Текст книги "За пеленой надежды"
Автор книги: Барбара Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
Рут свернула от Энсинитас-Холла на дорожку, ведущую к медицинской библиотеке, где собиралась провести несколько часов. Ей надо было подумать, как заговорить с Арни насчет ребенка, а затем заняться внеаудиторной работой. Она надеялась, что в таком случае ей удастся подняться на одно место выше.
До июня оставалось еще восемь месяцев, и Рут намеревалась окончить колледж первой.
Мики встретила его у двери с виноватым видом.
– Извини, Джонатан. Я не успела предупредить тебя. Сегодня вечером я никак не смогу пойти с тобой. Кое-что поменялось в планах.
Он стоял в дверях, свет лампы на крыльце падал на его длинные волосы.
– Что случилось?
– Сегодня я дежурю в палате неотложной помощи.
– Так вдруг? Ты не должна была дежурить, когда мы разговаривали сегодня днем. Тебя назначили или ты сама согласилась?
Мики отвела глаза, не выдержав его проницательного взгляда.
– Видишь ли, меня попросили…
– И ты не смогла отказаться. Тогда можно мне, по крайней мере, войти и посидеть, пока тебя не вызовут?
– Видишь ли, в самом деле я сейчас должна находиться в больнице. Когда привозят пациента в тяжелом состоянии…
– Это недалеко. К тому же я смогу отвезти тебя на своей машине.
Немного подумав, она отошла в сторону.
– Думаю, ничего страшного не произойдет. Но сегодня суббота, когда работы больше всего.
Он вошел и снял свитер, просторный, вязанный тугоскрученной узловатой нитью – такие носят рыбаки. Сегодня он выглядел сурово в синих джинсах и походных ботинках.
– Почему ты согласилась? Тебе заплатили?
Мики закрыла дверь и прошла на кухню.
– Да нет же, о деньгах речь не идет.
– Тогда почему ты согласилась?
Она открыла холодильник:
– Пиво, вино, «фреску»?
– Пиво, пожалуйста. Почему ты согласилась работать по вызову, если тебе этого делать не надо?
Мики вернулась, подала ему бутылку пива без стакана, сама открыла банку «фрески».
– Чтобы приобрести опыт. Я хочу стать пластическим хирургом, а для этого надо уметь мастерски накладывать швы. Во время стажировки в операционной мне разрешают самое большое подержать ретракторы. Накладывать швы разрешается практикантам и ординаторам. – Она вошла в гостиную, где в этот октябрьский вечер было тепло, и села на диван. Джонатан сел напротив нее в мягком кресле. – То же самое и в палате неотложной помощи, – продолжила она, поджав ноги под себя. – Сливки снимают ординаторы, кое-что перепадает интернам. Нам, студентам-медикам, достается самая нудная работа. Но вечерами, когда все очень заняты, а от тяжело пострадавших пациентов нет отбоя, нам разрешается зашивать раны. К тому же я подала заявление в интернатуру в очень хорошую больницу. Ожидается огромная конкуренция, и я хочу, чтобы у меня был хороший послужной список.
Он отхлебнул пива, откинулся в кресле и оглядел комнату.
– У тебя здесь хорошо.
– За эти годы мы обустроились, добавили кое-что свое. Когда мы три года назад въехали сюда, эти стены были голыми.
– Мы?
– Мои подруги и я.
И Мики рассказала ему, как они втроем встретились и подружились. Она говорила спокойно, непринужденно о себе и жизни в Кастильо. Джонатан слушал с интересом и поглядывал на нее. Он невольно задумался над тем, как бы снять трубку телефона с рычага и удержать Мики у себя.
– Извини, – сказала она немного спустя. – Я не даю тебе слова сказать?
– Я думаю, что такой красивой женщины я еще не встречал. Мики, я говорю совершенно серьезно. В физическом смысле слова. Ты великолепна. Вчера я просмотрел тебя в первых отснятых материалах – ты смотришься поразительно фотогенично. Даже Сэм был удивлен. Мики, ты рождена для кино. Думаю, ты избрала не ту профессию.
Она посмотрела на него, затем рассмеялась:
– Это ты так подлизываешься ко всем, кому назначаешь свидания?
Но он не шутил, и она знала это.
– Каждый режиссер мечтает о том, чтобы найти такую прирожденную красавицу, как ты. И дело не только в твоей внешности. – Он отложил пиво в сторону и наклонился вперед, уперся локтями в колени и сложил руки. – Ты умеешь ходить, хорошо держаться. Мики, у тебя плавные движения.
– Твоими устами да мед пить! – Она вертела банку «фрески». – Только послушайте…
Тишину нарушал лишь доносившийся издалека звук прибоя.
– Когда-то меня обзывали Мики – Мокрая Курица, – чуть слышно сказала Мики.
Джонатан встал, подошел и сел на диван рядом с ней. Мики чувствовала, как его энергия заряжает пространство между ними; ее излучали глаза, тело и слова.
– Мики, позволь мне сделать фильм о тебе.
– Не надо.
– Почему нет? У тебя замечательная жизнь, и любители кино с удовольствием посмотрят на тебя.
– Нет, Джонатан, – сказала она. – Я не собираюсь идти в кино. Мне не надо рекламы. Я хочу стать врачом, просто и ясно. Пожалуйста, не пытайся изменить мое решение, не пытайся изменить меня, Джонатан.
Он взял ее руку.
– Мики, я не стал бы изменять тебя даже за миллион долларов.
Он уже целовал ее, и Мики дивилась, как легко все получилось. Раньше, всякий раз, когда Мики целовалась, она цепенела, помня о своем лице, о близости другого лица. Она не знала, привлекает ли она или отталкивает. Мики никогда не думала, что можно целоваться столь естественно, полностью отдаваясь порыву страсти.
Джонатан был ее первым мужчиной.
Он прижал ее к себе, и поцелуи стали настойчивыми. У нее неистово бился пульс: что в этом случае советуют правила?
И тут зазвонил телефон.
Джонатан отстранился, и Мики вскочила. Состоялся короткий разговор:
– Джуди? Разрыв ткани лица? Ты серьезно? Сейчас буду на месте!
Джонатан смотрел ей вслед, когда она пошла в спальню. Оттуда Мики вышла в свитере, с сумкой и перекинутым через руку аккуратно сложенным белым жакетом.
– Извини, Джонатан, – тихо сказала она. – Мне действительно надо идти.
13
В машине работал приемник, и Мик Джаггер пел: «Уже вечер… Я сижу и смотрю, как играют дети…»
Рут глядела в окно. Справа от нее открывался захватывающий вид: в темноте сверкали рассыпанные рубины, изумруды и бриллианты – долина Сан-Фернандо зажглась в ожидании Рождества. Но Рут этого не замечала. Оконное стекло отражало лицо молодой женщины, не писаной красавицы, но хорошенькой, с симпатичной короткой стрижкой и задумчивыми глазами. Рут знала, что еще до конца этого вечера ей придется все рассказать Арни, а найти удобный момент будет непросто.
Она почувствовала, как теплые пальцы обвили ее руку и притянули к губам. Рут обернулась и улыбнулась ему:
– Ты уже освоился с моим телом, правда?
Держа руль одной рукой, он преодолевал замысловатые повороты на Малхолленд-драйв.
– Я не могу вдоволь насладиться тобой, – сказал он, покусывая ее большой палец.
– Лучше отдай мне палец. Он мне завтра понадобится.
Арни отпустил ее руку:
– Я с радостью возвращаю его вам, прекрасная дева, но при том условии, что вы сохраните в тайне, для чего вам понадобится этот пальчик.
Рут никак не могла привыкнуть к этому: Арни не преувеличивал, когда при самой первой их встрече сказал, что не любит разговоры о медицине.
– Арни, можно остановить машину?
Он посмотрел на нее и приподнял брови.
– Сейчас? Что ты собираешься делать, целоваться?
– Нам надо поговорить.
Он взглянул на часы со светящимся циферблатом на приборном щитке.
– Но Рут, вся семья ждет нас. Матушку хватит удар, если мы опоздаем.
Рут вздохнула при мысли о семье Арни. Мистер Рот, спокойный и скромный бухгалтер, как и Арни; два брата – один эпидемиолог, другой агент по недвижимости; три сестры – все замужем и нарожали в обшей сложности уже восьмерых детей; а еще кузены в Нортридже, тетя в летах и дядя, и всеми ими командовала грозная миссис Максин Рот, женщина, чье щедрое сердце не умещалось в ее огромной груди. Собственно, эта семья очень напоминала Рут ее собственную, оставшуюся в Сиэтле.
Рут неохотно уступала Арни, редко оставляла за ним решающее слово. Но сейчас она разрешила ему самому принять решение:
– Ладно, Арни. Поговорим потом.
Как обычно, на столе было больше еды, чем могла одолеть целая армия, а миссис Рот неустанно призывала всех отведать еще что-нибудь.
– Неужели вам не нравится? – вопрошала она, пока дети шныряли кругом, а взрослые разговаривали. Рут все нравилось. Здесь она чувствовала себя как дома.
Наконец миссис Рот разрешила всем встать из-за стола. Все были довольны, хорошо накормлены и счастливы. Рут взяла Арни под руку и многозначительно взглянула на него. Дом Ротов стоял на вершине холма Энсино, откуда открывался вид на мерцавшую долину Сан-Фернандо. Из комнаты для игр доносились громкие звуки, издаваемые двумя телевизорами и стереопроигрывателем, голоса детей и взрослых смешались. Рут и Арни вышли на улицу, где их встретила благословенная прохлада и тишина.
Бассейн был освещен, от него исходило желтовато-зеленое мерцание; мигающие огоньки отбрасывали маленькие конусы, освещая им дорогу.
– Арни, – сказала Рут после недолгого молчания, – давай поженимся.
– Конечно. – Он крепко сжал ей руку. – Мы собираемся это сделать в июне. Ты не забыла?
– Я имею в виду прямо сейчас.
Арни тихо рассмеялся:
– Какая ты сумасшедшая и нетерпеливая женщина!
– Я не шучу, Арни. Я не могу ждать.
Арни остановился и повернулся к ней лицом.
– Ты не можешь ждать? Что ты хочешь этим сказать?
Заготовленные слова куда-то испарились; нахлынувшие эмоции перечеркнули заранее продуманную речь, спокойную дикцию. Она выпалила все, не завершая предложений, не делая пауз между словами и отчаянно жестикулируя. Рут говорила о необходимости побыстрее, до интернатуры и ординатуры, родить ребенка, ибо потом будет уже поздно, о стремлении опередить биологические часы, о том, что ей не хочется родить первого ребенка после тридцати, о том, как важно родить сейчас, и что все это сводит ее с ума. Арни выслушал все это молча, новая причуда Рут совершенно сбила его с толку. Ведь они договорились, что заведут семью через три года. И пока Арни старался взять в толк разрозненные фразы, биологические факты и точный календарь, в котором Рут разобралась после сложных расчетов, он услышал нечто другое, чего не было в словах, но читалось в ее отчаянном взгляде, полном мольбы голосе, едва заметной растерянности, которая, видно, охватывала ее.
«Почему?» – удивлялся он.
Сказанное Рут никак не объясняло неожиданную потребность немедленно завести ребенка. И снова, как прежде, Арни пришло в голову, что он по-настоящему не знает Рут Шапиро. В ее душе остались тайные ходы и незаметные течения, которые ему неведомы. Несколько раз за эти три года он с удивлением думал, что Рут осталась для него тайной.
– Если поженимся сейчас, – протянул он, – то где мы будем жить? Моя квартира слишком далеко от тебя, и не думаю, что нам в это время удастся снять что-нибудь рядом с колледжем.
Рут уставилась на влажную траву. Настал щекотливый момент. А если он не согласится, если будет настаивать на том, чтобы подождать, что тогда? Рут знала, что надо поскорее родить ребенка, доказать, что она заплатила не слишком большую цену ради того, чтобы изучать медицину, доказать всем, что она может всего добиться, стоит только захотеть – но насколько оправдана такая спешка? Стоит ли рисковать и испортить отношения с Арни?
– Мы будем жить как и прежде, – тихо сказала она. – Это продлится всего шесть месяцев.
Арни хлопал глазами и не знал, что сказать.
– Ты уверена, что больница возьмет тебя в интернатуру беременной?
– Если мы сделаем так, что я рожу в сентябре, – быстро заговорила Рут, – тогда за время практики я буду ходить беременной самое большое два с половиной – три месяца.
– Но как мы управимся – я на новой работе, а ты на практике?
– Я уверена, что моя мать выручит нас до тех пор, пока мы не обустроимся. Можно взять студентку, чтобы она посидела с ребенком. – Рут схватила его за руку. – Я знаю, Арни, у нас получится. Для меня это так много значит!
Некоторое время он смотрел хмуро, раздираемый доводами здравого смысла и мольбой в глазах Рут, затем смягчился.
– Ну если для тебя это так важно… – сказал он, пожав плечами.
Рут бросилась в его объятия и прижалась лицом к его груди.
– Спасибо тебе, Арни! Все здорово получится! Вот увидишь! Все получится замечательно!..
14
– Счастливого Нового года, Мики!
– Глупый, Новый год отмечали три недели назад.
– Новый год все еще продолжается.
– Сейчас только восемь часов. Обычно счастливого Нового года желают в полночь.
Джонатан отстранился, делая вид, что недоволен ею.
– Не знал, что ты такая раба условностей.
Оба отмечали за бутылкой «Дом Периньон» завершение съемок фильма «Медицинский центр!». На полу между ними лежали остатки легкого ужина, который доставили от «Юргенсена» в обернутой целлофаном корзинке. Из стереомагнитофона лилась песня Джоан Баэз «Молчаливое бегство».
Мики, склонив голову, разглядывала золотистые пузырьки в своем фужере. Вечер был задуман как праздничный, оба уже много дней собирались встретиться, но, оказавшись здесь, в мире Джонатана, в его доме в Вествуде, празднуя победу, она почувствовала странный холодок.
Сильная рука взяла ее за подбородок, и голос, который всегда возбуждал ее, спросил:
– Что не так, Мики?
Она старалась не смотреть ему в глаза:
– Почему ты спрашиваешь?
– Ты молчишь весь вечер. Кажется, будто твое тело здесь, а мысли витают где-то в другом месте. Где ты, Мики Лонг?
Ей надо было подумать, найти верные слова. Как объяснить, что новый год принес с собой необъяснимую печаль? Что в то мгновение, как она услышала далекий звон колоколов на башне колледжа и хирург, оторвав взгляд от пациента, обратился к операционной бригаде: «Наступил 1972 год. Счастливого Нового года», Мики почувствовала, что холодная рука сжала ее душу. Этот холод не отступил и сейчас, даже сегодня вечером, даже в объятиях Джонатана.
Все было не так. Ради этого года она жила всю свою жизнь, ради этого года было принесено столько жертв, и сейчас ее охватил страх. «Мне нужно больше времени, чтобы разобраться в своих чувствах к Джонатану, найти ему место в своей жизни, и свое место в его жизни». Три недели и один день назад ей было легко любить Джонатана, ибо в запасе у них оставался один год. Но теперь она осознавала: близится решающий миг, до него осталось всего шесть месяцев. Мики завершит один этап, за которым последует новый, и, как она ни пыталась, ей не удалось найти место Джонатану в этом раскладе.
– Завтра я уезжаю на Гавайские острова, – наконец пробормотала она.
Сквозь тяжелые шторы в комнату проникал шум непрерывного движения на бульваре Вествуд. Люди спешили в большие кинотеатры, искали уединения в ресторанах, кружили вокруг Калифорнийского университета, надеясь чудом найти место, где припарковать машину. Жизнь продолжалась даже в это напряженное для Мики мгновение.
– Речь идет о собеседовании по поводу интернатуры? – наконец спросил Джонатан.
Мики подняла голову:
– На прошлой неделе я получила телеграмму. Со мной хотят побеседовать. Меня не будет два дня.
Джонатан стал кусать губы, посмотрел на шампанское, затем отложил свой фужер в сторону.
– Значит, ты уезжаешь?
– Джонатан, ты же знаешь ответ, я не передумала. Я давно говорила тебе, что для меня значит «Виктория Великая». Это лучшая в мире больница пластической хирургии, я уже три года мечтаю туда попасть. Это ради «Виктории Великой» я так усердно трудилась, бегала на все вызовы из отделения неотложной помощи и операционной, заводила знакомства в больнице Святой Екатерины, чтобы заручиться характеристиками…
Джонатан тут же вскочил. Мики не надо было упоминать о вызовах из больницы: они стали препятствием для них, вынуждали ее в последнюю минуту отменять свидания, спешно покидать рестораны… Зуммер Мики однажды затрезвонил даже в тот момент, когда оба лежали в постели.
– Мики, «Виктория Великая» не единственная больница в мире. Ты могла бы работать в Калифорнийском университете или остаться в больнице Святой Екатерины.
– Да, могла бы, но не хочу. «Виктория Великая» – самая лучшая больница и единственное место, где интернатура засчитывается в стаж ординатуры. В любом другом месте мне после практики пришлось бы снова обращаться за ординатурой, так что этот выбор гарантирует мне оба места, если меня возьмут.
– Ты не можешь быть в этом уверена.
– Могу. Это одна из самых престижных интернатур в нашей стране. Конкуренцию мне составят сотни претендентов. Вот одна из причин, почему я делаю всю нудную работу в отделении пластической хирургии больницы Святой Екатерины. Мне нужно быть во всеоружии, и когда пойду на то собеседование, то постараюсь сделать все возможное, чтобы убедить всех в том, что я им нужна.
– А если тебя не возьмут, куда ты пойдешь?
– Меня возьмут, Джонатан.
– Мики, если ты это место не получишь…
– Тогда вполне можно остаться в больнице Святой Екатерины. Джонатан, я получу эту интернатуру.
Он коснулся ее лица:
– И начиная с июля ты проведешь год на Гавайских островах?
– Шесть лет. Ты забыл о пятилетней ординатуре.
Он отвернулся и с силой впечатал кулак в ладонь другой руки.
– Мики, я не могу жить без тебя шесть лет.
– Тогда поедем вместе.
Джонатан обернулся, и на его лице появилось удивление:
– Ты же знаешь, что я не могу это сделать. Ты знаешь, что я намереваюсь создать здесь. Ты ведь не захочешь, чтобы я бросил все это!
– Но от меня ты как раз этого и требуешь.
Джонатан дышал глубоко, стараясь побороть свое разочарование. В этом разговоре не было ничего нового. Две недели назад они беседовали о том же, когда вместе с Рут и Арни ходили в городскую ратушу. Там состоялась скорая гражданская церемония, на которой Сондра Мэллоун плакала, а Джонатан и Мики осознали горькую правду, которую никому из них не хотелось признавать.
– Я буду жить в нашей квартире у колледжа, – сказала Рут во время скромного свадебного обеда в маленьком ресторанчике недалеко от городской ратуши. – Эти шесть месяцев до выпуска станут решающими. Не могу же я каждый день приезжать сюда из Тарзаны.
Джонатан повернулся к Арни, который, как обычно, хранил спокойствие.
– Когда вы уезжаете в Сиэтл?
– Как только я завершу здесь все дела. Я продал свою половину бухгалтерской фирмы партнеру, и он уже взял нового сотрудника. В Сиэтле мне сразу придется начать с поиска работы. Рут приедет ко мне в июне.
Джонатан и Мики обменялись взглядами: оба понимали, на какие жертвы идут их друзья…
Джонатан резко встал, чувствуя, что его разочарование переходит в бессилие. Он привык добиваться своего, управляя событиями на съемочной площадке.
– Мики, давай покатаемся, – вдруг сказал он, подходя к шкафу, чтобы забрать свою ветровку. – Я чувствую, что меня одолевает клаустрофобия.
К удивлению девушки, вместо того чтобы поехать к океану, Джонатан повел свой «порше» к автомагистрали Сан-Диего, затем на север, пока не оказался на автомагистрали Вентура, и направился на запад. Оба молчали, каждый старался придумать новые слова, новые убедительные аргументы, а когда машина ехала через Вудленд-Хиллз к малонаселенному уголку долины Сан-Фернандо, Мики начало одолевать любопытство.
Вскоре Джонатан свернул с кольцевой развязки и повел машину на запад, к горам, подальше от света и транспорта, и вскоре у них под колесами оказалась не асфальтовая, а грунтовая дорога. Долина осталась позади, машину окутала темнота. Наконец свет фар выхватил из тьмы ржавый решетчатый забор и поржавевший знак с надписью: «Не въезжать». Джонатан остановил машину и выключил двигатель.
– Где мы? – спросила Мики.
Он повернулся к ней в темноте и коснулся ее волос:
– Я не хотел тебе показывать это. Я собирался открыть это место в торжественной обстановке. Пойдем.
Джонатан вел ее за руку, следуя за белым пятном света от фонаря. Под их ногами хрустел гравий. Ночь была холодной, и темнота казалась почти зловещей. Он остановился перед закрытыми на цепь воротами, на которых висел выдержавший натиск природы знак с надписью «Частная собственность», и отпустил ее руку.
– Что ты собираешься делать? – шепотом спросила она.
– Сейчас увидишь.
Он достал ключ, и через мгновение ворота открылись перед ними. Джонатан снова взял Мики за руку и повел ее дальше.
Сначала казалось, что они идут в никуда, в огромную мрачную пустоту, которую не назовешь ни землей, ни небом, но, когда фонарь Джонатана стал выхватывать куски земли то тут, то там, Мики начала кое-что различать. Массивные здания и склады, фасады магазинов с разбитыми витринами и облупившейся краской, уцелевшие участки тротуара, накренившийся дорожный знак. Это был жуткий покинутый город.
– Где мы? – вздрогнув, снова прошептала она.
Это место Мики не нравилось.
– Старая киностудия Моргана. Она закрылась в тридцатых годах. Киностудию бросили, и она разрушается.
– Киностудия?
Они углубились в темноту, шли мимо силуэтов старых зданий, натыкались на какие-то обломки, после чего впереди послышался шум разбегавшихся мелких существ.
– Старик Александр Морган был тираном и безумцем, – говорил Джонатан приглушенным голосом, словно боясь разбудить спящих призраков. – Но он делал превосходные немые фильмы. Он был гением, однако к концу жизни, когда появилось звуковое кино, фильмы Моргана изменились. Они стали какими-то неестественными и странными… Дело кончилось тем, что Моргана уволили.
Мики всматривалась в ночь, пытаясь увидеть то, что видел Джонатан, и ощущая в темноте присутствие неприкаянных духов из великого прошлого кино.
– Почему ты привел меня сюда?
Он остановился, повернулся к ней, и в слабом свете звезд Мики увидела его напряженный взгляд.
– Мики, я купил все это, – сказал он. – Я хочу вернуть этому месту жизнь.
– Но… разве здесь не одни развалины?
– Да, много развалин, но многое здесь можно спасти. И не только здания и опоры. Мики, главное – это земля. Это место идеально расположено. Когда пионеры кинематографии впервые прибыли в Калифорнию, выбрали это место из-за живописного ландшафта и солнца, которое светит круглый год. Днем ты бы увидела, что это место будто создано для съемки.
Он отвернулся и направил фонарь на призрачные фасады.
– Если бы только ты видела то, что я вижу, – прошептал он. – Мики, я не собираюсь всю жизнь делать любительские фильмы. Я хочу делать значительные вещи, чтобы зрителям было что смотреть. Помнишь нашу первую встречу? Ты говорила, что тебе кажется, будто фильмы снимаются, когда кругом много ламп, парусиновых кресел и народу. Мики, приезжай сюда через полгода, и ты увидишь как раз это.
Как и много раз прежде, Мики почувствовала, что энергия Джонатана заполняет все вокруг, разжигает, в тот же миг увидела то, что видел он. Затем все исчезло, ибо Мики вдруг поняла, для чего Джонатан Арчер привез ее сюда: он хотел вытеснить ее мечту своей.
– Мики, выходи за меня замуж, – тихо сказал он, не глядя на нее и не касаясь ее. – Оставайся здесь, будь моей женой и помоги мне построить это.
– Не могу, – прошептала она.
– Не можешь? Или не хочешь?
– Я хочу, Джонатан. Ты же знаешь. Я очень хочу провести всю оставшуюся жизнь с тобой. Если бы ты знал, как часто я думаю об этом, как четко вижу эту идиллию: мы с тобой вместе, у нас дети, мы делимся…
Он крепко взял ее за плечи. Его лицо было совсем близко.
– Мики, я вижу то же самое.
– Но разве это возможно?
– Да, если мы захотим. Ты останешься в Лос-Анджелесе, и мы оба сделаем все, чтобы сбылись наши мечты. Мики, останься со мной. Я умоляю тебя!
Мики почувствовала, как глаза ее наполнились слезами, и вдруг тишину ночи пронзил странный звук.
– Что это? – вздрогнул Джонатан.
Мики опустила руку в сумочку:
– Это мой зуммер.
Его руки соскользнули с ее плеч:
– Он случайно запищал?
– Нет.
Джонатан на мгновение умолк… и тут разразилась буря. Он выхватил аппарат с зуммером из ее рук и закричал:
– Мики, даже одну ночь спокойно провести нельзя! Ночь, которая предназначалась только для нас! Ты поэтому не пила шампанское? Тебе надо было остаться трезвой? Мы занимались любовью, а ты все уже знала? Мы отмечали завершение съемки моего фильма, а ты все уже знала? Ты знала, что в любую минуту покинешь меня ради этой больницы!..
Мики и опомнится не успела, как рука Джонатана описала дугу в воздухе и зуммер улетел в ночь, словно крохотный НЛО. Затем он грубо схватил ее:
– Неужели ты так поглощена собой, что не можешь уделить мне один вечер? – Он тряхнул ее. – Скажи мне, о чем ты думала, когда мы занимались любовью? О хирургии? О пациенте в палате «С»? – Он сердито оттолкнул ее и отвернулся.
Мики схватила его за руку:
– Джонатан, разве ты не видишь: моя мечта не менее важна, чем твоя?! И чтобы она сбылась, требуется не меньше времени и усилий! Срочный вызов – часть моей работы, так же как любая деталь, связанная со съемкой кинофильма – часть твоей работы. Я этим не могу не заниматься. Если я откажусь от этого, я откажусь от самой себя. – Ее голос стал тише. – Ты же видишь, Джонатан, я люблю тебя. Но как ты не понимаешь – из этого ничего не получится! Мы слишком похожи, мы особые, живем в двух разных мирах, и каждый из нас полон решимости осуществить свою мечту. Мы можем остаться вместе только в одном случае – если один из нас откажется от того, что делает его тем, кто он есть. Я обязана поехать на Гавайские острова, а ты должен остаться здесь и построить свою киностудию, создавать фильмы. Я тоже не хочу, чтобы ты отказался от этого, я не хочу жить с тенью мужчины. Ты хотел бы жить с той, кто составляла лишь половину меня?
Джонатан Арчер обнял ее, спрятал лицо в ее волосах, и Мики заплакала.
Стоял ослепительно яркий апрельский день: вдруг появились лилово-алые бугенвиллии, на палисандровых деревьях вспыхнули тысячи крохотных пурпурных цветков, распустились желтые и оранжевые розы, пламенели кактусы. Все это выделялось на фоне изумрудных лужаек и белых зданий колледжа Кастильо.
На самом краю отвесной скалы стояла Мики, ее высокая стройная фигура чуть покачивалась на ветру. Тысячи миль водного пространства отделяли ее от Гавайских островов. Мысленным взором Мики почти видела их. Гостиницы, широкие песчаные пляжи, зеленые лагуны и в самом центре всего этого «Виктория Великая», куда ей так отчаянно хотелось попасть.
Как же ей оставить Джонатана?
Он звонил каждый день, умолял встретиться, но Мики страшилась этого. Раны не заживают, если их слишком часто бередить. Им лучше расстаться навсегда. Джонатан не хотел этого. Мики знала, на что он надеялся: в «Виктории Великой» отвергнут ее кандидатуру, ей придется остаться, и все само собой разрешится.
В глубине ее души затаилась та же мысль.
Мики взглянула на часы. Пора идти. Настал момент истины, и сегодня обнародуют ответы на заявления об интернатуре. Церемония состоится в Эрнандес-Холле, где декан Хоскинс торжественно вручит конверт каждому из семидесяти четырех студентов выпускного курса.
Мики сидела между Сондрой и Рут, которые не волновались столь сильно, как остальные студенты. Поскольку Рут отработала три лета в родильном отделении больницы Сиэтла, куда она подала свое заявление, ее без проблем брали в интернатуру. Сондра свои заявления отправила в больницы Аризоны и Нью-Мексико. Она не сомневалась, что ей удастся провести некоторое время с родителями, прежде чем отправиться в Африку осуществлять свою мечту.
Мики сидела как на иголках. Она знала, что три ее однокурсника тоже обратились в «Викторию Великую», и это были опасные конкуренты. Сейчас она думала о других знаменитых медицинских заведениях страны – о Гарварде, Беркли, Калифорнийском университете, выпускавших специалистов, у которых тоже вполне могло возникнуть желание попасть в «Викторию Великую». Пока раздавали конверты и вокруг звучали возгласы радости и разочарования, Мики увидела, что один из ее конкурентов оборачивается и обнимает своего соседа. У Мики упало сердце. И в то же время ей пришла в голову мысль: «Зато теперь я смогу остаться с Джонатаном».
Дрожащими руками Мики открыла свой конверт, и, когда прочитала, что там написано, испытала нечто вроде шока.
Большинство выпускников остались на вечеринку – колледж угощал их вином и сыром, но Мики, Сондра и Рут решили пойти домой. Когда они вошли, звонил телефон.
Звонил Джонатан, он был взволнован:
– Мики! Ты не угадаешь! Меня выдвинули на «Оскар»! Я только что получил телеграмму. Лучший документальный фильм! В мою честь старики сегодня устраивают торжественный ужин. Мики, я хочу, чтобы ты на нем была, чтобы ты пошла вместе со мной. Позволь мне заехать за тобой. Мики, отпразднуем вместе.
– Джонатан, меня приняли в «Викторию Великую».
Он умолк.
– Мики, я хочу чтобы ты была рядом, когда мне вручат «Оскар». Я хочу, чтобы мы поженились. Я приеду за тобой…
– Не могу Джонатан.
Он долго молчал.
– Хорошо, Мики, – наконец сказал он. – Оставляю это на твое усмотрение. Сегодня в восемь часов вечера я приду к колокольной башне колледжа. Буду ждать десять минут. Решай сама. Если хочешь выйти за меня замуж, если хочешь провести оставшуюся жизнь вместе со мной, если ты меня любишь, Мики, ты придешь.
– Я не приду, Джонатан.
– Нет, придешь. Я знаю, ты не покинешь меня. Не в такой час. В восемь у колокольни.
Мики вернулась к океану, ее тянули бесконечная полоса песка и вечно накатывающиеся на берег волны, словно в шуме можно было услышать ответ на любой вопрос. Мики сидела в обществе куликов, бегавших кругом, раскапывавших песок острыми носами. На этом изгибе пляжа терялись все следы цивилизации; позади, за монтеррейскими соснами и кустами толокнянки, стоял медицинский колледж.
Мики подтянула ноги и прижала лоб к коленям. Она столь многого добилась, но предстояло добиться еще большего. Ее жизнь наполнена противоречиями: она отказалась от того, чем больше всего дорожила, ради того, к чему больше всего стремилась; отказалась от одной мечты, чтобы ухватиться за другую.
Но она знала, каково будет ее решение. Когда Крис Новак стер пятно с ее лица, он дал ей шанс в жизни. Тогда Мики и поклялась себе вернуть этот долг. Но ее долг Крису Новаку нельзя было измерить деньгами. Это был долг сердца. Его можно было оплатить, идя по стопам замечательного хирурга, продолжая начатую им работу, и дарить несчастным надежду. Здесь было нечто большее, чем мечта Мики стать врачом: долг обязывал ее стремиться к совершенству.
Мики потеряет Джонатана. Она будет горевать по этой утрате. Она будет всегда любить его. Но Мики знала, что ей следует делать.
Наверно, это был самый скверный вечер в ее жизни. Ей пришлось буквально бороться с собой. По мере того как стрелки приближались к восьми часам, ее мучения росли.
Мики представила, что Джонатан один сидит у колокольни…
Бежать к нему. И стать один раз в жизни по-настоящему любимой.
Лететь на Гавайские острова. Ухватиться за будущее, которое предназначено для нее. И она знает это.
Восемь ударов колокола прозвучали над колледжем и океаном, волны унесли этот звон на манящие острова, покрытые белым песком. Все же Мики, затаив дыхание, сидела, уставившись на входную дверь и ожидая, что Джонатан Арчер вот-вот ворвется в комнату и заключит ее в свои объятия.
