Текст книги "Мираж черной пустыни"
Автор книги: Барбара Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 52 страниц)
41
В ходе разбирательства шансы Роуз все уменьшались, так что даже Бэрроуз вскоре перестал надеяться на благополучный исход расследования. Все улики были против графини.
Для дачи показаний вызвали суперинтенданта Льюиса из отдела расследования преступлений.
– Суперинтендант, – сказал государственный обвинитель, полный мужчина, едва помещающийся в свою черную мантию, в белом парике, нахлобученном на лысую голову. – Вы спрашивали у леди Роуз, откуда у нее на лице синяк?
– Спрашивал.
– И что она вам ответила?
– Что упала и ударилась о край туалетного столика.
– А своей семье она сказала, что это муж ударил ее! Другими словами, леди Роуз рассказала две разные истории, одна из которых – ложь. А может, и обе. Вы согласитесь, суперинтендант, что леди Роуз могла получить этот синяк при падении с велосипеда, когда прокололась шина?
Инспектора Митчелла из полиции Найэри допрашивали несколько раз.
– Вы сказали, инспектор, что доктор Тривертон думала, что тем утром леди Роуз куда-то уехала?
– Да. Но леди Роуз была дома и, судя по ее внешнему виду, вряд ли в скором времени собиралась куда-либо ехать.
– Какова была реакция сэра Джеймса и доктора Тривертон, когда они увидели леди Роуз в дверях?
– Они были удивлены. Ведь им казалось, что она уже уехала.
– Уехала куда?
– Ну, она планировала убежать со своим итальянским любовником.
При втором допросе:
– Инспектор Митчелл, как леди Роуз отреагировала на известие о смерти мужа?
– Она произнесла: «Я этого не хотела».
– И что же она имела в виду?
– Ваша честь, это неуместный вопрос!
– Да, мистер Бэрроуз.
– Леди Роуз сказала что-нибудь еще?
– Да, одно слово.
– Какое?
– Ну, это было имя. Она сказала: «Карло».
Во время заседаний Грейс наблюдала за невесткой. Застывшее выражение делающегося все более бледным лица, остановившийся взгляд голубых глаз… Грейс недоумевала, не понимая, что же скрывается под этой восковой маской?
Наконец государственный обвинитель вызвал на свидетельскую трибуну доктора Грейс Тривертон. Она окинула взглядом битком набитый зал суда и почти физически ощутила на себе жадные взгляды собравшихся.
– Доктор Тривертон, вы осматривали лицо леди Роуз?
– Да.
– И как на ваш профессиональный взгляд, мог ли такой синяк быть получен при падении с велосипеда ночью, пятнадцатого апреля?
– Она сказала, что потеряла сознание.
– Пожалуйста, ответьте на вопрос, доктор. Такой удар всегда приводит к потере сознания?
– Нет, не всегда, но…
– Существует ли в медицине какой бы то ни было способ установить, потеряла ли леди Роуз сознание?
– Нет.
– Доктор Тривертон, пожалуйста, повторите, что сказала вам невестка после того, как от вас ушел инспектор Митчелл, принесший новости о смерти лорда Тривертона.
– Роуз сказала, что не желала ему смерти.
В зал внесли мольберт с прикрепленным к нему планом этажа особняка в Белладу.
– Доктор Тривертон, это план верхнего этажа Белладу?
– Да.
– Пожалуйста, укажите комнату, где вы спали. Она отмечена красным крестом? Спасибо, доктор. Итак, на плане мы видим, что ваша комната предпоследняя в этом крыле. Скажите, пожалуйста, чья спальня находится за вашей?
– Спальня леди Роуз.
– Вы имеете в виду спальню леди Роуз и лорда Валентина?
– Нет, спальня брата находилась напротив моей.
– Я так понимаю, что граф и графиня не спали вместе?
Грейс обожгла самодовольного обвинителя взглядом.
– У них были отдельные спальни. Я не знаю, спали ли они вместе.
– Хорошо. Последнюю спальню занимала леди Роуз. Она ни с кем ее не делила?
– Ни с кем.
– Значит, когда посреди ночи вы услышали у своей двери шаги, значит, человек мог выходить только из спальни леди Роуз?
– Или же направляться к ней…
– Доктор, вы сказали, что посмотрели на часы. Сколько было времени, когда вы услышали звук мотора?
– Как я и сказала полиции, либо пять минут пятого, либо час двадцать. На мне не было очков.
– Судя по тому, что эксперты установили примерное время смерти графа – примерно три часа утра, – то мы можем предположить, что это время час двадцать, а шаги принадлежали человеку, выходящему из спальни леди Роуз.
– Это мог быть кто угодно! Там есть ванная комната…
– Доктор Тривертон, той ночью вы были в спальне одна?
Она уставилась на него.
– Прошу прощения?
– Той ночью вы были в спальне одна, доктор?
– Не вижу, какое отношение это имеет к делу.
– Имеет. Мы хотим установить местонахождение каждого в ночь убийства графа. Пожалуйста, ответьте на вопрос. Вы были одна?
Грейс посмотрела туда, где сидели Мона, Джеффри и Джеймс. Он улыбнулся ей.
– Нет, я была не одна.
– А кто был с вами?
– Со мной был сэр Джеймс.
– Ясно. И он спал на полу или в кресле…
– Нет.
– Скажите нам, где спал сэр Джеймс?
– Со мной, в кровати.
По толпе прокатилась волна ропота, и судье пришлось призвать всех к порядку.
Помощник Бэрроуза набросал в блокноте записку и передвинул его по столу. В ней говорилось: «Они готовы повесить всю семейку».
И вот, наконец, государственный обвинитель перешел к финальным аккордам.
– Господа присяжные, – его голос разносился по всему залу. – Мы показали вам то, что случилось утром шестнадцатого апреля этого года, на дороге на Киганджо, в миле после съезда с главной дороги на Найэри. Вы слышали показания экспертов, вне всякого сомнения свидетельствующие о том, что нож, завернутый в окровавленный носовой платок леди Роуз, найденный в куче сжигаемого мусора, был орудием убийства графа Тривертона и принадлежал леди Роуз. Вы видели результаты экспертизы, установившей, что грязь на пассажирском сиденье и полу машины графа совпадает с пробами, взятыми на означенном участке дороги на Киганджо. Вы слышали свидетельские показания, подтверждающие, что ночью от Белладу отъехала машина, и содержащие в себе информацию о том, что вскоре после этого со стороны спальни леди Роуз послышались шаги. Также был найден спешно брошенный велосипед, принадлежащий поместью Тривертонов. – И теперь, господа присяжные, – продолжал обвинитель, – собрав все это вместе и добавив мотивы, заставившие леди Роуз совершить этот поступок, мы можем восстановить события той ночи.
Он описал все это еще раз. Яркие эпитеты и хорошо отрепетированная речь не оставили равнодушным никого из присутствующих. Все они, как наяву, видели пустынную дорогу, остановившегося на обочине графа, забравшегося внутрь машины велосипедиста, резкий удар ножом, выстрел в голову и поспешный побег убийцы.
– Совершенно очевидно, – вещал прокурор, – что граф не остановился бы на ночной дороге с трупом в багажнике, если бы увидел незнакомца. Следовательно, мы можем заключить, что человек, который следовал за ним на велосипеде, был хорошо знаком Валентину, и он добровольно впустил его в машину. Мне думается, что этим человеком была леди Роуз, жена графа. Охваченная страхом за жизнь своего любовника, все еще чувствующая боль от сильнейшего удара по лицу, обуреваемая жаждой мести, она последовала за ним, чтобы попытаться помешать ему причинить вред Карло Нобили! Я хотел бы попросить вас, господа, не судить по одежке. Женщина, сидящая на скамье подсудимых, не такая беспомощная, какой хочет казаться. Она сознательно приютила вражеского солдата, укрывала его, хотя знала, что его ищут по всей стране, и вступила с ним в порочную связь. Такая женщина, скажу я вам, не остановится перед хладнокровным убийством.
Обвинитель продолжал свою речь, в то время как судебный пристав покинул свой пост возле боковой двери, подошел к мистеру Бэрроузу и вручил ему записку.
Бэрроуз прочитал послание и тут же встал. Сэр Хью Роупер, опытный судья, сразу заметил эту заминку и повернул голову к Бэрроузу, который попросил разрешения сделать заявление в отсутствие присяжных. Собравшиеся удивленно загомонили, а судья объявил перерыв и пригласил двоих адвокатов в свой кабинет. Это казалось немыслимым – приостановить заседание на такой поздней стадии, во время заключительной речи обвинения!
Во время перерыва никто не уходил далеко от здания суда. Весть о неожиданной заминке разнеслась очень быстро, и, когда слушание возобновилось, в зал попытались попасть еще большее количество людей. Все с интересом взирали на нового свидетеля со стороны, вызванного мистером Бэрроузом.
– Пожалуйста, назовите суду свое имя.
– Ганс Клопман.
– Где вы живете, мистер Клопман?
– У меня ферма неподалеку от Эльдорет.
– Пожалуйста, скажите нам, что привело вас сегодня в Центральный суд города Найроби.
– Ну, дело в том, что моя ферма довольно отдаленная…
Он говорил, и каждый в зале суда, особенно присяжные, видели очень знакомого им человека, хотя и не знали его лично. Перед ними был обычный кенийский фермер с загорелым лицом, мозолистыми руками, в пыльной рабочей одежде. Он напоминал им хорошего друга или доброго соседа. Присутствующие в зале слушали речь Ганса Клопмана и не сомневались ни в одном его слове.
– Моя ферма расположена далеко. Я узнаю о новостях одним из последних. Уже несколько месяцев я не выбирался в город и только сейчас узнал о процессе, отправившись в Эльдорет за покупками. Но тут я понял, что должен прийти сюда.
– Почему, мистер Клопман?
– Потому что вы все перепутали. Эта леди не совершала убийства.
– Откуда вы это знаете?
– Потому что я был на дороге в Киганджо той ночью и видел человека на велосипеде.
Собравшиеся заговорили все сразу, отчего зал утонул в гуле голосов. Судья вновь призвал всех к порядку.
Когда люди наконец успокоились, мистер Бэрроуз попросил фермера рассказать суду, что в точности он видел на ночной дороге в ночь на пятнадцатое апреля.
– Я ездил в Найэри по делам и заодно навестить друзей. Я вел свой фургон по дороге на Киганджо, когда увидел впереди стоящую на правой обочине машину. Передние фары были включены. Подъехав поближе, я заметил, как кто-то забирается на велосипед, разворачивает его и с бешеной скоростью отъезжает от дороги по грязи.
– Это был мужчина или женщина?
– Конечно, мужчина. И он выжимал из велосипеда все, что только можно, крутил педали, словно за ним гнался сам дьявол.
– А что было потом, мистер Клопман?
– Ну, я подъехал к машине и услышал, как работает мотор. Заглянув внутрь, я увидел спящего мужчину и подумал, что сам часто останавливаюсь на дороге, чтобы немного отдохнуть и поспать. Поэтому я не стал его беспокоить.
– Вы утверждаете, что на велосипеде ехал мужчина, мистер Клопман? Вы в этом уверены?
– Еще как уверен. Лица я не видел, он надвинул шляпу прямо на глаза. Но это был широкоплечий и высокий мужчина. Велосипед казался под ним сущей игрушкой. Наверное, он был очень сильный, ведь ехать по такой грязи очень сложно.
– Мистер Клопман, посмотрите, пожалуйста, на обвиняемую леди Роуз, сидящую вот на этой скамье. Скажите, существует ли возможность того, что на велосипеде ехала она?
Фермер поглядел на леди Роуз. На его лице изобразилось удивление.
– Эта малышка? Нет, сэр, – без колебаний ответил он. – Это точно не она, там был мужчина.
В зале суда вновь послышался рокот голосов.
– Мама? – позвала Мона, постучавшись в дверь спальни. – Ты проснулась?
Держа одной рукой поднос с завтраком, отчаянно пытаясь его не уронить, Мона приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Спальня оказалась пустой, а кровать застеленной.
Мона поставила поднос и поспешила вниз. Она уже догадывалась, куда могла пойти мать.
После окончания процесса прошло три недели. Обвинение старалось запутать мистера Клопмана постоянными допросами, но в результате присяжные вынесли вердикт «Не виновна». Они мотивировали это тем, что больше не уверены в вине леди Роуз. После своего освобождения Роуз каждый день проводила в роще и, похоже, не имела представления о последних событиях. Она вычистила законченное полотно, поместила его в рамку. Прошлым вечером они с Нджери взяли этот огромный кусок ткани и повесили его в гробнице Карло Нобили.
Мона прошла по тропинке между деревьями, растущими за Белладу. Еще до того как прийти на это место, она разглядела каменную крышу усыпальницы, похожую на древнегреческий храм, затерянный в лесах. Роуз потратила кучу денег на последнее пристанище своего возлюбленного, организовав также фонд, из которого впоследствии будут выделяться деньги на обустройство и поддержание постройки в порядке.
Беседка и оранжерея все так же стояли среди деревьев, но с северной стороны лес был расчищен. Мавзолей ярко сиял в лучах утреннего солнца. Это было величественное здание, особенно если учитывать, что его возвели в удивительно короткие сроки. Мона прикинула, что размерами оно напоминает небольшую пресвитерианскую церковь в Найроби и при необходимости может вместить человек пятьдесят. Но внутри мавзолей был пустым, там стоял лишь алебастровый саркофаг.
Мона застыла на дорожке, глядя на беседку.
– Боже мой! – воскликнула она и бросилась туда.
Африканская девушка воспользовалась приставной лестницей. Она обвязала один из шелковых шарфов вокруг шеи, перекинула конец через несущую опору конструкции, оттолкнула лестницу ногой и повесилась.
Даже отсюда Мона видела, что Нджери мертва.
– Мама? – позвала она. Мона окинула взглядом тихую рощу. Птицы и обезьяны вели свои разговоры где-то высоко в ветвях. Пятна солнечного света причудливо раскрашивали нижний ярус леса. Охваченная лучами солнца оранжерея походила на сияющую многоцветием жемчужину. – Мама!
Она устремилась к мавзолею. Двустворчатые двери были не заперты. Распахнув их, Мона оказалась в холодной пахнущей смертью темноте.
Единственный источник освещения – огонь в изголовье саркофага, который должен был гореть вечно, – наполнял комнату неровным мерцанием. Мона застыла в дверях, глядя на каменный гроб герцога и распростертую на нем величественную фигуру.
Леди Роуз словно заснула. Ее глаза были закрыты, а цвет лица мало чем отличался от белого алебастра, на котором она лежала. Красные ручейки тянулись от ее запястий к огромной луже крови на каменном полу.
Впоследствии медицинский эксперт скажет, что она умерла незадолго до рассвета, но перерезала вены примерно в полночь. А значит, леди Роуз умирала долго, в темноте, наедине со своим возлюбленным Карло.
42
Дэвид Матенге стоял у дороги и смотрел, как мимо проезжают грузовики. Он знал, кто едет в них, понимал, что означало их появление. Это новые эмигранты прибыли в Кению, чтобы поселиться здесь на фермах согласно новой программе британского правительства по устройству солдат.
Однажды такой план уже был претворен в жизнь в далеком 1919 году, когда в метрополии не знали, что делать с возвращающимися с войны и не находящими для себя работы солдатами. Дэвид думал, что тогда было решено просто распихать их по колониям. И вот опять в первые недели 1946 года возвращающиеся солдаты, видящие развал экономики Британии, получали гранты в виде земельных участков на «белых высокогорьях» Кении. Само собой, чтобы расчистить для них место, местное африканское население было выселено с лучших земель на свои исконные территории.
Просто какое-то безумие.
Какими же недальновидными были люди, управляющие империей, если считали, что африканцы в очередной раз станут терпеть такое отношение? Дэвид не мог этого понять.
Семена революции уже начали прорастать. Молодые кикую спрашивали друг друга: «Если на лучших почвах находится место для белых поселенцев, почему мы не можем селиться там?» Этих исполненных ярости молодых парней не устраивал ответ, что, если в ближайшее время не предпринять серьезных мер, разразится колоссальная экономическая депрессия и что только европейцы в отличие от африканцев обладают капиталом и международными связями, достаточными для получения быстрой прибыли. «Дайте нам шанс», – говорили кикую властям колонии, не думающим прислушиваться к ним. Так образовалась организация «Дикие парни Найроби».
Около сотни тысяч африканских солдат, вернувшихся из Восточной Африки по окончании одной из самых кровавых кампаний Британской империи, увидели в Найроби огромные новые дома, машины, отели и магазины, полные роскошных товаров.
Этих людей обучили многим полезным навыкам, но им не предоставляли возможности быстрого трудоустройства. Пятнадцать тысяч из них умели водить грузовики. Но они вернулись в страну, где грузовиков было не более двух тысяч. Для этих образованных и полных сил молодых людей, которые имели право требовать нормальной жизни за свою службу в армии, просто не нашлось рабочих мест. Исполненные досады и горечи, лишенные возможности отстаивать свои права законным путем, эти бездомные и безземельные люди стали устраивать тайные собрания по всей стране. И Дэвид понимал, что на этот раз они добьются своего и пройдут много дальше своих предшественников, которых в 1939 году остановила война.
К тому же Дэвид видел существенную разницу между нынешними недовольными и теми, кого он встретил на заре своей политической жизни. «Диких парней Найроби» учили воевать. Учили их белые офицеры.
Но этот путь сейчас был не для Дэвида; из-за своих собственных проблем он не мог позволить себя волноваться за судьбу своей страны. Во-первых, он тоже сидел без работы. Во-вторых, Ваньиру наконец-то забеременела.
Повернувшись спиной к дороге, Дэвид Матенге, двадцатисемилетний мужчина, обеспокоенный своим будущим, зашагал назад к реке, где на расчищенном участке стояли три глиняные хижины и был разбит огород. Там его ждали жена и мать. Они штопали одежду, пасли коз, носили воду, чинили крыши, варили пиво и готовили ужин, в то время как он, сын и муж, их защитник, их воин, приносил пользы не больше, чем дырявая бутылочная тыква.
В такие моменты у него просто опускались руки.
Даже то, что усадьба Тривертонов находилась в упадке, как ни странно, не грело ему душу. По правде сказать, когда Дэвид узнал о трудностях Моны с рабочими на полях, он не обрадовался, как было бы раньше, а искренне расстроился от таких известий. В конце концов это была его земля, и рано или поздно он снова будет обладать ею, если верить обещаниям и пророчествам матери. И ему не доставляло никакого удовольствия видеть, как эта земля не приносит пользу только потому, что люди, некогда преданно служившие графу, отказывались подчиняться его дочери, в которой не хотели видеть свою госпожу.
Дэвид остановился на дороге и направился в сторону поместья. Он думал о двух женщинах, с которыми жил: о неуступчивой знахарке, глядящей на сына с какой-то неизбывной грустью, и о своей недовольной жене, постоянно жалующейся на нерасторопность мужчин. Ваньиру пыталась убедить Дэвида присоединиться к Кенийскому Африканскому Союзу, новой военно-политической организации, находящей своих сторонников по всей стране. Но Дэвид устал от войны в Палестине. Он также понимал, что безоружные кикую, сколько бы их ни собралось, вряд ли могли что-то противопоставить английским танкам и самолетам.
Он думал, что если в Кении и нужно что-то менять, то делать это следует обдуманно и постепенно. Но что могли сделать такие, как он – образованные, но безработные, – чтобы произошли необходимые изменения?
В последний год, после того как он вернулся со Среднего Востока, эти мысли занимали Дэвида ежеминутно.
Чтобы быть услышанным, убедить власть имущих, а также весь остальной мир в том, как Кения сильно нуждается в обретении независимости, ему самому нужно быть ответственным, разумным человеком. Он знал, что британцы не обращают внимания на эмоциональные высказывания «Диких парней Найроби» или лидеров Кенийского Африканского Союза. Зато они прислушиваются к африканским учителям, бизнесменам и влиятельным людям.
В качестве крупного землевладельца в лучшей части богатейшей из провинций Дэвид Матенге сумеет заставить остальных прислушиваться к себе. Тогда он будет лидером.
Земля…
Он тянулся к ней, как корень тянется к воде, как птица просится в небо. Он родился на этой земле, был привязан к ней и душой, и телом. Она могла бы быть его, если бы тридцать лет назад отца не убедили отдать ее белым. Он смотрел на плантацию Тривертонов и словно наяву слышал слова Вачеры: «Если кто-нибудь украдет твою козу, сын мой, ее заколют и съедят и ты забудешь про нее. Если кто-нибудь украдет твою кукурузу, из нее приготовят обед и съедят и ты забудешь про нее. Но если кто-нибудь украдет твою землю, она навсегда останется там же, и про нее ты не сможешь забыть никогда».
Дэвид никогда не забудет, что все эти акры плодородной земли были украдены у его недальновидного отца, что они были его наследием и что по праву они должны принадлежать ему. Но он понимал: сила и горячность, основные постулаты «Диких парней Найроби», никогда не вернут ему землю назад. Четкий расчет и осторожность, когда ты двигаешься, словно лев, внимательно изучаешь добычу, следуешь за ней, оставаясь все время настороже, и наносишь удар в самый критический момент – такую тактику собирался избрать Дэвид Матенге.
Он хотел вернуть эту землю себе и сделать это по закону, как и подобает истинному владельцу.
Дэвид окинул взглядом пять тысяч акров кофейных деревьев и принял решение.
Дэвид обнаружил Мону Тривертон в юго-восточной части поместья, неподалеку от съезда на дорогу до Киганджо.
Она стояла в кузове грузовика, прикрыв ладонью глаза от солнца, и оглядывала окрестности.
– Черт! – выругалась она и уже собиралась спрыгнуть вниз, когда заметила Дэвида.
Он поднял голову и посмотрел на нее. Ему припомнилось много всего: как стоически она переносила судебное разбирательство над матерью; как умело управлялась с лошадью на поле для игры в поло; как отважно вела себя при пожаре, застигнувшем их двоих в хижине больницы.
Мона смотрела на него, и почему-то в этот жаркий день ей стало холодно. Несколько раз в зале суда она поднимала глаза и встречалась с пристальным взглядом Дэвида Матенге. Сейчас он смотрел на нее точно так же. Его лицо оставалось неподвижным, словно маска.
– Что вы потеряли, госпожа? – спросил он по-английски.
– Работников. Они снова ушли. Уже в четвертый раз за этот месяц. – Она слезла на землю и отбросила темные пряди от лица. – Здесь уже пора убирать урожай.
– А где же женщины и дети?
– Я отправила их на северный участок на прополку. Здесь мне нужны мужчины!
Дэвид изучающе смотрел на нее. Госпожа злилась. Она не знала, что ей делать. Женщина, оставшаяся в этом большом доме совсем одна, без мужа, на которого она могла бы опереться.
Она засунула руки в карманы и отошла на несколько шагов в сторону. Мона повернула голову, глядя на засаженные кофейными деревьями холмы. Она сделала глубокий вдох, успокаивая себя.
– Как мне заставить их работать? – тихо спросила она.
– Я знаю, где сейчас работники, – произнес Дэвид.
Она повернулась к нему.
– И где же?
– Пошли пить пиво в Мвейгу. Их не будет несколько дней.
– Но кофе нужно собрать! У меня нет нескольких дней! Через неделю весь мой урожай будет потерян!
Дэвид мысленно поправил ее – «мой урожай» – и сказал:
– Я могу привести их обратно.
Мона недоуменно посмотрела на него.
– Зачем вам это?
– Затем, госпожа, что вам нужен управляющий, а мне нужна работа.
Ее глаза округлились.
– Вы хотите работать на меня?
Дэвид кивнул.
Она ошеломленно смотрела на него.
– Вы думаете, у вас получится? Ну, в смысле, все это… – И обвела руками окрестность.
Он рассказал ей о своих занятиях в Уганде, о том, что получил диплом.
Мона задумалась. Она была в замешательстве, не зная, можно ли ему доверять.
– Вообще-то я уже давно пытаюсь найти управляющего, – медленно проговорила она. – Но все хотят владеть собственной фермой, а не работать на кого-то еще. Я буду хорошо вам платить, и вы сможете построить себе дом на территории поместья.
– Мне потребуется полная власть над рабочими. А также полная свобода действий. Это мои условия.
Мона снова задумалась. Но затем представила написанные в своих расходных книгах красным карандашом цифры, обозначающие все возрастающие долги. Ведь во время разбирательства и в течение нескольких месяцев после него плантацией никто не занимался.
– Хорошо. Договорились.
Когда она протянула ему руку, он невольно отшатнулся.
Но Мона и не думала ее убирать.
Дэвид Матенге в нерешительности пожал протянутую ему ладошку.
– Можете приступать немедленно, – тихо сказала она.
Он опустил взгляд и удивленно уставился на две ладони, белую и коричневую, сомкнувшиеся в рукопожатии.
