

– Да-да, конечно… Наш фюрер!.. – перебил его генерал-лейтенант. – Что касается вас, господин генерал-майор, вам предстоит великолепное и почетное назначение. Вы будете командовать моторизованной карательной бригадой. Публика в здешних местах окончательно обнаглела. Необходимо приучить ее к порядку. Что вам и поручается, господин генерал-майор.

Генерал-лейтенант принялся давать Меслени самые подробные указания, то и дело пересыпая речь такими терминами, как «истребить», «уничтожить» и «сжечь». Не менее охотно и часто употреблял он и словечко «беспощадно».

В продолжение всех этих деловых разъяснений он кропотливо возился со своей трубкой: у нее засорился мундштук, и дым никак не проходил. Когда наконец чубук был приведен в порядок, настроение генерал-лейтенанта сразу изменилось. Теперь он приправлял официальный разговор кое-какими рассуждениями интимного свойства. Жаловался, например, что война испортила ему аппетит.

– До войны я был способен умять в один присест целого жареного гуся и даже не чувствовал, что наелся до отвала. А сейчас стоит мне за завтраком скушать какую-нибудь пустячную утку, и весь мой день пошел насмарку, замучает изжога. Эх, война, война!.. Пацифистов тоже, пожалуй, можно понять…

Бригада Меслени состояла из венгерских швабов, венгерских военно-полевых жандармов, хорватских пехотинцев и словацких артиллеристов. Генерал-лейтенант предупредил его, что своих людей ему следует непрерывно чем-нибудь занимать, иначе, изнывая от безделья, они начнут поворовывать и затеют поножовщину.

– Зато в работе они молодцы.

За восемь дней Меслени спалил тринадцать деревень, где погибло много народу, главным образом женщин и детей. Когда в его собственной бригаде произошла стычка между словацкими артиллеристами и венгерскими жандармами, в результате которой оказалось четверо убитых и одиннадцать раненых, Меслени расстрелял двух словаков и двух венгров. За столь энергичные действия, восстановившие на некоторое время дисциплину, генерал-лейтенант представил его к высокой награде.

Но когда она пришла, генерал-майор Меслени уже не смог ей порадоваться. Однажды утром его так и не добудились. Немецкие военные врачи определили, что смерть последовала от разрыва сердца.

Меслени похоронили с воинскими почестями. Возле могилы воздал должное его заслугам седовласый немецкий генерал-лейтенант.

А на следующий день после похорон гестапо арестовало в его бригаде шестерых солдат. Суд происходил за закрытыми дверями. После пятидесятиминутного разбирательства военный трибунал приговорил их к смертной казни через повешение.

День в день, вернее, ночь в ночь с погибшим от разрыва сердца Меслени умер и Фехервари. Производившие вскрытие немецкие военные врачи точно так же определили у майора Фехервари застарелую болезнь сердца.

Речь у могилы Фехервари произнес Чукаши-Хект, ка раз в день похорон произведенный в полковники.

* * *

Петер Тольнаи не имел, да и не мог иметь ни малейшего представления о том, что его исчезновение, а также захват в плен фон дер Гольца будут стоить жизни венгерскому генералу и майору, а Чукаши-Хекту помогут сделать блестящую военную карьеру. Не предполагал и фон дер Гольц, попавший в партизанский лагерь, где его не ожидало ничего доброго, что именно в это время складывают в гроб «его» обуглившиеся останки и выбирают для его могилы почетное место во дворе замка Понятовских. Если бы его известили об этом, он наверняка бы усмехнулся. Тольнаи же, наоборот, крайне бы огорчился, узнав, что в данный момент стряпается письмо, которое должно повергнуть в глубокий траур его одинокую мать.