Текст книги "Мираж черной пустыни"
Автор книги: Барбара Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 52 страниц)
37
Все в округе знали, что в оранжерее поселился призрак.
Сидя по вечерам вокруг костра, кикую приглушенными голосами рассказывали друг другу о живущем там духе. Дети в школе пугали друг друга страшной историей. Женщины на рынке шушукались. Весть разнеслась со скоростью лесного пожара, так что никто, даже возможные воры, и помыслить не могли нарушить табу и побывать в запретной оранжерее в роще.
Нджери добросовестно выполнила свою задачу.
Выходя из дома в это прекрасное декабрьское утро, Роуз напевала. Как и вчера, и позавчера, и уже много дней подряд, она долго мучилась со своими волосами и выбором одежды. Она пробовала новые духи, особенно тщательно подбирала украшения. Ей отчаянно хотелось угодить Карло, завоевать его улыбку. Но, честно говоря, это было не сложно, ведь генерал Карло Нобили последние три месяца только тем и занимался, что улыбался, глядя на Роуз.
В октябре в лесу возле Меру были найдены останки белого мужчины. Решили, что он был третьим сбежавшим итальянским военнопленным и нашел свою смерть в зубах диких животных. Останки отправили в его герцогское поместье в Италию, поиски прекратились, а дело было закрыто. Никто – ни Грейс, ни сэр Джеймс, ни Мона, ни Тим Хопкинс – не знал о таинственном жителе в оранжерее, как и о том, что Роуз забросила свое рукоделие много недель назад и ходила в рощу с совершенно другой целью.
Она остановилась на краю дорожки и прикрыла глаза от солнца.
Мона ехала за рулем грузовика, груженного мешками с кофейными зернами. Роуз никак не могла понять, почему ее дочь так увлеклась управлением поместья. Просто какое-то безумие. Она относилась к Белладу и пятистам акрам земли вокруг него так же, как и Валентин, и уж точно была папиной дочкой. Но что будет, когда война наконец-то закончится и Валентин вернется, чтобы управлять своей плантацией?
Мысль о Валентине словно навеяла стужу. Она надеялась, что он никогда не вернется.
Генерал был в оранжерее: подрезал саженцы дельфиниумов. Он посадил их в специальные коробки два месяца назад, и это было первым, что он сделал после выздоровления. Роуз толкнула дверь, чтобы лучше разглядеть его. Он стоял в преломленных стеклянным потолком лучах солнца, и от этого его силуэт казался каким-то размытым, сказочным. Вокруг него все также казалось нечетким. Окружающие его темно-синие и бледно-лиловые цветы словно были нарисованы акварелью; светло-зеленые листья наполняли эту картину свежестью. Сам мужчина, казалось, преобразился: высокий и сильный, он превратился в оливкового цвета бога, гуляющего по саду где-нибудь на Олимпе.
Он поднял глаза. Женщина не издала ни звука, он просто почувствовал, что она стоит там.
– Роза, – сказал он нежно.
Она вошла и поставила на пол корзину, в которой был их завтрак.
– Разве пришло время рассаживать цветы? – спросила она, подходя ближе и заглядывая в коробку. – Еще так рано.
– Только не в Кении! Эта страна просто удивительная, Роза. У вас тут такой мягкий климат – ни зимы, ни весны, ни осени. Природа не спит, цветы благоухают круглый год. – Он улыбнулся ей своей ослепительной улыбкой. – Это рай для садовника.
Карло Нобили, как стало известно Роуз, хорошо разбирался в цветоводстве. У себя в поместье, в Северной Италии, он выращивал цветы, все время экспериментируя, выводя новые виды и гибриды, и развел такой сад, которому, как он хвастался, завидовали даже в Ватикане. Однажды, когда он лежал в кровати и уже шел на поправку, генерал по достоинству и со знанием дела оценил успехи Роуз в цветоводстве. Так они узнали, что у них есть общие интересы. Позже, пока их платоническая и нежная дружба становилась все крепче, они часами обсуждали свое хобби, рассказывая друг другу о своих экспериментах, успехах и неудачах. Он научил Роуз обрезать бегонии, чтобы они цвели дольше. А она рассказала ему, как выращивать опаловые синие дельфиниумы, растущие только в Кении, один из которых она когда-то нашла в лесу и перенесла в свою рощу.
Он смотрел сейчас на нее, охваченную ореолом света, смягчающего яркий цвет ее платья. Оранжерея, запрятанная в сердце леса, казалась герцогу д'Алессандро зачарованной. Он жил в пронизываемом солнечными лучами сне, под ногами была плодородная земля, на которой росли прекрасные растения с клонящимися книзу листьями и великолепно пахнущими цветами. Каждый день к нему приходила эта красивая женщина, к которой ему очень хотелось прикоснуться и которая, как ему казалось, сошла прямо с картины Боттичелли.
– Вам хорошо спалось, Роза? – спросил он, подходя ближе.
У нее перехватило дыхание.
– Да. А вам, синьор?
– Да вы меня устроили как во дворце, – сказал он, махнув рукой в сторону угла, где размещалось его убежище: соломенный матрас, складной стул и умывальный столик с кувшином и тазом. – И называйте меня Карло.
Роуз покраснела и потянулась за корзиной. Она не могла объяснить, почему не может называть его по имени. Герцогу казалось, что их вынужденная близость, когда она выхаживала его, промывала раны, кормила, как маленького ребенка, помогала делать первые шаги, позволит ей называть его Карло. Но почему-то она этого не делала!
Он наблюдал, как она меняется по мере его выздоровления. Из нежной, но настойчивой медсестры, которая вернула его с порога смерти и делала все, чтобы облегчить его жизнь, она превратилась в стеснительное, пугливое создание, готовое от него убежать. Ему казалось, что чем больше он восстанавливал свои силы, тем меньше их оставалось у нее. Словно он подпитывался жизненной энергией за ее счет. Сейчас она не могла даже смотреть ему в глаза.
Она распаковала корзину, расстелила свежую скатерть и достала горячие пшеничные лепешки, масло, горшочек меда и чайник с чаем «Графиня Тривертон». Пока они ели, Карло тихо рассказывал о своем доме, поместье, где он жил один, потому как его жена умерла пять лет назад во время родов. Они с Роуз обсуждали садоводство, картины, музыку и книги, но никогда не касались темы войны или же его пребывания в лагере для военнопленных. Равно как и любых обстоятельств, связанных с его появлением и пребыванием здесь.
Каждый день Карло видел в ее глазах невысказанный вопрос: «Почему ты остаешься?» Она как будто боялась, что однажды он просто исчезнет. Он и сам часто задавался этим же вопросом, но не мог найти на него ответа. Было только чувство, что чем дольше он оставался, тем сильнее нуждался в этом.
Сейчас он жил во власти этого чудесного заклятия, которое заставило остановиться время, вырвав его из кровавых будней войны. Прошлого он не помнил, о будущем не задумывался. Но знал, что вскоре нужно будет вернуться в армию, чтобы в полной мере вкусить горечь поражения.
Утро они провели, ухаживая за завоевавшими награду орхидеями Роуз. Они полили их и переставили со света в тень. В ходе этого занятия Карло засыпал ее вопросами.
– Почему вы держите их в таких маленьких горшках, Роза? Мне кажется, в больших они бы росли лучше.
Когда несколько недель назад он впервые спросил ее об этом, она не знала, что сказать. Она попросту разучилась это делать – дома даже африканские слуги не приходили к ней за указаниями – и поначалу растерялась. Со временем она привыкла к его расспросам и поняла, что он действительно слушает то, что она ему говорит. Ей даже начало нравиться что-либо ему объяснять.
– Это южноафриканские орхидеи – орхидеи диза. Они любят цепляться корнями за стенки, и потому их лучше выращивать в маленьких горшочках.
Затем они вымыли руки, и сели пить чай. Нджери сервировала стол и удалилась. Вскоре начал собираться дождь. Ветер гнал по небу темные комья облаков. Когда сверху посыпались первые капли, Роуз сказала:
– Мне пора.
Но Карло вдруг взял ее за руку и возразил:
– Нет, не уходите. Хотя бы раз, Роза, останьтесь со мной.
Ее сердце затрепетало. Она опустила взгляд на смуглую руку, держащую ее запястье, – его первое настоящее прикосновение. Оно взволновало и немного испугало ее.
– Вы боитесь меня, Роза? – спросил он мягко. Карло поднялся на ноги и приблизился к ней почти вплотную. – Оставайтесь, – прошептал он. – Оставайтесь сегодня со мной.
– Нет…
– Но почему? – Он коснулся ее волос свободной рукой. – Вы хотите уйти, Роза?
Она закрыла глаза.
– Нет.
– Тогда оставайтесь.
От его близости у нее закружилась голова. Ароматы сотен цветов, переполнявшие жаркий, влажный воздух теплицы ударили ей в голову. Его пальцы касались ее запястья и волос. Несмотря на то что их отношения были сугубо платоническими, мысли о Карло Нобили занимали ее каждую свободную минуту, не говоря уже о снах. Днем в ее поведении не было и намека на близость, а по ночам она фантазировала.
Почувствовав на своих губах его губы, она открыла глаза и отстранилась. Но он удержал ее и произнес:
– Скажи мне, что ты не любишь меня, Роза. Скажи.
– Синьор, пожалуйста, отпустите меня.
– Меня зовут Карло. Я хочу это услышать. – Он прижал ее к себе. – Ты любишь меня? Если нет, так и скажи, и я тебя отпущу.
Она посмотрела в его темные глаза и утонула в них.
– Да, – прошептала она. – Я люблю тебя.
Он отпустил ее. Улыбнулся и нежно обхватил ее лицо руками. Роуз старалась совладать с собой, но почти не почувствовала его поцелуя.
– Скажи мне, чего ты боишься, дорогая, – шептал он. – Мы здесь одни. Нас никто не увидит. Я хочу любить тебя. Хотел с того самого момента, когда открыл глаза и увидел перед собой ангела.
– Нет…
– Почему?
«Ты возненавидишь меня, – подумала она. – Я разочарую тебя, и ты больше не будешь меня любить. Так же, как Валентин…»
Она склонила голову.
– Потому что… мне это не нравится…
– Значит, я сделаю так, чтобы тебе понравилось. – Он приобнял ее и повел к кровати. Она напряглась и приготовилась сопротивляться ему, но, к ее удивлению, он и не думал ее уложить, а вместо этого предложил сесть.
Дождь сильно барабанил по стеклянной крыше. Карло зажег лампу и сел на кровать рядом с Роуз. Он обнял ее за плечи и подался назад, так что они оба теперь сидели, прислонясь к стене. Они сидели и слушали шум дождя.
Роуз была в замешательстве. Часть ее естества стремилась к нему, но другая противилась этому. Она испытывала нечто похожее на страсть, но мысленно не была готова к чему-то большему, чем поцелуй или нежное прикосновение. Дальше простиралась полоса страха.
Он начал гладить ее по волосам. Поцеловал в лоб. Зашептал что-то на итальянском. Она чувствовала тепло его тела через шелковую рубашку, его напрягшиеся мускулы, свидетельствующие о недюжинной силе. У Карло хватило бы сил, чтобы принудить ее, как это некогда сделал Валентин. Если бы он поступил так, то все очарование их отношений улетучилось бы навсегда.
Но в действиях Карло не было никакого нажима. Роуз не ощущала настойчивости, которую проявлял Валентин. Охваченная теплом и тусклым светом, заполнявшим небольшую постройку, окруженная зарослями папоротника, вьющихся лоз и тропических цветов, Роуз позволила себе расслабиться. Она прижалась теснее к нему, подобрав ноги и опустив голову ему на плечо. Это становилось похожим на сон – звук его мягкого голоса, прикосновения, его успокаивающая близость.
Затем его рука опустилась на бедро.
– Нет, – сказала она.
– Пожалуйста, – прошептал он. – Дай мне позаботиться о тебе, дорогая.
Она постаралась расслабиться, привыкнуть к его прикосновению, но его рука двинулась выше, и она запаниковала.
– Роза, – сказал он, почувствовав, что она напряглась. – Посмотри на меня.
– Я…
– Посмотри на меня.
Она подняла голову. Его глаза были в нескольких сантиметрах от нее. Его обожающий взгляд полностью занял ее внимание, в то время как рука продолжала свое нежное путешествие.
– Раздвинь ноги, – прошептал он. – Совсем немного.
– Нет.
– Не бойся меня, Роза.
Его рука пробиралась все дальше.
Она задышала часто и напряглась всем телом.
– Тише, – шептал он. – Не сопротивляйся мне. Расслабься, дорогая.
– Что ты… – начала она, но осеклась на полуслове.
– Продолжай смотреть на меня, Роза. Я люблю тебя. И я говорю тебе, как сильно я тебя люблю.
С ней происходило что-то странное. Роуз от изумления потеряла дар речи. Рука Карло двигалась очень медленно; он смотрел ей прямо в глаза.
С ее губ сорвался стон.
– Иди ко мне, Роза, – сказал он. – Иди же.
Его взгляд словно парализовал ее, она не могла пошевелиться. Но что-то происходило.
– Постой, – прошептала она. – Я сейчас…
– Что? Что ты сейчас?
Его рука продолжала ритмично ласкать ее.
– Да, – шептала она. – О да.
Когда по всему ее телу прокатилась волна, она вскрикнула и, кажется, упала в его объятия.
Карло приподнял ее подбородок и приник к ее губам.
– Карло, – выдохнула она. – О, Карло!
– Расскажи мне о своих мечтах, дорогая. Расскажи мне о них.
В ее глазах заблестели слезы. Однажды у нее была мечта. Много лет назад, когда она только приехала в Кению. Ей хотелось стать настоящей женщиной. Ей казалось, что Восточная Африка позволит ей получить от жизни все. Но вместо этого горные ветры унесли с собой ее энергию.
Но сегодня, укрывшись от дождя, в объятиях Карло Роуз снова начала мечтать.
Она вдруг встала с кровати и направилась к двери.
– Нджери, – позвала она, стараясь перекричать шумящую стихию. Девушка устроилась в беседке и ждала свою госпожу. – Нджери, возвращайся обратно домой. Я остаюсь здесь. Если кто-нибудь позвонит или придет ко мне, скажи, что я лежу в кровати с головной болью и не хочу, чтобы меня беспокоили. Ты поняла?
Девушка слегка удивленно посмотрела на стоящую в дверях хозяйку. Потом сказала:
– Да, госпожа.
Закрыв за собой дверь, Роуз обернулась и посмотрела на Карло, встретив его нежный взгляд.
– Дорогая, – сказал он. – Ты готова помечтать вместе со мной?
– Да.
– И ты больше не будешь бояться?
– Нет, – ответила она. – Я больше не буду бояться.
Она нашла его в роще: он смотрел на луну и звезды. Ветер трепал его волосы, на лице застыло сосредоточенное выражение. Сейчас он показался Роуз особенно красивым. Высокий, без рубашки, лунный свет озарял его накачанные руки и спину призрачным сиянием. В своем великолепии он был похож на только что сотворенное создание, как Адам в райском саду – первозданный, неземной и одинокий.
Подойдя поближе, она увидела шрамы на его спине, и ее сердце наполнилось болью. В течение тех двух месяцев, что они жили вместе, в полной мере наслаждаясь своей любовью, она несколько раз слышала, как Карло кричит во сне. Она успокаивала его, а он плакал, решившись наконец рассказать ей про лагерь и про то, каким издевательствам подвергались его люди. Чувство вины не давало покоя генералу Нобили. Его мучили угрызения совести. Он уверился в мысли, что бросил своих людей, хотя должен был разделить их участь.
Она подошла к нему и коснулась его руки.
– Война заканчивается, – сказала он, и ветер отнес его слова.
– Я знаю.
Он обернулся и посмотрел на нее.
– Настал конец нашему счастью. Так больше продолжаться не может.
Она кивнула.
– Ты останешься с ним? – спросил Карло.
Последние восемь недель они старательно избегали эту тему. Но вопрос не оказался для Роуз неожиданным, она знала, что рано или поздно на него придется ответить.
– Нет, – произнесла она. – Я не останусь с Валентином. Не буду больше жить с ним. Я не хочу быть здесь, когда он вернется.
– А как же твоя дочь? И твой дом?
– Я не нужна Моне. А Белладу никогда не был мне домом в полном смысле этого слова. Просто крыша, под которой я жила. Мой дом – это ты, Карло.
– Значит, ты уйдешь вместе со мной?
– Да.
– Когда бы я об этом ни попросил? И куда бы ни направился?
– Да.
– Я не знаю, что мне теперь делать. Куда пойти. Моя семья думает, что я умер. Не знаю, что ждет меня в Италии. Возможно, я не вернусь домой, а обоснуюсь на новом месте. Тебя не пугает, Роза, что я человек без дома?
– Нет, не пугает, Карло.
Он заключил ее в объятия и прижался лицом к светлым волосам.
– Что я такого совершил в жизни, чтобы заслужить тебя, дорогая? Когда я вспоминаю о долгих годах своей печали, после того как умерла моя жена… и все эти долгие годы одиночества в доме моих предков я думал, что больше никогда не смогу полюбить. До встречи с тобой, Роуз, я жил только наполовину. – Он нежно поцеловал ее. – Я не могу обещать тебе ничего, кроме этого, дорогая. Кроме моей вечной любви и верности.
– Это все, чего я прошу. Это все, что мне когда-либо было нужно. Я оставлю за спиной все, что имею, если ты захочешь этого.
Он кивнул.
– Тогда нужно идти как можно скорее.
В то же самое мгновение Валентин ступил на платформу железнодорожного вокзала в Найроби и гадал, стоит ему позвонить Роуз и предупредить ее о своем преждевременном возвращении или же не делать этого и устроить домашним сюрприз.
Он хотел сделать настоящее представление, как в былые времена, когда все в колонии знали, что Валентин Тривертон умеет удивлять.
Впереди его ждали шесть благословенных недель, когда он сможет жить у себя дома, спать в своей кровати и есть настоящую пищу. После трех лет драки с итальянцами в проклятой пустыне Валентин мечтал только об одном – снова ступить на землю Белладу.
Ему даже хотелось увидеть Роуз. Может быть, после трех лет одиночества она будет с ним более любезной.
Так что, найдя носильщика, который бы позаботился о его сумках, Валентин оставил за спиной телефоны и отправился ловить такси. Он решил появиться неожиданно.
38
Ваньиру танцевала под дождем. Сейчас она лежала на спине на своей новой постели из козьих шкур, ее обнаженное тело было мокрым и блестело. Она была готова предстать перед Дэвидом, когда он войдет.
Ваньиру долго ждала этой ночи. Пять лет назад, когда Дэвид наконец-то вернулся из изгнания в Уганде, у них не было возможности насладиться друг другом. Он записался в армию и уехал почти сразу же, отправился в эту ужасную Палестину, где чуть не погиб.
Дэвид оказался дома до окончания войны из-за ранений, полученных тогда, когда его джип подорвался на мине. После двенадцати недель в госпитале в Иерусалиме и еще четырех в Найроби Дэвид наконец-то был дома, в полном ее распоряжении.
Прошли две свадебные церемонии: гражданская, необходимая для британских властей, и еще одна среди кикую, дань традициям племени. Этим дождливым апрельским вечером они праздновали вторую. Родственники со всей деревни собрались, чтобы разделить радость Вачеры. Дэвид заплатил матери Ваньиру тридцать коз – хороший выкуп за невесту! Они с друзьями построили стены новой глиняной хижины, после чего, согласно обычаю, Ваньиру и женщины утром настелили на них крышу. Две недели назад мать Дэвида сделала на теле Ваньиру церемониальный надрез, позволяющий ей вновь жить половой жизнью, тем самым исправив то, что она совершила с Ваньиру восемь лет назад во время церемонии ируа. Рана зажила, и теперь девушка лежала в ожидании своего мужчины.
Дэвиду казалось, что празднование будет продолжаться вечно.
Ему и хотелось бы заразиться радостью своих танцующих и передающих друг другу бутылочные тыквы с тростниковым пивом соплеменников, однако было не до того. Они были счастливы в своем неведении, сохраняли способность веселиться, но Дэвид, слишком образованный и много думающий о глобальных проблемах, угрюмо сидел в тени, на окраине реального мира.
За свои раны и свою службу британской короне Дэвид получил медаль и почетное досрочное увольнение. И все. Вернувшись домой, он обнаружил, что для него нет работы. Что в Кении нет места для, как кто-то метко сформулировал, «образованного ниггера». Несмотря на то что существовали учителя «местных» школ, африканские клерки в правительственных учреждениях, а также все увеличивающееся число чернокожих частных предпринимателей, никому, похоже, не был нужен амбициозный двадцатисемилетний парень с дипломом по земледелию.
Кто-то передал ему бутылочную тыкву, и он отхлебнул пива.
Он знал, что Ваньиру пошла в их новую хижину, которую он с друзьями построил рядом с хижиной матери. Но он пока не был готов предстать перед своей невестой. Слишком много было в нем злобы и желчи, а в таком состоянии о любви лучше забыть. Поэтому он опустошил тыкву и потянулся за следующей. С другой стороны костра, вокруг которого танцевали молодые люди, Дэвид заметил свою мать. Она сидела и смотрела на него.
Дэвид подсчитал, что его матери сейчас пятьдесят пять лет. Если бы она перестала брить голову, на ней бы появилось множество седых волосков. Но ее лицо все еще оставалось гладким и прекрасным. Шею ее обвивали многочисленные ожерелья. Она все еще носила старомодное платье из мягких шкур, с огромными петлями, возвышающимися по обе стороны от головы.
Вачера для своего народа была ходячим памятником ныне исчезающих старых обычаев. В глазах Дэвида мать была своеобразной священной иконой, напоминающей окружающим, как все было заведено раньше. Сердце защемило от тоски. Сколько же лет она провела в одиночестве! Одна, без мужа, ждущая единственного сына с войны, она жила в хижине, которую регулярно ломали белые люди и которую она терпеливо отстраивала снова и снова, пока ее наконец не оставили в покое. Мать Дэвида, Вачера Матенге, стала в Кении легендой благодаря своей неуступчивости по отношению к европейцам.
По возвращении Дэвид часами говорил с матерью, а она просто молчала и слушала его. Он рассказал ей о своей непростой жизни в Уганде, где учился без всякой посторонней помощи и закончил колледж лучшим в своем выпуске. Про Палестину, когда единственным его утешением были мысли о возвращении на родину. О том, какую боль ему приносило осознание того, что он здесь человек второго сорта.
– Они восхваляют нас в своих газетах, – говорил он ей, когда они готовили еду в ее хижине. – И по радио тоже. Правительство гордится своими «цветными солдатами». Парламент называет нас героями. Они внушают нам гордость и уверенность в себе. Они учат нас читать, писать и сражаться ради великой цели бок о бок – и луо, и кикую. Но, когда мы возвращаемся в Кению, нам говорят, что для нас здесь нет места, нас не хотят брать на работу. Возвращайтесь, мол, обратно, на территорию своих предков и сидите там. Мама, все британские колонии получают независимость. Так чем Кения отличается от них?
Дэвид знал, что не он один задается такими вопросами. Несмотря на то что разразившаяся война приглушила нарастающую среди африканцев политическую обеспокоенность, которая зародилась в 1937-м, сейчас эта тенденция вновь начала развиваться. Даже теперь, пока Дэвид допивал очередную тыкву с пивом, в Найроби проходило тайное собрание Кенийского Африканского Союза, на котором его лидеры – молодые, образованные и полные сил люди – обсуждали план того, как Кения обретет независимость. Также ходили слухи, что Джомо Кеньята, знаменитый агитатор, собирается вернуться в Кению после семнадцатилетнего отсутствия. Принимая во внимание все эти процессы, как и неотвратимое возвращение домой семидесяти тысяч кенийских солдат в конце войны, Дэвид был уверен, что жизнь в Кении изменится навсегда.
А это значило, что его земля вернется к нему.
Он неуверенно поднялся на ноги и повернулся, чтобы посмотреть на горную гряду, возвышающуюся за рекой. Над верхушками деревьев виднелись огни Белладу, огромного каменного дома, построенного потом и кровью людей кикую. Подумав о белых людях, живущих там, Дэвид прошептал:
– Скоро…
Мать подошла к нему и сказала:
– Иди к своей жене, Дэвид Кабиру. Она ждет.
Он вошел в хижину и застыл на пороге. Тлеющий огонек костра наполнял воздух дымом. Глиняные стены отлично сохраняли тепло. Запах дождя и пива наполнил его ноздри. При виде распростертой на кровати обнаженной Ваньиру Дэвиду стало трудно дышать.
Он почувствовал себя тружеником, для которого настал черед платить подать.
Женщина имела право требовать от своего мужа исполнения супружеских обязанностей. По законам кикую, если она не удовлетворена сексуально, если он не дарит ей детей и не может исполнять свой супружеский долг, она имеет право прогнать его и вернуться в свою семью. Дэвид отчаянно хотел показать ей, как сильно любит и желает ее и как хочет доставить ей удовольствие. Но он был без сил. И чувствовал, что у него сегодня ничего не получится.
Ваньиру подняла руки, и он подошел к ней. Усевшись на кровать, Дэвид положил голову на ее большую грудь и попытался сказать ей, что было у него на сердце. Но он выпил слишком много пива. Язык не слушался его, равно как и любая часть его тела.
Сначала Ваньиру была терпеливой, ведь, будучи медсестрой, понимала в мужской природе много больше, чем любая другая молодая невеста. Она ласкала и гладила его. Говорила ему ласковые слова. Соблазнительно двигала телом. Но когда ее усилия не увенчались успехом, она почувствовала, как в ней вновь просыпается, казалось, забытый гнев.
Восемь лет назад ей уже один раз пришлось будить в нем мужское начало, когда он стоял на пне старого фигового дерева и выкрикивал свои решительные слова. И вот ей опять приходится заниматься этим – во время их брачной ночи!
Она села на кровати.
– Дэвид, что-то не так?
Он был раздавлен. Выпитое накануне пиво, унижение, ощущение того, что он не мужчина, – все это нахлынуло на него.
– Проклятье не на них! – закричал он, вскидывая руку в сторону Белладу. – Оно на мне!
Ваньиру была потрясена. А когда она увидела в его глазах слезы, услышала его исполненный жалости к себе голос, потрясение сменилось бешенством. Единственное, что она не могла простить мужчине, – когда он вел себя как женщина.
– Уходи, – сказала она. – И возвращайся в мою постель, когда снова станешь мужчиной.
Дэвид выбежал из хижины. Он посмотрел на своих дядей и племянников, веселящихся вокруг костра, отвернулся и скрылся в ночи.
– Послушайте, – сказал Тим Хопкинс, когда сэр Джеймс присоединился к нему на террасе, – похоже, там что-то творится, возле хижины старой знахарки. Как вы думаете, в чем дело?
Джеймс посмотрел на темное небо и подумал, долго ли осталось до дождя. Оказаться застигнутым бурей на полдороге до Килима Симба было опасно. Он решил, что все же примет приглашение Валентина остаться.
– Валентин говорит, что это сын Вачеры женится. Они построили новую хижину для него и его жены.
– Значит, на краю поля для игры в поло теперь уже три хижины.
– Да, и Вэл просто вне себя. Сказал, что утром сровняет с землей все это хозяйство и на этот раз не оставит даже хижину старухи.
«Хорошо, – подумал Тим. – Надеюсь, что сукин сын сделает это. Тогда кикую больше не станут терпеть и отомстят. Может, на этот раз они скормят лорда Тривертона своим козам!»
Из-за выполненной во французском стиле двери появилась Грейс. Она помедлила, глядя на то, как молодой Тим тихо переговаривается с Джеймсом в окутанной туманом ночи. Грейс носила очки, но из-за того, что ее правый глаз не видел, одна линза была сделана из простого стекла.
– Джеймс, – сказала она, подходя к ним.
Он заметил, что она беспокоится.
– Что случилось, Грейс?
– Роуз мне только что рассказала нечто невероятное! – Она обернулась назад, на столовую, где африканские слуги сервировали стол к ужину. – Я все еще не могу прийти в себя. Она позвала меня к себе и рассказала удивительную историю. Сейчас у нее Мона наверняка слушает все то же самое. Джеймс, Роуз собирается уйти!
– Что значит уйти?
– Она покидает Кению. Уходит от Валентина!
– Что? – спросил он так громко, что Грейс пришлось шикнуть на него.
– Валентин еще не знает. Роуз собирается сказать ему за ужином.
– Глупость какая-то. Может, она пьяна?
– Еще какая трезвая, Джеймс. Понимаешь… у нее есть другой.
Джеймс и Тим ошарашенно уставились на Грейс.
– У Роуз есть любовник, – прошептала она.
– Не может быть, – сказал Джеймс. – Она просто выдумывает.
– Мне так не кажется. Если помнишь, я как-то говорила, что моя невестка в последнее время сильно изменилась. Она вдруг снова ожила, стала более уверенной в себе. Начала раздавать слугам распоряжения. Даже уволила двух девушек. И один раз выступила против меня и сказала, чтобы я не лезла не в свое дело. Мы с Моной обсуждали это и решили, что это у нее возрастное, ведь ей сейчас сорок шесть. И вот теперь Роуз заявляет, что у нее все это время был любовник и что утром они собираются вместе бежать.
Джеймс нахмурился.
– Что-то не верится. Если бы у Роуз был любовник, об этом бы обязательно стало известно. Ты же знаешь что Кения похожа на маленький городок, где все знают все обо всех.
– Но им, похоже, удалось сохранить тайну. Никто из нас не знает его, а она прятала его все это время.
– В каком смысле?
Роуз сказала, что он один из сбежавших итальянских военнопленных, которых искали в сентябре.
– Но это было семь месяцев назад! Если бы этот человек добрался до Найэри и попытался залечь на дно, мы бы его нашли.
– Но только не там, где Роуз держала его.
– И где же?
– В эвкалиптовой роще. В своей оранжерее.
Джеймс и Тим переглянулись.
– Там? – удивился молодой человек.
– Она говорит, что сначала он был ранен. Она выходила его. Потом они переместились в пляжный домик на побережье.
– Но это невозможно, – возразил Джеймс. – Как они могли путешествовать, ведь у него же наверняка нет документов.
– Я сказала ей то же самое, но она отмахнулась и ответила, что это было проще простого. Она представила его как какого-то дальнего иностранного родственника, кажется, племянника. Потому как он был с Роуз, графиней Тривертон, и они даже не пытались скрываться, ни у кого не возникло и мысли спросить его документы. Они поверили Роуз на слово!
Джеймс покачал головой.
– Немыслимо. Очень не похоже на Роуз. – Он на мгновение задумался и потом добавил: – Не понимаю, как Валентин может об этом не знать. Он же на прошлой неделе встречал ее на вокзале, чтобы сделать ей сюрприз. Разве этот мужчина не был с ней тогда?
– Был. Но она сказала мне, что, когда поезд подходил, она заметила мужа и велела Карло выходить из вагона отдельно от нее. Они встретились позже, в оранжерее.
– Так, значит, этот Карло сейчас там?
– Да, ждет ее в оранжерее, как она мне сказала. Они собираются отправиться в путь с первыми лучами солнца.
Джеймс молча смотрел на Грейс, затем принялся мерить шагами начинающий намокать каменный пол террасы. Снова пошел дождь.
– Ты веришь ей, Грейс?
– Поначалу я не поверила. Но она так спокойна и говорит обо всем этом очень рассудительно. К тому же все эти подробности… В общем, я ей верю.
– Думаешь, мы должны ее остановить?
– Не вижу, как у нас это получится. Она абсолютно уверена в своем решении. Да и к тому же какое право мы имеем вмешиваться?
– Валентин будет вне себя.
Грейс поглубже запахнулась в свой кардиган.
– Я знаю, – согласилась она и заспешила в дом, спасаясь от дождя.
В доме к запаху тлеющих в очаге поленьев уже начал примешиваться аромат жарящегося ягненка. Валентин отошел от раскрытого окна, через которое он слышал каждое слово из их разговора, и, ошарашенный, привалился спиной к стене.
