
Текст книги "За пеленой надежды"
Автор книги: Барбара Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)
Мики посмотрела на темно-красные и бледно-желтые бугенвиллии, обрамлявшие окно Рут.
– Отец умер, когда я была маленькой. Я никогда не видела его.
Мики соврала. Ее отец сбежал с другой женщиной, бросив мать с годовалой Мики.
– Я тебя понимаю, – сказала Сондра. – Я тоже не видела своего настоящего отца. И мать. Меня удочерили.
– Послушайте, – сказала Рут, вытаскивая пачку сигарет из сумочки. – Увидев тебя сегодня утром на собрании, я подумала, что ты полинезийка. А теперь ты больше похожа на жительницу Средиземноморья.
Сондра рассмеялась и разгладила платье в бедрах:
– Диву даешься, что только люди не придумают! Кто-то всерьез утверждал, будто я индианка и похожа на жительницу Бомбея.
– Ты совсем не знаешь, кто твои родители?
– Нет, но я догадываюсь, как они выглядели. В средней школе училась девчонка, похожая на меня. Люди иногда принимали нас за сестер. Но мы не были сестрами. Она приехала из Чикаго. Ее отец чернокожий, а мать белая.
– Да. Я понимаю.
– Ничего страшного. Я смирилась с этим. Моей матери приходилось трудно, пока я росла. Я имею в виду свою приемную мать. Видишь ли, когда меня удочерили, я была совсем маленькой, и казалось, что я стану похожей на приемного отца, у которого были черные волосы. Но с годами я все меньше и меньше походила на Мэллоунов, и это стало очень беспокоить мою приемную мать. Она ведь член разных клубов, вращается в высоких кругах. Я знаю, что долго причиняла ей много неприятностей. Особенно после того, как папочка решил податься в политику. И тут мне повезло – появилось движение за гражданские права, и вдруг стало не только приемлемо, а даже модно помогать чернокожим. Наконец-то ей больше не надо было рассказывать мне истории о своих далеких предках!
Рут и Мики уставились на Сондру, им и в голову не приходило, что в ее внешности могут быть какие-либо недостатки. Рут все время приходилось бороться с лишним весом, перед Мики из-за ее лица закрывались многие двери, экзотическая же красота и непринужденная грация Сондры Мэллоун не требовали оправданий, ей можно было лишь позавидовать.
– Ты единственный ребенок в семье? – спросила Рут.
Сондра кивнула с серьезным видом:
– Моя мать хотела только одного ребенка. Я же мечтала о братьях и сестрах.
Рут закурила, рукой отогнала дым от лица и сказала:
– У меня три брата и сестра. А я мечтала быть единственным ребенком!
– Наверно, здорово, когда у тебя есть братья и сестры, – подала голос Мики и наконец уселась на пол спиной к закрытой двери.
Рут уставилась на дымившийся кончик сигареты, в ее шоколадно-карих глазах появилась жесткость. Братья и сестры – это хорошо, если отцовской любви хватает на всех.
В дверь постучали. Все трое оглянулись и в дверях увидели улыбавшуюся девушку. В руках у нее была бутылка «Сангрии» и четыре фужера.
– Привет! Я доктор Сельма Стоун с четвертого курса. Моя персона олицетворяет целый комитет, которому поручено встретить вас в колледже Кастильо.
Она казалось типичной девушкой Восточного побережья – твидовая юбка, шелковая блузка и нитка жемчуга на шее. Как и сам колледж, Сельма Стоун казалась реликтом консервативного прошлого. Она выдвинула стул и уселась, закинув ногу на ногу.
– Ты на четвертом курсе? – спросила Рут, беря фужер с красным вином. – Тогда как получается, что ты доктор?
Сельма рассмеялась:
– Понимаете, на третьем курсе предстоит стажировка в больнице – это больница Святой Екатерины, прямо через дорогу, – а там требуют, чтобы вы представлялись пациентам как доктор. Когда пациент не знает, что ты студентка, он и не волнуется. Я стажируюсь уже год и привыкла к этому званию. Я, конечно, еще не доктор, настоящим врачом стану лишь через девять месяцев.
Рут посмотрела на рубиновое вино и задумалась над столь несправедливым отношением к пациентам и привилегией козырять незаслуженной степенью доктора медицины.
– Я вызвалась лично поприветствовать вас в колледже, до начала чаепития. Такая традиция существовала здесь еще до того, как в Кастилью стали принимать девушек. Три года назад на своем курсе я была единственной девушкой, и представьте, как я перепугалась! Я очень благодарна старшекурсницам, которые пришли меня успокоить.
Янтарные глаза Сондры долго разглядывали Сельму Стоун. Интересно, каково быть единственной девушкой на курсе?
– Наверное, у вас есть вопросы? Они бывают у всех.
Серые глаза Сельмы оглядели лица, оценивая одно за другим: у смуглянки с каштановыми волосами трудностей здесь, в Кастильо, не будет: в ее глазах светилось упорство, свойственное тем, кто полон решимости выжить. А красота, экзотическая внешность либо приведут к неприятностям в отношениях с мужчинами, либо станут большим преимуществом – в зависимости от того, насколько она уверена в себе. А вот блондинка, прячущая лицо за волосами… Сельму Стоун беспокоил ее затравленный взгляд. Она сомневалась, что эта девушка добьется цели.
И как раз эта девушка заговорила:
– У меня есть вопрос. Где находятся все женские уборные?
– Одного пальца достаточно, чтобы их сосчитать. В колледже имеется лишь одна женская уборная. Она находится в Энсинитас-Холле.
– Только одна? Но почему?
– Все дело в материально-техническом обеспечении. На одном факультете колледжа Кастильо никогда не допускалось более восьми процентов девушек. Собственно, когда девушек стали впервые принимать в сороковых годах, их было не больше двух. А поскольку женского административного персонала тоже не было, – и до сих пор нет, посчитали, что нет смысла реконструировать каждое здание, чтобы построить новые туалеты.
– Тогда как же… – начала Мики.
– Утром привыкаешь обходиться без чая и кофе, а когда подходят месячные, что-то приходится придумывать, ибо выскользнуть из аудитории и нестись через весь колледж к Энсинитас-Холлу нереально.
Мики почувствовала, как знакомая сухость подступает к горлу. Жить так далеко от туалета!
– Как здесь относятся к студенткам? – спросила Сондра.
– Насколько мне известно, раньше были очень недовольны, что женщинам предоставляют возможность получить диплом Кастильо. Считалось, будто этот факт снижает престиж диплома. Вы столкнетесь с некоторым сопротивлением старших по возрасту преподавателей. И почувствуете, что некоторые вас все время испытывают. Среди преподавателей есть такие, кто все еще радуется, если обнаружит слабое место у студентки. Ни в коем случае не давайте волю слезам! Если начнете плакать, вам не избежать подробного разбора достоинств вашего тела.
Поднося фужер к губам, Рут Шапиро мысленно отмахнулась от мрачных пророчеств этой Кассандры. Ничто и никто не помешает ей дойти до финиша!
– У вас все получится, – Сельма Стоун словно прочитала ее мысли. – Просто не забывайте о том, что ко всему следует относиться профессионально. Всегда имейте в виду, что Кастильо не похож на открытые, либеральные учебные заведения, которые, уверена, вы только что окончили. Это строгий колледж с чертами консерватизма, присущими мужскому клубу. Мы здесь непрошеные гостьи.
– А парни? – спросила Сондра. – Что они о нас думают?
– Большинство считает нас равными себе, но вы все же столкнетесь с меньшинством, которое почувствует в вас угрозу. Им захочется приструнить вас, напомнить, кто здесь хозяин, а возможно, кто-то из них проявит к вам интерес и попытается раскусить. Думаю, некоторые даже боятся нас. Но, если проявлять сдержанность в отношениях с парнями и сосредоточиться на главном, ради чего вы прибыли сюда – на изучении медицины, – трудностей не будет.
Стол у огромного камина, сложенного из камня, у дальней стены комнаты для отдыха был накрыт узорчатой скатертью. Рядом с тарелками лежали карточки с именами гостей и букетик для каждой женщины. Начали с белого вина, попутно знакомясь и осваивая новые правила колледжа Кастильо. Миссис Хоскинс, жена декана, была приятной женщиной. Она носила белые перчатки, обращалась к студенткам «девушки» и уверяла, что будущие мужья будут гордиться ими.
Стоял сумеречный, благоухающий вечер. Сондра, Рут и Мики молча шли к общежитию, прислушиваясь, как вдали волны бьются о скалы Кастильо. Слева от них на фоне пальм и бледно-лилового неба возвышались темные и грозные фасады Марипоса-, Мансанитас– и Родригес-Холла, словно олицетворяя то, что подругам было уготовано на предстоящие четыре года. Справа, по ту сторону автомагистрали, тянущейся вдоль тихоокеанского побережья, поднимался золотистый монолит больницы Святой Екатерины, где им предстояло стажироваться. Окна больницы светились, точно маяк у берега, к которому они пустились через бушующий океан. И девушки не без опасений ступали по каменным плитам Кастильо.
Когда они подошли к входу в Тесоро-Холл и очутились в море света, рок-музыки и мужского хохота, Рут воскликнула:
– Как же в такой обстановке учиться?! Знаете, я над этим задумывалась. Что вы обе думаете об этом общежитии?
– Что ты имеешь в виду? – не поняла Сондра.
– Мы платим огромные деньги, чтобы жить здесь. Но только послушайте, какой здесь шум! Что вы скажете, если нам втроем снять квартиру?
– Квартиру?
– Ну да, за пределами колледжа. Я видела поблизости несколько объявлений, что сдаются квартиры. Спорю, вскладчину это обойдется гораздо дешевле, чем они берут с нас здесь, где нет ни уединения, ни спокойствия, ни тишины для учебы. – Рут хмуро посмотрела в сторону, откуда доносились музыка и смех. – И еще, они берут с нас за горничную и стирку. Но ведь мы точно сумеем навести чистоту в своей квартире и сами все постираем. Затем – еда. Что вы думаете об обеде, которым нас сегодня угостили в общежитии?
Обе пытались вспомнить, что они ели. Нечто коричневато-бурого цвета.
– Я неплохо готовлю, – сказала Рут, – к тому же я не ем три раза в день. А они берут с нас за завтрак, обед и ужин, едим мы или нет. Подумайте, сколько денег мы сэкономим. – Она снова умолкла. – И, самое главное, нам никто не станет мешать. Никакие парни не будут носиться мимо наших дверей.
При этих словах у Мики загорелись глаза.
Сондра задумалась о крохотной комнатушке в общежитии и чрезмерно услужливых ребятах вроде Шона, приятных и действующих из лучших побуждений, но назойливых.
– Я не против большей жилплощади, – сказала она. – Но мне не хочется жить вдали от океана.
Условились, что Рут присмотрит квартиру. Занятия начнутся только через два дня, в четверг, и у них хватит времени, чтобы найти квартиру, переселиться в нее и, преодолев сопротивление кассира, забрать деньги за общежитие. Девушки пожали друг другу руки в знак того, что договорились на сей счет.
3
Сентябрь в Калифорнии самый жаркий месяц. В среду утром, когда три девушки встретились снова, стояло страшное пекло, океан не дарил даже легкого освежающего бриза. Девушки ехали по Авенида Ориенте на «мустанге» Сондры.
Когда несколько минут спустя они поднялись в квартиру на втором этаже, Рут достала из сумочки скрепленный спиралью блокнот и передала его Сондре.
– Вот все расчеты. Хозяйка пожелала, чтобы мы внесли задаток за уборку, но я убедила ее, что у нас будет полная чистота. За месяц выходит сто пятнадцать. Хозяйка сказала, что на коммунальные услуги уйдет меньше десяти долларов. Я прикинула, что продукты обойдутся около ста пятидесяти в месяц, так что все удовольствие будет стоить меньше ста долларов с носа. А поскольку каждой из нас в семестр за общежитие надо платить по восемьсот долларов, мы сэкономим огромные деньги – по триста долларов на душу!
Выудив ключ из кармана неизменных джинсов, Рут открыла переднюю и сказала:
– Вот он! Вот наш земной рай!
Квартира была небольшой, но аккуратно обставленной, весь пол устилал ковер. Белые с сероватым оттенком стены были голы, как и столы и полки, но три девушки, войдя сюда, уже видели, как все скоро преобразится: Сондра представила подушки и плакаты, Рут мысленно расставляла растения и развешивала картины. А Мики Лонг поняла, что здесь можно будет уединиться, отгородившись ото всего мира.
– Что скажете? – Рут победно оглядела подруг.
– О, мне нравится! – откликнулась Сондра. – Я из Финикса привезла с собой несколько красивых плакатов. Куда бы мы ни повернулись, наши глаза увидят замки, реки и закаты. Подушки темно-оранжевого цвета оживят этот диван. – Она вышла на середину комнаты и, улыбаясь, огляделась вокруг себя. – Возможно, на пол мы постелим восточный ковер…
– Тпру! – Рут, смеясь, подняла руку. – Такие вещи мне не по карману. Я сама плачу за этот колледж, так что приходится считать каждый пенни.
– О, не беспокойся, – весело отмахнулась Сондра. – У меня найдутся деньги. Я буду дизайнером по интерьеру.
Рут наблюдала, как Мики осторожно приближается к коридору, будто там кто-то затаился, затем уперла руки в свои широкие бедра и спросила:
– Ну, Мики, а ты что скажешь?
Мики заволновалась. Да, эта комната что надо. Ее можно сделать уютной, и здесь никто не будет мешать. К тому же теперь не придется думать, как сводить концы с концами. Из стипендии, студенческого займа и заработанных летом денег Мики сможет оплатить учебу и поддержать мать в интернате для престарелых, где той так нравится.
– Мы будем тянуть соломинки и посмотрим, кому какая спальня достанется, – сказала Рут, повернувшись к кухне, где стояла метла. Но Мики остановила ее, добровольно согласившись взять себе комнату без окон: стекло и зеркала отравляли ей жизнь.
Несмотря на жару – день еще был в разгаре, – девушки отправились в общежитие, погрузили свои вещи в «мустанг» и отвезли их на квартиру. Наконец Сондра отворила все окна, чтобы впустить послеполуденный свежий ветерок, который чудесно бодрил и принес запах океана, а Рут достала то немногое, что купила сегодня утром в магазине «Сейфвей»: котелок для кипячения воды и приготовления еды, растворимый кофе, сыр, крекеры, туалетную бумагу и коробку свеч, которых хватало на пятнадцать часов. Поставив по свече в каждой комнате, она сказала:
– Хозяйка утверждает, что свет включат завтра. В выходные можно присмотреть все необходимое для кухни и ванной.
Сондра не спеша приводила в порядок свою комнату, хотя красно-золотистое солнце уже ушло за океанский горизонт и длинные тени предвещали наступление последней ночи без электрического света. Плакату Дженис Накамура с камышовыми котами нашлось место прямо над ее кроватью, и, едва проснувшись, Сондра первым делом увидит их; кожаный несессер с письменными принадлежностями, подарок на окончание школы, она аккуратно поставила на стол под окном; фотографию, на которой родители были запечатлены в Большом каньоне, пристроила рядом с ним; платья отныне висели в правой стороне шкафа, юбки и блузки – в левой; туфли выстроились на полу, словно солдатики. Сондра разгладила одеяла, одолженные хозяйкой – потом она купит свои, – распушила подушку и отступила назад, чтобы взглянуть на творение собственных рук.
«Это лишь начало, – с удовольствием подумала Сондра. – Начало последнего путешествия»…
Прежде чем вернуться к Рут и Мики, Сондра взглянула в окно. Как и предупреждала Рут, океана не было видно, но он простирался там, как раз за этими пальмами и крышами домов. Океан Сондры. Она чувствовала его, ощущала его неспокойное дыхание; закрывала глаза, напряженно прислушивалась – и слышала прибой, шум которого сулил столь многое, – ведь далеко за океаном лежал неведомый мир. Наступит день, когда Сондра окажется в том мире – на сей счет она была уверена. Ей предстояло восстановить справедливость, исполнить моральный долг перед теми, кто дал ей жизнь. Надо было обрести себя, найти место в этом мире, вернуться к темной расе, с которой она состояла в родстве. Сондра Мэллоун чувствовала, что стоит на берегу огромного зовущего океана, и это сейчас волновало ее так же, как декан Хоскинс, в то утро вторника произносивший клятву Гиппократа. Все предвещало – она найдет то, что искала.
На кухне Рут намазывала сыр на крекеры. Она работала при свече и одна. Мики все еще не вышла из ванной.
Рут удивлялась, что не дрожат руки: внутри у нее все тряслось. Наконец-то она здесь и предпринимает большой смелый шаг. «Назло отцу я добьюсь своего. Даже если это сулит гибель, я пойду до конца и у финиша окажусь первой!»
Ее отец, один из самых известных врачей штата Вашингтон, настоящий трудоголик, двадцать три года назад расстроился, когда вопреки его желаниям и планам жена родила девочку. Родители Рут поторопились зачать еще одного ребенка, и вскоре на свет появился Джошуа. Обида была забыта. Затем родился Макс и, наконец, Дэвид. А через некоторое время родился последний ребенок, последний и поэтому самый любимый. Им оказалась девочка. Будто совсем не было старшей дочери, будто он копил любовь именно для младшенькой, Майк Шапиро стал с нежностью относиться к маленькой Джудит. Ей была отдана роль принцессы – роль, которая по праву принадлежала Рут.
Нет, Рут не обижалась на отца. Она росла пухлым, неуклюжим, вызывающим разочарование ребенком, который то и дело опрокидывал молоко или расхаживал по дому с крошками пирога на подбородке. Сегодня, будучи взрослой, она соперничала со своими братьями: Джошуа учился в Вест-Пойнте, и его фотография занимала центральное место на каминной полке в гостиной; Макс был слушателем подготовительных курсов при медицинском колледже Северо-Западного университета и в будущем собирался работать с отцом; Дэвид проявлял большие способности в юриспруденции. «У тебя ничего не получится, Рути, – заявил отец, когда она заполняла анкету о приеме в медицинский колледж. – Почему бы тебе не смириться со своим положением? Найди хорошего парня. Выйди за него замуж. Нарожай детей». Но как раз в этом-то и заключалось все дело: Рут никогда ничего не проваливала. В детстве она иногда могла опуститься до непростительного среднего уровня, но провалов на экзаменах не знала. Просто из нее не получилось одаренного ребенка. Не ее вина в том, что единственные соревнования по бегу, в которых она заняла призовое место, другие проигнорировали из-за дождя, и, насколько бы она ни отстала от бегущего впереди, ей все равно досталась бы награда. Однако у этой страшной неудачи, случившейся много лет назад, оказалась и положительная сторона: Рут Шапиро на короткое время ощутила вкус отцовского восторга и готова была добиваться его любыми усилиями.
«На этот раз, – думала она, раскладывая крекеры на бумажной тарелке, – я не приду третьей. Я приду первой. Первой из девяноста!»
Мики долго пробыла в ванной не потому, что наносила макияж или прикрывала длинными светлыми волосами щеку, а потому что изучала лицо, отражавшееся в зеркале. Лицо, которое издевалось над ней.
Когда она родилась, пятно было величиной с булавочный укол. Мать говорила, что это след от поцелуя феи. Но затем пятно начало медленно расползаться, и сейчас, сине-красное, оно тянулось от уха до носа, от нижнего края челюсти до линии роста волос. Некоторые ее однокашники по школе оказались жестокими. Они говорили: «Эй, Мики, у тебя на лице осталось варенье», а то и вовсе заявляли, что ее кожа ядовита и никто не должен приближаться к ней. Дети подбивали друг друга подбежать к Мики и коснуться ее щеки. Стенли Фурмански заявил, будто отец говорил ему, что сине-красные пятна становятся все больше и больше, а затем лопаются, и мозги вылезают наружу. А учителя читали нотации о том, что к несчастным людям следует относиться с добротой, и тогда Мики хотелось умереть. Она плача бежала домой, и мать всегда обнимала ее, чтобы унять страдания дочери.
Мики стала подростком, а дела шли не лучше. Девочки сближались с ней лишь ради того, чтобы допытываться, что же с ее лицом; преподаватели, руководствуясь лучшими побуждениями, своей добротой унижали ее; мальчики на спор приглашали Мики на свидания – тот, кто поцелует ее в изуродованную щеку, выиграет пять долларов. Все эти годы мать водила девочку от врача к врачу. Многие отделывались от нее, заявляя, что пятно пронизано сосудами и оперировать его опасно; некоторые экспериментировали скальпелем, жидким водородом и сухим льдом, отчего лицо становилось еще уродливее и покрывалось рубцами…
Но самые страшные шрамы появлялись не на лице. Мики быстро окончила среднюю школу, за три года одолев четыре класса, и стала самой молодой первокурсницей в колледже Кастильо. К этому времени Мики полностью уверовала в собственную неполноценность и пришла к выводу, что ее роль в жизни сводится к тому, чтобы посвятить себя работе.
Девушке показалось странным, что ни один из шестерых экзаменаторов, беседовавших с ней прошлой осенью, не спросил, почему она хочет стать врачом. Она думала, что этого вопроса никому не избежать. Вполне возможно, они обо всем догадались с первого взгляда. Экзаменаторы были врачами, а значит, далеко не дураками. Любой человек этой профессии догадается, в скольких врачебных кабинетах побывала Мики начиная с двухлетнего возраста, когда сине-красное пятно еще было не больше монеты в десять центов. Сколь много холодных рук касалось ее лица, сколь многие серьезно качали головами! Она слишком часто слышала заключение: «Безнадежный случай». Любому, кто взглянул бы на нее, стало бы ясно, что Мики пришла к решению отдать себя делу служения таким людям, как она сама, и найти способ избавиться от столь унизительного физического недостатка – пусть не для себя, так для других.
Стук в дверь испугал ее. Мики открыла и увидела на пороге ванной Сондру со свечой в руках. Огонек выхватывал из темноты улыбающееся лицо.
– Извини, что я так долго, – смутилась Мики. – Я больше не буду занимать ванную.
– Пустяки. Я постучала, чтобы сообщить, что банкет готов.
Рут, разложив сыр и крекеры, разливала кока-колу по походным чашечкам.
– Мне нельзя налегать на это, – сказала Рут, когда все уселись за стол вокруг мерцавшей свечи. – Мне каждую минуту приходится следить за своим весом. Когда меня маленькой ловили на том, что я пью кока-колу или ем конфеты, отец урезала мои карманные деньги на пять центов. А когда я училась в седьмом классе, он обещал дать мне десять долларов, если я сброшу десять фунтов.
– В эти выходные мы пойдем за покупками, – решила Сондра, беря крекер и проглатывая его. – Мы купим диетические низкокалорийные продукты. А что если нам готовить по очереди, скажем, сменяя друг друга через неделю?
Обе взглянули на Мики, ожидая ее согласия, но та молчала.
– Знаешь, Мики, – сказала Рут, снимая крошки со своей футболки, – тебе придется научиться быть более общительной, если ты собираешься стать врачом. Как же ты будешь общаться с пациентами?
Мики откашлялась и опустила голову:
– Я не совсем собираюсь стать врачом. Я займусь исследовательской работой.
Рут кивнула, вдруг поняв все. Характер и внешний вид в лаборатории не имеют значения. Главное – мозги и преданность работе.
– А ты, Рут? – спросила Сондра. – Какого рода медициной собираешься заняться ты?
– Медициной широкого профиля. Таких специалистов называют врачами общей практики. Я открою собственную клинику в Сиэтле. А ты?
– Я отправлюсь путешествовать, – ответила Сондра. – Меня все время не покидает такое чувство… Словами не могу выразить. Сколько помню себя, мне всегда хотелось посмотреть, что находится по ту сторону океана. – В ее глазах отражалось пламя свечи. Шелковистые волосы рассыпались по плечам и груди. – Не знаю, почему настоящая мать отказалась от меня. Не знаю, умерла ли она при родах или просто у нее не было средств на мое содержание. Такие мысли иногда не дают мне покоя. Я родилась в сорок шестом году, когда на межрасовые связи смотрели с неодобрением. Не знаю, что произошло. Может, она встретила моего отца, влюбилась, а собственная семья отвергла ее? У кого был черный цвет кожи – у матери или отца? – Она помолчала. – После стажировки мне хотелось бы отправиться в Африку. Хотелось бы узнать вторую половину своего «я».
Со стороны океана налетел порыв ветра и потряс стекла, будто желая ворваться в помещение. Это был влажный, соленый ветер, несший поцелуй Посейдона… Рут, Мики и Сондра, несколько дней назад не знавшие друг друга, теперь вместе отправлялись в волнующее и опасное путешествие к неизведанному. Следующие четыре года научат их быть хозяйками собственной жизни.
Рут откашлялась, подняла свою чашку и провозгласила:
– В таком случае пьем за нас. За троих будущих врачей.