355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Барбара Вуд » Мираж черной пустыни » Текст книги (страница 23)
Мираж черной пустыни
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 01:21

Текст книги "Мираж черной пустыни"


Автор книги: Барбара Вуд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 52 страниц)

30

Валентин Тривертон молился, чтобы у его сына не начался приступ.

Сегодняшний парад должен был стать самым большим и значительным из всех, которые когда-либо устраивались в Кении, а Артур на нем – самой главной фигурой. Глаза всех обитателей колонии, как будто бы все пятнадцать лет они только этого и ждали, будут обращены на него, когда он будет официально объявлять об открытии недели торжеств. Это станет первым шансом в его жизни утвердить себя.

Красная ленточка была натянута поперек главной улицы Найроби, и в определенный момент Артур, возглавлявший парад верхом, должен был промчаться галопом вниз с высоко поднятой саблей наголо, перескочить ленточку и разрубить ее на глазах сотен зрителей, тем самым обозначая переименование Центральной дороги в авеню Лорда Тривертона.

Артур очень нервничал. Большие трибуны, сооруженные по обеим сторонам дороги между отелем Стенли и почтой, были заполнены официальными лицами и приглашенными почетными гостями. Его мать леди Роуз уже сидела под специальным навесом, безмятежно улыбаясь, как королева. Рядом с ней его отец сидел под портретом короля. Мальчик знал, что отец будет следить за ним критическим холодным взглядом, под которым Артур рос, боясь его и обожая.

Но гораздо более важным для Артура в этот день было не порадовать своего отца, а показать себя Эллис Хопкинс, которая владела вторым по величине ранчо в Кении и поэтому занимала почетное место на одной из трибун, где публика сгорала от нетерпения.

Эллис Хопкинс было двадцать два года, она не отличалась ни красотой, ни шармом, но была чем-то вроде легенды в Восточной Африке, в одиночку справляясь с девяноста тысячами акров земли своего ранчо после внезапной смерти своих родителей шесть лет назад. Тогда все говорили, что ей никогда не удастся управиться с таким огромным хозяйством самостоятельно. В то время высказывалось много домыслов о том, кто окажется счастливым обладателем этой земли. Валентин Тривертон был одним из предполагаемых покупателей и одним из многих, на кого произвела сильное впечатление борьба Эллис за то, чтобы сохранить свою землю и работать на ней без всякой посторонней помощи, опираясь только на нескольких лояльных африканцев и своего брата Тима, который был младше ее на пять лет. Вопреки неисчислимым трудностям ей удалось сохранить овец и сизаль, она не влезла в долги, не попала в руки охотников за богатым приданым, которые крутились вокруг, и к своим двадцати двум годам оказалась успешной и независимой хозяйкой.

Она поплатилась только одним: своей женственностью.

Это была жесткая и непреклонная Эллис Хопкинс, чье лицо забыло, что такое улыбка. Она сидела в брюках цвета хаки и домотканой рубашке, ее обветренное и загорелое лицо скрывалось под большими полями мужской шляпы, какие обычно носят охотники в джунглях. Именно на нее Артур Тривертон собирался произвести впечатление в этот августовский день, потому что Эллис стояла между ним и ее семнадцатилетним братом, Тимом Хопкинсом, в которого Артур был по уши влюблен.

Местом для проведения фуршета после парада избрали лужайки отеля «Норфолк». На столах были расставлены бокалы с шампанским, а закуски располагались на столиках под деревьями, из граммофонов доносилась веселая музыка. Молодые люди занимались сооружением платформ и теперь готовились везти их. Они вносили дополнительную неразбериху во все, поспешно поправляя на себе костюмы, проверяя моторы машин. Их смех и возбужденные крики наполняли прохладный воздух августовского утра.

– Я хорошо выгляжу, Мона? – спрашивал Артур сестру, поправляя брюки для верховой езды от охотничьего костюма, который они взяли напрокат.

– Ты выглядишь потрясающе! – обнимая его, ободрила Мона.

«Как это великодушно со стороны Харди Акреса, – думала она, – одолжить Артуру свой охотничий костюм». В ту минуту, когда Артур надел его, показалось, что он вырос на целых два фута. Мона молилась, чтобы ее брат прекрасно выступил сегодня – открытие этого парада очень много значило для него.

У Артура не было ни малейшего представления о том, что именно своей сестре он обязан честью перерезать ленточку. Когда она услышала, что эта привилегия будет предоставлена племяннику губернатора, и заметила, как лицо ее брата потемнело от зависти при этом известии, она решила убедить своего отца в том, что честь открытия авеню лорда Тривертона должна в конечном счете принадлежать Тривертону. Валентин уступил не столько из-за того, что был согласен со своей дочерью, или из-за того, что ему были интересны какие-то ее соображения. Он согласился с ней по одной-единственной причине: она могла быть очень надоедливой, когда ей чего-то хотелось, и знала, как управлять своим отцом. Она никогда не пользовалась его расположением как средством для получения чего-то для себя лично, потому что знала, что он не любит ее. Мона всего лишь была очень настойчивой до тех пор, пока он не сдавался, чтобы его оставили в покое.

В конце концов ее отец признался, что вид сына, скачущего вниз по Центральной дороге и размахивающего саблей, нисколько его не впечатляет, но он должен признать, что Артуру для разнообразия нужно совершить некий мужской поступок.

Артур не знал об этом ничего. Мона защищала его от проявлений недовольства им со стороны отца. Все, что было известно Артуру, – по какой-то причине губернатор передумал насчет своего племянника и пригласил наследника Тривертона для открытия церемонии. Это было четыре недели назад, и с тех пор Артур совершенно переменился.

– Я буду на высоте, – пообещал он своей сестре, пока она поправляла ему воротничок.

– Ты будешь просто великолепен.

– А вдруг у меня случится припадок?

– Не случится! У тебя ничего не было целый год. О, Артур, я так горжусь тобой!

Он просиял. Он не мог вспомнить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь гордился им. Наверное, такого просто не было. Он обожал свою сестру, ей всегда удавалось придать ему уверенности в себе. Он был рад, что она уже не учится в школе и теперь всегда будет жить дома. Он втайне надеялся, что она не выйдет замуж за Джеффри Дональда; что она переедет в Килима Симба, а он снова будет в Белладу совсем один.

– Можешь сделать мне одолжение? – тихо спросил он, оглядываясь на толпу, которая выстраивалась рядами в ожидании начала парада.

– Конечно. – Мона готова была сделать все для своего младшего брата. В конце концов их мать жила своей собственной жизнью в эвкалиптовой роще, их отец редко появлялся дома, и все, что у них было в мире, – это они сами. Мона была рада, что теперь навсегда вернулась домой, и тоже подумывала о том, что ей не хочется выходить замуж за Джеффри Дональда. – Какую услугу, Артур?

Он вытащил конверт из кармана и сунул его ей прямо в руки.

– Передай это Тиму, ладно?

Она засунула конверт за корсаж своего гаремного костюма. Мона была и посредником между братом и Тимом. Она радовалась тому, что у Артура появился друг, несмотря на все перешептывания о характере их взаимоотношений.

– Поцелуй на счастье, – сказала она и чмокнула брата в щеку.

Затем она оглядела его с ног до головы, взглянула на нежное мальчишеское лицо под каскеткой и подумала, что теперь будет заботиться об Артуре всегда, еще раз обняла его и отправилась разыскивать Тима Хопкинса.

Темой красочного карнавального шествия служило открытие Африки белым человеком. Хотя британцы и высадились на берега Кении более сотни лет назад, в качестве точки отсчета, как «день обоснования», был выбран 1887 год, потому что именно тогда было устроено первое поселение миссионеров в Момбасе. Джеффри Дональд, который должен был везти платформу с изображением плавания Васко да Гама, наслаждался особенными почестями, так как его бабушка была в числе тех самых первых миссионеров. Его отец, сэр Джеймс, который родился в 1888 году у женщины-миссионера и ее мужа-исследователя, стал одним из первых белых людей, рожденных в Кении.

Наряженный в елизаветинский камзол и подходящий к нему жилет для большего сходства с португальским путешественником Васко да Гама, Джеффри обходил платформу вокруг и проверял декорацию из папье-маше, изображающую город Малинди, и подпорки, изготовленные из ствола кокосовой пальмы. Он очень хотел, чтобы отец был рядом с ним во время сегодняшних торжеств. Но в Уганде снова случилось наводнение, и родители находились в джунглях, помогая раненым туземцам.

Джеффри остался доволен платформой, потому что это была лучшая из всех и представляла собой точную реконструкцию исторической встречи Васко да Гама и султана Малинди в 1498 году. Убедившись, что платформа хорошо закреплена, прочно привязана к массивной тележке и сможет проехать вниз правительственной дороге, Джеффри начал искать в толпе Мону.

Она стояла на дальнем конце поля с Тимом Хопкинсом. Они о чем-то разговаривали и смеялись. Джеффри сжал губы. Почему она теряет время с этим парнем, когда ни для кого не секрет, что для Тима существует только ее брат?

Недовольство Джеффри улетучилось, когда он заметил ее костюм.

Под накидкой из ярко-розового шелка виднелся восточный костюм для гарема из настолько прозрачной ткани, что каждый мог видеть ноги Моны. Прилегающий корсаж был таким, какой носили азиатские женщины в Найроби: весь расшитый золотом, с глухим воротом, он оставлял открытой полоску тела на животе. И хотя лицо Моны было прикрыто вуалью, а ярко-розовая накидка, наброшенная на голову, доходила до пят, так что практически ничего не было видно, кроме ног и рук, Джеффри внезапно осознал – и эта мысль почти шокировала его, – что костюм сам по себе был чрезвычайно провокационным.

Тим Хопкинс, наряженный в сафари старого покроя и викторианский пробковый шлем, изображал сэра Генри Мортона Стенли. На платформе, украшенной деревьями и лианами, он участвовал в живой картине вместе с молодым Харди Акресом – доктором Ливингстоном. Они изображали сцену встречи в джунглях исследователя Африки с пропавшим доктором, которая произошла в 1871 году.

Джеффри направился к Моне, чтобы позвать ее к платформе, стараясь уклониться от обмена любезностями с красивым молодым Тимом, который заставлял его чувствовать себя очень неловко. Но это было невозможно. По мере приближения Джеффри Тим постепенно поворачивался в его сторону и затем с чарующей улыбкой на лице сообщил ему:

– Мы как раз говорили о толпе в Форте Иисуса, Джеф!

– О? Давай, Мона. Парад вот-вот начнется.

– Взгляни на них, Джеф! – произнесла Мона, указывая на телегу, на которой стояла деревянная модель берегового форта. Сцена должна была изображать тот год, когда приехавшие португальцы привезли с собой чуму. Те, кто взбирался сейчас на телегу, выглядели в своих костюмах так, будто собирались сыграть эту сцену максимально реалистично.

– Они выглядят довольно неуклюже, должно быть, вчера перебрали с шампанским, – сказал Тим. – И теперь у них страшное похмелье!

Джеффри взял Мону за руку:

– Твой брат готовится к выезду. Нам лучше забраться на нашу платформу.

– Да он еще даже не сел на лошадь, – ответила Мона, отодвигаясь в сторону и улыбаясь, чтобы скрыть свое недовольство. Чувство собственности, с которым Джеффри обращался к ней, становилось очень утомительным.

– Я должна найти тетю Грейс. У нее есть серьги, которые дополнят мой наряд. Ведь я главная жена султана! – Она быстро отвернулась и, чтобы Джеффри не заметил, сунула за корсаж сложенный лист бумаги, который передал ей Тим для брата.

– Увидимся на сцене, Джеф!

Грейс стояла на веранде отеля, с озабоченным видом посматривая на дорогу и на полицейский участок Кингс Вей.

Там что-то происходило, какая-то непривычная возня вокруг и слишком много полицейских…

Рядом с ней на веранде было совсем немного людей, те, кто не успел занять сидячие места на трибунах, или те, кому не хотелось стоять у дороги, чтобы смотреть парад. Они предпочли удобно сидеть на веранде, потягивая джин, и наблюдать за парадом издали. По-прежнему поглядывая на полицейский участок, Грейс услышала обрывок разговора.

– А я говорю, что вторжение итальянцев в Эфиопию – это лучшее, что могло с нами произойти, – раздался голос хозяина ранчо, которого Грейс хорошо знала.

– Я получаю деньги слева и справа, снабжая итальянскую армию говядиной. Спроси Джеффри Дональда. Его ранчо еще никогда не приносило таких доходов!

– Да, все мы получаем от этого что-то хорошее, – ответил его собеседник. – Похоже, они решили не продвигаться дальше и не станут вторгаться в Кению.

– Не беспокойся об этом, Чарли.

– Война надвигается на Европу. Запомни мои слова.

Удивленная Грейс посмотрела на обоих мужчин. Война надвигается…

– Если и есть что-то, чего я совершенно не выношу, – произнес еще один голос с дальнего конца веранды, – так это образованные черномазые. Они приезжают из Найроби в костюмах и кричащих галстуках, говорят на рафинированном английском и думают, что знают все обо всем.

Грейс опять посмотрела в сторону полицейского участка. Там за решеткой сидел Дэвид Матенге. Она очень расстроилась, услышав о его аресте на прошлой неделе, потому что знала, насколько сильно вождь Мачина ненавидит этого парня и как обращаются в тюрьме с определенным сортом заключенных. Грейс любила сына Вачеры, видела, как он растет и превращается в умного, образованного молодого человека. Он никогда не допускал в отношении Грейс никакого панибратства. Между ними установилось опасливое уважение друг к другу. Всякий раз, когда Грейс видела его, она вспоминала ночь первого Рождества в Белладу почти восемнадцать лет назад и трагическую смерть вождя Матенге.

«Он такой же, как его отец», – подумала она.

Прямо к полицейскому участку подъехал грузовик, и мужчины в форме забрались в кузов. По мере того как, все ускоряясь, машина уезжала дальше по дороге, Грейс чувствовала, что в ней нарастает беспокойство.

Можно ли заранее почувствовать беду?

В дверях участка появился офицер, поправил фуражку и передал кому-то, находящемуся внутри, приказания. Когда он пошел по улице, Грейс окликнула его.

– Доброе утро, доктор Тривертон, – поздоровался он, подходя ближе.

– Не могли бы вы сказать мне, что происходит, лейтенант?

– Происходит?

– Ваши люди особенно активны в это утро. Конечно, это не из-за парада!

Он улыбнулся:

– Не стоит об этом беспокоиться, доктор. Просто возникло одно небольшое дельце с местными в области высокогорья. Мы с этим справимся.

– Какого рода дельце?

– Мы получили известие, что возле Найроби устраивается собрание народа кикую. Говорят, они собираются отовсюду. Некоторые с дальнего севера, из Найэри и Наньюки. Мы направляемся за город, чтобы присмотреть за ними.

Грейс похолодела. Кикую, прибывающие даже из отдаленного Найэри…

– И как вы полагаете, что бы это значило?

– Уверяю вас, беспокоиться не о чем, доктор. Мы позаботимся о том, чтобы они не помешали параду. Счастливого дня!

Грейс смотрела ему вслед и никак не могла отделаться от ощущения, что за его улыбкой и непринужденными манерами скрывалась глубокая озабоченность.

– Вот ты где! – раздался голос рядом с ней.

Грейс обернулась и заметила, как ее племянница поднимается на веранду в облаке розового шелка, ее глаза под вуалью, закрывавшей все лицо, смеялись. К ней повернулись головы всех мужчин.

– Тебе надо быть возле Стенли, тетя Грейс. Парад вот-вот начнется.

Грейс посмотрела на часы. Она приехала в Норфолк вместе с Моной и Артуром, чтобы помочь им с костюмами и украшением платформ. Для нее было оставлено место на одной из трибун, и нужно поспешить, чтобы проследить за тем, как Артур перережет ленточку поперек авеню Лорда Тривертона.

– В чем дело, тетя Грейс? Ты выглядишь очень угрюмой. Если ты беспокоишься об Артуре, все будет хорошо! Он такой славный. Ты должна увидеть его верхом на коне! А наряд, который он надел, чудесным образом придал ему уверенности в себе! Я не могу дождаться, чтобы увидеть, какое выражение лица будет у него сегодня вечером, когда он узнает про сюрприз, который я приготовила для него.

– А что это? – рассеянно поинтересовалась Грейс.

– Ружье для охоты на слона!

– Но сейчас я думала совсем не об Артуре. – Грейс пыталась понять необычную активность полиции, вспоминала о собрании кикую за городом и поняла, что не может быть простым совпадением, чтобы подобная встреча происходила как раз в день парада. Африканцы что-то задумывали… – Я думала о Дэвиде Матенге, – сказала она, – который сидит в этой жуткой тюрьме.

Улыбка Моны погасла, когда она посмотрела на здание полицейского участка. Но затем она вновь улыбнулась.

– А что ты думаешь о моем костюме? – спросила она, поворачиваясь кругом.

Грейс заставила себя улыбнуться. Она считала наряд Моны слишком вызывающим. Но затем вспомнила себя и то, что сейчас уже 1937 год; теперешние молодые люди очень сильно отличаются от тех, которых она знала, когда сама была молодой. Кроме того, у Моны практически не было выбора, какую роль ей исполнять на параде. Женщины, участвовавшие в сценах, не могли найти исторических персонажей из прошлого Кении, чтобы изображать их, разве что, как это сделала Суки Кэмэрон, переодеться мужчиной. В истории Африки было более чем достаточно мужчин от султанов до исследователей, торговцев и охотников, но женщины, к сожалению, в истории не упоминались на протяжении многих веков, как будто они вовсе не существовали. Поэтому Мона и ее друзья должны были довольствоваться такими ролями, как женщины в гареме или жены знаменитых людей.

В параде не принимал участие ни один африканец, и ни один из чернокожих исторических персонажей не был представлен.

– Поторопись, – сказала Грейс, поворачиваясь спиной к полицейскому участку и стараясь скрыть все нарастающую тревогу. – Давай пристроим тебя в гарем до того, как Васко да Гама хватит удар!

В тот же самый момент Артур, собиравшийся влезть на своего коня, тоже думал о возможном ударе.

У него не было ни одного припадка уже больше года. Простые препараты на основе брома и успокоительные средства тети Грейс стали чудесной панацеей от его неизлечимой болезни. И все же угроза припадка дни и ночи отравляла существование Артура Тривертона, как меч, висящий над его головой. Он никогда не знал, когда начнется припадок, что является причиной его возникновения, где он будет в этот момент, когда упадет, у кого на глазах опозорит себя. Именно поэтому Артур никогда не посещал школу, не мог отправиться в путешествие в одиночку, ему не разрешалось пользоваться оружием, его никогда не призовут на службу в войска.

Артур не имел ничего против частных учителей, но ему недоставало мальчишеской дружбы, участия в спортивных командах. Он не возражал даже против сиделок, которые присматривали за ним во время сафари, но болезненно переживал отказ отца дать ему оружие. А когда стало ясно, что в армию он не попадет, возникли большие сомнения в умственных способностях Артура. Какой же он сын графа, думал мальчик, если у него нет ни школьной формы, ни охотничьих или спортивных трофеев, нет рогов буйвола или бивней слона, которого он застрелил бы сам, и ни малейшего шанса получить медаль за военную службу? Когда-нибудь Артуру предстояло стать графом Тривертоном, и он знал, что будет чувствовать себя неловко.

Как и теперь в его взятом напрокат костюме. У него никогда не будет своего собственного охотничьего костюма, он не увидит боевых действий, хотя все кругом только и говорят, что вскоре в Европе вновь разразится война. И ему никогда не представится случай показать миру, какой мужчина скрывается в мальчике, страдающем эпилепсией.

Из-за всего этого Артур ненавидел свою физическую немощь и был несчастен. До тех пор, пока не встретил Тима Хопкинса.

Это произошло во время прошлогодней недели Больших скачек. Артур приехал в Найроби с отцом и Джеффри Дональдом, лошади которого были выставлены во всех забегах. Он встретился с Тимом под навесом для отдыха. Знакомство между четырнадцатилетним и шестнадцатилетним подростками началось как-то неопределенно, оба с опаской изучали друг друга, сильно смущались, так как не привыкли к обычному обмену любезностями и болтовне с незнакомцами. Но затем, после чая и булочек, они постепенно открыли для себя, что у них очень много общего.

После подозрений в том, что Тим убил своих родителей, как об этом болтали пьяные сородичи Вакамбы, его забрали из школы. Он должен был работать рядом со своей упрямой сестрой Эллис, чтобы попытаться спасти ферму. В последующие пять лет Тим получил поверхностное образование от временных учителей, ему был закрыт доступ в клубы и команды, он никогда не ездил на сафари ради трофеев, а теперь еще из-за слабости легких, которая была вызвана годами непосильной работы в детстве, был освобожден от воинской повинности.

Артур и Тим сразу же распознали что-то знакомое и близкое друг в друге и моментально подружились. Но в течение всего прошлого года возникали препятствия, не позволявшие развиваться их отношениям. Сестра Тима Эллис яростно защищала своего брата и ревновала к каждому, кто мог завоевать его любовь и внимание. А отец Артура, Валентин, думал, что Тим Хопкинс слишком груб и низкороден для его сына. Поэтому мальчики ловили моменты для встреч, где только можно: во время празднования дней рождения короля, на каждой неделе скачек в Найроби, в канун Нового года в Норфолке, в прошлом месяце, когда все в Кении отправились к озеру Наиваша, чтобы присутствовать при посадке первого «летающего корабля» имперских авиалиний из Англии.

Они даже переписывались. И именно из-за одного письма отец поколотил Артура палкой и запретил ему когда-либо иметь дело с Тимом Хопкинсом.

Артур думал обо всем этом теперь, взбираясь на своего высокого коня, и ждал удара колокола на церкви, чтобы совершить свой исторический путь по правительственной дороге.

«А если со мной случится припадок? Если я упаду прямо перед Тимом? Будет ли он шокирован? Или испытает отвращение? Я должен был сказать ему…»

Артур любил Тима всей душой. Именно за это он и получил взбучку: отец Артура нашел письмо к Тиму, где неоднократно поминалось слово «любовь». Это вывело его из себя, и он устроил настоящее побоище, которое Артур снес, даже не подняв руки, потому что не понимал, из-за чего его отец так злится, обвиняя сына в каком-то извращении и используя слова, которых Артур никогда прежде не слышал. Он снес побои без возражений, а расплакался ночью. Он пытался понять, что случилось, и разобраться в этом теперь. Но все, к чему он пришел, была их взаимная любовь с Тимом – восторг, общие узы, сила, которую они черпали друг в друге, и утешение, которое они получили в этом жестоком и непонятном мире. Это единственное, что делало жизнь Артура Тривертона счастливой.

В последние секунды, перед тем как начать скачку в сторону красной ленточки, Артур решил, что ничто в жизни не имеет для него большего значения – за исключением дружбы с Тимом, – чем одобрение отца. Он хотел воспользоваться предоставленным шансом, чтобы показать графу, что он тоже мужчина, а не какой-то «голубой», как обзывал его отец. Артур страстно желал получить возможность совершить нечто более героическое, чем перерезание ленточки.

Услышав какие-то разговоры на платформах, Артур обернулся и заметил, что люди спускаются на землю. Он взглянул на часы и понял, что часы на церкви отстают. Он размышлял в ожидании удара церковного колокола и не заметил, что назначенное время прошло, а звон так и не раздался.

– Что происходит? – спросил он Джеффри Дональда.

– Не знаю. Похоже, что-то случилось. Я пойду, разузнаю.

Артур заметил, что его сестра взбирается на верхушку минарета на своей платформе, розовый шелк развевается на ней, как знамя, она прикрывает глаза ладонью и всматривается куда-то поверх толпы.

– Что там? – спросил он ее.

– Я не могу разобрать. Похоже, что-то происходит на дороге внизу. Полиция…

Злобные выкрики в отдалении заставили замолчать собравшуюся для праздника публику. Люди стали переглядываться, мужчины спрыгнули вниз со своих платформ и выбрались из кабин грузовиков. Затем вдруг прибежал какой-то человек, все узнали в нем церковного старосту, который отвечал за то, чтобы вовремя подать сигнал к началу, ударив в колокол.

– Я видел их! – кричал он. – С колокольни! Черные идут на Найроби! Тысячи, их тысячи!

Началась паника. Артур с трудом удерживал своего коня на месте, когда люди стали убегать от отеля.

– Мона, – позвал он. – Ты видишь что-нибудь?

– Пока нет. Это трудно разглядеть, – она отняла руку ото лба. – Боже мой!

– Что там?

– Они идут вниз по Королевской дороге! Похоже, они направляются к полицейскому участку.

– А зачем?

– Не могу сказать. Но они несут плакаты. Артур, помоги мне спуститься отсюда.

Он подскакал к платформе с декорацией Малинди, которая теперь совершенно опустела: на ней оставалась только одна юная жена из гарема, вуаль которой съехала на сторону, когда она поспешно спускалась вниз со шпиля султанского дворца. Когда она устроилась на крупе лошади позади своего брата, они поскакали по улице перед отелем «Норфолк», где заметили строй полицейских с выставленными вперед ружьями.

Артур и Мона остались позади толпы и с высоты наблюдали, как медленно идущая и спокойная огромная толпа людей поднимается вверх по улице. Когда африканцы приблизились, европейцы поняли, что церковный староста был прав, – их были тысячи.

Мона покрепче обняла брата за талию.

Несмотря на огромное число, кикую были спокойны и соблюдали порядок, твердо шагая в сторону полицейского участка. Некоторые несли в руках плакаты, на которых было написано: «СВОБОДУ ДЭВИДУ МАТЕНГЕ» и «УНИВЕРСИТЕТ ДЛЯ АФРИКАНЦЕВ». Мона была потрясена их организованностью и молчаливым взаимопониманием, она не думала, что африканцы способны на такое. Затем она заметила причину этого: во главе колонны шагала девушка, в которой Мона узнала одну из учениц в школе тети Грейс.

Огромные массы африканцев, в полном молчании следовавшие за Ваньиру, выглядели очень грозно. Объединенные единым делом, чего белые никогда прежде не видели, они представляли собой жуткое зрелище, от которого у полицейских, выстроившихся в линию, стыла кровь в жилах. И, хотя в толпе попадались женщины и дети, ни у одного из них не было оружия и никто не делал угрожающих жестов, они до смерти испугали европейцев, стоявших перед ними в конце улицы.

Мона смотрела как завороженная. Как им это удалось? Какая магическая связь передала новость, достигла самых отдаленных провинций и собрала их вместе ради единой цели? Она пристально всмотрелась в девушку впереди колонны. Та шла гордо, ее лицо выражало храбрость и мятежный дух. Она подняла руку, призвав толпу остановиться, и произнесла лишь три слова:

– Освободите Дэвида Матенге! – В ее голосе прозвучали стальные нотки, чего европейцы прежде никогда не слышали от африканцев.

Повисло молчание. Полицейские стояли, держа оружие наготове. Европейцы наблюдали, африканцы ждали.

Затем издали послышался звук мотора автомобиля, который быстро приближался по улице. Он остановился перед европейцами. Артур отвел коня немного в сторону; люди расступились, чтобы пропустить губернатора и Валентина Тривертона. Мона посмотрела на своего отца, когда тот проходил мимо них. Ее поразило, как он безрассудно, бесстрашно и храбро стремился в самый центр противостояния!

Губернатор поднялся по ступенькам полицейского участка и нахмурился, оглядывая море африканцев, как отец, который сердится на своих детей.

– Так-так, – произнес он. – В чем же дело?

Ваньиру вышла вперед:

– Отдайте нам Дэвида Матенге! – выкрикнула она.

Губернатор был потрясен. Эту толпу вела девушка.

– А теперь послушайте меня. Вы знаете, что не можете требовать этого. Идите по домам, вы все!

– Освободите Дэвида Матенге! – повторила Ваньиру. Валентин подошел к губернатору и оглядел толпу:

– Вы думаете, что так делаются дела?

Ваньиру подошла к подножию лестницы, положила руки на бедра и сказала:

– Мы говорим с вами единственным языком, который вы понимаете! Сила – это единственное, что вы можете понять! – Она говорила убежденно, с твердым и мелодичным британским акцентом образованных африканцев. – Вот как кикую голосуют. Мы не опускаем клочки бумаги в опечатанные ящики, как это делаете вы, боясь высказать свое мнение вслух. Мы делаем это открыто. Мы голосуем не прячась. И мы голосуем за то, чтобы Дэвид Матенге был освобожден.

– Он был арестован на законных основаниях, – сказал губернатор.

– Нет, это не так! – Ваньиру вытащила лист бумаги из кармана и помахала им перед лицами двух белых мужчин. – Вот чем занимался Дэвид Матенге, когда Мачина арестовал его. Это петиция об открытии университета для африканцев в Кении! Дэвид Матенге действовал мирно и в соответствии с законом, когда Мачина увел его в наручниках! У вас нет права держать его!

Мона почувствовала, как у нее участился пульс от слов Ваньиру, от ее голоса. Она поняла, что девушка влюблена в Дэвида.

Осматривая лица черных, которые заполняли улицу из конца в конец и тянулись вдаль, насколько хватал глаз, Мона чувствовала себя в опасности, и это возбуждало ее. Девушка понимала, что присутствует при каком-то исключительно важном событии.

– Дайте нам университет! – выкрикнул кто-то в толпе кикую.

Головы согласно закивали, тихий, нарастающий рокот пронесся по замершей в нервном ожидании толпе.

– Великий Боже! – тихо сказал Артур сестре. – Сомневаюсь, что эта девушка сможет их сдерживать и дальше. Немного надо, чтобы зажечь эту толпу; как только они выйдут из-под контроля, прольются реки крови.

Губернатор подал сигнал офицеру, стоявшему на крыльце, и что-то шепнул ему. Тот поспешил прочь.

– Повторяю в последний раз, – обратился губернатор к толпе, – пришлите ко мне делегацию. Выберите троих или четверых мужчин, и я выслушаю ваши жалобы. Я не собираюсь стоять здесь вечно!

– Но вы угрожаете нам! – крикнула Ваньиру. – Вы грозите нам вашей полицией, вашими законами и вашими налогами! У вас нет права запрещать наши родовые обряды. У вас нет права запрещать нам поклоняться священному фиговому дереву или проводить обрезание девушек! Вы угрожаете уничтожить наш образ жизни! Вы угрожаете уничтожить нас как отдельную расу! Если вы не дадите нам то, чего мы требуем, мы объявим всеобщую стачку. Каждый африканец в Кении будет сидеть сложа руки. Вы, – она указала пальцем прямо на Валентина, – проснетесь завтра утром и прикажете: «Бой, подай мне мой чай!» – но чая не будет!

Губернатор опустил руки.

– Белые люди придут в свои офисы, – голос Ваньиру звенел, – но там не будет клерков, которые исполняют свою работу для них. Мемсааб станет звать своих служанок, но в доме не будет ни одной африканки.

– Даю вам одну минуту, чтобы вы освободили улицу!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю