Текст книги "Мираж черной пустыни"
Автор книги: Барбара Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 52 страниц)
Вчера они обнаружили велосипед.
Он был брошен в кустах где-то на полдороге между машиной графа и Найэри. Заднее колесо было проколото. Детективы предполагали, что, когда транспортное средство пришло в негодность, убийца бросил его и проделал остальной путь пешком. Свидетели показали, что велосипед был с плантации Тривертонов.
Частые допросы проводились с особым тщанием. Оба полицейских ходили в компании пары охранников и расспрашивали каждого, кто имел хоть какое-то отношение к графу. Улики и показания были нужны им позарез. Они допросили даже африканцев, живущих и работающих на земле графа, в том числе и знахарку, Вачеру, которая все твердила о каком-то проклятье. Но внимательнее всего они отнеслись к словам членов семьи графа.
Леди Роуз не разговаривала. Она не произнесла ни слова с момента своего обморока, который случился пять дней назад. Фотография мертвого мужчины выбила ее из колеи. Она сидела без движения и не реагировала на вопросы. Ее лицо стало еще более бледным, что невыгодно подчеркивало синяк на лице.
На вопросы детектива вместо нее отвечала доктор Тривертон. Она рассказала, что человек в багажнике – это беглый итальянский пленный по фамилии Нобили.
– Никто в округе его не знает, – сказал суперинтендант Льюис. – Откуда же знаете вы?
– Роуз рассказывала мне о нем.
– Где он жил? – спросил Льюис и достал карандаш, готовясь записать его адрес.
Но когда после долгой паузы она все же рассказала ему про оранжерею и намерение Роуз покинуть Кению вместе с Нобили, перед ним предстала более ясная картина.
И вот у них в руках, если верить инспектору Митчеллу, было последнее доказательство.
Троим людям было поручено дежурить на землях поместья, смотреть за тем, что делают домочадцы, расспрашивать слуг и рабочих, а также искать любые возможные улики. Этим утром один из них сообщил, что неподалеку от дома в яме сжигают мусор. Рабочие делали это регулярно, примерно раз в неделю. Льюис отправил одного из экспертов, чтобы он все проверил. В конверте содержались его находки.
Открыв его и увидев, что находится внутри, он удовлетворенно кивнул. Как казалось суперинтенданту отдела криминальных расследований Льюису, дело вскоре можно будет закрыть.
Они стояли под темным серым небом – горстка людей, склонивших головы над вырытой могилой. Преподобный Михаэлис, священник из миссии Грейс, произносил проидальное слово, а гроб опускался в землю. В сердцах скорбящих поселились тоска и яростное нежелание мириться с действительностью. Но один из них был исполнен не только горечи и ненависти, но и мрачной удовлетворенности от того, что граф умер.
Джеймс мысленно прочитал молитву от всего сердца и попрощался с другом, который спас ему жизнь двадцать восемь лет назад и, отринув гордыню, взял с него слово хранить тайну. Джеймс знал, что Грейс думала, будто это он спас жизнь Валентину, но граф просил его никогда не раскрывать подробностей того мужественного поступка.
Мона попрощалась с посторонним человеком. Плантация была теперь в ее руках.
Тим Хопкинс, стоящий поодаль от всех остальных, смотрел на надгробный камень единственного человека, которого любил. Он молился, чтобы Артур мог увидеть с небес, как его отец горит в аду.
Еще дальше, за плетеным металлическим забором, стояла группа африканцев. Домашние слуги, искренне сожалеющие о смерти своего господина; Нджери, скорбящая не по графу, а по своей не находящей себе места от горя госпоже; Дэвид Матенге, который не был ни обрадован, ни огорчен. Он повторил про себя пословицу на языке суахили: «Adhabu ua kaburi ajua maiti», – что в переводе означало «Только мертвым судить об ужасах могилы».
Бросив пригоршню земли поверх гроба, Грейс исполнилась чувством, что пришел конец целой эпохи. В воздухе пахло переменами, она почти физически ощущала это и опасалась, что старая добрая Кения уходит в прошлое, а на смену ей приходит нечто пугающее и неизвестное.
Суперинтендант Льюис и инспектор Митчелл дождались конца похорон, когда пришедшие проститься с графом стали расходиться по машинам. Затем подошли к леди Роуз, которая шла между золовкой и сэром Джеймсом.
Детектив из отдела расследования преступлений извинился за вторжение и что-то протянул потерянной от горя женщине.
– Вы узнаете этот предмет, графиня?
Роуз даже не посмотрела на то, что он ей показывал. Вместо этого она перевела взгляд на его лицо. По ее глазам было видно, что она сейчас где-то далеко отсюда.
Но Грейс и Джеймс видели, что перед ними льняной платок, испачканный кровью.
– Это ваша монограмма, леди Роуз? – спросил детектив.
Она смотрела куда-то сквозь него.
– Этот платок нашли сегодня в мусорной куче. В него был завернут окровавленный нож. Итак, леди Роуз, вы не хотите мне ничего рассказать про ночь, когда был убит ваш муж?
Но ее взгляд блуждал по бескрайним акрам цветущих кофейных деревьев.
Льюис протянул руку и взял платок, который был сейчас у леди Роуз. Поднеся его к другому, запачканному кровью, он сравнил их. Монограммы были идентичными.
– Леди Роуз Тривертон, – тихо произнес суперинтендант Льюис. – Именем короны я арестовываю вас по подозрению в убийстве вашего мужа, Валентина, графа Тривертона.
40
Сенсационный суд над графиней Тривертон начался 12 августа 1945 года, четыре месяца спустя после того, как ее арестовали. Обвинению понадобилось немало времени, чтобы подготовить все материалы, подтверждающие ее причастность к преступлению. Все эти дни она провела в специальной камере в тюрьме Найроби. По ее просьбе адвокат добился разрешения на занятия рукоделием.
Это была вторая просьба подозреваемой. Первая поступила немедленно, как только она оказалась в заключении. С того момента, как Роуз увидела фотографию тела Карло, от нее не слышали ни слова. Теперь же она потребовала вызвать семейного адвоката Моргана Акреса. Они провели наедине в камере три часа: Роуз давала очень подробные инструкции, как поступить с телом генерала. По ее просьбе адвокату не разрешалось обсуждать с другими членами семьи содержание поручения. Но когда через неделю Грейс и Мона увидели в эвкалиптовой роще рабочих, грузовики, строительные материалы, привезенные из Найроби, они поняли, по чьему указанию это происходит. Тело ее возлюбленного все это время находилось в морге в Найроби.
Вторую просьбу о рукоделии она передала через Грейс спустя неделю.
– Оно не закончено, – проговорила она, сидя на железной кровати, сложив руки на коленях, невидящим взглядом уставившись вдаль сквозь решетки на окне.
– Роуз, – подала голос Грейс, сидевшая на единственном в камере стуле. – Послушай меня. Все подстроено. Этому детективу из уголовного департамента все равно, кто на самом деле виновен, ему важно закрыть дело. Все его обвинения строятся на косвенных уликах. Почему ты не хочешь рассказать все как было? Скажи, что Валентин избил тебя и ты просто была не в состоянии ехать на велосипеде по грязной дороге среди ночи! Твое молчание можно принять за признание вины. Ради бога, защищай себя!
Взгляд Роуз по-прежнему был устремлен в бескрайнюю даль:
– Я забросила свое рукоделие в тот день, когда встретила Карло. Сейчас я должна закончить работу.
– Послушай Роуз, если ты позволишь им признать себя виновной, ты дашь настоящему убийце шанс остаться безнаказанным. Ты ведь знаешь, носовой платок у тебя украли!
Но Роуз больше ничего не сказала. Грейс и юрист – он консультировал господина Бэрроуза, королевского адвоката, – передали просьбу Роуз начальнику тюрьмы, обращая внимание на ее особенное положение: среди тысячи трехсот узников всего восемь было европейцами, и Роуз была единственной белой женщиной. Им удалось добиться исключения из правил: принести в камеру все необходимое для рукоделия, доставлять еду из отеля «Норфолк», где ее лично готовил шеф-повар, а также постельные принадлежности, шоколад, ковер на каменный пол. Поскольку все узники должны были содержать камеры в чистоте, то каждый день приходила служанка Нджери, которая ухаживала все это время за своей госпожой.
– Ваша сестра весьма затрудняет мою работу, – пожаловался мистер Бэрроуз, юрист из Южной Африки. – Она не разговаривает со мной. Она вообще на меня не смотрит. Ее молчание работает против нее.
– Что произойдет, если ее признают виновной?
– Кения – британская колония, и здесь действует та же система с судом присяжных. И такие же наказания. Если Роуз признают виновной, ее повесят.
Юрист встал с кушетки, направился к краю веранды и долго стоял там, погрузившись в свои думы.
Грейс, Джеймс, Мона и Тим Хопкинс переехали в Найроби и остановились в клубе, который находился недалеко от здания суда. Вечером накануне начала процесса они собрались в отдельной комнате, уставленной кожаной и плетеной мебелью и украшенной шкурами зебр и охотничьими трофеями.
– Понимаете, доктор, – мягко начал Бэрроуз, – государственное обвинение имеет сильные доводы против вашей невестки. Во-первых, мотив. Эти любовные треугольники – с ними не разберешься. Леди Роуз заявила вам четверым в присутствии слуг, что она собирается оставить своего мужа и связать свою жизнь с другим мужчиной. Симпатии будут на стороне Валентина. Во-вторых, нож. Судмедэксперт достоверно установил, что именно им убили графа. Это тот самый нож, который годами использовала в оранжерее ваша невестка, и его нашли обернутым в ее носовой платок.
Мона заметила:
– Да кто угодно мог взять нож в оранжерее и украсть платок из комнаты.
– Я с вами полностью согласен. Но, к сожалению, ваша мать ничего такого не заявила. Она не отрицает, что заворачивала нож в платок, чтобы отправить его в костер, когда сжигают мусор. Фактически, ваша мать ни разу не заявила, что не совершала убийства! И, в-третьих, она не может описать, где была во время убийства, а также у нее нет свидетелей, кто мог бы это сделать. Как вы помните, все быстро заснули.
Тощий мистер Бэрроуз расположился на диване.
– Я боюсь, что в таких случаях решения принимаются на основе эмоций, а не голых фактов. Обвинение будет стараться представить леди Роуз как хладнокровную, жестокую, бессердечную женщину. Они покажут любовную связь в оранжерее как что-то отвратительное, а Валентина выставят в качестве обманутого мужа. Не забывайте, что в жюри будут одни мужчины. И они приговорят леди Роуз к смерти за прелюбодеяние, я вас уверяю.
– Но мы не можем этого допустить, – произнес Джеймс.
– Не можем. Мне придется вылезти из собственной шкуры, чтобы заставить жюри сочувствовать нам.
– А в это время настоящий преступник гуляет на свободе, – заметил Тим.
– Сейчас это не наша забота, мистер Хопкинс. Нам надо сконцентрироваться на том, чтобы доказать невиновность леди Роуз.
Бэрроуз уставился на собравшихся. Знаменитый твердый взгляд маленьких зеленых глаз выдавал силу таланта адвоката, прославившегося победами во многих шумных и скандальных судебных делах. Затем он добавил:
– До того как я завтра переступлю порог зала судебных заседаний, я хочу быть уверен, что у меня есть все факты. Я не хочу сюрпризов. Если вы знаете хоть что-то, чего мне не сказали, или у вас есть какие-то предположения или сомнения, хоть что-то по этому делу, сообщите мне сейчас.
На следующее утро судебное заседание открылось почти в праздничной атмосфере. Центральный суд Найроби стал центром внимания изнывающих от скуки колонистов, которые набились в скромное помещение, заполнили все проходы и даже заняли все свободные места на балконе. Стеклянный купол пропускал рассеянный свет. Некоторые присутствующие добирались из очень отдаленных мест, даже от Мояле. Здесь были фермеры, животноводы, военные, женщины в лучших нарядах, которые обычно приберегались к Неделе скачек. Шум стоял невыносимый, все предвкушали невероятное зрелище. Кенийские обыватели, уставшие от шести лет войны и страданий, последние четыре месяца развлекались сплетнями и слухами, которые подпитывали газетные сообщения с новыми подробностями о «любовном гнездышке в оранжерее».
Незадолго до того как привели обвиняемую, появление еще одной зрительницы вызвало волну замешательства, пока она пробиралась среди африканцев, столпившихся на галерее и расступавшихся перед ней. Когда знахарка Вачера добралась до перил и оглядела зал суда, в нем не осталось ни одного европейца, кто бы ни разглядывал ее во все глаза.
Среди собравшихся не было таких, кто бы не слышал о легендарной представительнице племени кикую: она по-прежнему пренебрегала европейскими властями и оставалась оплотом духовной силы для крупнейших племен Кении. Она возвышалась подобно императрице, оглядывающей своих подданных. Возможно, в другое время белая публика сочла бы ее одеяние странным и неподобающим, но этим утром было какое-то особое значение в том, как выглядела эта женщина, чье высокое, сильное тело было убрано шкурами, увешано четками и ракушками, а выбритую голову переплетали крест-накрест ленточки, также украшенные четками. Это было своего рода послание европейцам. Вачера напомнила им о том, о чем они предпочитали не думать: когда-то эта земля принадлежала ей, они пришли сюда гораздо позже.
Истории о давнем таху, произнесенном на рождественской вечеринке, в свое время просочились в колонки светских сплетен. Некоторые европейцы подумали об этом сейчас, разглядывая знахарку и прикидывая, не пришла ли она полюбоваться на плоды своего заклятия.
Двое Тривертонов погибли, еще троим предстоит…
Главный судья, сэр Хью Ропер, в черной мантии и белом парике появился в зале суда и занял свое место. Затем ввели леди Роуз. Она шла к скамье подсудимых, как во сне, и, казалось, не слышала обвинения в убийстве. Она стояла как статуя, не двигаясь, не мигая. Зал притих, все взгляды впились в хрупкую, бледную фигурку. Многие были слегка разочарованы: внешне она не была похожа ни на прелюбодейку, ни на убийцу.
Поднялся представитель государственного обвинения, чтобы начать свою речь, и в этот момент Роуз повернулась и взглянула наверх, в сторону галереи с африканцами.
Взгляды Вачеры и Роуз пересеклись.
Время словно откатилось на двадцать шесть лет назад. Она снова стоит на гребне борозды с малюткой на руках, перед ней африканская девушка с собственным ребенком за спиной.
Глядя на леди Роуз, Вачера тоже вспомнила тот миг, когда пятьдесят два урожая назад она взглянула на борозду и увидела фигуру в белом, пытаясь понять, что это такое.
Процесс начался.
Суд затянулся на десять недель, на протяжении которых вызывали свидетеля за свидетелем, начиная от простого работника на плантации Тривертонов, который и глаз никогда не поднимал на своего работодателя, и заканчивая членами семьи. Слушали заключения специалистов. Среди них был и доктор Форсайт, патологоанатом, который продемонстрировал, что разрез в ребре по форме совпадает с желобком на лезвии ножа, он же подтвердил после вскрытия, что граф умер от массивного внутреннего кровотечения к тому времени, когда пуля попала в его череп.
Допросили слуг.
– Ты охраняешь плантацию Тривертонов?
– Да, бвана.
– Помнишь, в каком часу проходил по территории в ночь пятнадцатого апреля?
– Да, бвана.
– Можешь назвать время?
– Да, бвана.
– Посмотри на часы в зале и скажи, который сейчас час.
Охранник прищурился и ответил:
– Около обеда, бвана.
Допросы других свидетелей были такими же нудными и маловразумительными.
– Ты портной леди Роуз?
– Да.
– Она приезжала на примерки в Найроби или ты ездил к ней?
– По-разному бывало, зависело от дождей.
В некоторые дни, когда допрашивали садовников или разбирали такие незначительные улики, как письма графа жене, которые он писал ей, когда был на северной границе, толпа редела, даже появлялись пустые места. Но по мере продвижения адвокатов к основному вопросу – адюльтер и само убийство – публика снова прибывала.
На допрос вызвали Нджери Матенге, личную служанку графини. Пока шел допрос, ее взгляд метался между леди Роуз на скамье подсудимых и галереей, где стояла Вачера.
– Вы были со своей госпожой, когда она обнаружила беглеца в оранжерее?
– Да.
– Расскажите об этом.
– Да.
– Как часто мемсааб ходила в оранжерею?
– Каждый день.
– И по ночам?
– Да.
– Вы когда-нибудь наблюдали за ними, когда они были вдвоем?
Нджери взглянула на леди Роуз.
– Отвечайте на вопрос.
– Я смотрела через окно.
– И что вы видели?
Взгляд Нджери метнулся к лицу Вачеры, потом она посмотрела на Дэвида, снова на Роуз.
– Что вы видели?
– Они спали.
– Вместе?
– Да.
– В одной постели?
– Да.
– На них была одежда?
Нджери заплакала.
– Отвечайте, пожалуйста, на вопрос, мисс Матенге. В постели леди Роуз и Карло Нобили были без одежды?
– Да.
– Вы видели когда-нибудь, чтобы они занимались чем-то еще, кроме того, что вместе спали?
– Они вместе ужинали.
– Вы когда-нибудь видели, как они занимаются сексом?
Нджери склонила голову, слезы капали на ее руки.
– Мисс Матенге, вы когда-либо видели, что леди Роуз и Карло Нобили вступали в сексуальные отношения?
– Да.
– Как часто?
– Часто…
Все это время Роуз сидела, бледная и молчаливая, отстранившаяся от всего, что происходило в зале суда. Она ни разу не заговорила, не взглянула на свидетельницу, казалось, она не понимала, что происходит. Люди не понимали: если она невиновна, почему не скажет об этом?
– Она не станет говорить со мной, – сказала Мона, когда присоединилась ко всем собравшимся в маленькой комнате в клубе. Сандвичи на тарелке остались нетронутыми, а виски и джин почти закончились.
Напряжение от происходящего начало сказываться на молодой женщине. Темные глаза заметно выделялись на бледном лице:
– Я говорила ей, что надо защищаться. Но она только сидит как приклеенная к своему вышиванию.
– Есть вероятность то, что убийство совершила она?
Грейс покачала головой:
– Я не думаю, что Роуз способна на убийство. Особенно таким образом – нож использовали со знанием дела.
– Было время, когда нам и в голову не могло прийти, что мама может прятать сбежавшего военнопленного и иметь с ним роман!
Грейс посмотрела на племянницу:
– Не будь такой жестокой, Мона. Представь, как мать страдает.
– Она уж точно не думала, что мы можем пострадать от ее эгоизма! Эти ужасные зеваки в зале, у них уши просто шевелятся, когда гадкий прокурор выставляет нашу семью на позор! А вы! – Она гневно повернулась к Бэрроузу. – Вы зачем стали разбирать эту дурацкую историю с Мирандой Вест?
– Мне пришлось, леди Мона, – тихо ответил он, растягивая слова на южноафриканский манер: – Обвинитель старается построить свою линию на том, что ваша мать была порочным человеком. Прокурор убеждает жюри в том, что отец был безупречным, святым, что он фактически сделал благородное дело, убив итальянца. А в его лице Кения понесла невосполнимую потерю. Упомянув историю с миссис Вест, я просто показал жюри, что Валентин Тривертон был человеком со своими слабостями и недостатками, он изменял жене много раз, а она лишь однажды.
У Моны слезы подступили к глазам. Как ей хотелось, чтобы Джеффри был дома. Он должен был приехать со дня на день.
– Как ты думаешь, что они строят в роще? – поинтересовался Том Хопкинс, чтобы изменить тему и как-то снять скопившееся напряжение. – Чем-то напоминает языческий храм.
Поскольку Грейс не могла надолго оставлять миссию, ей приходилось часто ездить на север и заодно проверять, как идут дела на стройке непонятного объекта, который возводился по приказанию Роуз в эвкалиптовой роще. Это было здание достаточного большого размера, пришлось даже очистить от деревьев значительный участок леса. По силуэту оно все больше напоминало церковь. Строители работали днем и ночью. Отважившись заглянуть внутрь, Грейс обнаружила, что там еще ничего не было: голые стены, пол, мраморные колонны, поддерживающие куполообразный потолок. Но на прошлой неделе появился дополнительный предмет, и предназначение сооружения стало более понятным.
Рабочие установили алебастровый саркофаг.
Камнерезчики завершали работу над перемычкой дверного проема: «Sacrario Duca d Alessandrao».
– Это последний приют Карло Нобили, – тихо сказала Грейс.
– Склеп? Она похоронит его в своей роще за моим домом? Это чудовищно!
– Мона…
– Я пойду подышу свежим воздухом, тетя Грейс. А потом, пожалуй, поужинаю в своей комнате.
Грейс попыталась остановить ее, но Мона уже шла по просторному двору, ей вслед поворачивались и шептались.
На улице она остановилась, прислонилась к дереву и осталась стоять, засунув руки в карманы брюк. Пассажиры в проезжающих автомобилях откровенно разглядывали ее; женщины, собравшиеся на веранде, бросали в ее сторону оценивающие взгляды и шушукались. На улице валялась старая газета. Это было не местное издание, a «New York Times». На первой полосе был размешен материал о скандальном судебном процессе по делу об убийстве Тривертона. С трудом Мона сдерживала слезы и ярость, ее переполняли унижение и чувство, что ее предали.
Через дорогу стояла группа африканцев в военной форме. Негромко переговариваясь, они передавали по кругу единственную сигарету, наслаждаясь короткими сумерками. Когда к ним приблизилась белая пара, они сошли с тротуара и приподняли головные уборы, как полагалось по уставу. В одном из военных Мона узнала Дэвида Матенге.
С начала суда он не пропустил ни одного дня. Вместе с матерью, подобно двум зловещим птицам, они наблюдали за происходящим с галереи, словно стервятники, ожидающие, когда добыча испустит последний вздох. Мона ненавидела их так же, как и белых, что приходили поглазеть и посмаковать постыдное падение семейства, которое они некогда почитали.
Их взгляды пересеклись.
– Мона! – раздался голос позади.
Она повернулась. Грейс махала ей рукой, приглашая вернуться в клуб.
– В чем дело? – Мона поднималась по ступенькам.
– Пойдем! У меня есть для тебя сюрприз!
Мона, ничего не понимая, шла за тетушкой. Вокруг камина собралась толпа. Когда она увидела, кто стоит посередине, то не удержалась и воскликнула:
– Джеффри!
Она помчалась к нему и утонула в крепких объятиях.
– Джеффри! Как хорошо, что ты приехал! Как я рада видеть тебя!
– Мона, ты все так же прекрасна! Я надеялся, что мне удастся выбраться пораньше, но эта армейская бюрократия не дала. – Он отпустил ее и добавил: – Мне так жаль дядю Валентина и тетю Роуз.
Она взглянула на молодого человека и отметила, что за пять лет, проведенные в Палестине, он словно стал выше и гораздо более привлекательным. И выглядел старше, как будто пески и горячий ветер Среднего Востока закалили его. Хотя ему было всего тридцать три, на его висках и в усах появились серебряные пряди, морщинки вокруг глаз словно напоминали о военных невзгодах. Мона знала, что не один раз ему грозила гибель от бомб террористов.
Последний раз они говорили о браке еще до войны, когда она попросила дать ей время подумать. Он не затрагивал эту тему в своих письмах, явно ожидая, что следующий шаг сделает она. И сейчас Мона была готова к этому. Теперь, когда он вернулся, она постарается разобраться во всем этом кошмаре…
– Это Ильза, – делая шаг назад, он представил молодую блондинку, которую держал за руку.
– Ильза? – повторила Мона.
– Моя жена. Ильза, это Мона, мой старый друг, о которой я тебе много рассказывал.
Миссис Дональд протянула руку, но Мона видела только светлые волосы, голубые глаза, застенчивую улыбку.
– Боюсь, Ильза не очень хорошо говорит по-английски.
Мона взглянула на него:
– Твоя жена? Я не знала, что ты женился.
– И мы не знали, – добавил Джеймс, обнимая сына за плечо. – Похоже, Джеф появился раньше, чем дошли его письма.
– Я так рада за вас, – проговорила Грейс, – добро пожаловать в Кению, Ильза.
– Спасибо, – мягко поблагодарила новобрачная.
– Ильза – беженка из Германии, – пояснил Джеффри, не догадываясь, какой эффект произвела новость на Мону. Ей пришлось прислониться к дивану, чтобы не упасть. – Всю семью отправили в концентрационный лагерь, а ее спасли и переправили в Палестину. Вы себе представить не можете, что нам стоило оформить ей все бумаги. Из-за этого они не давали нам пожениться.
– Как ужасно, – проговорила Грейс. – В одном из кинотеатров показывали американские фильмы о Дахау, Освенциме… – Мы должны сделать все, чтобы Ильза чувствовала себя как дома. Так неприятно, Джеффри, что твой приезд совпал с судом.
– Об этом месяцами писали в иерусалимских газетах. Я не мог поверить! Я должен навестить тетю Роуз. И если я могу чем-то помочь…
– Господин Бэрроуз – отличный адвокат.
– Я о нем слышал.
– Ты увидишься с ним за ужином.
– Я так полагаю, что по случаю возвращения Джеффри с новобрачной шампанское вполне будет уместно. Я закажу столик поближе к вольеру с птицами.
– Извините, – послышался деликатный голос, – позвольте вас на минутку, капитан Дональд.
Все повернулись к Ангасу Макклауду, одному из членов правления клуба.
– Да? В чем дело?
Мужчина заметно волновался:
– Могли бы мы, так сказать, поговорить наедине?
Джеффри ощетинился, как будто уже знал, о чем пойдет речь.
– В чем проблема? – поинтересовался Джеймс. – Там же есть свободный столик.
Шотландец покраснел.
– Если бы мы могли отойти в сторонку…
– Говорите прямо здесь, – настаивал Джеффри, – перед моей женой и друзьями.
Грейс с недоумением смотрела на Джеймса:
– В чем дело? Что происходит?
– Я боюсь, что политика клуба не позволит… – сказал Макклауд. – Не я устанавливаю правила, я только слежу за их соблюдением. Если бы дело касалось только меня… Вы понимаете, – он развел руками, – это касается других людей.
– Боже милостивый, – неожиданно воскликнул Джеймс, – уж не об этом ли вы говорите, о чем я сейчас подумал!
Смущение Макклауда стало еще более заметным.
– Джеффри, объясни мне, в чем дело, – вмешалась Грейс.
Сцепив зубы, он произнес:
– Дело в Ильзе. Она еврейка.
– И что?
– В правилах клуба есть пункт, запрещающий евреям присутствовать за обедом.
Грейс посмотрела на Ангаса, тот старательно избегал ее взгляда.
– К черту такие правила, – решительно заявил Джеймс. – Мы будем сегодня ужинать здесь за тем самым столиком.
– Боюсь, я не могу этого допустить, сэр Джеймс, если с вами будет находиться миссис Дональд.
– Не хотите ли вы сказать…
– Да не важно, отец, – отрезал Джеффри, беря за руку Ильзу, которая вопросительно смотрела на него. – Я не собираюсь есть в этом чертовом клубе. И не хочу быть его членом. Мы с женой пойдем туда, где нам рады. И если нам в Кении нигде не рады, мы отправимся куда-нибудь еще.
– Джеффри! – отец пытался остановить его.
Мона, потрясенная увиденным, так и продолжала сидеть на диване, провожая взглядом пару – офицера и прелестную молодую женщину рядом с ним. Затем она резко повернулась, пересекла сад, направилась к своему бунгало и закрылась там на замок.
Роуз умиротворенно вышивала, когда вошла Грейс. Ночная дымка простиралась за решетками окна и постепенно поднималась к кристально ясным звездам.
Грейс оглядела скромное убранство камеры, ставшей домом для Роуз. Затем спросила:
– Ты можешь сегодня со мной поговорить?
– Закончили работы над последним приютом Карло?
– Да.
Вздохнув, Роуз воткнула иголку и отложила рукоделие. Впервые за последние месяцы она взглянула золовке в глаза:
– Пожалуйста, когда все будет готово, передай владельцу похоронного бюро распоряжение перевезти туда Карло. И попроси отца Витторио отслужить мессу за него.
– Хорошо.
– Ты знаешь, Грейс, – тихо продолжала Роуз, – Валентин не был исчадием ада. Он просто не был способен любить. Карло был таким нежным и внимательным, он не хотел никого обидеть. Его так мучили в лагере – я видела шрамы на всем его теле. Валентин не имел права его убивать, просто связав, как животное, совершенно беспомощного. Я надеюсь, он будет вечно гореть за это в аду.
