Текст книги "Мираж черной пустыни"

Автор книги: Барбара Вуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 52 страниц)

Вход в деревню был спрятан среди деревьев и лиан, чтобы запутать злых духов и таким образом отвести их от деревни. За зеленой аркой лежала поляна, на которой располагалось около тридцати хижин, круглых, сделанных из коровьего помета, с соломенными крышами. От треугольных крыш сизыми спиралями поднимался дым: огонь в доме поддерживался день и ночь. Если он гас, это считалось дурным знаком и сигналом того, что хижину нужно уничтожить. Это была простая незатейливая деревенька, так как кикую, не знающие ни искусства, ни архитектуры, не украшали свои дома скульптурами или резьбой. Несмотря на скудность урожаев и испанский грипп, подкосивший клан, в деревне кипела бурная деятельность. Работали все: самые маленькие девочки пасли коз, замужние женщины толкли ничтожные пригоршни проса, старухи, вытянув перед собой худые ноги, плели корзины. Все это подтверждало правдивость изречения, что никто и никогда не видел праздно сидевшую женщину кикую.

В жестких от жира и грязи кожаных фартуках унизанными побрякивающими бусами и медными браслетами руками они дубили козьи шкуры, помешивали жалкие рагу и лепили примитивные горшки без гончарного круга, обжигая их на солнце. За исключением нескольких молодых женщин, на головах которых красовались небольшие прядки волос – что говорило о том, что они не замужем, – все были обриты наголо, и их головы сверкали на солнце, как коричневые бильярдные шары.

Мужчин в деревне не было. Они либо работали на стройке Валентина, либо наслаждались пивом в тени деревьев. Как однажды в шутку сказал сэр Джеймс: «Женщины – трудоголики, мужчины – алкоголики».

Когда несколько детишек заметили Грейс, они побросали свои дела и нерешительно пошли ей навстречу. Быть окруженным роем мух считалось у кикую свидетельством высокого положения в племени, поскольку это напрямую указывало на наличие у этого человека коз. Чем больше мух, тем больше коз и, следовательно, больше богатства и почета в племени. Отмахиваться от мух было нельзя: это считалось серьезным нарушением этикета. Но Грейс было не до этикета, когда она увидела подошедших к ней детей, лица которых были облеплены мухами. Она махнула рукой и прогнала мух.

Прежде чем раздать пищу людям, нужно было соблюсти протокол. Все женщины робко улыбались Грейс и ждали, когда вперед выйдет старуха Вачера. Ее почтенное дряхлое тело было практически полностью скрыто под гирляндами раковин каури и нитками бус. Она ступала с достоинством и улыбалась, демонстрируя зияющие пустоты вместо передних зубов, которые в ее девичестве принесли жертву красоте. Она протянула Грейс бутыль из тыквы-горлянки с зеленоватой смесью из кислого молока и шпината, которую Грейс тут же выпила. Она прекрасно знала, как мало еды было у семьи, но также знала, что, отказавшись, обидит их. Вачера произнесла: «Мвайга», слово, которое переводилось целым предложением: «Все хорошо, заходи или ступай с миром», – начальную и конечную фразу всех разговоров кикую. Знахарка, будучи самой старой и почитаемой женщиной в деревне, говорила робко, но с достоинством. Во время разговора она не смотрела на Грейс, так как это считалось крайне невежливым.

Диалог изгибался и вихлял, как тропа в деревню, с намеками на засуху, предположениями о возможном голоде. Иногда Грейс терялась с ответами, но Марио тут же приходил ей на помощь. Она не могла сразу заговорить о еде, которую принесла, поскольку это было бы нарушением правил хорошего тона. Грейс старалась не выказывать своего нетерпения. Голодные дети со вспученными животами тянули тоненькие, словно палочки, ручки в сторону горшка с едой.

Наконец Вачера намекнула на то, что если бы с горшка сняли крышку и некоторое количество рагу покинуло горшок, она бы не возражала. Но даже тогда дети не бросились к еде. Их матери, хихикая и прикрывая рты руками, поскольку они не привыкли к присутствию в их деревне белого человека, спокойно подошли к горшку и без сутолоки и суеты раздали еду. Никто из взрослых не прикоснулся к еде, пока не были накормлены все дети. Затем Грейс велела Марио отдать Вачере мешок с зерном. Взяв в руки тяжеленный мешок и с легкостью закинув его себе на спину, старуха Вачера бросила на Марио презрительный взгляд, что тот сам принес его в деревню.

Грейс получила официальное приглашение в деревню и разрешение свободно разгуливать по ней. Первым делом она пошла в хижины женщин, которых считала своими пациентками. Она мало что могла сделать для них, больных испанским гриппом, от которого не было излечения. Она могла лишь поговорить с ними, проверить пульс и сердцебиение, проследить, чтобы за ними правильно и хорошо ухаживали. В хижинах было темно и дымно, в воздухе висел тяжелый запах козьей мочи, так как на ночь коз загоняли в хижины, роились бесчисленные мухи. Грейс опускалась на колени возле каждой женщины, осматривала ее и бормотала слова ободрения. В ее глазах стояли слезы, вызванные как висевшим в воздухе зловонием, так и собственным бессилием. Если бы только эти женщины пришли к ней в клинику! Она уложила бы их в чистые постели, следила бы за ними, кормила бы их питательной едой.

Одна женщина лежала возле порога своей хижины: это означало, что она умирает.

Грейс наклонилась к ней и пощупала сухой лоб. Жить ей оставалось максимум несколько часов, и женщина сама знала это. Кикую феноменально чувствовали приближение смерти: они заранее выносили умирающего человека на улицу. Им было запрещено оставлять человека умирать в хижине и прикасаться к трупу, поэтому человека переносили, пока тот был еще жив. Они оставляли человека умирать возле хижины, а затем ждали, когда придут гиены и съедят его тело, так как кикую не хоронили мертвых.

Грейс знала, что ничем не может помочь этой женщине, поскольку ей было строжайше запрещено вмешиваться в такие дела. Один раз она попробовала вмешаться, чем вызвала такое неистовое негодование клана, что ей запретили появляться в деревне в течение нескольких дней.

– Давай хотя бы перенесем ее в тень, – попросила она Марио. Юноша колебался: страх нарушить табу племени был сильнее его.

– Марио, – прошептала она. – Возьми ее за ноги, а я возьму ее за руки. Мы положим ее под то дерево.

Он не двинулся с места.

– Черт возьми, Марио! Вспомни об Иисусе Христе и рассказе про доброго самаритянина.

На черном лице отобразилась борьба эмоций. Наконец, напомнив себе, что это всего лишь низменные кикую, не обращенные в христианскую веру, а посему не достойные уважения, он решил показать, что не боится их, в частности старуху-знахарку, поэтому сам поднял женщину и перенес ее в тень.

Перед другой хижиной Грейс увидела молодую мать, посасывающую макушку своего ребенка. Из-за того, что младенец не получал достаточного количества жидкости, его мозги сжались и мягкий пятачок, «темечко» ввалилось. Молодая мать была достаточно умна, чтобы понять, что это дурной знак, но ничего не могла с этим поделать: ее метод лечения не помогал.

– Скажи ей, что ребенку требуется больше воды, – сказала Грейс Марио. – Скажи, чтобы давала ребенку больше молока, больше жидкости.

Он перевел. Молодая женщина улыбнулась и кивнула головой, словно все поняла, а затем вновь вернулась к своему занятию.

Грейс выпрямилась и обвела взглядом деревню. Ее горшок был пуст, а жители опять занимались своими делами. Зерно, которое она принесла, скармливалось козам. Этими животными кикую измеряли богатство и почет. Женщина, имеющая тридцать коз, могла с презрением смотреть и насмехаться над женщиной, имеющей всего пять коз. По слухам, у старухи Вачеры было больше двухсот коз, что возводило ее в клане до статуса королевы. Но зерно было принесено для людей, а не для коз!

– Прямо как англичанин, – пробурчала себе под нос Грейс, – который спасет сначала свое золото, а уже потом свою жизнь.

– Мемсааб?

– Пойдем теперь навестим Гачику. Она должна вот-вот родить.

Но не успела Грейс сдвинуться с места, как ее кто-то окликнул.

Она обернулась. Это был сэр Джеймс.

10

Джеймсу Дональду пришлось снять свою широкополую с двойной тульей фетровую шляпу и нагнуться, чтобы пройти через увитую зеленью беседку, являющуюся входом в деревню.

– Привет, – крикнул он Грейс и помахал пачкой писем.

Ее сердце бешено заколотилось. Надежда на мечту вновь вернулась к ней. Разбитый под звездный небом лагерь, его крепкое тело, его рот…

– Почта пришла, – сообщил он, улыбаясь. – Решил занести тебе твою.

Он был одет в хлопковые шорты, тяжелые ботинки, гольфы, доходящие до колена, и охотничью рубашку, слегка расстегнутую и открывавшую взору загорелый V-образный уголок на его груди.

– Я знал, где тебя искать, – сказал он, протягивая ей конверты.

Грейс почувствовала, как вспыхнули ее щеки. Она надеялась, что широкие поля шляпы скроют ее смущение. Позади Джеймса шла Люсиль, которая несла за плечом холщовый мешок. Грейс показалось, что Люсиль хмурилась. Что это – гримаса недовольства или неодобрения? Однако потом черты лица Люсиль смягчились, она улыбнулась:

– Привет, Грейс. Я тебе кое-что принесла.

Передавая Грейс письма, Джеймс наблюдал за ее реакцией. Каждый раз она была одной и той же: дрожащими руками девушка поспешно перебирала конверты, с полным надежды взглядом, а потом на лице появлялось разочарование, и она полностью теряла интерес к почте. Она словно что-то искала. Письмо? Но от кого?

– Как продвигаются твои дела, Грейс? – тихо спросил он.

Она обвела взглядом деревню. Вся работа в ней остановилась: женщины смотрели на них во все глаза, и все из-за того, что на их территорию зашел мужчина.

– Не знаю, что мне делать, Джеймс, – пролепетала она. – С таким отношением ко мне далеко не уедешь. Если я приношу еду, они позволяют мне приходить и осматривать их, но не принимают мои лекарства и не позволяют лечить их. В их понимании лекарство – это та ужасная отрава, которую варит им Вачера.

Джеймс взглянул на грозного вида старую женщину, неприветливо глядевшую на него.

– Старуха держит в руках всю власть, – сказал он. – Тебе не удастся одержать над ней победу. Матенге – вот кого тебе нужно переубедить.

Грейс не сказала Джеймсу, что молилась о том, чтобы больше не встречаться с молодым вождем лицом к лицу. Вместо этого она произнесла:

– Правительство пообещало миссиям выплачивать по три сотни фунтов в год, если те согласятся работать с местным населением. Но районный врач заявил, что я не заслуживаю этих денег, потому что моя клиника стоит пустая. Он как-то приехал со мной в эту деревню, но у них здесь проходила какая-то тайная церемония, и они даже не впустили меня. Это его не переубедило. Он сказал, что мне нужно работать лучше, если я хочу получить эти три сотни фунтов. Но, Джеймс, мне так нужны эти деньги!

Грейс была очень обеспокоена: ее наследство таяло на глазах. Скоро придется рассчитывать только на деньги от миссии в Суффолке.

– Жаль, я ничем не могу помочь тебе, – сокрушенно произнес Джеймс. – Мы сами живем за счет банка, как, собственно, и все сейчас!

Она улыбнулась.

– Я разберусь с этим. Вы что, проехали восемь миль, чтобы только отдать мне почту?

– Я вернул тебе твой микроскоп. Он у тебя дома.

– Помог?

Его лицо омрачилось, что придало ему еще больше привлекательности.

– В какой-то степени, да. Он подтвердил мои самые худшие опасения. У них лихорадка. Я изолировал больных животных и сейчас провожу дезинфекцию остальной части стада. В довершение всех проблем пересохла еще одна скважина. – Он посмотрел на небо.

– Если в ближайшем времени не пойдет дождь, мы тут все умрем от жажды.

Несколько минут они слушали перезвоны козьих колокольчиков, затем Люсиль сказала:

– Я принесла тебе подарок, Грейс.

– Ой, не нужно было, – начала Грейс, но мгновенно умолкла, увидев в своих руках книгу.

– Это переведенная на язык кикую Библия. Умный ход, правда?

Грейс уставилась на черную кожаную обложку, на которой было напечатанное золотом название.

– Спасибо, – неуверенно произнесла она. – Но я не думаю, что это мне сильно поможет.

– Проповедуй Слово Господне, Грейс. Только так ты сможешь завоевать доверие этих людей.

– Матенге не хочет и слышать о христианстве. Он не позволит, чтобы я проповедовала в деревне.

Внезапно утреннюю тишину нарушил чей-то крик из хижины Гачику. Грейс побежала туда, следом за ней Джеймс и Люсиль.

Марио остался стоять снаружи, так как входить в хижину рожающей женщины мужчинам строго-настрого запрещалось.

Грейс подошла к лежавшей молодой женщине и, когда ее глаза привыкли к темноте, увидела большой живот, содрогающийся от сокращений.

– Все в порядке, – успокаивающе сказала она на языке кикую. – Твой ребеночек выходит наружу.

Она вышла из хижины и сказала об этом муциаритиа, повитухе, которой была в таких случаях старуха Вачера. Но знахарка не двинулась с места.

– Гачику вот-вот родит, – перешла на крик Грейс. – Ей нужна ваша помощь. Марио, объясни ей.

Но не успел он произнести ни слова, как Вачера подняла вверх руку, давая ему знак замолчать. Презрение, испытываемое ею к этому молодому человеку, который не только не был воином, но и променял бога света на христианского Бога, не позволяло ей разговаривать с ним. Вачера повернулась к сэру Джеймсу, который, как она знала, понимал их язык и которого она уважала, и сказала:

– С ребенком Гачику беда. Он не родится. Она рожает уже три дня, но ребенок не выходит. Это таху. Предки решили, что этот ребенок не должен жить на этом свете.

Когда Джеймс перевел слова старухи, негодованию Грейс не было предела:

– Вы это серьезно! Вы что, дадите Гачику умереть?

Вачера снова заговорила, и Джеймс перевел:

– Она говорит, что это воля Божья.

– Но это же чудовищно! Мы должны что-то сделать.

– Конечно, ты права. Но это небезопасно. Если духи их предков решили, что кто-то должен умереть, они и пальцем не пошевелят, чтобы помочь ему. Это строжайшее из всех табу. Они верят, что на Гачику лежит проклятие и что снять его невозможно.

– Я не боюсь проклятий. Марио, беги ко мне домой и принеси набор со стерильными инструментами.

Он нерешительно затоптался на месте.

– Живо!

Юноша посмотрел на сэра Джеймса, который сказал:

– Делай как она говорит, парень.

– Да, бвана.

– И еще, – крикнула она ему вслед, – захвати парочку простынь с моей кровати!

Она вернулась в хижину. Все медицинские обследования африканцев сводились к ощупыванию лба и подсчитыванию пульса. Женщины племени кикую были очень скромными, поэтому прятались от глаз посторонних. Но поскольку Гачику в силу своего положения не могла воспротивиться осмотру, Грейс положила руки на распухший живот и нащупала ребенка.

Ребенок лежал поперек родового канала. Чтобы достать его – а сделать это нужно было как можно быстрее, – Грейс должна перевернуть его рукой. Она подняла кожаную юбку Гачику и в шоке уставилась на женщину.

Почувствовав, как хижина закружилась вокруг нее, она вскочила и выбежала на улицу.

– Бог мой, – прошептала она, когда Джеймс остановил ее, схватив за руку.

– Что случилось?

– В жизни не видела ничего подобного! Гачику… изувечена.

К ее удивлению, Джеймс сказал:

– Да, но это не врожденное увечье.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты ничего не знаешь об этом? Об обрезании – ритуале посвящения?

– Ритуале посвящения?

– Все молодые люди, достигнув определенного возраста, проходят ритуал посвящения. Мальчикам обрезают крайнюю плоть, а девочкам…

Она в ужасе посмотрела на него.

– Это было сделано специально?

– Все женщины в юности проходят через это. Это их пропуск в племя, а также своего рода проверка на храбрость и способность переносить боль. Девочка, которая дернется под ножом или заплачет, будет проклята и изгнана из клана.

Грейс прижала руку ко лбу. Она почувствовала руку Джеймса, крепко сжимающую ее, и немного успокоилась. «Не удивительно, что она не может родить. Возможно, это не позволит ей…»

– Многие женщины кикую умирают во время родов из-за этого увечья. Миссионеры пытаются запретить такую практику, но все безрезультатно: африканцы делают это на протяжении сотен лет.

– Я должна что-то сделать, как-то помочь ей, Джеймс. У меня очень мало времени. Вы с Люсиль поможете мне?

– Что ты можешь сделать?

– Кесарево сечение. Я сделаю разрез в животе и выну ребенка.

Он отпустил руку Грейс.

– Ты же обещал помочь мне!

– Грейс, есть границы, за которые нам нельзя переходить. Если ты рискнешь сделать что-нибудь в этом духе, ты настроишь против себя весь клан.

– Я хочу рискнуть.

– Я помогу тебе, Грейс, – сказала Люсиль и сбросила с плеча холщовый мешок.

– Вы совершаете большую ошибку, – предупредил женщин Джеймс.

– Пусть кто-нибудь найдет мне мужа Гачику. Я спрошу у него разрешения. С его согласием клан не сможет распять меня.

Джеймс приблизился к Грейс и сердито сказал:

– Не вмешивайся в это дело!

– Я не собираюсь стоять в сторонке и ждать, когда она умрет, черт подери!

– Хорошо, предположим, ты получишь разрешение мужа. Если ты прооперируешь Гачику и она умрет, он убьет тебя, Грейс. И уверяю тебя, никакая сила и власть не смогут помочь тебе.

– Но если я ничего не сделаю, она точно умрет!

– Но за это никто не будет винить тебя. Оставь ее, и клан позволит тебе уйти с миром. В противном случае тебе не видать их доверия и твоя клиника будет всегда стоять пустой.

Она пристально посмотрела на него.

– Пожалуйста, узнай, кто ее муж. Я поговорю с ним. Я смогу его убедить. Джеймс, спроси их, кто хозяин Гачику.

Он спросил Вачеру и, когда та произнесла имя, Грейс уже не требовался переводчик: Гачику была второй женой вождя клана.

Матенге.

Грейс хотела перевезти Гачику в свою клинику, где был операционный стол и хорошее освещение, но, поскольку Вачера не разрешала трогать женщину и к тому же времени было слишком мало, Грейс решила оперировать роженицу прямо в хижине, полагаясь на опыт, который она получила в военные годы. Тогда ей приходилось делать операции на борту обстреливаемого корабля, при мерцающем свете и с единственным помощником в виде страдающего морской болезнью корреспондента.

Джеймс стоял возле хижины, в то время как Грейс и Люсиль работали внутри. Таинственным образом женщины из соседних деревень прослышали о том, что происходит, и начали стекаться к хижине Гачику. Прослышал об этом и сам Матенге, который, широко шагая, проходил сейчас под аркой входа.

Женщины и дети, словно море, расступались перед молодым вождем, пропуская его вперед, а затем снова смыкали ряды. Он шел неторопливым шагом, с непроницаемым лицом. Джеймс внутренне напрягся. Матенге не был похож на тех миролюбивых кикую, которые посещали миссионерские школы.

Они поприветствовали друг друга обычным сложным ритуалом с упоминанием предков и урожаев, словно два старинных приятеля. Время от времени из хижины доносились стоны и всхлипы Гачику, но Матенге не обращал на это никакого внимания.

Наконец он опустился на корточки и жестом показал Джеймсу сделать то же. Женщины наблюдали за тем, как их вождь и белый бвана приступили к обсуждению происходящего.

– Ты сидишь перед хижиной моей жены, – сказал Матенге.

– Это так, – ответил Джеймс на языке кикую. Он почувствовал, как между лопатками побежала струйка пота.

– Есть ли кто-нибудь сейчас рядом с женщиной, которой я владею?

«Проклятье, – подумал Джеймс. – Ты же прекрасно знаешь, что происходит сейчас внутри этой хижины».

– Мать матери моей первой жены сказала, что предки наложили таху на мою вторую жену. Возможно, мемсааб доктори этого не знает.

Джеймс взял в руку горсть сухой земли и неспешно пропустил ее сквозь пальцы. В этой ситуации главное было не показать своего испуга. Матенге давал Грейс шанс без проблем выйти из положения, шанс, который позволил бы им двоим сохранить лицо. Но Джеймс знал, что Грейс не воспользуется этим шансом.

Они продолжали сидеть в тишине, которую не нарушали даже перезвоны козьих колокольчиков. Солнце начинало нещадно припекать. Глаза всех женщин были прикованы к двум мужчинам. Матенге сидел спокойно и неподвижно, словно статуя, в то время как Джеймс слышал, как отдавался в ушах его собственный пульс.

В той хижине была Люсиль…

– Она моя любимая жена, – сказал Матенге.

Встревоженный, Джеймс поднял глаза и на долю секунды встретился со взглядом бесстрашного воина. Матенге отвел глаза, словно смутившись, что его поймали на проявлении чувств, и тихо сказал:

– Меня беспокоит, что на Гачику лежит проклятие.

Джеймс схватился за спасительную соломинку.

– Может быть, Вачера ошиблась? – спросил он. – Может быть, нет никакого таху?

Матенге покачал головой. Он любил свою вторую жену, но страх перед знахаркой был сильнее этого чувства.

– Мемсааб доктори должна остановиться.

«Боже, – подумал Джеймс. – И он хочет, чтобы ее остановил я!»

– Я не вправе ее останавливать.

Вождь окинул его презрительным взглядом.

– Бвана не может контролировать своих женщин?

– Эта мемсааб принадлежит не мне. Она принадлежит бвана Лорди.

Матенге на секунду задумался. Затем он повернулся и что-то рявкнул толпе: тут же послышалось шлепанье убегающих босых ног.

Он сказал Джеймсу:

– Вторую жену трогать нельзя. На ней таху.

– Таху кикую не может навредить мемсааб доктори.

– Таху может навредить каждому, бвана. Ты знаешь это. Таху кикую убьет мемсааб.

Джеймс сглотнул. Матенге приказал своим людям привести воинов, которые строили дом лорда Тривертона. Напряжение достигало апогея: казалось, даже воздух начал электризовываться и потрескивать.

Джеймс очень надеялся, что действия Грейс не сыграют роль пускового механизма.

Внезапно Матенге встал. Женщины попятились назад. Джеймс тоже встал и, будучи такого же роста, вождь посмотрел ему прямо в глаза:

– Клянусь богом Нгай, Матенге, мемсааб всего лишь пытается спасти жизни твоей жены и ребенка. Если ты заставишь ее уйти, Гачику умрет.

– Предки сказали, что она должна умереть. Но если она умрет от руки мемсааб, эта смерть будет позорной и я буду требовать отмщения.

– А если Гачику выживет?

– Она не выживет.

– Медицина мемсааб очень сильна. Пожалуй, даже сильнее, чем медицина Вачеры.

Глаза Матенге сузились. Он прошел мимо Джеймса и вошел в хижину. Все замерли, затаив дыхание; даже в хижине стало подозрительно тихо. Джеймс нахмурился. Он не слышал голосов ни Грейс, ни Люсиль. Даже Гачику не издавала ни звука. Что там произошло?

Наконец вождь вышел из хижины и сказал толпе:

– Моя женщина мертва.

– Что?! – Джеймс развернулся и бросился в хижину. То, что он увидел, заставило его остановиться на полпути.

Люсиль сидела у изголовья Гачику, держа над ее лицом конус с эфиром, в то время как Грейс, склонившись, колдовала над телом женщины. Она уже сделала разрез; простыни были насквозь пропитаны кровью.

– Ты загородил свет, – сказала Грейс, и Джеймс отошел в сторону.

Ему доводилось и раньше видеть кровь, наблюдать за работой военных хирургов, даже присутствовать на родах, тем не менее увиденное потрясло его до глубины души.

Руки Грейс действовали быстро и проворно. Мелькали резиновые перчатки, она брала инструменты, использовала и бросала их, хватала полотенца, губки, резала и шила. Воздух в хижине, пропитанный эфирными парами, был горячим и опьяняющим. Люсиль спокойно регулировала подачу анестезии, в то время как Грейс работала в таком напряжении и с такой концентрацией, что ее блузка промокла от пота.

Джеймсу казалось, что операция тянулась многие часы, хотя на самом деле она была сделана очень быстро – иного выхода не было. Как только извлеченный из утробы матери ребенок оказался в руках Люсиль, нужно было заняться остановкой кровотечения и сделать все, чтобы Гачику выжила. Джеймс с восхищением наблюдал за быстрой и слаженной работой двух женщин: складывалось впечатление, что они проделывали подобное вместе уже сотни раз. Головы были склонены над роженицей, руки энергично двигались. Когда последний шов был сделан и Люсиль похлопала Гачику по лицу, пробуждая ее от наркоза, Джеймс осознал, что простоял всю операцию, вжавшись в грязную стену хижины, из-за чего у него ужасно болела спина.

Наконец Грейс повернулась и посмотрела на него. В ее глазах стояли слезы: что их вызвало, он не знал.

– Джеймс, – прошептала она, и он бросился к ней.

– Она выживет?

Грейс кивнула головой и прижалась к нему. Она дрожала в его объятиях; от ее кожи пахло йодом и лизолом. Затем она взяла себя в руки и вышла на солнечный свет. Толпа в ужасе забормотала: было нарушено самое грозное табу.

– У тебя дочь, – сказала Грейс Матенге, – и твоя жена жива.

Он отвернулся.

– Да послушай же меня! – закричала она.

– Ты лжешь!

– Пойди и посмотри собственными глазами.

Матенге метнул взгляд в сторону хижины, а затем снова посмотрел на Грейс. Сейчас он должен был продемонстрировать свое превосходство над этой сующей свой нос куда не следует мцунге, которая нуждалась в хорошей порке. Он пристально смотрел на Грейс, доходившую ему до плеча, сверху вниз, пытаясь испугать ее своей силой. Во времена великих войн его отец похитил много женщин из племени масаи и подчинил их себе, используя тот же метод, что Матенге сейчас, стремясь сломить эту мемсааб.

К его величайшему негодованию, она отвечала ему тем же.

В это время Люсиль вымыла ребенка и укутала его в маленькое одеяльце. Когда она направилась к двери, Джеймс остановил ее:

– Почему бы не показать ребенка отцу? Когда Матенге увидит…

– Он убьет его. Отец должен сам войти в хижину. Это древняя традиция кикую.

Люсиль поднесла ребенка к спящей Гачику и положила его на грудь. Выйдя на улицу, Джеймс и Люсиль увидели подбегающих к хижине мужчин, в руках которых были пилы и топоры.

Джеймс почувствовал, как встали дыбом волосы.

– Боже милосердный, – прошептал он, – нам нужна полиция.

В толпе произошло какое-то движение, люди расступились, и в середину вышла старуха Вачера. Она медленно подошла к Грейс и, уставившись на нее злым взглядом, прокричала:

– Хижина проклята! Ее осквернили, и теперь ее нужно сжечь!

– Что? – воскликнула Грейс. – Вы же не собираетесь…

– Это место проклято! Несите огонь!

Она повернулась к мужу своей внучки и сказала:

– Ты должен сжечь хижину вместе с телами твоей жены и не родившегося ребенка. А потом ты должен убить этих двух мемсааб, которые осквернили это место.

– Подождите минутку! – произнес Джеймс, выходя вперед. – Женщина и ребенок живы! Идите и проверьте сами, леди Вачера. Вы увидите, что я не лгу.

– Они не могут быть живы. Ребенок не смог выйти из матери. Я сама ощупывала ее живот.

– Я вынула ребенка, – сказала Грейс.

– Никто не может сделать этого.

– Медицина белого человека может. Слышите?

Все повернулись в сторону хижины. Из нее доносился тоненький плач новорожденного ребенка.

– Но Гачику умерла! – заговорил Матенге. – Я видел это собственными глазами. Ее живот был разрезан!

– Она не умерла, а всего лишь спала. Иди и проверь. Она скоро проснется. Твоя любимая жена, Матенге!

Он колебался.

– Ты не можешь возвращать мертвых к жизни.

– Могу и возвращаю, – неожиданно произнесла Грейс.

– Даже всемогущий Нгай не в силах этого сделать, – сказал он, но в его голосе послышались нотки неуверенности.

Тут заговорила Люсиль, ее голос звенел:

– Наш Бог в силах! Наш Бог умер и воскрес!

Матенге задумался; в его взгляде читалось недоверие и подозрительность. Он повернулся к Марио.

– Ты, жаба, поклоняешься белому Богу. То, что она говорит, правда? Он возвращает мертвых к жизни?

– Святые отцы в миссии говорили, что так оно и есть.

Матенге повернулся к Грейс.

– Докажи.

– Зайди в хижину, и ты сам все увидишь.

Но молодого вождя не так-то просто было одурачить. Он знал, что, если он войдет в хижину, это будет означать, что он согласен с тем, что медицина белого человека лучше, чем его собственная.

– Мы убьем кого-нибудь, – сказал он, – а ты вернешь его обратно к жизни.

Перед взором возбужденных зрителей Матенге жестом приказал Марио выйти вперед. Молодой человек не шелохнулся. Тогда двое мужчин схватили его и бросили на землю.

– Убейте его, – приказал Матенге.

Один из мужчин замахнулся топором, и Грейс закричала:

– Стойте! Я сделаю это сама.

– Ты?

– Ты же испытываешь мою медицину. Это я заставила Гачику спать мертвым сном, и я воскресила ее. Ты хотел доказательства моей силы, Матенге.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Потом он кивнул, и Грейс пошла в хижину за конусом и бутылью эфира.

Марио дрожал как осиновый лист, закатывая в страхе глаза.

– Не бойся, – сказала Грейс по-английски и успокаивающе улыбнулась. – Ты только заснешь; а потом я тебя разбужу.

– Я боюсь, мемсааб доктори.

Люсиль сказала:

– Доверься Богу, Марио. Он не оставит тебя.

Она всунула ему в руки Библию, и тот, вцепившись в книгу обеими руками, лег.

Деревня погрузилась в неестественную тишину. Грейс опустилась у изголовья Марио, вынула пробку из бутылки, поднесла конус ко рту и носу и медленно налила эфир. Когда люди почувствовали резкий запах эфира, то в страхе попятились.

Они видели, как закрылись глаза Марио, как обмякло его тело и вывалилась из рук книга. Наконец Грейс поднялась и сказала:

– Он спит. Так же, как спала Гачику.

Матенге осмотрел неподвижное тело. Затем велел принести раскаленную головешку и, прежде чем Грейс успела остановить его, прижал горячее дерево к шее Марио. Молодой человек не шелохнулся.

Толпа зашепталась. Матенге приказал принести ему нож.

– Нет, – твердо произнесла Грейс. – Больше никаких проверок. Ты получил доказательство. Он не чувствует боли. Сейчас его сон гораздо глубже, чем ночной.

– Теперь разбуди его, – приказал вождь.

Грейс закусила губу. Когда она наливала эфир, ее рука дрогнула, и в конус упало несколько лишних капель…

– Почему он не просыпается?

– Он скоро проснется, – ответила она.

Прошло несколько минут: Марио по-прежнему не двигался.

– Я не вижу, чтобы он возвращался к жизни.

– Он вернется. – Грейс наклонилась и приложила ухо к груди Марио. Сердцебиение было, слабенькое и медленное. Неужели она очень сильно переборщила с дозой? Может быть, африканцам в силу каких-либо причин нужно давать меньше наркоза?

Матенге приказал принести факел, и Вачера торжествующе улыбнулась.

– Подождите, – сказал Джеймс. – Это требует времени. Он должен пройти через царство духов и только потом вернуться в царство живых.

Матенге задумался. Когда ему принесли высоко и ярко горящий факел, он взял его в правую руку и приготовился. Марио по-прежнему лежал неподвижно.

Джеймс опустился на колени рядом с Грейс.

– С ним все будет в порядке? – тихо спросил он по-английски.

– Я не знаю. Возможно, эти люди слишком чувствительны к анестезии…

– Разбудите его немедленно! – прозвучал резкий голос Матенге.

Грейс похлопала юношу по щекам и позвала его по имени.

– Вот вам медицина белого человека! – закричала Вачера, и толпа одобрительно загудела.