Текст книги "Обретение Родины"

Автор книги: Бела Иллеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

– Кассу поручаем тебе! – сказал я. – Доверить ее никому другому не можем.

Относительно того, почему мы увозим с собой все наличные деньги, Йолшваи ни единым словом не выразил удивления. Поручение же принял с охотой. Он сел в головную машину, рядом поместился еще один интендант – капитан. Во вторую машину я уложил два больших чемодана его высокопревосходительства, оба из свиной кожи, украшенные его серебряной монограммой. Набив их предварительно всякими устаревшими и малозначащими документами, я попросил Йолшваи:

– Присмотри за ними! Тут антикварные вещи…

Этот негодяй был так счастлив, что не сумел этого скрыть хотя бы внешне. Теперь, позабыв недавнюю зевоту, он что-то весело напевал себе под нос и довольно потирал руки. Оба грузовика мы наполнили всевозможной кладью – мебелью, коврами, ящиками с вином. Йолшваи пришлось по вкусу и это! В трех замыкающих колонну легковых машинах разместились все остальные: в первой его высокопревосходительство, подполковник Чукаши и я, во второй наш общий багаж, в третьей шесть самых надежных моих людей. По просьбе Йолшваи в машину к нам сел и его адъютант, старший лейтенант граф Хеллебранд. Негодяй, видимо, все-таки нас подозревал, хотя с трудом мог себе представить, по какой причине, если мы действительно решились бежать, везти армейскую кассу было поручено ему. Именно касса-то нас и спасла, это моя великолепная идея!.. Итак, наша автоколонна тронулась в направлении Берегова. А на полдороге, примерно в районе Надьсёлёша, три задние легковые машины свернули с береговского шоссе на проселочную дорогу и помчались к северу. Разумеется, с притушенными фарами. Что до Йолшваи, охранявшего сейф с четырьмя миллионами пенгё, то он ровным счетом ничего не заметил и продолжал мчаться в сторону Берегова. По всей вероятности, его потом прихлопнули как нашего сообщника.

– А что произошло с его адъютантом? Как, бишь, его…

– Его звали граф Хеллебранд, – сказал Кери. – Когда мы свернули с шоссе, его уже с нами не было. По дороге… гм… с ним произошел несчастный случай. Дальнейший путь проходил уже не столь драматично. Вскоре после полуночи мы обогнули Мукачево, а на рассвете, несмотря на то, что кое-где приходилось делать крюк, уже находились в Карпатах, в непосредственной близости от линий фронта. Там мы проинспектировали штабы двух полков. Его высокопревосходительство роздал пятидесяти офицерам награды. Одному командиру полка, про которого я знал, что он настроен пронемецки, нами было дано указание ничего не предпринимать до получения приказа из Будапешта. Зато другого полкового командира, некоего полковника Чабаи, два сына которого находятся в русском плену, я посвятил в наши планы, откровенно сообщив ему, что мы намерены перейти через линию фронта, чтобы обсудить с русскими способы выполнения соглашения о перемирии…

– Через месяц твои сыновья вернутся домой, – сказал я полковнику Чабаи.

Именно он помог нам переправиться через венгерские позиции. Минут пять мы плутали на ничейной полосе, под защитой белых флажков, сделанных из прикрепленных к веткам носовых платков. А еще через пять-шесть минут, после того как мы покинули передовые венгерские позиции, наши машины уже были окружены красноармейцами. Заметив белые флаги, командир их, старший лейтенант, вложил револьвер в кобуру и без оружия подошел к первой машине… Остальное господам известно.

И, спросив разрешения сесть, Кери опустился на свое место. Оба советских генерала молча посмотрели друг на друга. Член Военного совета встал:

– Благодарим вас, господа, за вашу интересную и ценную информацию. Все, что мы от вас узнали, будет сегодня же доложено нашему правительству. Сейчас вы гости Красной Армии, чувствуйте себя у нас, пожалуйста, как дома. После обеда вы сможете отдохнуть, к этому времени будут приготовлены для вас подходящие квартиры. А вечером, если господа не сочтут для себя слишком утомительным, нам хотелось бы побеседовать с вами еще раз. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы прийти на помощь венгерскому народу в его борьбе за возвращение независимости и свободы. Повторяю, все от нас зависящее.

В пять часов пополудни состоялся обед.

За обеденным столом сидело семь человек: три венгерских гостя, два советских генерал-полковника, а с ним Тюльпанов и я. Володю Олднера попросили отобедать вместе с шестью гонведами, сопровождавшими Белу Миклоша.

За обедом Миклош произнес тост в честь русско-венгерской дружбы по оружию.

Член Военного совета ответил встречным тостом:

– Выпьем за то, чтобы между венгерским и советским народом установилась искренняя дружба. Чтобы эта дружба, – с подъемом произнес он, – помогла венгерскому народу зажить независимо и свободно. Выпьем за то, чтобы все более крепнущая и углубляющаяся венгеро-советская дружба послужила делу мира, на благо всех честных людей на земле!

Зазвенели бокалы.

Бела Миклош с чрезвычайно серьезным видом смотрел прямо перед собой.

Чукаши-Хект был явно не в духе.

Кальман Кери блаженно улыбался.

Однако из троих гостей хуже всего, как мне показалось, чувствовал себя среди нас именно Кальман Кери. Беле Миклошу, возможно, было здесь и впрямь не так уж плохо. Пил венгерский генерал за обедом весьма много, а когда дошла очередь до черного кофе, развеселился окончательно.

– А вот эти самые… русские щи… – обратился он вдруг ко мне, когда уже подали сладкое и я давно успел забыть, что мы ели на первое. – Из чего они делаются, эти щи, из свежей или квашеной капусты?

– Когда как, – ответил я.

– Ах, вот что! Теперь понимаю, – оживился Миклош. – Теперь для меня ясно, почему щи бывают то кислые, то пресные. Во время моего пребывания в Киеве я никак не мог додуматься, каким образом это получается.

Когда я перевел наш разговор члену Военного совета, он сделал мне выговор.

– Бросьте ваши шуточки, Балинт! Нехорошо подтрунивать над гостями.

Сколько я ни клялся и ни доказывал, он никак не хотел поверить, что я лишь слово в слово перевел ему то, что сказал венгерский генерал.

После обеда, часов что-то около шести, я по распоряжению генерала проводил Белу Миклоша до дому. Мне было приказано и в дальнейшем находиться при генерале и оказывать содействие во всем, что ему может понадобиться. Уже совсем стемнело, но все же было отчетливо видно, что на улочке, по которой мы шли, не сохранилось ни одного целого здания, с обеих сторон ее окружали руины. Лишь местами среди развалин возвышалась какая-нибудь уцелевшая печная труба.

Беле Миклошу отвели каменный дом в три комнаты. До войны в нем помещалась аптека. Самого аптекаря немцы куда-то угнали, а дом до последних дней использовали под офицерскую столовую. Миклош изъявил желание выпить кофе, и Чукаши-Хект сварил его на спиртовке. К кофе был подан коньяк. Кери вынул из своего саквояжа целую батарею коньячных бутылок, а также коробку фирменных сигар. Теперь гостем высокопоставленных венгерских офицеров, собравшихся в этой затемненной, окутанной тонкими, ароматными клубами табачного дыма комнате, был я. Желанным ли только?

Я попросил у Белы Миклоша разрешения удалиться, но он меня не отпускал. Еще раз повторил уже слышанную нами от Кери историю их побега и усердно пытался уверить, что, в сущности, это был не побег, а, наоборот, выполнение приказа господина правителя, и в данной обстановке это требовало большой храбрости. Миклош настойчиво угощал меня коньяком, каждый раз приговаривая: «Отечественный!..» Сам он пил очень много и становился все разговорчивей. Рассказал мне, как его принимал в последний раз Хорти. У правителя болели зубы, и он стонал.

– Тем не менее он был со мной очень милостив. Его высочество искренне меня любит. Когда приедем в Будапешт, я, господин майор, представлю вас его высочеству. А потом выхлопочу для вас награду. Уверен, что господин правитель непременно вас наградит, и знаю, что вы полюбите друг друга. Как вы насчет охоты? Любитель? Господин правитель – превосходный охотник. Правда, целится он, к сожалению, так себе. Ему с двух шагов ничего не стоит промахнуться даже по слону. Ха-ха-ха!

Часов около восьми вечера старший лейтенант Олднер принес текст официального сообщения будапештского радио о побеге Белы Миклоша. Оно гласило, что генерал полковник Миклош сбежал к русским вместе с шестью актрисами армейского театра, прихватив с собой также всю кассу 1-й гонведной армии в количестве четырнадцати миллионов пенгё.

Когда Володя прочитал это сообщение вслух, Бела Миклош простонал:

– Ох, что-то скажет моя женушка!

Второе принесенное Володей радиокоммюнике Миклош воспринял гораздо спокойнее. Это был приказ Салаши на арест бывшего генерал-полковника, предателя родины Белы Миклоша и его сообщников, а также на немедленную конфискацию всего их имущества.

После того как Володя прочитал оба сообщения, в благоухающей табаком, кофе, коньяком и одеколоном комнате на несколько минут воцарилось молчание. Первым нарушил его Миклош:

– Ну уж теперь-то по крайней мере мадам Хорти должна поверить в мою преданность его высочеству! Хотя, если говорить правду, меня ничуть не занимает, что подумает обо мне эта особа. Я прекрасно знаю, что она мне враг, строит против меня козни и готова утопить в ложке воды…

– Боюсь, ваше высокопревосходительство, – перебил своего начальника Кери, – эти соображения не представляют особого интереса ни для господина майора, ни для господина старшего лейтенанта.

Миклош пожал плечами, что-то буркнул, влил в себя еще стопку коньяку и удалился, оставив нас одних. Он ушел в соседнюю комнату и затворил за собой дверь.

Несколько минут мы сидели молча.

– Пойди взгляни, что он там делает, – повернулся Кери к Чукаши-Хекту.

Подполковник постучал в дверь соседней комнаты, но ответа не получил.

– Иди так!

Отворив дверь, Чукаши скрылся за перегородкой, а секунды через две на цыпочках вернулся обратно.

– Лег одетый. Уже спит.

– Устал… И не удивительно! Столь необычайная обстановка легко может вывести из равновесия, – заметил Кери. – Будь добр, Чукаши, побудь с ним.

– Охрана вокруг дома имеется? – обернулся он ко мне.

– Можете быть спокойны.

– Благодарю! Словом, – обратился он снова к Чукаши, – ты останешься с его высокопревосходительством. А меня я попрошу господина майора проводить на квартиру.

Крестьянская хата, отведенная для жилья Кальману Кери, находилась всего в каких-нибудь пятидесяти-шестидесяти метрах. Мы с Володей довели его до самого дома. Он пригласил меня войти, а Володя поспешил на радиостанцию.

– Никто нас здесь не слышит? – полюбопытствовал Кери, едва за нами захлопнулась дверь.

Он обошел все углы небольшой горницы, половину которой занимала огромная печь с топкой снаружи. Мнительный полковник заглянул даже в нее.

– Я рад, господин майор, что имею случай поговорить с вами с глазу на глаз. Хочу вас попросить устроить мне доверительную беседу с вашим генерал-полковником. Возможно это?

– Думаю, что да. Только вряд ли сегодня, генерал-полковник очень занят.

– И даже вы не смогли бы с ним переговорить?

– Меня, возможно, он и примет, но лишь по чрезвычайно важному и срочному делу.

– Превосходно! В таком случае прошу передать ему мое сообщение. Мне необходимо поставить в известность господина генерал-полковника относительно двух вещей. Во-первых, о том, что подписавший в Москве соглашение о перемирии генерал-лейтенант Габор Фараго является платным агентом гитлеровского гестапо.

– И Хорти ничего об этом не знал?

– Затрудняюсь ответить на ваш вопрос. Конечно, Хорти получал донесения о темных махинациях Фараго, но считал это, как мне кажется, лишь обычным… как бы вам сказать… обычным «обменом любезностями» между генералами, вечно упрекавшими друг друга в неблагонадежности и измене. Не удивительно, что в последнее время Хорти не верил уже никому. Итак, будьте добры передать господину генерал-полковнику, что Габор Фараго – платный агент гестапо. Я знаю это наверное. И могу доказать.

– Я передам.

Благодарю вас, господин майор! Второе обстоятельство, на которое мне приходится обратить внимание господина генерал-полковника, заключается в том, что его высокопревосходительство Бела Миклош отнюдь не является доверенным лицом господина правителя. Больше того, считаю себя вправе заявить, что господин правитель не всегда ему доверял, питая сомнения не в отношении его честности или преданности, а по поводу его интеллектуальных способностей и твердости.

– Не понимаю вас, господин полковник. Ведь регент Хорти поручил Беле Миклошу руководство всей 1-й гонведной армией.

– Исключительно потому, что не нашлось никого другого! Большинство генералов – немецкие агенты… А Миклош не таков. Но, к сожалению, он человек недостаточно умный и недостаточно решительный. Пьет. Волочится за юбками…

– В таком случае… Надеюсь, господин полковник найдет мой интерес достаточно обоснованным… Кто же тогда настоящее доверенное лицо Хорти? Быть может, вы?

Кери громко рассмеялся.

– Нет-нет! Совсем не я! Настоящее доверенное лицо господина правителя – генерал-лейтенант граф Альфред Шторм, который, как вам известно, находится в плену. Господин правитель поручил мне довести это до сведения Советского правительства.

– Если товарищ генерал меня примет, я ему это передам.

– Спасибо, господин майор.

Через полчаса я уже стоял перед членом Военного совета.

– Только короче, Балинт! У меня уйма дел.

Он нетерпеливо выслушал мой рассказ и, когда я кончил, тяжело вздохнул.

– Бедные мадьяры! – проговорил он. – Что за сброд ими командует…

– Обидно и за нас, товарищ генерал-полковник… За то, что приходится вести переговоры с подобными типами. Когда они просто враги, это лучше.

– Что вы не правы, Балинт, нетрудно было бы вам доказать, но сейчас нет времени. Идите поужинайте с Миклошем и передайте ему, что я жду его к себе в час ночи. Его лично и обоих его офицеров. Вы их проводите сюда. Здесь мы и поговорим.

На улице я встретился с Олднером.

– Ну, Володя, как тебе поправились наши гости?

– Поправились? Никак не понравились. Гонведы, с которыми я обедал, рассказали о них столько дурного, что если бы хоть половина – куда там половина, пусть даже десятая часть – была правдой, и того больше чем достаточно. Что вы скажете, товарищ майор, например, о таком обстоятельстве? Выяснилось, что Кери, который представился нам здесь в качестве начальника штаба 1-й гонведной армии, на самом деле сделался им всего лишь позавчера. А до того был начальником армейского отдела контрразведки, точнее, если называть вещи своими именами, начальником шпионской службы… И как расцените вы, товарищ майор, тот факт, что в одном из чемоданов подполковника Чукаши запрятан радиопередатчик?.. Не вижу никакого смысла возиться с подобными типами!

– Чепуху мелешь, Володя! Будь у меня время, я бы доказал, что ты плетешь вздор. Но я должен спешить к Миклошу… Только предупреждаю, не вздумай перед гонведами пренебрежительно отзываться об их командирах. Ты меня понял?

– Да что вы! Это мне приходится их сдерживать. Ведь гонведы не столь деликатны, как мы с вами. Правда, едва вышел на минутку ефрейтор, который громче всех поносил Кери, солдаты сказали, что как раз он-то и является доносчиком у этого самого полковника… – Володя глубоко вздохнул.

– Выше голову, парень! На фронте под Москвой, конечно, все было проще.

В половине двенадцатого ночи мы сели за ужин.

К этому времени Бела Миклош успел отоспаться и проветриться.

Перед ужином он несколько раз вновь и вновь перечитывал сообщения будапештского радио, экземпляр которых передал ему Володя Олднер.

– Надо было взять у этого негодяя Йолшваи расписку, что мы оставили ему кассу. А так нам припаяют расхищение казенных денег.

– А по-моему, ваше высокопревосходительство, – вдруг впервые в моем присутствии заговорил Чукаши-Хект, – расписка тут не имеет никакого значения. Если победим мы, а я надеюсь, оно так и будет, вором и предателем заклеймят Йолшваи независимо от того, есть у нас его расписка или нет. Если же победа останется за ними… Я, правда, вполне уверен, что они не одержат верх! – возвысив голос и растягивая слова, торжественно заявил Чукаши-Хект. – Но все-таки предположим, что случится невозможное и они победят… Тогда никакие тысячи расписок не сотрут с нас клейма предателей и воров.

– Мне все равно, если даже меня расстреляют, – очень серьезно проговорил Миклош. – Но я терпеть не могу клеветы.

– Что до меня, ваше высокопревосходительство, – сказал улыбаясь Кери, – я, пожалуй, обиделся бы, если бы нас расстреляли.

На этот раз захохотал и Миклош.

– Великолепное вино, это крымское красное! – с воодушевлением воскликнул он. – Вы говорите, оно не крымское, а кавказское? Все равно превосходное!

Миклош поднес свой наполненный бокал к свету.

– По цвету и вкусу напоминает наше эгерское… «Бычью кровь». Может, чуть более терпкое и несколько покрепче. Тебе не кажется, Чукаши?

– Вы абсолютно правы, ваше высокопревосходительство! Но разрешите обратить ваше внимание на тот факт, что вино, выдаваемое в Венгрии за «Бычью кровь», на деле нечто совсем иное. Настоящую «Бычью кровь» уничтожила филоксера, и в эгерских виноградниках уже давно культивируют бургундскую лозу. Это-то эгерское бургундское и продается под маркой «Бычьей крови».

– Неужели? Откуда ты знаешь, Чукаши?

– Адъютант обязан знать все, ваше высокопревосходительство. Этому научили меня вы сами.

За разговором и вином Миклош повеселел. После ужина он собственноручно взялся приготовить кофе, причем кинул в него небольшую щепоточку соли.

– Придает аромат, – пояснил он. – Секрет этот мне открыл Муссолини. В военном деле дуче был, надо сказать, совершеннейший профан, но одного у него отнять нельзя: замечательно умел варить черный кофе!

Ровно в час ночи командующий фронтом и член Военного совета приняли Белу Миклоша и обоих его спутников. Тюльпанов в ночном совещании участия не принимал. Мне сказали, что член Военного совета еще вечером куда-то его послал с поручением. Куда именно, адъютант не знал.

Помещение, где происходила беседа, было небольшое, и все сели за один стол. Это обстоятельство, вероятно, тоже сыграло свою роль в том, что атмосфера была уже не такой холодно официальной, как при первой встрече. Речь между тем шла сейчас о вопросах куда более животрепещущих. Нам предстояло говорить не о прошлом и даже не о настоящем, а о будущем.

Разговор начал член Военного совета.

Он сообщил Миклошу, что Советское правительство признает командующим находящейся в Карпатах 1-й гонведной армии его, генерал-полковника Белу Миклоша-Дальноки, а не генерала, назначенного на его место по приказу Салаши.

Такая весть заметно успокоила и обрадовала Миклоша. Кери улыбался. Чукаши-Хект встал и отвесил поклон сначала в сторону советских генералов, затем Миклошу.

– Могу вам также сообщить, господин генерал-полковник, – продолжал член Военного совета, – что во время своих переговоров о перемирии господин генерал-лейтенант Фараго не затрагивал вопроса о формировании венгерского легиона и не просил о вооружении венгерских военнопленных. Имя генерал-лейтенанта графа Шторма в ходе переговоров тоже не упоминалось.

– Уж этот мне Фараго! – пробурчал Миклош.

Кери кусал губу.

– К тому же Советское правительство все равно не смогло бы выполнить подобную просьбу, – продолжал генерал. – В нашем распоряжении слишком мало времени, чтобы сформировать боеспособный легион из венгерских военнопленных, рассредоточенных на территории в четыре-пять миллионов квадратных километров. Судьба Венгрии будет решаться не в ближайшие годы, а в самые ближайшие месяцы и дни. Советское правительство хочет освободить Венгрию от немецкой оккупации и готово в интересах ее скорейшего освобождения понести все неизбежные жертвы.

Произнося эти слова, генерал не повысил даже голоса. Но я видел по его глазам, по дрожанию губ, как глубоко был он взволнован.

– Советское правительство уполномочило командующего фронтом и меня, как только это представится целесообразным, освободить из находящихся на территории Галиции лагерей тридцать пять – сорок тысяч венгерских военнопленных и предоставить в распоряжение господина генерал-полковника Миклоша все необходимое для оснащения их оружием и всеми видами довольствия.

Миклош запыхтел.

Кери вновь заулыбался.

Член Военного совета сделал короткую паузу…

– Вы точно переводите, Балинт? Ну хорошо, в таком случае я продолжу. Переводите!.. По мнению советского военного командования, первым делом необходимо безотлагательно, еще до восхода солнца, предпринять следующее: господин генерал-полковник Бела Миклош должен обратиться к генералам, офицерам, унтер-офицерам и солдатам венгерской армии с призывом немедленно повернуть оружие против немецких оккупантов. Мы отпечатаем обращение генерал-полковника, и за каких-нибудь несколько часов наши самолеты разбросают его повсюду, где стоят венгерские соединения. Одновременно генерал-полковнику Миклошу следует написать письма тем из командиров гонведных дивизий, которых он считает настоящими патриотами. Пусть он прикажет им выступить против гитлеровцев.

Здесь генерал снова сделал паузу, на этот раз более продолжительную. Он ждал ответа. Убедившись, что ожидания напрасны, он приказал мне спросить Миклоша, каково его мнение относительно этого предложения. Вместо генерал-полковника заговорил Кери.

– Обращение к венгерским войскам в целом, в том числе и к рядовому составу, явилось бы мероприятием, которого не предусматривает и не признает дисциплинарный устав венгерского гонведства. Подобное обращение означало бы, что господин генерал-полковник обходит господ командиров дивизий и полков и через их головы непосредственно апеллирует к рядовому составу. На мой взгляд, такое противоречащее уставу действие могло бы привести к подрыву дисциплины и к дезорганизации армии.

Однако Миклош с Кери не согласился.

– В такие времена, – сказал он, – против таких людей, которые врываются в уборную его высочества и намерены арестовать меня, мы не можем придерживаться служебного устава в борьбе против них. Кстати, ведь и сами вы, Кери, уже нарушили этот устав, в равной степени не признающий также методов, примененных вами по отношению к адъютанту Йолшваи.

Кери пожал плечами и ничего не ответил.

Подготовить текст обращения назначили Кери и меня. Мы засели за составление этого документа вместе: Кери и я. Пока мы над ним работали, Миклош диктовал Чукаши-Хекту письмо, адресованное им командирам венгерских дивизий.

Я предполагал, что сработаться с Кери будет очень трудно. Однако на деле мы сцепились всего по поводу одной-двух фраз, да и то крайне вежливо. Я написал: «Борьба идет за независимость Венгрии, за свободу и будущее венгерского народа». Кери предложил дополнить эту фразу словами: «…и за господина правителя Хорти». Я против поправки возражал. Тогда Кери потребовал выкинуть вторую половину моей фразы, о свободе венгерского народа, а я настаивал, чтобы ее оставить. Дискуссию нашу разрешил Бела Миклош, обрадованный возможностью хоть на минуту оторваться от диктовки своего письма. Выслушав обоих, он высказался в пользу моего предложения. Нам дважды пришлось прибегать к его мнению по спорным вопросам, и оба раза он поддержал меня.

В половине третьего ночи текст обращения был Миклошем одобрен, и старший лейтенант Олднер немедленно отнес его в типографию. Около четырех часов утра было отпечатано уже несколько тысяч листовок. А в пять утра четыре «ястребка» взвились в небо и полетели над Карпатами с заданием доставить листовки адресатам. К шести часам утра все самолеты вернулись на аэродром, летчики доложили о выполнении задания. Одновременно одиннадцать советских радиостанций непрерывно передавали в эфир текст обращения Белы Миклоша.

Миклош написал восемь персональных писем. Поставив на каждом свою подпись, он послал за мной Чукаши.

– Письма готовы, господин майор. Каким образом вручить их по назначению?

Этого я тоже не знал. Уже совсем было собрался я пойти за разъяснениями к члену Военного совета, но генерал меня опередил. Оказывается, еще вчера после обеда он отправил Тюльпанова в Стрый. Тот вернулся в Лишко с десятью офицерами, которые подписали в свое время письмо, отправленное в сентябре Беле Миклошу пленными венгерскими офицерами, где ему и его войскам предлагалось перейти на сторону советских войск.

Десять гонведных офицеров ожидали нас в том самом школьном классе, где произошла первая встреча Миклоша с советским командованием. С ними был подполковник Давыденко. Тюльпанов, Олднер и я проводили к ним Миклоша. Хотя Тюльпанов еще в Стрые сообщил офицерам, что генерал-полковник Миклош находится в Лишко, тем не менее, увидав его во плоти, они взирали на него как на привидение. Кое-кто при появлении венгерского командующего вытянулся в струнку и застыл в положении «смирно». Другие еле-еле заставили себя слезть со стола, на котором перед этим сидели.

– Смирно! – скомандовал я.

Тюльпанов обратился к офицерам с короткой речью. Он сообщил им от имени командования фронтом, что с настоящего момента они перестают быть военнопленными.

– Наши боевые соратники! Советское правительство передает вас в распоряжение венгерского народа. Служите ему с честью, сражайтесь за его свободу так, как сражались солдаты Дожа, Ракоци и Кошута…

Затем полковник коротко разъяснил сложившуюся обстановку и посвятил офицеров в ожидающее их боевое задание.

– Задание почетное, но чрезвычайно опасное! Его выполнение мы можем доверить лишь тем из вас, кто возьмется за это рискованное поручение добровольно.

Все десять гонведных офицеров заявили о своей готовности отправиться на боевое задание.

Миклош по очереди пожал каждому руку и восьми из них вручил при этом по одному заранее заготовленному письму. Двое, которым писем не досталось, были явно обескуражены.

– Борьба только начинается! – утешал их Тюльпанов.

Давыденко указал офицерам на карте районы, где им предстоит искать венгерские части и их командиров. До прихода машин, которые должны были доставить офицеров к линии фронта, Тюльпанов предложил всем позавтракать, что мы и сделали, стоя все вместе у накрытого стола.

Затем прибыли машины. Восемь «джипов». В каждый рядом с отправляющимся на задание гонведным офицером сел советский политработник. На их обязанности лежало проводить венгерских офицеров до наших передовых позиций и обеспечить им безопасный переход на ничейную землю. Все посланцы получили по небольшому, величиной с развернутый носовой платок, бело-красно-зеленому флажку. Оружия с собой не брали.

Первым занял место в машине артиллерийский лейтенант Пал Кешерю. Это был симпатичный черноволосый молодой парень, невысокий и чрезвычайно подвижной, со слегка монгольским разрезом глаз. Кешерю хорошо понимал все историческое значение того, что здесь происходит.

– Именем бога венгров! – воскликнул он, садясь в машину.

В пять часов утра восемь «джипов» тронулись в путь. Я долго смотрел им вслед.

20 октября 1944 года

Позавчера, 18 октября, я ночевал у Тюльпанова, удобно устроившись на соломенном тюфяке. В два часа ночи, перед тем как отправиться спать, Тюльпанов позвонил начальнику штаба фронта. От него узнали, что этой ночью после короткого, но ожесточенного боя две советские стрелковые дивизии перевалили через Марамурешские Карпаты. Один венгерский саперный батальон, командир которого бежал, перешел на нашу сторону.

Я проснулся в двенадцать часов дня, а в половине первого уже был у Белы Миклоша. Его высокопревосходительство еще почивал. Кери и Чукаши вместе с подполковником Давыденко и Володей Олднером отправились на прогулку.

В ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября из Москвы прибыли в Лишко два члена руководимой Габором Фараго делегации. Самолет, который их доставил, приземлился в Коломые, а до штаба фронта они добрались на машине. Один из них, бывший венгерский посланник в Канаде, по дороге заболел и прибыл в Лишко с высокой температурой. Пришлось немедленно поместить его в госпиталь. Другой делегат уже находился на квартире Белы Миклоша и завтракал.

Я давно знаю, что мир тесен, и тем не менее был немало удивлен, когда белоголовый дородный гонведный майор в очках вскочил при моем появлении и протянул мне навстречу обе руки.

– Дорогой Геза… – сказал он, вместо того чтобы назвать меня господином майором.

Лет тридцать пять назад мы с ним сидели за одной партой в будапештской гимназии на улице Иштвана. Однако я лично узнал его лишь после того, как он назвал свое имя.

– Я – Бори! Тот самый Денеш Бори, которого вытурили из гимназии за цветы и любовное послание дочке директора нашей гимназии. Ну, теперь вспомнил? Не узнал? Очень я изменился?

Бори клялся, что он-то узнал меня с первого взгляда.

– Ты совсем не постарел, Геза! Ничуть, ничуть не изменился!

Излияния Бори меня весьма обрадовали. По крайней мере сразу стало ясно, что ни одно его слово нельзя принимать всерьез.

Мы вышли на улицу.

Погода стояла чудесная. На небе ни облачка. Тепло. Мягко светило солнце.

– Если бы не листопад, можно подумать, что пришла весна, – сказал Бори. – А в общем, бросим-ка любоваться погодой. Не в такие живем времена, чтобы сейчас о ней беседовать. Очень-очень рад, Геза, что могу поговорить с тобой без помех. Буду откровенен как со старым другом, без обиняков. Слушай! Если ты решил держаться Миклоша, то поставил на скверную лошадку. Из этого старого мерина никогда не получится правителя. Да он, пожалуй, и того хуже – просто растяпа. Не мог поладить с супругой Хорти! Хочешь верь, хочешь нет, но истинным правителем Венгрии была именно эта хитрая баба, а вовсе не господин Миклош Хорти. Одним словом, из Белы Миклоша правителя никогда не выйдет! Не случайно Кери так упорно форсирует комбинацию со Штормом. Ведь Кери – племянник супруги Хорти, а правительница всегда питала слабость к графу Шторму. Почему, не знаю да и не интересуюсь. Не люблю копаться в альковных тайнах… Не думай, однако, что все это я высосал из пальца. Я всего лишь майор запаса, четыре недели назад призванный в армию, но зато целых одиннадцать лет прослужил в личной канцелярии регента. Через мои руки проходили самые конфиденциальные документы. Пожелай я только заговорить!..

Что до меня, сколько я ни пытался, Бори не давал мне вымолвить ни звука. Едва успею открыть рот, он уже перебивает:

– Понимаю тебя, Геза, отлично понимаю! По твоим словам, ты всего-навсего толмач и в делах большой политики твое мнение не имеет веса! Верю. Но и ты мне поверь! Простой толмач, конечно, если он с умом и не дрейфит, сила более значительная, чем два министра и пара генералов, вместе взятых… Я тоже был толмачом! Стоит тебе захотеть, ты уже сейчас можешь обязать к благодарности будущего правителя Венгрии. Фараго – вот из него действительно выйдет настоящий правитель! Венгрии предстоит преобразоваться, Венгрия возродится. В ней будет демократия и раздел земли. И это сделает Фараго! Он поделит землю. Никому не оставит имения больше чем в пять тысяч хольдов, разве лишь в самых мотивированных случаях. Такова его программа. Одним словом, демократическая земельная реформа и раздел земли! Знаю, и ты да и все вы люди абсолютно бескорыстные. Но даже самый бескорыстный человек, надеюсь, не сочтет себя несчастным и обиженным, если ему при разделе дадут в знак патриотических заслуг пятьсот-шестьсот хольдов земли и небольшой замок… или, если быть более скромным, какую-нибудь просторную виллу!.. Ты сможешь получить от Фараго и всю тысячу хольдов. Даже наверняка получишь, если… Так послушай же, Геза!