Текст книги "За пеленой надежды"
Автор книги: Барбара Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)
19
Предание гласит: однажды много лет назад Бог по имени Лоно решил обрабатывать землю и поэтому обратился в человека. Работая, он случайно ударил себя киркой по ноге и нанес себе ужасную рану. Появился Кейн, творец, величайший из гавайских богов, и научил Лоно, как исцелить свою рану, наложив на нее припарку из листьев пополо. Затем Кейн передал Лоно, который стал Лоно-Пуха, Лоно Возвышенным, все свои знания о лечебных травах и искусстве исцеления, таким образом делая Лоно-Пуха богом-покровителем всех врачей, которые обращались к нему.
На том месте, где Кейн сотворил чудо, возвели храм, куда хромые и слабые могли прийти и изгнать злых духов болезни из своих тел – простой храм, построенный из веток коа и священного дерева охиа. Однако с течением времени, пока боги один за другим отступали перед напором нового мира и нового века, и по мере того как боги стирались из памяти, на месте, священном для Лоно-Пуха, построили новый храм для поклонения другому богу исцеления – белому богу. Все началось в 1883 году, когда британцы соорудили небольшую миссионерскую лечебницу и хвастливо назвали ее «Виктория Великая».
К тому времени, когда Мики Лонг прибыла в «Викторию Великую», этот храм медицины возвышался над плодородной землей Оаху на десять этажей. Его возводили из бетона и стекла, а о прошлом напоминали миссионерские солнечные часы у края гигантского плачущего баньяна. Вот как раз на этом месте и сидела Мики, на мраморной скамье в стороне от бетонированной дорожки, которая разрезала пополам безупречно ухоженные больничные лужайки. День стоял чудесный, если б не жара: остров переживал изнуряющий осенний период, когда пассаты затихают и ветры начинают дуть с экватора, принося высокую влажность и нестерпимую жару.
Мики, наслаждаясь нежданным тридцатиминутным перерывом между операциями, сидела на солнышке и ела из чашки йогурт, а заодно читала письмо Сондры, которое уже три дня носила с собой.
Привет, Мики! Как у тебя дела? Надеюсь, хорошо. Боюсь, что мне все еще трудно привыкнуть к этому месту. За последние полтора месяца мне пришлось забыть очень многое из того, чему меня учили в Финиксе. Интерном мне казалось, что нас безжалостно загоняли, и я не могла дождаться, когда все закончится. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, как легко нам было! В этой миссии нет ни рентгена, ни электрокардиографа, ни портативной диагностической аппаратуры. Нет лаборантов, которые могли бы брать анализы крови. Нам приходится заниматься всем этим при помощи очень примитивной аппаратуры. К слову, наша лаборатория здесь, мягко говоря, в зачаточном состоянии: один микроскоп и одна центрифуга. Мы сами делаем работу лаборантов, гистологов, цитологов и патологов. Нам даже приходится самим устанавливать группу крови и резус-фактор.
Здесь все безнадежно устарело. Мы используем давно вышедшие из употребления препараты, которых я в своей практике прежде ни разу не видела. А в операционной находится бак с циклопропаном, запрещенный в той больнице, где я стажировалась! Похоже, я не могу отучиться от привычки полагаться на вещи, к которым меня приучили. Например, респираторы. Я распорядилась надеть на пациента респиратор, а доктор Фаррар поинтересовался, не собираюсь ли я поехать за ним в Найроби вместе с больным!
У нас с Дерри все время происходят стычки. Он пока не разрешает мне никуда выезжать, и за полтора месяца, что нахожусь здесь, я еще не притронулась к скальпелю. А теперь у меня возникли проблемы еще и с медсестрами: те не знают, что и думать обо мне, женщине-враче. Они большей частью либо игнорируют мои распоряжения, либо бегут к Дерри и Алеку за подтверждением. Все медсестры обучены в Момбасе по старой британской системе, которая требует классового разделения между врачами и обслуживающим персоналом. К примеру, если врач входит в палату, медсестра должна встать и предложить ему свой стул. Они с подозрением относятся к моим попыткам подружиться с ними.
Таким же образом ведут себя местные пациенты: они не доверяют мне. Им вдолбили в голову, что белый мужчина – целитель, а белая женщина годна лишь для приготовления чая.
Я пока еще не составила определенного мнения о Дерри. Внешне он очень спокойный человек, себе на уме и особенно не старается чему-нибудь научить меня. По этой части мне приходится доверять Алеку Макдональду…
Мики достала из конверта фотографию. На ней была снята необычная сцена: в тени фигового дерева замерли пять человек, а перед ними с важным видом – странная птица. На обороте Сондра написала:
Слева направо: преподобный Сандерс, его супруга, я, Алек Макдональд и Ребекка (медсестра из племени самбуру). Птицу зовут Лулу, это аист с хохолком, который кричит: «Ерунда!» Снимок сделал Нжангу. Дерри удалился, когда мы пригласили его сфотографироваться вместе с нами.
Мики вернулась к письму:
Мы молимся, чтобы скорее начались дожди. Говорят, что этот год выдался необычно засушливым, и нам ужасно не хватает воды. Поэтому дикие животные – слоны, носороги, буйволы – подходят очень близко к территории миссии. Ночью слышно, как кругом рыщут львы.
Боюсь, у тебя сложится впечатление, что я жалуюсь. У меня не было такого намерения. В целом я вполне довольна и, как всегда, полна решимости помочь этим людям. На это уйдет больше времени, чем я ожидала.
Что слышно от Рут? В последнем письме она говорила, что в следующий раз родит двойняшек! Я диву даюсь, как у Рут это получается! Помнится, я интерном иногда еле держалась на ногах. Как она управляется и с домом, и с мужем, и с малышом?
Мики положила письмо на колени и увидела группу медсестер восточной внешности, которые обедали на лужайке недалеко от нее.
«И с домом, и с мужем, и с малышом»…
Мики не придала бы этой теме особого внимания, если бы другие все время не поднимали ее. Ей страшно надоедали пациенты: «Доктор, вы замужем? Нет? Такая красивая девушка, как вы? Знаете, быть врачом хорошо, но муж и дети тоже нужны». Даже некоторые сестры высказывали подобные мысли: «Знаешь, Мики, я собиралась поступить в медицинский колледж, но мне хотелось завести семью. А как представишь: четыре года учебы в колледже, год интернатуры, потом ординатура, – в целом не меньше шести лет. Для мужчины это в порядке вещей: жена дома готовит ему еду и рожает детей. Но женщина никак не может позволить себе такого. Так что я решила два года отучиться в школе медсестер, и теперь у нас есть собственный дом и трое детей, о которых мы мечтали».
Рут справлялась с таким положением. Но какой ценой? Ее письма были всегда скупы, по делу, написаны урывками. Она редко упоминала Арни. В письмах говорилось лишь о том, что Рейчел сделала то, Рейчел сделала это… Так ли благополучно у них в семье? Мики вспомнила выражение лица Арни, когда он увидел, что на дипломе Рут красуется фамилия Шапиро, а не Рот…
Мики сложила письмо Сондры и положила его в карман. Мы идем теми путями, которые выбираем.
– Привет. А я ищу тебя.
Мики подняла голову и рукой прикрыла глаза от солнца.
– Привет, Грегг. Я на зуммере.
– Я так и знал, что найду тебя здесь. – Он сел на скамейку рядом с ней. – Мне предстоит биопсия груди, а в четыре часа, возможно, ампутация молочной железы. Мне хотелось узнать, не захочешь ли ты мне помочь.
– Ты смеешься?! С большим удовольствием! Знаешь, кое-кто собирается обвинить тебя в том, что ты заводишь себе любимчиков. Ты уже в третий раз за неделю выбираешь меня. Паркер все еще злится насчет желчного пузыря.
– Пусть злится. Я делаю это из эгоистических соображений. Я хочу, чтобы мой будущий партнер стал лучшим хирургом в городе, наравне со мной! – Грегг нагнулся, сорвал стебелек травы и начал вертеть им. – Несколько минут назад я разговаривал с Джеем Соренсеном. Он рассказал мне об утренней пациентке с острой болью в животе.
– А, тот случай… – Мики снова охватил гнев.
Прямо после операции она зашла в отделение неотложной помощи и строго предупредила Эрика Джоунса.
– Может, Накамура после этого выгонит его. Это не первый случай, когда Эрика ловят на обмане. Мики, тебе сперва надо было сделать анализы на беременность. Ты же знаешь, что так поступают, когда есть подозрения на внематочную.
– Знаю. Я поверила пациентке на слово, что у той не было сексуальных связей. А главное, поверила Эрику, когда он сказал, что сделал осмотр таза. Мне в голову не пришло, что он все сочинил, чтобы выгадать лишние минуты на кофе и перекур. Я думала лишь о том, как бы побыстрее поднять ее в хирургическое отделение. Больше такого не случится.
Грегг кивнул. Он любил эту черту в Мики: она хорошо воспринимала критику, никогда не дулась и не обижалась, как это бывало с другими ординаторами.
– Всегда имей в виду две вещи: не считай, что пациент говорит правду, и не верь, что такие практиканты, как Эрик Джоунс, все сделают как следует.
– Знаешь, Грегг, миссис Мортимер просила, чтобы я не говорила мужу про беременность. Она хотела, чтобы я соврала ему, что у нее аппендицит.
– Тогда тебе повезло – у нее действительно был аппендицит. Если бы случилось второе, как бы ты поступила?
– Не знаю… – Она посмотрела на него. – А ты как поступил бы?
Грегг взглянул на нее и отвернулся:
– Я хочу кое о чем поговорить с тобой.
Мики уловила серьезную нотку в его голосе.
– О чем?
Грегг сорвал еще один стебелек травы и завязал его в узел.
– О Мейсоне. Он хочет, чтобы ты извинилась в письменной форме.
Мики сохраняла невозмутимое спокойствие.
– И что ты ему ответил?
– Что извинение сегодня днем будет лежать на столе Накамуры…
– Этого не будет.
– …с твоей подписью, подтверждающей, что ты вышла за рамки дозволенного.
Мики крепко сжала кулачки:
– Грегг, я этого не сделаю. Я встречусь с ним в кабинете Накамуры, если он того хочет. Я предстану перед любой конфликтной комиссией, какую он предпочтет. Я даже готова все выяснить с глазу на глаз, но просить прощения не буду!
– Послушай, Мики, тебе придется сделать это. Подумай о своей карьере здесь, в «Виктории Великой». Если тебя выставят за дверь, подумай о неприятностях, которые ждут нас обоих.
– Грегг, я не стану поступаться своими принципами. Я была права, а он – неправ.
Грегг бросил смятые стебельки травы на землю и стал барабанить пальцами по своей коленке. Он знал, какой Мики может быть упрямой, – сам не раз бился головой об эту непреодолимую стену. Спустя минуту, взвесив все, он приподнял голову, улыбнулся той улыбкой, которая всегда заглаживала трещины в их отношениях, и весело сказал:
– Я знаю, Мики, ты сделаешь это. Ты же не подведешь меня, ты не подведешь нас. А теперь поднимайся в хирургию, увидимся в четыре.
– Хорошо, Коко, – подмигнул он операционной сестре-полинезийке. – Надеюсь, вы сегодня приготовили нам острый скальпель.
Маска молодой женщины сместилась и натянулась, показывая, что та широко улыбается. Всем сестрам нравилось работать с доктором Греггом Уотерменом: он всегда был в приподнятом настроении, терпеливым и справедливым. Они любили работать и с доктором Лонг: в отличие от других ординаторов, она все делала умело, не нервничала и никогда не пыталась скрыть свое незнание, крича на медсестер.
– Коко, скальпель, пожалуйста, – спокойно сказала Мики, протянув правую руку и натягивая кожу груди левой.
Мики сделала разрез на один дюйм и работала спокойно, но ловко. Она нашла опухоль и удалила ее, нанося минимум повреждений окружающей ткани. Пока Мики работала, Грегг обтирал губкой и прижигал кровь, всего один раз переместив наложенный ею зажим. Он предоставил ей возможность вызвать патолога и самой выбрать метод зашивания кожи. Грегг знал, что Мики нужно больше практики, чтобы совершенствоваться в зашивании косметических разрезов. На этот раз пациенткой была женщина лет за пятьдесят и разрез сделали рядом с соском, так что он будет незаметен. Если бы оперировал Грегг, он зашил бы прерывистым швом. Но Мики не спешила и работала так старательно, будто имела дело с лицом кинозвезды. Она использовала погружной шов, чтобы разрез превратился со временем в почти незаметную царапину.
Они могли работать так, поскольку ждали заключения патолога, который делал срез замороженной опухоли.
– Арт говорит, что мы в эти выходные можем воспользоваться его лодкой, если хотим, – сказал Грегг, работая губкой. – Он сказал, что оставит дома ключ от нее.
Арт был ортопедом, работал в ординатуре на год дольше Грегга, а сейчас жил в кооперативе Кона и загребал бешеные деньги, залечивая травмы водных лыжников, ныряльщиков и вулканологов.
Мики не ответила. Когда пациент находится под наркозом и вдет операция, большинство хирургов становятся болтливыми и обсуждают все – акции и облигации, результаты соревнований по гольфу и даже свои успехи в постели, но Мики предпочитала тишину.
Она всегда работала изящно и, где могла, вместо зажимов «келли» использовала зажимы «москит». Ее тонкие пальцы осторожно касались нежной ткани. Наблюдая за ней, Грегг всякий раз чувствовал, как сам надувается от гордости. Мики прибыла в «Викторию Великую» почти полтора года назад совсем зеленой, и он видел, как она за столь короткое время, как губка, впитывала все новое, желая узнать еще больше. В отличие от других, она никогда не расслаблялась и с удовольствием бралась за любую срочную работу. Мики становилась классным хирургом. Когда оба начнут работать самостоятельно, из них получится отличная команда.
В операционную, шаркая бумажной обувью, вошел доктор Ямамото. В этот момент Мики накладывала на рану стерильную повязку. Как все врачи, временно оказавшиеся в операционной, Ямамото носил над повседневной одеждой костюм «белочка» из бумаги – сплошной комбинезон, в который он залезал, когда его вызывали из отделения патологии сделать гистологический срез замороженной ткани. В руках он держал квадратный кусок марли, на котором лежало несколько кусков грудной опухоли.
– Так вот, Грегг, – максимально приблизившись к операционному столу, он показал образцы ткани обоим хирургам. – Ребята, мы имеем дело с долевым увеличением клеток.
– Хм… Рак в минимальных размерах.
– Сколько ей лет?
– Пятьдесят шесть. Что будешь делать, Мики?
Она задумалась. Позади нее доктор Ямамото передал замороженную ткань дежурной сестре, которая опустила ее в банку с формалином.
– Я бы на всякий случай сделала простую и зеркальную биопсию на другой стороне груди, – ответила Мики.
Грегг согласно кивнул:
– Хорошо, тогда приступаем!
Переключение на вторую грудь произошло быстро, так как Коко и вторая сестра были готовы к возможности ампутации молочной железы. Пока увозили один комплект инструментов и открывали другой, Мики и Грегг переоделись в чистые халаты, натянули чистые перчатки и накрыли пациентку чистой простыней. Когда все собрались за операционным столом со свежими полотенцами и блестевшими инструментами, пожелтевшая от бетадина грудь пациентки медленно вздымалась: больная дышала. Грегг взглянул на Мики и спросил:
– Доктор, сама будешь заниматься этим?
– Да, если мне разрешат.
– Коко, дайте доктору Лонг скальпель, пожалуйста.
Иветта, дежурная сестра, тихо простонала и вытащила кроссворд из кармана своего зеленого халата. Когда ординатор делал операцию, даже если это была доктор Лонг, на нее всегда уходило в два или три раза больше времени, чем обычно. С такой неприятностью приходится мириться, когда работаешь в клинике. За ширмой анестезиолога доктор Скадудо вставил кассету в свой проигрыватель.
Мики взяла скальпель за лезвие и сначала провела тупой ручкой на груди воображаемую линию, по которой собиралась делать надрез. Она некоторое время пристально смотрела на место воображаемого шрама, проверяя, верно ли определила его, затем перевернула скальпель и собралась резать.
– Что будешь делать? – спросил Грегг.
Она подняла голову:
– Поперечный надрез. На уровне четвертого ребра.
– Почему?
– Потому что это скрытый надрез. Шрам будет незаметен.
– И когда ты этому научилась?
– На прошлой неделе, когда ассистировала доктору Келлеру. Он показал мне, как это делается. Мы удаляем ровно столько грудной ткани, сколько…
– Я помню тот случай. Пациентке было тридцать пять лет, и она предупредила Келлера, что позднее пройдет процедуру восстановления. Мики, этой пациентке уже за пятьдесят. К чему тратить время на косметические тонкости?
– Но после обычного надреза останется шрам, и, если она решит позднее провести восстановление, сделать это будет труднее.
– В ее возрасте? Силиконовая грудь? Я не могу этому поверить! Мики, займись мечевидным отростком. Будет тебе, здесь ты изучаешь общую хирургию. Искусство Микеланджело пригодится в пластической ординатуре.
Она посмотрела на него, пожала плечами и сделала стандартный разрез для обычной ампутации молочной железы.
«Этот день наступит, – уверяла себя Мики. – Этот день наступит…»
– Я схожу поговорю с ее мужем, – сказал Грегг, стаскивая мокрый халат и перчатки. – Через полчаса встретимся в кафетерии.
Мики писала распоряжения в медицинской карте пациентки и рассеянно кивала, но спустя секунду подняла голову и поинтересовалась:
– Почему в кафетерии? Грегг, мне еще предстоит обход пациентов.
Теперь она увидела в его глазах то, чего не замечала за три часа операции.
– Мики, нам надо поговорить, – сказал он.
– Тут говорить не о чем. – Она взглянула на часы, висевшие на отделанной зеленым кафелем стене. – Уже восьмой час. Накамура уже знает, что письма не будет.
Грегг окинул взглядом оба конца коридора операционного отделения, где никого не было, кроме двух уборщиц со швабрами и ведрами, взял Мики за руку и увел ее подальше от двери, через которую оба только что прошли, чтобы оказаться подальше от сестер, готовившихся увезти пациентку. Он отвел ее к алькову, где хранились шовный материал и зажимы, и спокойно сказал:
– Мики, Накамура уже получил это письмо.
Не веря своим ушам, она взглянула на него:
– Что ты этим хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что все кончено. Можешь расслабиться и забыть об этом.
– Я не пони… – Мики почувствовала, как по телу пробегает волна шока. – Это ты его написал? – прошептала она, холодея.
– Мики, мне пришлось. Я знал, что ты ни за что этого не сделаешь.
– О Грегг! – Она отошла от него, сделала три шага и быстро обернулась. – Ты поступил со мной ужасно!
– Мики, ты еще скажешь мне спасибо за это. Обещаю! Когда у нас будет своя практика, ты оглянешься назад и поймешь, что я спас тебя…
– Ты не имел права!
Грегг посмотрел на уборщиц, которые украдкой следили за ними.
– Черт побери, Мики, я беспокоился. Не только за тебя, но и за нас. Жаль, что ты не понимаешь этого. Если бы Накамура уволил тебя, где, по-твоему, ты нашла бы другую ординатуру? Перестань думать только о себе и своих чертовых личных принципах! – Он поднял руку. – Нет, не смотри на меня свысока, видя во мне злодея. И не пытайся убедить меня и весь мир, что ты одна ведешь себя порядочно!
Его громкий голос отдался эхом, и несколько любопытных лиц выглянули из послеоперационной палаты. Мики старалась подавить дрожь, но чем больше она напрягалась, тем больше тряслась. Чтобы успокоиться, ей потребовалось приложить немало усилий. Наконец она заговорила.
– Грегг, я знаю, почему тебе так хотелось, чтобы я извинилась перед Мейсоном, – сказала она ровным голосом. – Это не имело ничего общего со спасением моей репутации, верно? Ты беспокоился за собственную репутацию.
– Собственную! – Грегг выдавил нервный смех и переминулся. – О чем, черт подери, ты говоришь?
– Ты боишься, как бы Накамура не подумал: «Что это за шеф хирургического отделения, если он не может заставить ординатора второго года повиноваться своим приказам?» Не мое лицо, Грегг, не моя карьера волновали тебя… Тебя волновала собственная карьера.
Мики заставила себя повернуться и ушла твердой походкой. Ошеломленный Грегг смотрел ей вслед.
Мики в глубокой задумчивости смотрела в окно ординаторской. Она наблюдала, как темнело небо, становясь ярко-пурпурным; вдыхала запахи цветов и жареного мяса, которые разносил знойный воздух; слушала, как из открытых окон на улице льются звуки музыки и звенит смех. Вид был красивым, фантастичным, и она ненавидела его.
Мики прислонилась к оконной раме, скрестив руки на груди. Лицо ее было белым, как мрамор, зеленые глаза горели негодованием. Она сжала бескровные губы. Грегг не имел права так поступить! Он предал ее, и теперь они никак не могли не то что жить вместе – даже оставаться друзьями. Отныне их профессиональные отношения будут ущербны, ибо всегда останется повод для недоверия и подозрений.
Вдруг Мики почувствовала, что ужасно устала. Ноги гудели от пульсирующей боли, в животе урчало. Взглянув на часы, она сообразила, что провела на ногах почти двадцать четыре часа, если не считать полчаса на скамейке в середине дня, когда она ела йогурт и читала письмо Сондры.
Вчера вечером, когда Мики ужинала дома вместе с Греггом, ее вызвали в педиатрическое отделение поставить укороченный катетер пациенту с лейкемией. Затем последовал вызов в палату неотложной помощи, чтобы перевести пациента с болезнью желчного пузыря в хирургическое отделение. После ей пришлось снова возвращаться в педиатрическое отделение, потому что катетер просачивался. У нее ушло немало времени, чтобы снова привести катетер в порядок. А потом две сестры держали бившегося в истерике ребенка, а Мики долго возилась с крохотными венами, чтобы поставить капельницу. К рассвету пациентка в крыле «Восток-3» после операции разбередила рану на животе, и больную пришлось срочно доставлять в операционную, чтобы закрыть рану. После этого Мики удалось принять душ, выпить чашку черного кофе, и только она начала обход больных, как ее вызвали в отделение неотложной помощи осмотреть миссис Мортимер. Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как она за ужином сцепилась с Греггом из-за Мейсона. Двадцать четыре сумасшедших, нелепых часа, после которых казалось, что короткого отдыха у солнечных часов и вовсе не было.
Мики подошла к дивану, опустилась на него и закрыла лицо ладонями. Она была в ординаторской крыла «Восток-3», ибо дежурила и должна была находиться поближе к телефону. Там, в послеоперационном отделении, тридцать два пациента ждали, когда она придет осмотреть их: надо было проверить тридцать две повязки, кому-то снять швы, назначить или отменить лекарства, сделать записи в медицинских картах. Тридцать два пациента испытывали боль и тревогу, каждый из них хотел задать ей не менее сотни вопросов. Все ждали, когда в их палату придет весело улыбающаяся Мики.
У нее вырвалось рыдание. Она не могла пойти к ним, не могла смотреть им в лица!
Она тихо плакала, закрыв лицо ладонями, и слышала топот ног в коридоре за закрытой дверью: шуршали проезжавшие мимо каталки, скрипели резиновые ботинки, приближались и удалялись голоса. Только однажды до этого Мики позволила себе такое, только раз она поддалась слабости, подавленному настроению и хорошо выплакалась. Но даже тогда она надеялась, что никто не войдет и не застанет ее врасплох. На этот раз ей было все равно. Хотелось выплакаться, долго и громко, а затем уснуть на целую неделю. Ей хотелось бежать прочь, подальше от этих заточивших ее в неволе стен, подальше от тридцати двух пациентов, которые лежали, ожидая, когда она придет, подштопает и подбодрит их, а им даже в голову не приходило, что врача тоже иногда надо подштопать и подбодрить.
Вдруг Мики обиделась на них – на их болезни и зависимость от нее. Она обиделась на эту больницу: она ненавидела ее. Ненавидела Грегга, Джея Соренсена и Шарлу из отделения неотложной помощи. Как они терпят это? Как они могут приходить сюда день за днем, жить при искусственном освещении, дышать искусственным воздухом и работать на конвейере с неисправными телами, словно рабочие на заводе, производящем роботов? Где удовлетворение от всего этого? Где чувство достоинства?
А впереди еще пять лет такой жизни!
Тихий плач Мики перешел в безудержные рыдания. Теперь она рыдала громко, наверно, так громко, что ее услышали через закрытую дверь, но ей было все равно. «Пусть слышат! Пусть видят, что я не машина!» Именно это сделали из нее полтора года в «Виктории Великой» – превратили ее в холодную, производительную, бездушную машину. Год интернатуры выбил из нее бесполезную чувствительность, научил смотреть на смерть как на еще одну клиническую фазу болезни, научил не чувствовать привязанности к пациенту, а считать его очередным случаем. Ее природные инстинкты притупились.
«Когда я отработаю здесь, мне уже будет тридцать один год».
На столе зазвонил телефон. Мики посмотрела на него: «Господи, оставьте же меня в покое!» Затем достала из кармана носовой платок, вытерла лицо и взяла трубку.
– Это вы, доктор Лонг? – спросил взволнованный голос. – Это Карен из педиатрического. У нас больной, нуждающийся в неотложной помощи.
– Что произошло?
– Кровоизлияние после удаления миндалин.
– Кто интерн?
– Тоби Эйбрамс. Он просил позвонить вам. Вы нам срочно нужны.
Мики повесила трубку и машинально пошла к двери. Она шла, потому что была так запрограммирована, шла, как ее учили. Но внутри ощущала холод и оцепенение.
В педиатрическом отделении был сущий ад. В коридоре усмиряли истеричную женщину, а в палате две сестры и практикант придавили ребенка к койке. Койка, одежда и пол были крови. Подбежав к маленькой девочке, лежавшей на боку, Мики спросила:
– Что случилось?
Тоби, интерн, повернул бледное лицо к Мики. Его белый халат промок до нитки, одной рукой он вцепился в запястье ребенка, другой удерживал на месте капельницу.
– Это пациентка Берни Блэкбриджа. Он сегодня удалил ей миндалины. Девочка чувствовала себя хорошо, но час назад у нее неожиданно началась рвота, живот наполнился кровью и она оказалась в шоковом состоянии. Я взял кровь, чтобы установить группу и резус, пытался поставить капельницу. Но она все вертится, а вены у нее такие тонкие…
Мики проверила зрачки ребенка и при свете фонарика заглянула в горло.
– Только втроем нам удалось удержать ее, – сказал Тоби унылым голосом. – Я ввел иголку, но ее снова вырвало кровью. Мы начали переливание, но…
– Проклятие! – сказала Мики и вскочила с койки. – Тоби, ей нужно наложить лишь пару швов! Ты позвонил доктору Блэкбриджу?
– Его жена ответила, что доктора еще нет дома, но она пришлет его в больницу, как только тот вернется.
Мики повернулась к сестрам:
– А Греггу Уотермену не пытались позвонить?
– Он наверху, в родильном отделении, делает кесарево сечение.
– Ладно. Пошли от меня сообщение Джею Соренсену. Давайте прямо сейчас отвезем ребенка в хирургическое отделение!
К тому времени, когда она приняла душ и сменила свою перепачканную кровью одежду, уже наступила полночь. Однако, как ни странно, Мики не чувствовала усталости. Позвонив в «Восток-3» и сообщив, что скоро начнет обход, она отправилась в педиатрическое отделение проведать мать девочки, которой ранее дала седативное, и застала ту мирно спавшей в комнате, где расположились интерны в ожидании вызова.
В ординаторской были свежий кофе, апельсиновый сок, пончики, фрукты и холодная вырезка в холодильнике. Все это только что подняли сюда из кухни для ночной смены. Наливая кофе с густыми сливками, Мики опустилась на виниловый стул и машинально вытерла яблоко о лацкан чистого белого халата.
Как странно. Она устала, но не так, как раньше, когда хотела умереть. Это была совсем другая усталость, почти бодрящая. Мики уже давно не чувствовала себя так хорошо.
Открылась дверь, и показалось угрюмое лицо.
– Привет, – сказал Тоби. – Я не помешаю?
– Нет. Входи. В холодильнике лежит салями.
Но Тоби покачал головой и сел на край дивана, у него было испуганное и несчастное лицо.
– Мики, спасибо, что спасла этого ребенка. Ты и мою жизнь спасла.
– Тоби, это работа.
Он снова покачал головой. Тоби Эйбрамс был настоящим лохматым медведем с руками, похожими на лапы, и темпераментом сенбернара. Все его любили.
– Мики, я чуть не убил этого ребенка. Я сделал ужасную ошибку. Никогда не прошу себя.
Увидев его мрачный взгляд и опущенные плечи, Мики отложила кофе и яблоко, подалась вперед и уперлась локтями в колени.
– Тоби, – спокойно сказала она, – ты только четыре месяца назад окончил медицинский колледж. Никто не может требовать, чтобы ты знал все.
– Да, но ей надо было наложить лишь пару швов! А я этого не знал. Я потерял час времени, а она едва не истекла кровью. Мне следовало немедленно вызвать тебя.
– Ну что ж, вот так мы усваиваем это ремесло. Теперь ты это знаешь и никогда не забудешь.
Он смотрел на нее невидящими глазами:
– А что будет в следующий раз? Что если я еще раз ошибусь? Мики, мне страшно. Этот ребенок до смерти напугал меня.
Мики был знаком ужас в его взгляде. Она часто видела его, в своих и чужих глазах. Мики вспомнила другого стажера, Джордана Пламмера, который прибыл в «Викторию Великую» в одно время с ней: молодой, целеустремленный и добросовестный, преданный идеалам и работе. Примерно год назад Джордан Пламмер проходил ротацию через медицинскую службу и положил в больницу пожилого джентльмена с острым респираторным заболеванием. Полагая, что пациенту отказало сердце, Джордан сделал ему укол морфия, и пациент вскоре умер. Вскрытие показало, сердце работало нормально. У пациента обнаружили обструктивный бронхит, и морфий подавил остатки дыхательного рефлекса. Джордан отделался строгим выговором от руководства, поскольку был новичком и принял решение, как ему казалось, после верно поставленного диагноза. Но он так и не пережил этого и спустя полтора месяца покончил с собой.
Сейчас над Тоби витал призрак Джордана Пламмера.
– Тоби, – ласково сказала Мики. – Ты хороший врач. Ты у нас самый лучший интерн. Не позволяй одной ошибке определить всю свою жизнь. Послушай, – она села на край стула и сложила руки вместе. – В прошлом году я совершила несколько мелких ошибок и одну большую, которая чуть не погубила меня. Это случилось прямо здесь, на этом этаже. Маленький Ричард Грей, я его никогда не забуду. Симпатичный малыш полутора лет, он был похож на ангелочка. Его доставили сюда после нескольких дней сильного поноса. Организм мальчика был обезвожен, а его состояние напоминало летаргию. Я провела тщательную работу – высчитала уровни электролита, воду и соль, необходимые для поддержания жизнедеятельности, и поставила ему капельницу. Какое-то время ему было хорошо, наступило улучшение, и я не отменила капельницу. Но на следующий день у него начались конвульсии. Я перепробовала все – глюконат кальция, раствор концентрированной соли, однако ничто не помогало. Я позвала Джерри Смита – в то время он был моим руководителем. Смит взглянул на ребенка, на перечень всего, что я ввела в его организм, и заорал, что я довела мальчика до конгестивного паралича сердца. Я в буквальном смысле слова удвоила количество жидкости в организме ребенка. Джерри убрал капельницу сделал укол амитала натрия, и через некоторое время маленькому Ричарду Грею стало лучше. Но его жизнь висела на волоске. Тоби, он был на грани смерти. Я чуть не потеряла ребенка, и только по причине собственного невежества.
